Пианино

А узнавать приходилось много нового, и довольно быстрыми темпами.
В тот год новая учительница пения обнаружила у меня хороший слух и посоветовала маме отдать девочку в музыкальную школу, или, по крайней мере, в музыкальный кружок. Школа была далеко, в центре города, а музыкальный кружок – под боком, в клубе папиного училища. Только как же учиться музыке, когда нет пианино? Выход нашелся – мне разрешили заниматься на «казенном» пианино в офицерском клубе. С какой радостью я ходила на «музыку»: обычно непоседа, теперь просиживала за инструментом больше часа, а после, выучив урок, двумя пальцами подбирала по слуху знакомые мелодии, и оторвать меня от этого занятия было почти невозможно. Даже книги отошли на второй план. Видя такое мое рвение, родители купили в Саратове пианино и с трудностями на речном пароходишке перевезли его через Волгу в Энгельс. Пианино поставили в большой комнате около окна. Оно было черное, блестящее, красивое, но без названия, лишь на внутренней стороне крышки позолоченная надпись гласила, что изготовлен инструмент в г. Борисове на фабрике им. Молотова. Ах как я любила его! Мне казалось, что у него необыкновенный звук, даже лучше, чем у старого рояля в концертном зале музыкальной школы, куда меня приняли в середине учебного года в виде исключения. Наверное, из-за хорошего слуха, думала я тогда. Как потом выяснилось, не столько из-за него, сколько из-за чистого и звонкого голоска: я так спела на прослушивании «То березка, то рябина», что понравилась «самому директору». Вечером, рассказывая папе об «экзамене», мама умилялась, мол, такой молодой директор, лет 38, не больше, а такой нестрогий и так внимателен к ребятишкам. Странно, а я думала, что он старый. 38 лет… разве это молодой? Ну, не такой, как бабушка, конечно. Но очень пожилой…

Песню же эту я выучила, слушая радио, ее тогда очень часто передавали. Это было легко: слова простенькие, мелодия тоже. Единственное, что мне было непонятно - кто такой Кустраки? Какая-то фамилия нерусская, никогда не слышала такой. Наверное, мальчишка какой-то, иначе чего бы это к нему на ты обращались: «Кустраки, ты над рекой». Ну и что, что над рекой? А зачем он туда пошел - в «над реку»? И зачем он нужен в песне? Она же о Родине, о счастливом детстве. А тут какой-то Кустраки. Мелодия хорошая, а слова мне не нравятся. Не все, а только те, где про Кустраки поется. Странная все-таки фамилия. Хотя они разные бывают. Есть же в нашем классе Витя Тумелани, и Катька Хрейдюк (ужас какая противная, и жадная, потому и Катька). Интересно, а как эти фамилии сочиняются? Кто их первый придумал?

И это была не единственная странность, занимавшая меня.
Вскоре я столкнулась с еще одной...

Помнится, это было в 4-м классе. Мне часто доставалось на занятиях по хору за громкость. Сан Саныч, директор, который вел эти занятия, казалось, одной мне только и выговаривал: «Piano, Света, piano!». Вот этого я никак не могла понять. Во-первых, почему «пиано», когда чем громче поешь, тем красивше. А во-вторых, одна я, что ли, громко пою. Вон Костя справа и Лена слева так орут, что я даже уши ладошками иногда прикрываю. А ругают только меня. Ладно, пиано так пиано. И на следующем занятии я пела чуть ли не шепотом. За что опять схлопотала замечание от Сан Саныча: он-де меня совсем не слышит, может, у меня горло болит, так надо было сказать до занятий. Больное горло напрягать нельзя.

А однажды…

Мы часто дурачились перед занятиями, по очереди пели всякие «взрослые» песни, чувствительные романсы и …даже арии. И все, конечно, в шутливой, скорее, шутовской манере. В тот день была моя очередь «выступать». И я выступила. С неоднократно слышанной по радио арией Кармен: «Любовь свободной сохраню я! Законов всех она сильней! Меня не любишь, но люблю я! Так берегись любви моей!». И при последних словах, подбоченившись, с силой топнула ногой об пол. Потом дурашливо закатила глаза и заломила руки: «Любовь…. Любовь….» и т.д. И вдруг вместо смеха я услышала тишину. Неприятную, настороженную тишину. Все смотрели на дверь. Обернулась и я. О ужас! Там стоял наш директор. И он сказал страшные слова: «Если бы ты сфальшивила, то я бы, наверное, тебя исключил. А так… иди в свой ряд. И запомни, - тут он впервые назвал меня по фамилии, - Кармен была гордой и свободной. А Бизе - великим композитором. А ты из нее сделала шутиху, а из него фигляра». Это было ужасно! Мне казалось, что я сгорю от стыда. Тем более что не знала, кто такой фигляр. Наверное, это что-то очень гадкое. Весь урок не поднимала головы, лишь исподлобья следила за руками Сан Саныча, дирижировавшего хором. И целый месяц ходила на занятия, как на каторгу. И за все это время директор не сделал мне ни одного замечания. Он просто не видел меня. И только лишь когда перед праздником, раздавая слова и ноты какой-то песни (хоть убейте, не помню какой), он сказал, что «запевалами будут Света и Вадик», я поняла, что прощена.

А мама тем временем, наверное, уже видела меня пианисткой или, в крайнем случае, певицей. Но я не оправдала ее надежд.

Года через два обязательная муштра – гаммы и этюды – мне порядком надоели, и книги снова заняли в моем сердце главное место. Вот тут и был изобретен способ, при помощи которого я усыпляла мамину бдительность и могла опять читать, сколько мне хотелось. А делалось это очень просто. Когда начиналась подготовка к уроку по специальности, мама и бабуся выходили из комнаты, чтобы не мешать ребенку. А ребенок ставил поверх нот на пюпитр интересную книгу и читал ее запоем, бегая резвыми пальчиками по клавишам. Играть гаммы - особого умения не надо, всякие там арпеджио – тоже. При этом можно было спокойно читать. С пьесками было посложнее. Но тут выручал слух. Я частенько играла их в разной тональности, в той, в которую «упадут руки», не по нотам, а по слуху, но без ошибок, иначе мама сразу бы догадалась о моих проделках. Однако мне приходилось быть все время настороже, потому что мама иногда спрашивала, мол, тебе что, другую пьесу задали? звучит, как прежняя, но все-таки по-другому.

И лишь некоторое время спустя, когда в моем «репертуаре» появились серьезные композиторы – Бах, Бетховен, Чайковский, Шопен, – я перестала заниматься надувательством: красота мелодий настолько завораживала, что книги на пюпитр больше не ставились – там были ноты. Так в мою жизнь вошла музыка. Правда, игра «по слуху» все еще имела место, теперь я фантазировала под музыку на темы романтических историй и волшебных сказок. Потом перенося возникавшие во время этих фантазий чувства и настроения в то, что играла на занятиях. А педагог говорила маме: « Еще мала, а сколько эмоций!»

Ерунду сказала, по-моему. Все дети эмоциональнее взрослых. И их эмоции - как на Доске объявлений: смотри и читай.  С годами они (кто раньше, кто позже) постигают нелегкую науку скрывать свои эмоции под бесстрастной маской, прятать их под ровным и спокойным голосом. Да и как не постигнуть, когда этому учат все и везде – родители дома, учителя в школе, посторонние на улице, в транспорте и т.п. Даже «солнце нашей поэзии» не удержался от нравоучений, заключив в онегинских словах  «Учитесь властвовать собой»  то, что пестует в детях мир взрослых. Без  этого, конечно, нельзя. Но нередко  «вместе с водой выплескивают и ребенка».

Время после школы теперь делилось на три отрезка: книги, музыка, гуляние. Но последнее - все больше в каникулы и по выходным. Зато какие это бывали каникулы и выходные!