Как однажды я потерялась

Даже и не предполагала, что воспоминания, вынырнувшие из раннего детства, так захватят меня. Маленькие выцветшие картинки вдруг стали обретать яркость, выпуклость, размерность. На них совсем неожиданно проявился фон, который, в свою очередь, тоже вызвал воспоминания.
Казалось бы, ну что еще можно вспомнить из кронштадско-ленинградской жизни? Всего-то около трех лет прошло там: два года в Кронштадте и 5 месяцев в Ленинграде, но я никак не могу оттуда выбраться. А так хочется к югу, в тепло, к цветам и ярким краскам.

Зима всегда была для меня сердитым временем года – и в детстве, и дальше. Все болезни – зимой, все неприятности – тоже зимой. Последняя моя зима в Кронштадте запомнилась тем, что однажды я потерялась. О! вот уж была история!
Случилось это уже после отъезда бабуси и, может быть, именно потому, что она уехала: у старшей дочери – моей крестной – муж заболел туберкулезом легких, вот бабушка и помчалась в Симферополь помогать. Будь она с нами, маме не пришлось бы тащить меня с собой в магазин, чтобы купить подарок папе ко Дню Советской Армии.

Этот день я помню очень хорошо, и даже не по рассказам, сама помню. А был он серый и холодный с утра и такой же холодный, но снежный и белый к вечеру. Снег шел не сильно, но довольно крупными хлопьями. А под ногами раскисал и противно чавкал, и обещал к концу нашего похода набиться в калошки и промочить валенки .
По-видимому, мы жили недалеко от центра, так как не помню, чтобы на чем-то ехали – шли пешком. Проходили мимо собора, настолько красивого, что я спросила:
- Это дворец?
- Нет, это церковь, - ответила мама.

Что такое церковь, я уже знала: видела на обложке бабусиной книги. Потом мы оказались около какого-то длинного желтого невысокого здания с множеством дверей. Возле одной из них мама остановилась:

- Пойдешь со мной или здесь постоишь?
- Здесь постою.
- Холодно, замерзнешь, промокнешь…
- Нет, здесь постою. Здесь интересно. Надо же ребенку воздухом свежим дышать, а то все коридор да коридор.
- Ну, стой, Вот возле этой витрины. Смотри, никуда не уходи. Я скоро вернусь.

Стою, смотрю. Слизываю с варежек снег – вкусно! И никто не видел – ругать не будут! Мимо провозят детей в “финских” санях. По мостовой проезжают лошади: точно помню, что были лошади, так как цоканье подков по булыжной мостовой привлекло своим ритмом, и я стала дирижировать, размахивая руками, совсем как Мишкина мама, когда мы разучивали песенку для утренника в офицерском клубе. Как долго я “дирижировала” этим оркестром – не знаю. Мне показалось, что долго. Замерев на полужесте, я стала возвращаться в действительность. Уже вечерело. Сколько же я здесь стою? И где мама?

- Маамаа! – позвала тихонько. Потом уже громче – Маааамаааа!
И, забыв обещание стоять и никуда не уходить, бросилась в первую же дверь, которая постоянно то открывалась, то закрывалась, пропуская выходяще-входящих людей. Это был кондитерский магазин. Точно знаю, что кондитерский, так как, пока я искала маму возле прилавков, продавщицы успели угостить меня конфеткой и печеньем. Но мамы там не было, да и не могло быть: ведь она искала подарок для папы - ну не конфеты же дарить морскому офицеру!

Все еще спокойно выхожу из магазина и опять становлюсь возле той же, как мне казалось, витрины. Уже почти совсем стемнело. Снег стал гуще. А мамы все нет. Тогда иду к другой двери и захожу в следующий магазин. Но там – ведра, тазы и еще что-то Нет, ведро мама не собиралась покупать. Где же моя замечательная, самая красивая, самая любимая мамочка? Где ее высокие ботики на каблуках и красивая синяя шляпка поверх ажурного шерстяного шарфика? Ну где же, где?
Я все еще не боюсь, а иду на поиски мамы. Сейчас я ее найду. Я ее всегда издали во дворе замечала и узнавала из 10 других мам (больше 10 считать еще не умею). Иду вдоль здания, не зная, что оно овальное и его можно обойти кругом. Что я и делаю и, по-видимому, не один раз, так как ноги становятся мокрыми. И людей уже почему-то меньше.
Вот тут уже появляются первые признаки беспокойства, но я все равно упрямо продолжаю наматывать круги вокруг дома. На мое счастье, навстречу попались женщина с девочкой.

- Кисонька, что ты одна так поздно бродишь?
- Я не кисонька, я девочка. (у нас дома не были приняты кошачье-заячьи ласкательные названия для людей: заинька в лесу, кисонька – на бабусином сундуке).
- Я маму ищу, она куда-то потерялась.

Женщина все поняла и заохала, а я от ее охов – испугалась. Но вот рядом остановился какой-то военный, и страх тут же пропал: к военным я привыкла и считала, что мужчины без шинели - это просто дедушки или они откуда-то приехали и еще не успели “получить” шинель. Взрослые стали о чем-то разговаривать, я не слушала: я в это время пыталась познакомиться с девочкой. Услышала только конец фразы:

- Надо ее в очаг отвести.
И вот тут я разревелась. Я же не знала, что “очагом” в Кронштадте называли детский сад. Я представила себе очаг наподобие того, что был в сказке про Буратино, но только не нарисованный, а настоящий.

- Зачем в очаг? Там жарко! Я сгорю! Не хочууу! Я домой хочу! К маме и папе!
- Но мы же не знаем, где ты живешь, - военный присел передо мной на корточки. - Переночуешь в очаге, а завтра с утра твою маму разыщут.

Как это – переночуешь в очаге? Там же огонь, уголь, зола. Бабуся всегда говорила: “Не лезь к печке, там зола, будешь чумазая, и с тобой никто не будет играть!”.

- Я знаю, я знаю, где я живу! (выкрикиваю, что есть силы). Улица Урицкого, дом… квартира…
- Ты смотри, - удивляется женщина. – Такая маленькая, а адрес знает. Сколько же тебе годиков будет.
- Пятый пошел. Давно уже идет, с января, – вздыхаю я, чувствуя себя маленькой старушечкой.
- А моему Валечке уже пять, но он не знает своего адреса.

Вот те на! Так это мальчик? Да еще Валечка! В девчачьем башлыке! И адреса до сих пор не знает! Ффиии! И я, выпятив нижнюю губу, презрительно смотрю на него.

- Если не возражаете, я отведу девочку домой, мне как раз по пути, - говорит военный, к моей радости, так как идти с теткой и ее Валечкой мне совсем не хочется.

- Ну что, кнопка, ноги-то мокрые, наверное? – это уже ко мне.
- Аха, мокрые, - обреченно вздыхаю я и повторяю бабусины слова: Завтра ангина обеспечена. И плакал папин праздник.
- Ничего, мы быстро.

Он подхватывает меня на руки, сажает на закорки и быстрым шагом направляется к моему дому.

А дома….. Ох, дома…. Мама в слезах, папа смалит вонючие папиросы, к ним постоянно заходят соседки, а соседкины мужья ищут меня, папа же остался дома, т.к. маме было плохо с сердцем, уже 9 вечера, и уже 2 часа как меня по всему городу ищут папины матросы, уже остались только самые окраины….., а я – вот она, живая и здоровая, смеющаяся и довольная от такой “езды” на дяде Леше и совершенно не понимающая, чего это все такие скучные и чего у нас так пахнет лекарством. Нет, потом-то я поняла, конечно, хоть и мала еще была, вернее, не поняла, а сердечком почувствовала, как они волновались, как боялись, как в страхе металась по нашим клетушкам мама и как папа успокаивал ее.

Понять можно, когда испытаешь. Вот когда сама испытала, тогда и поняла, но это уже другой рассказ.

А тогда… Помню, что меня стали тормошить, раздевать, ругать и целовать одновременно. А потом папа растирал мне ноги какой-то вонючей жидкостью и все приговаривал: “Зачем подарок, какой подарок? Вот мой подарок!”

На праздник дядя Леша был у нас в гостях вместе со своей женой, очень красивой, белокурой, веселой. И мне так хотелось с ней подружиться, но я не успела, так как вскоре мы уехали из Кронштадта.