Цикл Уральские камни Рассказ 3 Другая любовь

 Другая любовь.


Дом бабки Макаровой стоял на углу проулка и центральной улицы Вязовой. Был он обит шпоном, крашенным в яичный блестящий цвет. И с голубыми наличниками. Красивый дом.  В палисаде пышно росли пионы. Повезло бабке с домом, точнее с сыном, который приезжал из города, делал ремонты, покраску.   И дочь старшая Лидия, зазимовавшаяся в девках аж до тридцати пяти лет, была при ней, сама с хозяйством управлялась. Так что старость у бабки была сказочная -  спи, ешь, да из окошков глазей.
Бабка Макарова сидела  за столом и пила чай. Стол ее был возле окна, которое выходило на  улицу.  Она специально уселась чаевничать в полвторого, потому что хотела поучаствовать в «кино», которое примерно в это время начиналось на улице.
 В комнату вошла дочь Лидия, покачала головой, усмехнулась на бабкину причуду.
Ну что, видать?
Запаздыват.- недовольно буркнула бабка. И швыркнув из блюдца уже остывшего чая, поморщилась - ну, помоями меня поить-то!
- Ну, мама, что ж вы над ним колдуете уже полчаса, давно бы выпили.
Взяла чайник и понесла на кухню добавить кипятку.
 Это было каждый день: вот так простуживала чай в блюдце, а потом гоняла дочь за кипятком.
 Вредная в общем была старуха- даже и подруг у нее никаких не было.
Иногда Лида  в сердцах и скажет:
- Ну чего возле окна просиживать, сходили бы к тетке Дусе, что ли?
Но бабка только сердилась,- Чего я у этой гугнявой не видала? Буде, да и родинка у нее на бороде волосатая, противная, так и хочется дернуть. Да и голова трясется и руки, тоже мне красавица, что б я ее навещала!
 - Ну не нравится Дуся, так к тете Мусе Гладышевой бы зашли.
 - А гордая очень, что б я к ей ходила.
Ну так и сидите сычом, глазейте из завески как люди живут!- крикнет Лидка и пойдет греметь ведрами, полы намывать до хрустального блеска, до скрипа!
Но бабка Макарова свою жизнь у окна, ни за что бы не променяла на постобрехи со старухами.  Она была наблюдательна, и все примечала-
 для нее, угадывать что с людьми вязовскими происходит, отсюда из-за занавески, было, что кроссворд решать.
Вот прошла Женька Гладышева, лицом в землю, сердито вышагивает широко,- сразу видно, что полюбовник ее Витька так и шарахается где-то, не нарисовался.
А вот бледная соседка Прасковья мчится, в руках у нее клеенчатая продуктовая сумка, шпарит  в новой юбке городского покроя - значит привез муж из поездки, он проводником на дальних рейсах. И хоть Прасковья лицом не видная, зато одевается по-городскому. А сейчас по всему - за поллитровкой чешет. И видно, что перманент на голове свежий, волосы прямо сквозят, наверное еще и лаком «Прелесть» пахнет- обчихаешься!
 А вот семья Крашенниковых в полном составе выдвинулась к лесу: бабы в платках, да в резине, мужики с косами - на покос наметились.  Добротное семейство- все крепкие, коротконогие, курносые да бойкие...
 Да вот с неделю уже, как у бабки Макаровой настоящее «кино» началось. Вначале ей было невдомек что к чему, даже испугалась.
 Заметила  как-то, прямо на противоположной стороне улицы, в густой тени длинного барака, притулилась фигурка. Паренек. Стоит и стоит. Столбом. Часа два простоял. Потом исчез. На следующий день, та же оказия.  Простоит часа два на одном месте, потом исчезает.
 Бабка вначале перепугалась даже - не караулит ли он почтальоншу, которая ей пенсию приносит. А может доглядел, где у нее схрон похоронный в комоде.  Может выжидает, когда она, старуха, одна останется, да и тюкнет по голове кочергой, али другим чем тяжелым. Взяла и переложила  деньги под половицу.
 Однако за все дни, парень даже не взглянул в сторону Макаровых окон, и приход почтальонши Шуры  равнодушно пропустил.
Бабка Макарова, чего в жизни не делала, даже пригласила Шуру выпить чай.
Шура видать и удивилась, но приглашение приняла.
А бабка украдкой поглядывала за окно, пока Шура басом рассказывала, как верхний  березинский петух, не дает ей проходу. Как ей почту нести - так он ее в проулке караулит и щиплет за икры, поэтому Шуре приходится даже в жару носить вязанные чулки и галоши.
 Шура говорила басом, глухо вздыхала, и то и дело совала в нос табак. Нос у нее, из-за любви к табаку, был весь в черных точках, будто в него попал заряд дроби. И  под носом росли черные усы.
 Как всем было известно, Шура была гермафродитом, но ходила  в платке и в юбке, и все называли ее «она». Бабке Макаровой стало смешно.
Напасть на огромную с 45-м размером ноги, мужеподобную Шуру, никому и в голову не придет, поэтому ей и доверили носить пенсионные деньги и переводы.
 Шура опять залезла в холщевый мешочек, вынула щепотку и стала заправлять ее в черную, как жерло пушки,  ноздрю, потом с всхлипом втянула в себя, гулко чихнула и стала быстро- быстро, обжигаясь, глотать  чай из кружки - блюдец Шура не признавала.
 Бабка Макарова заскучала и искала предлог, как бы спровадить гостью. Ей не хотелось из-за Шуры пропустить паренька.
На Шурин визит паренек не обратил вовсе никакого внимания.
 А наблюдал он по-видимому проулок.
Вязовая вообще-то располагалась интересно. Одним боком станция залезла в гору и потому улицы в ней размещались террасами, одна над другой.  И соединялись довольно крутыми проулками. И огороды все были внаклон, и  палисады: и верхним всегда было видно, что в нижних хозяйствах происходит. А самые верхние огороды оканчивались на краю скалы, которая стремительно ухала вниз,  и с крайних грядок картофеля можно было наблюдать, как  далеко внизу, в Луге, копошатся в болотистой ряске крошечные утята и крошечные козы скачут на лужайке.  И вся Луга отсюда сверху видна была как на ладони, со всеми своими грядками, пасеками, баньками и сараюхами. И видна была блескучая полоса речки Юрюзани, и висячий мост и противоположная синеющая даль леса.
Но если верхние и имели преимущество все видеть , то за водой им приходилось ходить вниз, так как все колодцы и колонки, располагались на нижних улицах.
Да, парень-то определенно держал под прицелом проулок.
Весь он глухо, с двух сторон, огорожен стенами сараев, да высокими тесами заборов. И только изредка по нему скатывались злющие собачьи клубки, да протрендит на велике Березин, сын Дуси Березиной.
 А что в проулке могло быть ему заманчиво? Да только то, что наверху его жила Верина Танька. А у Таньки было две девахи. Верка и Нинка.
Эта мысль вдруг  ясно возникла в голове бабки Макаровой, пока Шура доглатывала свой чай.
Танька - это была последняя в Вязовой баба, к которой Макарова пошла бы в гости.
 Верина Танька была бабой выдающихся размеров.
Ее хоть на бок поклади, хоть так поставь - со всех сторон одинаково.
Лицо у нее было гладкое натянутое, с атласным отливом и ямочками на жирных щеках. Огромная грудь невозможная для глазу, растеклась по животу и нельзя ее было  собрать в лифчик, потому что лифчиков таких размеров советская легкая промышленность не выпускала. Как-то она попыталась втиснуться в одно изделие, да чуть не удушилась, и попытки оставила. С тех пор  и ходила в трикотажных рубахах да ситцевых ночнушках, вечно драных- ткань не выдерживала мощи тела. Когда мужики видели эту безбрежную  женскую величину, то екали и кряхтели от тайного,  и, увы, неисполнимого желания - рука у Таньки Вериной была крепкой.
Однако толщина не убавила в ней  ни бойкости духа, ни страсти к жизни, ни горластости. Тонкий и высокий ее голос целыми днями звенел с огорода - Верка! Нинка! Шшалавы! Подь суды - вот крапивой высеку по задницам!
 Девки уродились фигуристыми и красивыми. Задача была скорее выдать их замуж от греха. Поэтому мать и гоняла их с утра до вчера по хозяйству. И каждый день они спускались по проулку за водой. Воды уходило много.
 И в дом, и скотину напоить, и огород полить и парник, и в баню - чтоб помыться. Только была радость, когда дожди шли, и бочки сами заполнялись дождевой водой.
 Так бабка Макарова поняла, что паренек этот караулит  девах Вериных, когда они по проулку шмонают за водой. И которая из них припекла парня, бабке было чрезвычайно любопытно определить.
 Паренек этот стал очень интересен бабке Макаровой.
Она пока не могла узнать чей он. Из луговских видно, из тех, что у реки жили, На горе таких не было.
 Но вот придет к сараю, станет и смотрит неотрывно на проулок. Стоит и стоит, не присядет, а лицо такое, будто вот сейчас, сию секунду, происходит какая-то страшная непоправимая катастрофа.
 Последнее время у бабки даже пропало желание чаёвничать, глядя на паренька. Вот и сегодня, дождалась, как он встал у сарая, так и не пригубила больше чаю, когда Лидка принесла горячего кипятку, так и простыл чай в блюдце, под ворчанье дочери.
 Стоит и стоит парень. Сидит за своей занавеской бабка Макарова. И оба ждут когда по проулку спустятся за водой Верины. Верка Верина и Нинка Верина.
 Даже Лидия уже стала волноваться, не удержалась, спросила
Ну, чего там?
Чаго, чаго, ничаго-  передразнила дочь  бабка Макарова.
 Вот что это такое? Как это понять?
 Лидия сердито гремела в тазу посудой, потом крикнула - Ну и что? Глупость какая-то! Да он, наверное, дурак! В кино бы пригласил, на танцы! Чего стоять-то! Смех один!
 Бабка Макарова  постепенно стала кажется понимать - то, что происходит с этим пареньком, происходит редко, наверное, очень редко,  это что-то другое, особенное, только вот к чему это, зачем, бабка пока не могла понять.
 Бабка удивлялась самой себе. Если посмотреть на себя в зеркалу, то видишь старое натруженное временем лицо, тусклые глаза в мокнущих веках, узкие синюшные губы. А когда бабка глядела в окно, на паренька, то ей казалось, что  внутри нее зародилась какая-то юная горячая, распахнутая к любви девочка, какой сроду не была, какой себя не могла вспомнить ни разу.
 А за всю жизнь сколько раз она произнесла это слово? Да ни разу. Вот ведь как получилось. Ни разу за всю жизнь никому не сказала - люблю. То есть говорила, но про другое, по-другому, а вот так, чтобы как этот паренек - ни разу. И дочь вот ее тоже — ни разу - никому. И ей — никто.
 И бабка Макарова, которая считала  что очень хорошо прожила свою жизнь, и что у нее счастливая старость, вдруг почувствовала себя обкраденной  в чем-то главном, и что невозможно получить уже никогда. Бабка мысленно даже попробовала это слово - оно такое трудное, шершавое, не ворочается язык его произносить, вот ведь. Куда уж теперь,  дряхлыми губами, такое слово произносить. Засмеялась бабка Макарова, дочь с испугом глянула на мать.- Чудит старуха совсем.
 Но бабка упорно продолжала тянуть кудель своей непривычной думы о любви.
Вот если взять ее Лидию, ну ладная же баба и боками и грудью- сбитень! Не ущипнешь. И лицо — не коромыслом. Черты строгие правильные, складно уложены. И работящая, ни минутки не посидит запросто так- то грядки полет, то шаньги лепит,  а какие у нее пироги из калины выходят?  А ни один мужичок не притулился. Стороной обходят.
Уж не сравнить же с Танькой Вериной,  которая поперек себя шире - а на  нее прямо любой впрыгнуть готов. И мужик  Танькин, так прямо всю жизнь как этот вот паренек глядит. Хоть мужик хворый, вся Вязовая говорит, будто Танька его в кровати задавила. Но его и вправду придавило  в депо дрезиной, с тех пор ослаб грудью, а за Таньку и такой  больной — убьет. А Таньке все нипочем- хохочет, горлопанит, да трешки по соседям стреляет до получки. А вот она, бабка Макарова, никогда ни луковки ни у кого не склянчила - своим обходилась.
 И вот Вериным далась любовь, а их, Макаровых- сторонилась.
 А теперь вот и паренек этот луговский, торчит под сараем, по Вериной девке тоскует.
Но только лучше об этом и вовсе не думать, как-то не так выходит, не подходят ее эти обычные мысли к этому пареньку, а только вот того гляди заболеешь с досады.
Из окна бабки Макаровой хорошо было видна часть улицы, с сараем, длинным сложенным из просмоленных шпал, от времени сарай уже вовсе закоптился, а от сарая вниз уходила кривенькая тропка к колодцу. Самого колодца видно не было, он скрывался внизу уже, но вот этот кусок выхода из проулка, угол сарая и немного тропки видно было хорошо, и когда появилась Верка Верина, бабка ее вполне четко видела. День был солнечный яркий. Верка несла коромысло на одном плече и пустые ведра мотались на крюках в такт ее легкому плавному ходу. И подол простенького в цветках платьица мотался туда -сюда - мелькнула Веркина девичья фигурка и скрылась за сараем. И тут же следом Нинка скатилась из проулка. Эта поскакушка, ход у нее быстрый задорный, ведра в руке держит, а коромысло на плече скачет, ударил в волосы солнечный луч, запалил рыжим,  мелькнула  ладными как бутылочки икрами, и исчезла за сараем вслед за Веркой и Нинка.
  Девки мимо просвистели, а этот стоит себе, не шелохнулся.
Но только вслед за девками, показалась чья-то мужская фигура. Высокий молодой мужик, он без слов подошел к пареньку и с маху, ударом в лицо, сшиб того с ног.
 Бабка Макарова закричала -  Аааа... Лидка! Лидка!
 Та выскочила во двор и заголосила.
Мужик же пнул еще ногой  в живот, лежащего  два раза, плюнул-  Что б тебя здесь не было! Убью! -  и скрылся вразвалку, не торопясь, в проулке. Это Лидка так слышала, когда во двор выскочила, что сказал пареньку - Убью мол, если еще на Вериных глазеть будешь!
 Паренек кое-как поднялся. Лицо его было разбито в кровь, и рубаха вся была в крови. Лидка кинулась было за калитку, но паренек мотнул головой и побрел себе  по дороге.
 А девки Верины, как ни в чем не бывало, уже тяжело, расплескивая воду из полных ведер, пошли себе вверх по проулку.
 Бабка Макарова пила валериновые капли и ночь всю проворочалась без сна.
 А на следующий день паренек опять стоял возле сарая и опять ждал Вериных.
 Мужик этот молодой ходил у Верки Вериной в женихах. Работал он в районном центре Катав- Ивановске на стоительстве. И как приезжал с вахты, спускался за Вериными девками по проулку, и бил паренька. А паренек отлеживался, и потом упрямо вставал к сараю.  А Девки Верины так же упрямо, будто ничего не происходит, ходили по проулку за водой.
Бабка Макарова думала, что прямо помрет от всего этого.
Самая последняя баба была в Вязовой Танька Верина, к которой она был пошла на порог, но взяла из сундука серебряный половник, еще царской чеканки и пошла. Так и знала, что Верины худо живут.  Грязно. Половики тканые на полах сбиты, занавески мухами обсажены, посуда на столах жирная. И куры за порог влетают, да их никто и не гоняет особо. И пахнет прогорклым жиром, и еще чем-то кислым, тошным. И  девки Верины тут же сидели на полу  и перебирали в тазах  красную смороду.
 Грохнула половник на стол.
Не трожьте парня! Не убудет с вас-то!
Да нам ничто! Пускай! Это вот Петеньке не нравится!- засмеялись Верка с Нинкой.
Вот, вот засажу а то!
 А Таньке все нипочем, только похохатывала. Противно стало бабке Макаровой.
 Так до осени и простоял паренек возле сарая.
 Бабка уж вовсе на него не могла смотреть, что б не мучиться, и стол даже передвинули в другой угол комнаты, хоть так и не удобно было — лишилась бабка своего наблюдательного места.
 А осенью, когда уже копали молодую картошку, когда уже опростали леса от грибов и ягод, резали во дворах хряков, а подполы ломились от свежих солений, Верины сыграли две свадьбы. Нинка тоже, втихую нашла себе мужа, приезжего и грамотного , он работал в зоне - так назывался закрытый город, куда попасть на жительство было сложно, но жить там было хорошо, потому что все было. Где Нинка себе такого нашла и когда успела, только не отстала от старшей сестры. И обе укатились за мужьями, одна в Катав- Ивановск, и другая в закрытый секретный город.
 И паренька этого больше уж бабка Макарова не видала возле сарая, и вообще больше не видала - куда делся, может тоже уехал.
 А только стала думать, что все же хорошо она свою жизнь прожила, достойно, и старость у нее счастливая.  И любовь у нее была, только другая, вот двух детей вырастила  заботливых, и живи себе, как в сказке -  ешь спи, да в окошки глазей!
 Да только, нет-нет, глаз утыкнется в пустой угол сарая и как-то светло и печально делается на душе. Как-то будто чего-то не хватает теперь бабке.