Охота на тарантулов

Глядя на нынешнюю детвору, скучающую среди множества затейливых игр и красивых игрушек и часами просиживающую возле телевизоров и компьютеров, я, с одной стороны, радуюсь такому разнообразию, но, с другой - мне их жалко. У них нет тех веселых общих игр, которые были у нас, – игр, воспитывавших «чувство локтя», умение общаться друг с другом; они не умеют дружить по-настоящему: каждый сам за себя, и лишь некоторые – за всех. Они не умеют разговаривать, да и слушать друг друга тоже не умеют. Не случайно буквально несколько лет назад ко мне в ICQ забредали порой подростки 13-14 лет и просили: «Поговорите со мной». Конечно, я говорю не обо всех, но, увы, о многих.

В моем детстве все было по-другому.

Первое время после объединения женских и мужских школ «кавалеры» и «барышни» держались в школе несколько обособленно и лишь во дворе играли по-прежнему сообща. Потом, привыкнув друг к другу в стенах школы, и там становились крепким спаянным коллективом, живущим по своим ребячьим законам, одним из которых было «чувство локтя».

В Энгельсе, пожалуй, самой любимой коллективной забавой в дни летних каникул была ловля тарантулов. Опасное, надо сказать, занятие! С утра мы собирались разновозрастной ватагой на пустыре близ военного городка и разыскивали в едко пахнущем бурьяне «проплешинки», на которых виднелись небольшие круглые дырочки, уходящие вглубь. Это были норы тарантулов. Насколько эти большие пауки ядовиты, слава Богу, никому из нас узнать не довелось: как-то обошлось без укусов, а ведь могло быть иначе. С собою брали бидоны с водой, кружечки и стеклянные банки. Мы разбредались парами и тройками по всему пустырю и ждали, когда наступит жара и пауки станут сонными.
Но вот знойный воздух, казалось, застывал неподвижно над землей, замолкали кузнечики, не жужжали осы и шмели, даже мухи куда-то прятались от солнца, и мы начинали охоту. Пока один осторожно заливал в норку воду, которая не сразу опускалась вниз, в отверстие, а какое-то время стояла вровень с его краями, другой держал наготове банку и лопух. Важно было уловить по «булькам» момент, когда воздух в норке вытеснялся водой и тарантул пулей вылетал на поверхность. И тут уж не зевай – сумей накрыть дыру банкой за секунду до его появления. Затем под банку подсовывался лопушиный лист, края его заворачивались кверху, и банка обвязывалась по горлышку тряпичной полоской. Все, работа выполнена. Ювелирная, надо заметить, работа!

Что мы делали потом с этими темно-серыми, под цвет высохшей и растрескавшейся земли пауками: А ничего! Подсчитывали трофеи, ждали, пока пауки утихомирятся в банках, а затем несли их к какой-нибудь ямке, вырытой отцами накануне воскресенья в поисках червей для рыбалки. Там полузаснувших – полузадохнувшихся пауков вытряхивали осторожно в яму, держа банки на вытянутых руках, и тут же кто-нибудь из нас, заранее назначенный «могильщиком», быстро засыпал их землей. В этой игре я бывала и поливальщицей, и ловцом, но вот могильщиком мне быть не пришлось - не доверяли мне это ответственное дело из-за любопытства: уж очень хотелось знать, как там, в яме, пауки будут себя вести. Вон ведь страшнющие какие, ни на кого не похожие, значит, и вести себя должны по-особому.

После паучьих «похорон» возбужденная, раскрасневшаяся ватага шла в недостроенный дом и там, в тени, допив оставшуюся в бидонах воду, все начинали вспоминать подробности охоты.

- Уже бульки большие пошли, вот-вот выпрыгнет, а Лёля зазевалась. Ну, все, думаю, сейчас укусит. Нет, успела (и одобрительный взгляд в сторону Лёли.

- А мой-то, мой (тарантул) – здоровый, как бык, и хитрый. Он думал, я не замечу, что он сбоку, а не посередине собирается выпрыгивать. Нет, не на того напал, – трясет рыжей кудрявой головой Валерка Ирич, мой сосед.

- Да что там твой, вот мой – силища. Уже в банке как давай биться о стекло, я думал, разобьет банку, – играя черными влажными глазами, рисуется перед мелюзгой Арменчик.

- А у меня накрывалка (лопух) была дырявая. Хорошо он не заметил, - это подает голос простодушный Петя, по прозвищу Соловей .

И так далее и тому подобное – еще на час разговоров. И, разморенные на солнце, уставшие от бьющих через край эмоций, мы разбредались по домам, чтобы вечером собраться снова и придумать еще какое-нибудь захватывающее приключение на завтра.

«Конфискация» воблы

В самом начале лета в училище, где служили наши отцы, привозили то ли в бочках, то ли в ящиках (сейчас уже не помню) соленую рыбу – воблу, настоящую, волжскую. Ее запасали для курсантской столовой и офицерских пайков. На какое-то время наш городок превращался в рыбколхоз. Мамы и бабушки выносили рыбу во двор и дружно нанизывали ее на леску. Затем торжественно несли эти «ожерелья» каждая в свой отсек длиннющего сарая и развешивали многочисленными рядами на стенках. В эти дни земля перед домами была усыпана рыбьей чешуей, коты до блеска натирали своими боками и хвостами ножки лавочек, не в силах оторваться от дивного запаха, а сарай, который служил нам «шхуной», так как мы плавали по морям на его крыше, так пах рыбой, будто и вправду был рыбачьим баркасом.

Для того чтобы рыба хорошо провялилась, двери отсеков днем держали открытыми, а нам поручали стеречь, чтобы коты не забредали полакомиться рыбой. Привязанные к сараю столь ответственным заданием, мы тем не менее не скучали: играли в мяч, что есть силы лупили им по стенкам сарая (видно крепко были сколочены, коль не развалились), в «штандер», в догонялки, в «цепи».

Но вот чья-нибудь мама, или даже сам папа, шли в сарай, отрывали от своей связки несколько рыбин и несли домой на ужин или к пивному ларьку, что был в соседнем с нашим летном городке. Это был сигнал – рыба готова! Дверцы отсеков запирались на хилые замочки, и нам уже нечего было делать возле сарая.

Вот тут-то все и начиналось. Вся соль нашей проделки состояла в том, чтобы потихоньку в течение дня пробраться в чей-нибудь отсек, оторвать от связки несколько рыбин, да так, чтобы не образовалось дыр между ними и хозяева не хватились пропажи. Потом запереть дверь (без ключа, конечно) и незаметно пронести рыбу в «тайник». А как ее пронесешь незаметно, если у многих окна глядели прямиком на сарай и в них частенько торчали головы бабушек или младших сетренок-братишек, которые запросто могли просигналить маме:
- А вон наш Витек в сарай полез. И Тоня, верхняя, тоже.
- Зачем, - подумает мама и выйдет посмотреть.
И тайна будет раскрыта. Ругать, конечно, никого не ругали бы, только за «без спросу», а так – рыбы что ли жалко для любимого чада? Но тайна… Она бы безвозвратно ушла.

В общем, некоторые умудрялся выносить за пазухой, но в основном - на голове, накрывшись лопухами якобы от солнца. А мамы потом удивлялись, почему у ребенка волосы пахнут рыбой, и подушка тоже. Кто-то нес, прижав к пузу мячом. У кого как получалось. А вечером с ломтями хлеба за пазухой или в карманах «добытчики» собиралась позади домов, т.к. перед домами был «клуб по интересам» для взрослых: папы играли в домино, бабушки вязали, мамы разговаривали.

Мы разводили маленький костерок, сжигая щепки и прошлогоднюю траву, и коптили на прутиках над огнем рыбьи пузыри. Рыба и хлеб съедались с огромным аппетитом, а пузыри, пахнущие дымком, горьковато-соленые на вкус, еще долго жевались, совсем как нынешняя жвачка, только в сто раз вкуснее. И мы, как настоящие путешественники, до самой темноты сидели вокруг уже потухшего костерка, рассказывая всякие истории, случаи, легенды. Да пострашнее, пострашнее…

Конечно, секрет недолго оставался секретом. До тех пор, пока мамы не озаботились, отчего это по вечерам и даже ночью на всех почти детей городка нападает неутолимая жажда. А домашние кошки спят буквально на ребячьих головах, зарывшись носом в волосы. Да еще и вылизывают подушки.
Но это разоблачение не было для нас ударом. Никого почти и не ругали, а тем более не наказывали. Лишь пожурили слегка.

А мы тут же придумали новую игру. Зарывали клады, рисовали карты, составляли планы действий, писали зашифрованные записки, разговаривали при «чужих» на своем птичьем языке (изобретенном нами же), подключали к игре мелких, которые были либо курьерами, либо почтальонами, либо наблюдателями. И так до тех пор, пока эта игра не надоедала. А потом придумывалась следующая, и еще одна, и еще…

Пока не закончилось детство…