Ночевал на голом лугу

         
             НОЧЕВАЛ НА ГОЛОМ ЛУГУ
Дули теплые весенние ветры. Осели, а потом и вовсе исчезли сугробы. От земли исходил ни с чем не сравнимый, особый аромат, который бывает только весной. Природа пробуждалась. Возвращались пернатые. Уже открылась весенняя охота на водоплавающую дичь. За рекой на лугу, усеянном озерами и старицами, иногда раздавались отдаленные ружейные выстрелы.

Я белой завистью завидовал тем, кто занимался охотой на селезней. У меня было одноствольное ружье, даже кряковую уточку недавно мне подарили. Но я, будучи электромехаником, ежедневно был занят на работе. А еще нужно было иметь две лодки: одну для переправы через реку, чтобы попасть в луга, а другую – чтобы доставать дичь, если таковую добудешь. Ни времени, ни средств переправы у меня не было.

Выстрелы продолжали будоражить мою кровь, особенно по субботам и воскресеньям. Мысленно я был там, за рекой. Охоту на селезней с подсадной уткой я знал только понаслышке да из художественной литературы. И мне не терпелось испытать это удовольствие.

Воображение рисовало одну и ту же картину. Будто лежу я в укрытии, построенном из тростника, на берегу старицы. А на водной глади плавает кряковая уточка. К ней слетаются селезни. И я их отстреливаю, отстреливаю. Мне много не надо, всего трех. Двух оставлю дома, чтобы угостить дичью мать, двух сестер и племянников. А одного отдам родственнику, который подарил мне кряковую уточку и тем самым еще больше разжег во мне жажду охоты.

 Размечтался! С тех пор, как приобрел ружье, я считанные разы бывал на охоте. Этот мизерный опыт  получил на Дальнем Востоке, недалеко от границы с Китаем.
 
…После учебного полка связи попал я в подразделение, в котором служили всего двадцать отборных радиотелеграфистов. Занимались радиоконтролем в эфире. Время было тревожное. После разоблачения культа личности Сталина между СССР и Китаем пробежала черная кошка. Подразделение напрямую подчинялось Министерству обороны.


Располагалась часть вдали от населенных пунктов на берегу небольшой речки. Командовал ею педантичный капитан Ковальский, который отлично знал свое дело, но только тем и был занят, что готовился поступать в военную академию. И каждый год проваливался. Зато замполит - старший лейтенант Юречко – был душой подразделения, человеком добрым и отзывчивым, а также заядлым охотником и рыболовом. Солдаты его любили за добродушный характер.


Мы прибыли на смену тем, кто отслужил три года. Столько же предстояло служить и нам.  «Старики» встретили нас радушно. Сержант Смягликов, в отделение которого меня определили, сразу огорошил вопросом:

- Кто купит у меня ружье? Всего за десять рублей!

Желающих не оказалось. Сержант стал хвалить свою одностволку. Бьет она кучно и на большое расстояние.  А все оттого, что ствол у нее на десять сантиметров длиннее. Иными словами – цены ему нет!


До войны наша семья имела ружье, отец слыл хорошим охотником и метким стрелком. А когда вернулся с фронта инвалидом, то переделал его на самогонный аппарат. Мне хотелось купить ружье у сержанта, но денег не было.


- Чего же Вы с ним хотите расстаться, если оно такое хорошее? Везите его домой, - сказал я, стремясь избавиться от искушения.


- У меня дома две двустволки, обе дорогие, подарочные. Зачем мне еще одно ружье?


 - Где же взять такую сумму, если нам на месяц выдают по три рубля? – так я пытался сбить цену.

- А займи у товарищей. Постепенно рассчитаешься. Я тоже так покупал.


Замполит подтвердил, что это нормальный вариант. Так и стал я обладателем добротной одностволки. Несколько раз составлял на охоте компанию Сержанту Смягликову. А когда он демобелизовался, шефство надо мной взял старший лейтенант Юречко. На охоту ходили редко. И все же три утки я на солдатскую кухню принес! Вот это и был мой опыт. А ружье я привез домой.
 
…Наша   обычно спокойная река Алей уже вздулась от половодья и несла на быстрых мутных водах зимние оковы. Вот-вот она могла выйти из высоких берегов. Я не раз видел разлив реки. Это было грандиозное зрелище. Под водой оказывались обширные заречные луга. Только верхушки кустов торчали на поверхности. Вода простиралась до самого горизонта. Это море ограничивала возвышенность, предвестник Алтайских гор. Где-то в горах и берет свое начало наш Алей.


Затопление лугов случалось обычно темными ночами. Мама объясняла мне в детстве, что Боженька делает это специально. Утром люди проснутся и увидят совершенно другой мир. И порадуются, что половодье освежило старицы за рекой и озеро, на берегу которого мы живем. От этого и сенокос лучше, и рыбы больше.

Уровень воды в реке с каждым днем поднимался. Это было главной темой разговоров в деревне. Обсуждали и то, что двое  рыбаков продолжают рисковать, почти ежедневно переправляясь на противоположный берег. Удивлялись, что выбрали они для этого самое глухое место, куда люди заглядывают только в сенокос. Даже по ягоды туда никто не ходит летом с тех пор, как после войны там скрывался дезертир.


Рыбаки облюбовали это место, видимо, из-за большой и глубокой старицы. Они, судя по всему, выставили в ней  снасти и проверяли их. Прознав об этом, я решил напроситься к ним в попутчики, чтобы побывать на лугу и проверить в деле, на что способна кряковая уточка.


- Не связывайся ты с этими рыбаками, - советовал мой старший товарищ, моторист электростанции Петр Петрович. – Там кто, Черненко и Тополев? Тополев – этот хоть спокойный. А Черненко – опасный тип. Он же из тюрьмы года два как вернулся. Говорят, человека в своем поселке зарезал, за что и отсидел. Психованный он. С ним нужно ухо держать востро! Видишь, в своем поселке не задержался, в нашу деревню перебрался. Бобылем живет, женщины его боятся. Кличка у него – Горбатый. Согнуло его чуть не пополам. От грехов это, а не от тяжестей.

Мама тоже уговаривала не ходить за Алей на охоту. Да разве можно было меня удержать? Я посчитал бы себя лентяем и трусом, если бы хоть раз не сходил на охоту с подсадной уткой. 


Просьбу мою рыбаки встретили без особого энтузиазма. Не нашли, видно, причины, чтобы отказать.


Когда мы шли к переправе, перебросились несколькими фразами.

- Сказывали, что Бориха разлилась, слыхали?–обратился к нам Николай Черненко.

- Язевка, говорят, тоже пошла, - заметил Михаил Тополев.

- Это же ручьи, а не речки, чему там разливаться? – усомнился я. Когда-то я видел те глубокие овраги, по дну которых протекала вода.


- Это летом они – ручьи. А весной – настоящие речки. С большой территории талая вода в них попадает, - поделился наблюдениями Горбатый. – Как только они разольются, так и Алей из берегов начинает выходить.

Вода подхватила плоскодонку как щепку, и только мастерство Горбатого, умело орудовавшего широким веслом, позволило избежать столкновения с проплывавшими льдинами и добраться до противоположного берега. Ревущая река осталась позади.

Рыболовы как-то  буднично сказали, что ждать меня не будут, если я задержусь, и исчезли за густыми кустами. С легким сердцем я бодро зашагал на свободный от зарослей луг.

А вот и низина, наполненная талыми водами. Решив, что лучших условий искать не надо, я тотчас же посадил птицу на воду, привязав к ноге тонкий шпагат. Уточка отплыла на средину озерца и сразу же начала громко крякать. Это меня сильно обрадовало. Мне больше ничего и не надо было, только узнать, действительно ли у меня  есть настоящая подсадная охотничья утка, или это рядовая домашняя птица?


Едва я успел вернуться на сухое место, как откуда-то сверху на воду спланировал селезень. Он быстро завертел головкой, осматриваясь, куда попал. Я сорвал с плеча ружье и выстрелил. Но в момент, когда нажимал на курок, дикарь перелетел поближе к уточке. Дробь кучно  обозначила опустевшее место. После выстрела он взмыл почти вертикально и стал быстро удаляться. Я успел перезарядить ружье и, не целясь, ударил по птице вдогонку. Теряя перья, селезень упал на воду. «Вот это да, попал!» - удивился я. Я знал, что ружье у меня прикладистое, то есть такое, которое позволяет стрелять на вскидку. Но на такую удачу даже не рассчитывал. Мой неожиданный трофей несколько раз шевельнул крылом и затих.


Все мое существо ликовало. После такого начала я ожидал, что селезни так и двинут косяками к моей уточке, которая не переставала «работать». Подручного материала, чтобы соорудить шалаш, поблизости не было. Улегшись на землю у края озерца, я замер. Кроме рокота реки и своего дыхания я ничего не слышал. Никто больше не прилетал.

Так прошло, как мне показалось, не больше получаса. Рыбаки могут возвратиться. Косые лучи солнца уже не грели. Подсадная устала подавать голос и умолкла. Я решил достать уточку и трофей и идти к переправе.


Но, увы! Озерцо оказалось глубоким, а резиновые сапоги - мелкими. Оставалось одно средство. На себе оставил только рубашку и пошел вброд. Становилось все глубже. Вода уже доходила выше пояса. Задрал рубашку до шеи. Под ступнями сначала ощущался шершавый лед, а потом ноги потеряли чувствительность. Будто вовсе их нет у меня! И непонятно, на чем я передвигаюсь! Это как-то обескуражило. Прикинув, что основное расстояние уже пройдено, я заставил себя дойти до селезня. Только бы не случились судороги!


Дрожа всем телом, быстро оделся. Селезня и патронташ бросил в рюкзак. Вскинул за плечи ружье, схватил уточку и бегом пустился к переправе. А лодка была уже на другом берегу. И рыбаков не было видно, хотя противоположная сторона реки была как на ладони. Видимо, увлекшись охотой, я потерял контроль над временем. Вот и оказался в нелепом положении.

Обижаться оставалось только на себя. Ведь мне четко было сказано, что ждать, если задержусь, не будут. И даже помня об этом, я был поражен невероятно жестоким по отношению ко мне поступком рыбаков. Никогда бы не подумал, что на такое предательство способны сельские жители. Да, многое изменилось в нравах людей за годы, пока я учился и служил в армии.

Кроме этих двух рыбаков в половодье никто не держал на реке лодок. Мост был только в райцентре. А до него - пятнадцать километров незнакомым лугом, который, возможно, местами уже затоплен. Что же мне теперь делать? Рыбаки придут только утром. Кричать бесполезно. Если стрелять в воздух, то подумают, что кто-то удачно охотится, только и всего. Укрыться абсолютно негде.

На другой стороне луга есть поселок, в котором живет моя родная тетка, мамина сестра. Но на пути находится глубокая старица. Я не знал, где она начинается и где кончается. Когда-то там, видимо, протекал Алей, а потом нашел себе новое русло. Не было надежды и на то, что можно дойти до другого небольшого поселка, находящегося километрах в пяти, тоже за лугом. Но в него мне идти совсем не хотелось. Во-первых, потому, что на лугу много больших и малых озер, которые даже летом соединяются ручьями и протоками. Теперь там глубокая вода. Была и другая причина. За ним закрепилась дурная слава. Вот и Горбатый был оттуда родом.


А вечер, меж тем, плавно переходил в ночь. В селах за рекой и за лугом засветились окна домов. Озноб от купания в ледяной воде еще не прошел. Сидеть и ждать утра на берегу бушующей реки бессмысленно. Оставалось одно: ночевать там, где оказался. Тем более что быстро темнело. Надо действовать.

Утку я вернул на воду, в ее родную стихию. Не держать же ее на руках. А на воде она сохранится, даже если будет заморозок. Уже в сумерках, найдя место прошлогоднего стога, так называемое остожье, я собрал немного пожухлой полусухой травы. В это время думал только о том, как бы не простудиться и благополучно скоротать ночь. Наступила темень. Лишь яркие звезды да тощий серп убывающей луны слегка освещали землю.

Уже ощущалась минусовая температура. Шапка, фуфайка и стеганые штаны все же согревали меня, но ноги в резиновых сапогах, несмотря на теплые байковые портянки, все еще мерзли. Из найденных в кустарнике сухих веток я разжег костерок. Не согрел он меня и вскоре погас. Подбрасывать в огонь было нечего.

Стал я бегать по лугу. Благо, местность была исключительно ровная. Сначала не спешил, а потом бежал все быстрее и быстрее, пока не разогрелся окончательно.  От меня валил пар. Ноги тоже согрелись. После этого постелил часть травы на сырую холодную землю, в изголовье положил сапоги, а ноги, обмотанные проверенными солдатскими портянками, укрыл оставшимся сеном. Ружье положил рядом.


Неподалеку зловеще рокотала река. На небе безмятежно сверкали яркие звезды. Тощий серп луны скрылся за горизонтом. Я удобнее улегся, глубже натянул шапку и закрыл глаза. Но сон не шел. Какая-то неясная тревога не давала расслабиться. Вспомнился случай, который произошел в прошлом году примерно в это же время - в разлив реки: пропал мой земляк Александр Кабанов.

Сашка окончил сельхозтехникум, привез в село жену с грудным ребенком. Жить ее оставил у родителей, а сам устроился зоотехником в колхозе за рекой. Именно в том поселке, куда идти мне не хотелось.

Пять километров по летней луговой дороге для молодого специалиста – не расстояние. Домой он приходил с букетом полевых цветов. А зимой Александр приезжал к семье на лошади. Когда же разливалась река, то добирался через райцентр. Поэтому приезжал не каждый день.

 А в половодье он и совсем пропал.  Его лошадь нашли в районном центре. Кто-то привязал ее к дереву, и стояла она так до ночи. Жители соседних домов вызвали милицию. Дня через три дознались, чья это лошадь. Ну, а о самом Александре не было ни слуху, ни духу. Сколь ни искали его самого или его труп – в пределах района ничего не нашли. Только летом Кабановым сообщили, что в  областных сводках фигурирует неопознанный труп, выловленный далеко от наших мест, в устье Алея.

Идентифицировать его будто бы до сих пор не удавалось.

Поговаривали, что причиной гибели Александра было выступление на отчетно-выборном колхозном собрании. Он обвинил пасечников в присвоении колхозного меда.  Зоотехник доказал это на примере соседних пасек. Пчеловоды затаили обиду и, подойдя к нему после собрания, пригрозили расправой. Он значения этому не придал. А те, кто случайно слышал их разговор, помочь следствию ничем не смогли. Да и побаивались пасечников. У них,  якобы, даже «железное» алиби было. Предполагали также, что они откупились.

Когда пошли слухи о выловленном трупе, молодой пасечник из поселка исчез. Старший пчеловод утверждал, что племянник его завербовался на Север.


…Проснулся я на рассвете. На груди, на ресницах и на шапке образовался иней. Конечно, слегка продрог. Но самое замечательное - ноги были теплыми. Я обулся и снова начал кросс. Озерцо, вокруг которого бегал, у берегов покрылось тонким льдом. Прошлогодняя стерня сверкала инеем. Лучи восходящего солнца, преломляясь в кристаллах влаги, придали лугу фантастический вид.


Молодость брала свое, и я благодарил случай, что предоставил мне удовольствие увидеть эту красоту. В прекрасном, романтическом расположении духа прибежал я к месту переправы. Вода в реке заметно прибыла, еще немного, и она хлынет на луг. Рыбаки еще не пришли. Не видно было их и на подходе.

Чтобы скоротать время, я миновал кусты, в которых вчера скрылись мои попутчики, и оказался на утоптанной дорожке. Она привела меня к старице, широким полукругом разместившейся среди густых прибрежных зарослей.  Место было дикое, но очень красивое. В нескольких местах на водной глади виднелись поплавки сетей. У берега была привязана лодка. В ней, к своему изумлению, я узнал лодку моего дяди. Она исчезла осенью. Пораженный таким открытием, я решил быстренько вернуться к переправе: рыбаки не должны догадаться, что я видел ворованную лодку.

Но тут мое внимание привлекла другая тропинка, уводившая куда-то в заросли. Шагов через двадцать я увидел замаскированную землянку. Низкая дверь была подперта палкой. Я заглянул внутрь. Там на толстой подстилке из сена была постель. На крохотном столике стояли керосиновый фонарь и алюминиевая посуда. В углу около малюсенькой железной печурки валялись дрова и пустые бутылки. Вот где можно было переночевать! Но рыбаки даже не намекнули мне на это.


А почему? Да потому, вероятно, что землянка была занята. В ней кто-то постоянно жил! Скорее всего – скрывался. И они не хотели, чтобы кто-нибудь, в том числе и я, об этом узнал. Стало понятно, почему рыбаки так неохотно соглашались взять меня с собой. Я уже не сомневался, что через реку на обратном пути они переправились уже втроем! Поэтому и исчезли  бесшумно, чтобы я ничего не услышал и не увидел. Воспользовались тем, что я долго доставал селезня.


Нет, не случайно оставили они меня на голом лугу! Значит, им была дороже жизнь и безопасность обитателя землянки, чем моя. Если бы ночью Алей вышел из берегов, то он затопил бы и луг, и это укрытие. Выходит, рыбаки скрывали от меня не простой улов!

Сквозь шум реки я услышал стук весла о лодку. Подперев дверь землянки палкой, я стал выбираться из зарослей. И тут только  заметил, что из-за инея кое-где остались следы от моих сапог.  Когда я вышел из кустов, плоскодонка уже преодолела быстрое течение. У берега мы оказались одновременно. Рыболовы внимательно посмотрели мне в лицо, как бы стараясь что-то понять. Поздоровавшись, они пошли к старице. А я, не долго думая,  занял носовую часть лодки. На всякий случай. Доверять этим людям уже не мог. Неизвестно, как поведут они себя сегодня. Что стоит им столкнуть меня в воду? Вроде бы сам случайно упал! Или скажут: не пришел к переправе. Поэтому я держал ружье заряженным.

Ждать рыбаков пришлось долго. Это подтвердило мою догадку о том, что вчера они сети не проверяли. Иначе я застал бы их на переправе. Вернулись мужчины с мокрыми мешками за плечами, в которых трепыхалась рыба. Переправлялись молча. Да и говорить, в общем, было не о чем. Они не поинтересовались, как поохотился и как провел ночь их навязчивый попутчик. И я, в свою очередь, не  попытался выяснить у односельчан, почему они меня не подождали, оставили одного холодной ночью на лугу. Все было ясно без слов.


Я плохо знал этих людей. По тому, как Николай Черненко орудовал веслом, было видно, что человек он недюжинной силы, хотя действительно был согбенным, будто мешки с рыбой навсегда придавили ему плечи. Его острый недружелюбный взгляд из-под нависших бровей иногда задерживался на мне. В этот момент я понимал, что он способен на неадекватные поступки.


Другой же, Михаил Тополев, когда-то уезжавший из села, был угрюмый, двухметрового роста человек, при этом худой, как жердь. В гражданскую войну он был в армии Калчака.  В Великую Отечественную войну его на фронт не мобилизовали. Не то по болезни, не то по старости. Изворотливый, что называется, себе на уме, работал он в колхозе на доходных местах: мельником, заведующим током, складом запчастей. Во всем его облике угадывалась скрытая агрессия.

 Иными словами,  только проведя ночь на лугу, я понял, чем рисковал, когда отважился поехать с этими людьми на охоту.


…Дома я получил нагоняй от матери. Не смягчил ее гнева и принесенный мною трофей, которым я так гордился. Оказывается, она не раз выходила на крутой берег озера и даже видела далекий огонек за рекой. Зная мой неугомонный характер, мама решила, что я по доброй воле остался ночевать на лугу. Поэтому и не пошла к рыболовам и не спросила, где я?

На селезней я той весной больше не охотился. Потерянную лодку мы с дядей вернули. А претензий о воровстве предъявлять оказалось некому.


Опознание тела зоотехника наконец-то завершилось. Эксперты доказали, что выловленный в устье Алея утопленник оказался трупом Сашки. Молодого пасечника поймали и судили. Это он совершил преступление и прятался в землянке. Арестовали его родственника и Горбатого за то, что укрывали убийцу, снабжая его продуктами и всем необходимым. А Михаил Тополев срочно переехал жить к сыну в город. 

Далеко унесла река Александра Кабанова, и все же он не затерялся окончательно. На земле от человека обязательно остается какой-нибудь след.  Люди не исчезают бесследно.
Вдова Александра уехала к родителям и увезла сына. Род Кабановых продолжился.