Как поссорились психиатр с психотерапевтом

Как поссорились психиатр с психотерапевтом.



 Все знают, как нужно вести себя за столом, грубо говоря, в какой руке держать нож, а в какой - вилку.
Но в быту, в своей, так сказать, обыденной ненакрахмаленной жизни, мы часто не следуем установленным правилам и знаниям этикета.
Что уже там говорить, мы часто вовсе не пользуемся ножом при разрезании мяса, а просто откусываем от куска насадив его на вилку, которую держим в правой, а не левой руке, а  в исключительных случаях, можем  даже взять  котлету рукой, есть глазунью с ножа, залезть пальцами в кастрюлю с борщом, ну и тд.
 Почему мы так поступаем?
Ну, во-первых, может быть просто лень, или недосуг, или издержки воспитания, может быть оттого, что потом придется мыть больше столовых приборов, а горячую воду как назло отключили. А может горячая вода есть, да раковина  забита вчерашней посудой и все ножи с вилками, уже с прошлого обеда грязные.
 Так точно и в общении: мы знаем что нехорошо хамить, ругаться, ссориться, давать в морду, держать за пазухой камень, мстить, помнить обиды и т.д.
 Но все же хамим, ругаемся, ссоримся, бьем в морду, копим обиды, наступаем по сто раз на одни и те же грабли...
 Но лучше всего  в искусстве общения разбираются специалисты:  всякие там психиатры, психологи и психотерапевты.
 Потому что они прочли на эту тему горы книг, участвовали во всякого рода тренингах и обучающих семинарах, у них были умные знающие учителя, которые помогли им превзойти науку грамотного правильного общения - коммуникации, с себе подобными.
То есть, никто  лучше психиатра и психотерапевта не знает, как нужно общаться: то есть как сделать так, чтобы не запустить котлетой в лоб коллеге, когда очень хочется.
 Но мы все люди, просто люди, и психиатры с психотерапевтами тоже.
 Это была преамбула.
1.
 Владимир Михайлович Вилькинд, был из обычной еврейской врачебной семьи.  И был обычным еврейским мальчиком с абсолютным музыкальным слухом и игрой на скрипке.
 Но его мама считала, что игра на скрипке занятие малодоходное и неопределеннное, поэтому его выучили на доктора.
А когда Владимир Михайлович стал доктором, то мама огорчилась: «Доктор из тебя вышел никудышний, лучше бы ты продолжал пиликать на скрипке.»
 Но, к счастью, она чересчур критически отнеслась к сыну, потому что  Владимир Михайлович как доктор, стал кандидатом наук, и даже принимал участие в разработке противовирусного препарата от гриппа,  под названием ремантадин.
Однако зерно сомнения, вложенное в  его душу мамой, дало всходы.
 И Владимир Михайлович в одни прекрасный момент совместил свои профессиональные медицинские знания, с любовь к музыке и переквалифицировался в психотерапевты; более того, он стал почти единственным музыкотерапевтом с врачебным образованием, на территории нашей страны.
Есть профессии,  которые до сих пор в нашем обществе на подозрении.
 К этой категории смело можно отнести профессии психиатра, психолога и психотерапевта. И еще неизвестно, кто хуже.
 Самое простое, это с психиатрами - их просто боятся.
 Психологов путают с психиатрами, и поэтому боятся тоже, на всякий случай.
 А вот  к психотерапевтам в нашей стране отношение более сложное, неоднозначное, и к этому в свое время приложили руку Кашпировский и Чумак.
 Национальная память теперь стыдится вспоминать, как страна бегала  пописать по звонку будильника, и пила заряженную с телеэкранов чумаковскую воду.
 (Хотя какое отношение этот шабаш имел  к психотерапии?)
И поэтому и посейчас, когда пациент беседует с психотерапевтом, то его глубинное подсознание сопротивляется, потому что встревожено: а не дурят ли ему мОзги?
И спасает положение только одно, что в генетичской народной памяти твердо заложено: «что самый умный — это Иван-дурак.»
 Потому что русские сказки  внушили народу, что не стыдно быть искренним, добросердечным и наивным простаком. Поэтому ни в одной стране мира не процветают с таким успехом мавроди,  как на просторах нашего отечества.
 Может конечно генетическая матрица и будет сломана в ближайшее десятилетие под воздействием  «анимэ», «стрелялок» и прочих продуктов субкультуры, но пока «вера в чудо» к счастью для психотерапии, оказывается все же сильнее встревоженного подсознания.
 Поэтому дела Владимира Михайловича шли не так уж плохо, несмотря на то, что он был музыкотерапевтом. Что в принципе усугубляло положение.
Как можно лечить звуком, если это не ультразвук, а «Прекрасная Мельничиха» Ф.Шуберта?
 Но Владимир Михайлович высаживал перед инструментом пациентов и наяривал им из Брамса, Бетховена и Моцарта,  Гершвина, Джоплина и т.д.
Но Брамс - это не таблетка анальгина.  Однако помогает.
 И никто еще не придумал «таблетку для души.»
 Поэтому в определенном смысле можно Брамса назвать таблеткой.
 Так что Владимир Михайлович с большим чувством раздавал такие «таблетки для души», пациентам.
 Так он постепенно состарился, и достиг запенсионного возраста, семидесяти пяти лет; но продолжал работать в разных местах, выступая с лекциями, и еще  имел ставку в  нашем стационаре, где его «держали» из уважения к прошлым заслугам и как некий раритет, или диковинку, которой можно похвастать в кругу друзей. И потому особо не досаждали административным вниманием,что позволяло последнему сохранять определенную свободу самовыражения.
 Внешность Владимир Михайлович имел самую располагающую: чудака- профессора.
У него была большая тяжелая голова мыслителя с крупным блестящим лбом,     немного по-рачьи выпученными, как сквозь аквариум, глазами,  и небрежными фонтанчиками седых волос.
Был он коренаст, широк и слегка раскорячен, ходил прихрамывая, синкопкой, с быстрым частым шарканьем ног.
Одевался во что попало, подолгу ходил в одних и те же брюках, уже засаленных и выпуклых на коленях, поверх носил красную куртку со множеством  кармашков, которые были набиты всякой всячиной,  эта «всячина» постоянно то  пропадала, то вываливалась нам под ноги.
 При себе таскал огромный коричневой кожи  портфель, с разбухшими как у беременной козы боками. В этом портфеле помещалась вся его жизнь.
 Диски, книжки, лекарства, телефон, семейные фотографии и еда, ключи и  деньги.
 Все это беспрестанно доставалось, перекладывалось с места на место, терялось, вновь находилось - рассеян он был необыкновенно.
И все бы ничего, но как многие люди увлеченные своим делом, Владимир Михайлович был невыносим в общении.
Он говорил.  Он говорил и говорил. Он мог заговорить  до тошноты, до родимчика, до смерти. Вырваться от него было трудно.
 - Слышь, - начинал он, и человек понимал, что завяз.
 К несчастью для слушателя, у Владимира Михайловича была прекрасная память: он сыпал анекдотами, цитировал  философов, писателей  и поэтов;  и вконец замученный афоризмами и скетчами слушатель, готов был разбить о голову психотерапевта первую попавшуюся вазу, или заткнуть ему рот полой его же собственного  врачебного халата.
Поэтому ничего удивительно не было в том, что едва заслышав по коридору характерную походку Владимира Михайловича, некоторые его коллеги прятались в палаты к больным, или туалет. Это не гипербола: лично я, автор этих строк,  было дело, пряталась, безо всякого желания обидеть психотерапевта Вилькинда.
Потому что обижался он как раз на другое: с некоторых пор ему стало казаться, что им пренебрегают, что нет того внимания,  на которое он мог бы рассчитывать, как заслуженный пожилой человек, что друзья его предают, а недруги злорадствуют.
Но это были  пока только легкие облачка, которые время от времени забегали на наш горизонт, слегка его затеняя.
 Безусловно, в нашем отделе медико-психологической реабилитации, Владимир Михайлович был колоритной фигурой, но  у нас была и другая не менее колоритная личность, в виде  руководителя отделения, психиатра- нарколога Петрищева Дмитрия Анатольевича.
 Да... воистину -  двум бриллиантам в одной оправе не уместиться.




2.
 Петрищев Дмитрий Анатольевич, психиатр и зав.нашего отделения, иногда напоминал мне лягушку-голиафа, своей мгновенной реакцией на любое внешнее событие.
 Он будто делал молниеносный бросок и заглатывал новость  как муху: р-раз - и нет.  И тут же выдавал инструкцию по применению события, будь то рабочая ситуация, или, «как не упасть в гололед на скользкой подошве».
 Дмитрий Анатольевич был нашпигован знаниями.
Он знал обо всем и обо всех: сколько карат на пальце у зав.вторым отделением, как делаются французские духи «Шанель №5»,  как правильно купить скороварку и айфон, как с большой пользой для себя продать старую развалившуюся «копейку»  и купить новый Феррари, как выйти замуж после сорока, как бросить пить( ну, это уже профессиональное).
 Но особенно шикарен был его кулинарный опыт.
 Каждое утро в нашем отделении начиналось с легкого кулинарного променада.  За период моей работы в отделе, мои знания в области кулинарии значительно пополнились. Я знаю как приготовить фаршированные баклажаны по- провански,  как  запечь рыбу по -гречески, что лучше добавить в  салат из корнишонов, в чем особенности настоящего лукового супа, как испечь пирог с вязигой, и сколько блинов за один раз мог сьесть И.А.Крылов....

Но вообще внешне Дмитрий Анатольевич никак не походил на лягушку. А походил на актера, героя-любовника.
 При виде него, я почему-то часто вспоминала журнальный киоск из своего детства, в котором продавались открытки известных актеров.
И я там купила открытку с актером Медведевым ввиду исключительной красоты его профиля: с высоким лбом,  прямым носом и рельефным подбородком.
 Когда Дмитрий Анатольевич сидел боком, я видела столь же высокоблагородный профиль, как и у актера Медведева. По этому плавному и гладкому профилю можно было съехать как с горки.
Он имел  привычку сидеть слегка откинув назад голову, как при полоскании горла, закинуть ногу за ногу, и лениво покачивая носком  навощенного ботинка... говорить.
 Да, Дмитрий Анатольевич тоже любил поговорить.
 Говорил он с удовольствием, любуясь собой, полетом своей мысли, остротой и язвительностью слов.
 Оба наши корифея любили говорить и совершенно не выносили - слушать. Поэтому когда они оказывались в одном кабинете, то начинали раздражаться, перебивать друг  друга.
Ну вы совершенно не даете мне рта раскрыть... да вы меня послушайте!- Кричали они друг другу.
Но все же поначалу вполне благопристойно уживались в одном отделе.
Владимир Михайлович отзывался о психиатре в превосходной степени, как о человеке выдающегося ума, эрудиции и таланта.   Дмитрий Анатольевич был более сдержан , но тоже говорил о Владимире Михайловиче вполне благожелательно, как о человеке заслужившим особое право на уважение и внимание и  снисходительно относился к тому, что Вилькинд не слишком часто появлялся на работе.


Войны и разводы начинаются с мелочей.
 Крупные войны начинались с какой-нибудь мелочи, вроде убийства эрцгерцога Фердинанда в Сараево. Развод с супругом может начаться из-за привычки  последнего отрыгивать после обеда.
 Отношения психиатра и психотерапевта тоже стали портиться с «мелочи»,  с едва заметного раздражителя.
 Владимир Михайлович таскал( заимствовал) карандаши у Дмитрия Анатольевича.
Нет, он это делал не специально.
Просто он не замечал, что берет карандаши со стола Дмитрия Анатольевича.  Он машинально брал карандаш, делал какие-то свои записи и так же машинально клал карандаш в кармашек своего халата, потом терял его, и брал следующий карандаш.
 А Дмитрий Анатольевич очень трепетно относился к своим карандашам.
Он даже купил специальную дорогую точилку, и с любовью и тщанием занимался точением карандашей.
Поэтому у Дмитрия Анатольевича карандаши всегда были остры как иньекционные иглы.
 Вначале Дмитрий Анатольевич, не желая вступать в конфликт, говорил в воздух: «Мне кажется, что у меня кто-то берет карандаши.»
Потом стал выражаться более определенно: «Отдайте мои карандаши!»
Потом... - Вы мне должны карандаши, или купите новые, или верните деньгами!
Владимир Михайлович улыбался, подхихикивал.
Однажды  принес два купленных на свои деньги карандаша.
 Но в целом ситуация с карандашами не менялась, так что по приходу Владимира Михайловича, Дмитрий Анатольевич стал прятать карандаши в  ящик стола. Потом туда же перекочевали шариковые ручки, ластики, степлер, штрих-код.
В конце-концов психиатру надоело за каждой мелочью нырять в стол, и он строго-настрого  запретил психотерапевту приближаться к своему хозяйству ближе, чем на расстояние двух вытянутых рук.
 Отделение вздохнуло с облегчением.
Но тут психотерапевт уронил на психиатра старый книжный шкаф.
Дмитрий Анатольевич любил порядок и чистоту.
Он не терпел, если из стопки бумаги был высунут кусочек, если  папки с документами стояли криво. А тут целый шкаф разлетелся в разные стороны, усыпав все вокруг бумагами, папками и книгами, да еще и больно стукнув психиатра по затылку и плечу. Поднимать шкаф опять же пришлось психиатру, потому что психотерапевт, человек пожилой и немощный.
И как он умудрился опрокинуть шкаф?!!
 Целый месяц психиатр не мог забыть шкаф; потом поостыл, но до конца, шкафную историю так и не простил.
Психиатр стал более пристально проиглядываться к психотерапевту.
И то, что раньше проходило мимо внимания, теперь приобрело выпуклость и тоже стало раздражать.
Это обеды Владимира Михайловича.
У Дмитрия Анатольевича очень тонкое обоняние, он любит хороший дорогой парфюм: запахи изящные легкие заграничные...
Запахи, которые наполняли кабинет во время еды, оскорбляли   Дмитрия Анатольевича.
 Владимир Михайлович, со свойственной ему рассеянностью и невниманием ко всему внешнему, ничего не замечал.
 Он усаживался в кресло, доставал из своего коричневого портфеля суконную сумку, в которой лет двадцать  носили картофель, копался там, потом наружу появлялся пластиковый контейнер, обернутый в целлофановый файл.
Владимир Михайлович сдирал файл, комкал  и выбрасывал в мусорный контейнер, но при этом часто промахивался.
 Дмитрий Анатольевич каждый раз провожал глазами траекторию падения файла, и когда тот приземлялся мимо мусорного контейнера,  лицо психиатра страдальчески кривилось.
 В пищу Владимир Михайлович любил добавить специй: поэтому кабинет заполнялся густым чесночно-кориандровым духом, или запахом корейской капусты с красным перцем. Едой - которую Дмитрий Анатольевич за еду не принимал.
Запахи эти доводили психиатра до исступления.
 Блаженно жмурясь, Владимир Михайлович начинал быстро и неряшливо поедать свой обед, при этом жестикулируя, брызжа слюной и кусками еды.  Как правило, Дмитрий Анатольевчи долго не выдерживал «экзекуцию обедом» доктора Вилькинда, и сбегал на отделение смотреть больных.
 По возвращении же, тщательно и долго проветривал кабинет.
Со временем у Дмитрия Анатольевича развилось что-то вроде фобии.
 Ему везде мерещился запах обеда психотерапевта и потом стало казаться, что и сам психотерапевт плохо пахнет.
И он уже не мог больше держать в одном с ним рабочем шкафчике свои одежды.
И выделил Владимиру Михайловичу отдельный шкафик.
Но главное разногласие между психиатром и психотерапевтом  заключалось в разнице профессиональных подходов к работе.
 Дмитрий Анатольевич вообще не признавал терапевтичной деятельность Владимира Михайловича, и называл его работу мошенничеством.
 Дмитрий Анатольевич музыку не понимал и не любил, любую.
 Он считал музыку вообще лишней и придуманной человечеством со скуки и во вред себе, так как  своим воздействием она превращает человека  в  эмоционального идиота.
 А Владимир Михайлович соответственно сокрушался и даже жалел Дмитрия Анатольевича, как человека ущербного, даже инвалида, в этой части своей личности.
Вообще они часто схлестывались в виду разницы эстетических воззрений на искусство.
 Однажды  всерьез поссорились из-за репродукции картины французского художника Руссо, которая висела у нас на стене, и довольно долго никто   не обращал на нее внимания.
 Психиатр утверждал, что фонтан в центре композиции, на самом деле символизирует собой фаллос,  а женская фигура в левой части композиции, удаляющаяся от фонтана, означает сексуальную неудовлетворенность: из чего психиатр вывел, что Руссо был импотентом и женоненавистником.
 Владимир Михайлович вступился за художника, который всю жизнь любил одну женщину и был с ней вполне счастлив.
И что, видимо зря, Дмитрий Анатольевич в период обучения законспектировал всего Фрейда, вследствие чего, фрейдонулся!
 Дмитрий Анатольевич обиделся и назвал психотерапевта бессовестным шарлатаном, который  уже всю больницу запытал своей музыкой!
 А психотерпевт ответил, что психиатр такие вещи говорит больным, за которые нужно судить судом если не уголовным, так божьим!
Тут психиатр взвился до небес, потому что как же этот сионист и жидомассон может вообще трогать бога, когда сами же евреи его и распяли, точнее сына божия!
 Тут Владимир Михайлович высказался в том ключе, что нечего на евреев всех собак вешать, поскольку распнули Христа не евреи, а римляне, и не нужно передергивать исторический факты.
 А Дмитрий Анатольевич ответил, что  хоть  и уважает старость, но она не является индульгенцией от слабоумия.
 Недели две  оба специалиста не разговаривали друг с другом.
Оплеванная картиная, послужившая  яблоком раздора, продолжала грустно висеть на стене.
А меня, при взгляде на картину, изумило то обстоятельство, что вот сто с лишком лет назад, в какой-то французской мансарде молодой художник рисовал  полотно, вдохновлялся, страстно смешивал  на мольберте краски, выписывал поэтический женский образ, и вот спустя  век, два уважаемых доктора, чуть не подрались из-за его творения. Таинственно воздействие искусства.
 Кое-как мир бы восстановлен, но взаимоотношения психиатра с психотерапевтом все же утратили свою непосредственность: все чаще они нападали друг на друга, кололи, язвили,  тыкали в болевые точки, используя весь арсенал профессиональных навыков.
 Наконец оба удалились в отпуска.
И тут наш отдел, вернее весь этаж, подвергся ремонту.
И на период ремонта, администрация приняла решение инструмент Владимира Михайловича- электрическое пианино, перенести в зимний утепленный гараж. Да еще из декретного отпуска вышла медицинский психолог, которая за время этого отпуска защитила кандидатскую диссертацию  и потребовала себе полноценную ставку.
И было решено, в виду почтенного возраста психотерпевта, частых его болезней, и учитывая то обстоятельство, что на работу он ходил нога за ногу, да и сам характер работы было сложно понять и измерить, то и  изъять у психотерпевта полставки. И отдать эти полставки медицинскому психологу.
 По возвращении из отпуска, Владимир Михайлович обе новости воспринял трагически.
 - Меня унизили, растоптали мое достоинство, отобрали у больного человека деньги! Вам меня не понять, вот вам бы так!
Изумившись внезапному нападению, я резко ответила, - да мне своего барахла хватает!
- Да при чем здесь вы! Я знаю, кто за этим стоит!
 Это все его рук дело, вместе с этой цементной бабой! Это же не женщина - центурион!
 Я не узнавала Владимира Михайловича.
 Он ожесточился, у него появились два вполне определенных врага, на которых он смотрел с ненавистью и злобой.
Приходя на работу, он уже не сыпал анекдотами и афоризмами. А говорил только о том, что у него неправедно отняли полставки, выкинули его заслуги на помойку, но он не даст им  закатать себя в асфальт!
  Прежнего Владимира Михайловича я больше уже не видала.
Как-то утром дверь кабинета распахнулась, на пороге стоял Владимир Михайлович.
Он решил высказаться. И высказался.
 Он сказал все, что думает о Дмитрии Анатольевиче как докторе, человеке, семьянине, начальнике  и его паскудной роли в произошедшем. Он обозвал его сволочью!
 Дмитрий Анатольевич в этот момент пил свой утренний кофе, чашка так и застыла в его руке. Лицо  пошло пятнами. Но он молчал.
И это было какое-то окончательное бесповоротное молчание.
 Только после того, как облегчившись, Владимир Михайлович удалился, психиатр забегал по кабинету.
Я был вызван из отпуска. Его вообще хотели уволить, я же просил оставить ему эти полставки!!! В гробу я видал его пианину! Зачем мне все это нужно?!!...




3.
Прошло полгода.
 Психиатр на дух не переносит психотерапевта, психотерапевт  люто ненавидит психиатра.
 Они не общаются, даже не здороваются, и все рабочие вопросы решают через посредников - то есть нас, остальных сотрудников отдела.
(После ремонта нам выделил два хороших  смежных кабинета, новую мебель с мягкими креслами, шкафы, канцелярию, новый современный компьютер, телефон - живи, да радуйся. )
 Владимир Михайлович, когда приходит, занимает маленький кабинет; при виде психотерапевта, Дмитрий Анатольевич тут же захлопывает свою дверь.
  Если что-то нужно сообщить психотерпевту, то психиатр просит кого-то из психологов, перейти из большого кабинета в маленький и передать информацию; ответ психотерапевта движется в обратном порядке - из маленького кабинета в большой. Через дверь.
Как-то Владимир Михайлович на старом компьютере, распечатал большое количество материала; обнаружив это, Дмитрий Анатольевич сменил на компьютере пароль и запретил сообщать его Владимиру Михайловичу.
 Теперь каждый приход Владимира Михайловича на работу, Дмитрий Анатольевич отмечает галочкой в настенном календаре, и потом зарплатный табель заполняется с учетом этих галочек.
Так что Владимир Михайлович стал получать зарплату строго по количеству своих появлений на работе.
Смекнув это обстоятельство, Владимир Михайлович стал приходить на работу строго по графику. И завел себе книжечку, в которую вносит сколько дней и часов он фактически провел на работе, потому что подозревает Дмитрия Анатольевича в мелком жульничестве.
 Раздевается теперь Владимир Михайлович в общем гардеробе, чтобы вообще не столкнуться со своим врагом в маленькой прихожей, где стоят наши рабочие шкафчики, но халаты свои оставляет в  кабинетике.
 Он совсем перестал за собой следить: халаты  покрылись жуткой грязевой коростой и источали зловоние. Мы решили их сдать в стирку.
Придя на работу, и не обнаружив на месте халатов, у Владимира Михайловича затряслось лицо: «Что, хотите совсем меня выжить, выбросили мои халаты, намек, что и мне пора?»
 Узнав что с халатами все в порядке, он обрадовался, и даже пошутил, впервые за много месяцев.
Потому что с нами он тоже почти перестал общаться, он считает нас плохими друзьями, предателями, и прислужниками у начальства.
 Как-то из администрации принесли бумагу, в которой было предписание от комитета: психотерапевту сдать годовой отчет.
Бумагу передали Владимиру Михайловичу, он отнесся к ней с подозрением.
- Это просто отчет. - успокоили мы его.
 На следующий день Владимир Михайлович пришел страшно довольный, и отдал два  листа, распечатанных жирным и крупным шрифтом.
- Ну я их всех урыл, а? Каков я! Защитил свою честь!
 В отчете очень подробно были описаны заслуги Владимира Михайловича перед отечественным здравоохранением, а также то, что  на него устроены гонения, что изъят и уничтожен рабочий инструмент; проведена махинация, в результате которой он лишился своей зарплаты, и много еще чего было в этом отчете.
 Прочитав отчет, Дмитрий Анатольевич радостно запотирал руки:
- Пусть почитают в комитете, пусть.  Психотерапевт в неадекватном состоянии, нуждается в экстренной госпитализации. Ха-ха!
Хотите сказать, что у нас работает психически больной человек, а вы, на минуточку, завотделения по-профессии психиатр, ничего не замечали?
Остудили мы пыл нашего начальника. Комиссий нам только и не хватало!
  Положили отчет, что называется под сукно и никому его не показали, даже начмеду.
 А Дмитрий Анатольевич написал обычный рядовой отчет, с цифрами, количеством осмотренных больных и оказанных психотерапевтических услуг, как того требовала инструкция.

Отчет лежит под сукном, Руссо висит на стене, инструмент гниет в гараже, мы носим сведения из кабинета в кабинет, от психиатра к психотерапевту и обратно,  психиатр черкает галочки в календаре, психотерапевт строчит пасквили...
Отдел  медико-психологической реабилитации работает.

А могло бы всего этого не быть?