Мы идём по Уругваю

(печатается с сокращениями)


Этот диск формата МР-3 с записями инструментальной музыки мне подарил мой младший брат, большой умелец по части компьютерных технологий. Из семи альбомов по мере прослушивания выделились два, как самые мелодичные, как самые приятные для слуха. Их я слушал чаще других. Один из них – аккордеон с оркестром, другой – флейта с оркестром. Никаких выходных данных на дисплее не вырисовывалось: все альбомы шли как инструментальная музыка – под номерами, а внутри альбомов произведения проходили как нумерованные треки.

 Пытался выяснить у брата, можно ли узнать подробности об исполнителях музыки (что за оркестр, хотя бы?), но диск был перезаписан с нелицензионного, случайно где-то подобранного чуть ли не на свалке диска, и при этом почти не поцарапанного. Так мне объяснил брат, пришлось этим удовлетвориться.

Шло время, а вещи, как известно, имеют свойство приходить в негодность. Сломался мой DVD-проигрыватель, пришлось купить новый, более совершенный. Я ставлю тот самый диск и вижу на экране все подробности: названия альбомов, наименования произведений, авторов музыки, имена руководителей оркестров. Тот самый альбом с красиво звучащим аккордеоном называется «Accordion Collection», а первый трек, который для меня звучал знакомой старой мелодией из времён студенческой жизни, назывался «I love Paris»(«Я люблю Париж»). Все альбомы шли под рубрикой «Художественные вариации на темы старых мелодий» – так я перевёл с английского. Оркестры исполнители, как и предполагалось, значились как известные на весь мир два оркестра – под управлением Поля Мориа и Джеймса Ласта.

Эта старая мелодия «Я люблю Париж» была мне знакома ещё со студенческих времён, но совсем под другим названием. Вернее сказать, она была в нашем репертуаре с условным названием – мы называли её по первой строке первого куплета. И когда я услышал впервые аккордеонные вариации, мне отчётливо вспомнилась наша любимая студенческая песня, которую мы пели без музыкального сопровождения, но именно на эту мелодию. Песня-то была про Париж, а мы пели совсем про другую страну.
***

…Ночь над городом. Трамваи уже не ходят, на сонных улицах тишина. Хотя нет, была тишина да вся вышла. Громко и нестройно звучит песня, исполняемая, разумеется, «a cappella»:

Мы идём по Уругваю,
Ночь, хоть выколи глаза.
Мы совсем ещё не знаем,
Скоро ль кончится гроза.

Но зато мы твёрдо знаем,
 Что далёк и труден путь.
 В диких джунглях Уругвая
 Постарайся не уснуть.

Иногда первый куплет поётся немного по-другому:

 Мы идём по Уругваю,
 Ночь, хоть выколи глаза.
 Слышны крики попугаев,
 Обезьяньи голоса.

После исполнения последней строчки куплета кто-нибудь из нас, а чаще – двое или трое, истошно вскрикивали, изображая голоса приматов. И нам наше пение казалось очень мелодичным и романтичным, мы и в самом деле ощущали себя первопроходцами, смело идущими через грозовые джунгли далёкой южноамериканской страны. Нам казалось, что наше пение приятно всем, кто слышал нас в притихших домах. Мы были молоды и слегка пьяны, и нас не
смущало то обстоятельство, что улицы Новочеркасска совсем не похожи на уругвайские джунгли, ну разве что темнотой и грохотом грозы. Хотя, если честно, то и грозы не было, но темнота в наличии имелась, хотя и не такая тёмная, как в джунглях.

Слова песни мы часто перевирали, но за точностью текста следил Валерик Волошин. Он же и притащил эту песню откуда-то из-под Краснодара, а может быть, сам её сочинил. Песня прерывалась, Валерик вносил поправки в текст песни, дальше мы пару строчек выдерживали исправленные слова, а потом опять сбивались на вольную импровизацию. Валерик сердился, снова пытался ввести нас в «авторское» русло песни, но мы упоённо орали свои слова, подходящие по рифме и смыслу, или совсем не подходящие – это было уже неважно для нас. Важно было исполнить наш студенческий принцип: «Хочешь петь – пой! Хочешь пить – выпей!» Но деньги уже были истрачены, на продолжение банкета никто не рассчитывал, потому и отводили мы душу в громком ночном пении на тихих улицах спящего города.

Не пели мы никогда на улице Московской: там бы нам и не дали громко орать, ибо милиция на главной улице Новочеркасска всегда присутствовала и была начеку. Мы же были молоды и слегка в подпитии, и переполнены той молодой дурью, которая в эти годы так и пёрла из нас. Надо же было дать выход энергии хотя бы в таком вольном ночном пении.

 И действительно, в общагу мы приходили протрезвевшие и усталые, оставив дурь позади, там, где мы прошли, нарушив сон обывателей. Строгие тётки-вахтёрши иногда нас не пускали в общежитие по причине слишком позднего времени. Начинались громкие препирательства, но мы настойчиво стучали, хотя тогда ещё не знали заповеди Христа: «…стучите и вам отворят». Вызывали кого-нибудь из членов профкома, живущего тут же в общежитии. Нас записывали в «чёрный список» синими чернилами на белой бумаге, обещая назавтра доложить обо всём директору, но всё-таки пускали в общагу, и мы тихонько расходились по своим койко-местам с покаянным видом.

Назавтра нас и в самом деле вызывали к директору либо к завотделением, слегка журили за нарушение распорядка, на том всё и заканчивалось. Мы были благодарны нашим старшим коллегам, ибо знали, что все они пришли в техникум из полевой геологии – и директор, и большинство преподавателей. Они же сами были молодыми и понимали наше состояние переполненности молодой энергией, которую надо как-то выпускать.

Наверное, и они тоже пели свои романтические песни у костра, и, может быть, ходили с песней по ночным улицам. Групповое пение днём, да ещё и на людных улицах, тогда приветствовалось только по праздникам.

Мы чувствовали эту корпоративную солидарность и понимание трудностей нашего возраста. Им бы наши трудности! И мы отвечали им тем же – уважительным отношением и хорошей успеваемостью, особенно по спецпредметам. Мы понимали, зачем пришли сюда – чтобы учиться профессии, и делали это добросовестно. И это было хорошо для всех – для них, для нас и для страны тоже. Потому что учили нас добротно, и учились мы охотно.

 Геологи-разведчики, выпускаемые нашим СТУЗом  для геологической отрасли, считались в стране хорошими «спецами» в своём деле. И в этом мы признавались самим себе и другим людям, вопрошающим нас, без всякого бахвальства и ложной скромности. К тому были у нас основания: старшекурсники рассказывали много случаев из производственной практики, когда наши выпускники заранее приглашались в разные геологические экспедиции на хорошие должности, ибо геолого-разведочные работы тогда активно разворачивались по всей стране.

Конечно же, ночные гуляния по городу в «поддатом» виде не являлись нашим любимым и частым развлечением. На первом месте у нас всегда была учёба, для того мы и приехали в славный город Новочеркасск, чтобы учиться, а не песни петь. И вообще, выпивки в нашей среде были довольно редким явлением и только по очень уважительным поводам.

Часто гулять не позволял очень скромный личный бюджет. Даже при нашей приличной стипендии (а у нас легионерское жалованье раза в два превышало стипендию в других СТУЗах), разгуляться было не на что. Оказывается, слово «стипендия» – это, в переводе с латинского, означает денежное содержание римского легионера. Нам об этом поведал наш эрудированный «Гастропода» – преподаватель по палеонтологии . Мы все были дети рабочих и крестьян, реже – мелких служащих. И только потом, когда мы закончили техникум и получили назначения в разные регионы Союза, мы обрели новый социальный статус – стали инженерно-техническими работниками, сокращённо – ИТР. И уже там, в полевых партиях, мы узнали какие зарплаты «зашибают» в полевой геологии и как гуляют при таких зарплатах.
***
Впервые в Новочеркасск я приехал летом с двумя одноклассниками сразу же после окончания средней школы. Приехали мы тогда на разведку, чтобы определиться – куда пойти учиться? Тогда ещё не было такой обширной информации об учебных заведениях, как сейчас. Об этом мы узнавали от других людей – от знакомых и родственников, от тех, кто уже там учился. Ещё обучаясь в десятом классе, мы знали, что в Новочеркасске много учебных заведений – есть институты, есть и техникумы. Потому мы поехали туда заранее, ибо совсем не представляли себе, куда будем поступать. Не было у меня и одноклассников такой вот конкретной цели – стать кем-то великим и значительным, чтобы прославиться и жить хорошо обеспеченной жизнью. Цель была простая – получить какую-нибудь специальность, чтобы работать и жить несколько иначе, чем жили наши отцы и матери. И ещё хотелось куда-то уехать, посмотреть мир. Очень сильно хотелось…

В шахтёры определяться у меня даже и в мыслях не мелькало – на эту профессию у меня выработалось стойкое неприятие. В шахту лезть я не собирался. Ещё в начальных классах школы, когда я был отличником, мать гордилась мной и настраивала на «великие дела»:
    – Учись, сынок, ты способный…Ты должен выучиться и стать начальником. Посмотри, как они хорошо живут. Зачем тебе лезть в шахту и «гамбалить» до седьмого пота?

Я и сам видел, кто в городе как работает и как кто живёт, и ни за что мне не хотелось оставаться в грязном пыльном городке, хотя детсадовские и школьные годы сложились хорошо и остались в памяти, как самые радостные и безмятежные.

Возможность уехать учиться – это, по сути, была распахнутая дверь в другую жизнь, чем я и воспользовался. Для нас начиналась теперь уже взрослая жизнь, а первый шаг в этой жизни – надо выбирать профессию. И мы, конечно же, понимали, какой важный шаг нам предстояло сделать. Тем труднее было решиться, куда поступать, на кого учиться? Ну, не было у нас никаких предварительных заготовок, никаких планов! Мать настаивала на высшем образовании, а мне не хотелось долго учиться: мечталось скорее получить специальность и вперёд – работать и самому себя обеспечивать. На волю, в пампасы!

Перед поездкой в Новочеркасск я частично определился – буду поступать в техникум. Хотя мог бы и в институт: знания после школы были свеженькие и добротные. Похоже, так же мыслили и мои одноклассники, ибо по приезду в Новочеркасск мы как-то единодушно решили поступать в один и тот же техникум.

В город мы приехали на попутной грузовой машине. Автобусы ходили редко, билетов не купишь, но шоссе до Новочеркасска уже заасфальтировали, поэтому, «проголосовав» у автостанции своего городка, мы быстро поймали попутку и через час сошли «на кругу» – так называлась круговая развязка на въезде в Новочеркасск со стороны города Шахты.

И здесь мы сразу увидели у входа в большое пятиэтажное здание вывеску: «Элеваторный техникум». Усмешливо переглянувшись, мы двинулись дальше – решили пешком дойти до центра города и там уже определиться с дальнейшими действиями. Элеваторный техникум не вызвал у нас энтузиазма и даже любопытства, наверное потому, что уж больно прозаическим было его название. Потом мы узнали, что по-другому его в городе называли «Мукомольный техникум». Никто из нас не стремился в мукомолы, да и знали мы, что такое «элеватор»: на железнодорожной станции в нашем городке стоял небольшой элеватор – ну, вообще-то говоря, это склады для зерна.

От круга расходились четыре улицы, и без вопросов мы выбрали ту, что нам показалась главной, и угадали – это была улица Московская, главная улица Новочеркасска. По ней мы неспешно дошли до центра города. Улица упиралась в сквер, за которым виднелось двухэтажное здание горкома партии, а это значило, что центральнее этого места и быть не может. Здесь мы посидели немного в скверике, отдохнули, посовещались, потом пошли дальше.

От начала Московской улицы в обе стороны разбегался довольно широкий Подтёлковский проспект; по нему мы пошли сначала вправо, дошли до большого трёхэтажного здания – это оказалось суворовское училище. Далее виднелась большая церковь на площади, но мы решили туда не идти, это нам ни к чему, поскольку мы все тогда считались атеистами, не верили ни в бога, ни в чёрта, и богомолье у нас не намечалось. Повернули назад и уже метров через двести от улицы Московской нашли то, что искали: на большом четырёхэтажном корпусе, занимавшем полквартала, висела броская вывеска – «Строительный техникум». Здесь же, вблизи входа, на большом щите крупными буквами было написано приглашение поступать в техникум, а также вся информация об условиях поступления и обучения.

Мы не стали заходить внутрь, записали всё, что нам надо, и отошли в скверик, где присели на скамейку, чтобы посовещаться. Совещание было недолгим: все сошлись на том, что этот техникум нам подходит. Дело-то знакомое, все имели понятие, что такое стройка, а мы с другом как-то на каникулах подрабатывали на стройке в качестве разнорабочих (или чернорабочих, если угодно). Да и название профессии «строитель» звучало гордо и было созвучно идеологическому настрою советского общества – мы все строили коммунизм. Теперь и нам предстояло влиться в это общество строителей светлого будущего. Тогда мы ещё не знали, что это грандиозное строительство не будет иметь успеха, но мы без сомнений верили в будущее, верили нашим вождям и учителям, верили друг другу. Врать тогда считалось просто подлым, никуда не годным делом. Потому и верили.
***
И всё-таки как строитель я не состоялся. В августе мы успешно сдали вступительные экзамены и были зачислены на специальность «Промышленное и гражданское строительство». Нам назначили стипендию, но общежитие нам не светило, его давали только старшекурсникам. Это означало, что почти половину стипендии (а стипендия на 3-м курсе составляла 240 р.) надо было отдавать за койко-место в частной квартире. Проживание вдали от дома на 140 р. в месяц было физически невозможным, а на помощь из дома мы не рассчитывали.

Опечаленные таким поворотом событий, мы сидели в общаге и прикидывали наши возможности применительно к новым обстоятельствам. Домой, к родным шахтам, возвращаться не хотелось, но и здесь светлое ближнее будущее сильно померкло.

И вот, как сброшенный спасательный круг, пришло сообщение: в геолого-разведочный техникум идёт приём документов на второй поток, а стипендия там аж целых 360 р. в месяц! Это сообщение принёс Геныч, парень из параллельного десятого класса нашей школы. Он с нами «на разведку» не ездил, а присоединился, когда мы уже приехали сдавать вступительные экзамены. Он тоже вошёл в список зачисленных в стройтехникум, и пребывал в печали из-за отказа в общежитии. А услышал он это сообщение в коридоре, когда пошёл прогуляться до туалета. Вовремя, надо сказать, он вышел по нужде.

И так получилось, что мы с Генычем решили забирать документы и переброситься в геолого-разведочный, а двое наших одноклассников остались учиться в строительном.
 
Нам не сразу отдали документы и уговаривали подумать: мы всё-таки сдали экзамены на пятёрки и четвёрки и, конечно же, были желанными учениками для техникума. Но мы настояли на своём и в тот же день забрали и сдали документы в приёмную комиссию НГРТ , а к вечеру перебрались с вещами на квартиру в сотне метров от учебного корпуса техникума.
 
Вступительные экзамены мы сдали ещё более успешно – у меня вышло три пятёрки из трёх; впервые в жизни я по сочинению получил пятёрку – так велико было желание поступить. Видимо имела место мобилизация всех умственных и физических способностей и, надо сказать, эта способность мобилизоваться в нужный момент не раз меня выручала в дальнейшей непростой жизни.

Нас зачислили на разведочное отделение (не путать с разведывательным!), как мы и указали в своих заявлениях. Интересным мне показался принцип распределения поступивших по специальным отделениям: почти все писали в заявлении о приёме на геолого-разведочное отделение, а зачисляли по специальностям, исходя из среднего балла на экзаменах. В группы геологоразведчиков и гидрогеологов (их было по одной на каждом курсе) зачисляли самых успешно сдавших, потом – в три группы буровиков, и далее – в три группы механиков. Потом, когда уже начался учебный год, были какие-то переходы с отделения на отделение, из группы в группу, но в нашу группу на 3-м курсе никто не переходил.

Наша радость по поводу успешного поступления омрачилась одним неприятным дополнением, и это опять оказалось связано с общежитием. Нет, на общагу мы и не рассчитывали: у техникума ещё не было своего общежития, оно только строилось с задней стороны учебного корпуса. Нам объявили в учебной части, что, как будущие жильцы этого общежития, мы обязаны отработать шесть дней на кирпичном заводе, откуда поставлялся кирпич на стройку. Отказываться от трудовой повинности тогда было не принято, и мы уныло побрели на свою съёмную квартиру. Посидели, посчитали свои денежные остатки – на шесть дней явно не хватало. Оставили на дорогу: домой же надо было на что-то ехать, заплатили за три дня проживания, и нам осталось на пропитание из такого скромного расчёта: на одну буханку хлеба в день на двоих. Решили, что как-нибудь проживём.

Работа в горячих печах кирпичного завода оказалась такой изнуряющей, что мы уже через три дня еле волочили ноги. С квартиры мы съехали: нечем было платить. Несколько раз переночевали у знакомых ребят в общаге горного техникума, потом нас перевели в ночную смену.

После работы мы пришли отоспаться днём, но нам не дала отдохнуть деятельная комендантша общежития. Приняв нас за своих, она сначала отчитала нас за то, что валяемся днём в постелях, в то время, как в общежитии идёт ремонт. А потом приказала нам помогать строителям, и нам пришлось выносить мусор из помещений во двор. Вынесли пару носилок и поняли, что силы нас оставили. Бросили носилки и, дождавшись, когда комендантша куда-то пошла, забрали свои вещи и смотались в сторону кирпичного завода. Забрались в лесополосу и неплохо там поспали на свободе, а вечером опять пошли на смену.

Отработав ночь, помылись в душевой, и даже прикинули, что здесь на широких деревянных лавках в раздевалке можно бы и поспать. Но пока что нам очень хотелось есть, и мы потопали в сторону города, чтобы купить хлеба. И вот тут мы обнаружили, что деньги у нас кончились самым банальным образом, даже на хлеб не осталось. Присели на травку, поразмыслили, решили – всё, баста! Едем домой.

Решить-то мы решили, но немного угнетало беспокойство: нам оставалось отработать ещё одну ночную смену, а мы как бы сбегали с каторги, не отбыв срока. Но эту смену мы бы точно не выдержали. Видимо, сработал инстинкт самосохранения, заложенный в нас Создателем.

Это потом я нашёл у Екклесиаста: «…Всякую работу делай по силам своим». А тогда мы поступили по этой мудрой заповеди, не имея понятия, что она где-то записана и предназначена для нас. Ну не отчислят же нас за это, подумали мы, всё-таки пять дней отработали на благо родного техникума. И со спокойным сердцем мы с Генычем поехали домой.

Мать, увидев меня, не сдержалась, расплакалась – такой ту меня был замученный вид. Да и одежда на мне так истрепалась, что никакому ремонту не подлежала, пришлось всё выбросить. Мы ведь работали в горячих печах в той же самой одежде, в которой поехали сдавать экзамены. Спецодежды нам не выдали, только дали брезентовые рукавицы: без них там вообще нельзя – брать голыми руками горячие кирпичины – да кто же выдержит такое!? Вот так мне пришлось смолоду узнать, что такое каторжный труд. И всё же жизненный урок тяжкого труда (и не только этот) показался мне необходимым и полезным для дальнейшей жизни вообще и для работы в полевой геологии в частности.

Ходить в поисковые маршруты по горам – сложное и трудное дело. Приходилось проходить двадцать километров, случалось и более тридцати км в день. И когда кто-нибудь из молодых начинал ныть и жаловаться на тяжкий труд геолога, сравнивая его с каторгой, то я задавал вопрос: «А работал ли ты когда-нибудь на кирпичном заводе? Нет. Тогда ты не знаешь, что такое каторжный труд».

Может быть, потому моя работа была для меня всегда лёгкой и радостной, что я с детства любил путешествовать, а ещё любил разнообразие природных ландшафтов и стремился, сам того не сознавая к новым и новым впечатлениям. Ожидание чего-то нового постоянно и прочно сидело во мне: вот сейчас, за этим поворотом речной долины откроется вдруг прекрасный горный водопад, или лесной зверь не успеет укрыться в чаще леса – как же прекрасны эти минуты жизни! А за спиной не тяжёлый рюкзак, а будто крылья выросли, и так легко идти!
***
Опять ночь над городом. Последний трамвай, прозвенев прощально, скрылся за поворотом, на улицах, ещё не совсем сонных, тишина. Да и тишина не совсем тишина, а нарушаемая нашими голосами. Мы возвращаемся домой, в родную общагу, с последнего киносеанса, из центра города, и обсуждаем просмотренный фильм. В центре внимания, прежде всего, женские персонажи из картины:

    – Ну и бабёнка, ребята, я вам скажу!
    – Какая? Та, что в главной роли?
    – Нет. Мне понравилась брюнетка. Чувиха соблазнительная во всех положениях, с какой стороны не посмотришь.
    – Да-а-а…а мне обе понравились.
Идейное содержание фильма никого не зацепило, направляющую и вдохновляющую роль партии никто не заметил. Обсуждение киношки постепенно угасает. Какое-то время идём молча, в тишине слышны лишь наши лёгкие шаги. Валерка Гонтарь (он, кажется, из Калуги) пытается нас и себя развеселить своими любимыми, не совсем приличными частушками:

Как из гардеропа
 Показалась жо..

Далее к нему присоединяется ещё один голос, и совсем негромко, даже тихо и как-то неуверенно, они завершают хитрую припевку:

А что? Ничего…
Жёлтая рубашка.

Припевка повторяется, и Валерка начинает следующий куплет:

Как у тёти Нади
Все девицы бля..

И опять вдвоём они завершают вторую припевку:

 А что? Ничего…
 Бляхами торгуют.

Получается тихо, хрипло и без задора. Бывало, эти частушки под настроение мы исполняли так вдохновенно, что хоть на сцену с ними выходи, да только вот дальше они становятся очень неприличные по содержанию. С такими словами не пустят в художественную самодеятельность.
Не идёт сегодня пение, мы совсем трезвые. Мы ходили в кино, а совмещать выпивку и кино – не наш стиль. Каждое из этих занятий вполне самодостаточное и не требует никаких украшений и добавлений. И мы продолжаем шагать через ночной город тихо, изредка перебрасываясь короткими фразами.

В общагу, несмотря на поздний час, нас пускают сразу же, после первого стука в двери, как будто бы ждали. Вахтёрша настроена миролюбиво и смотрит на нас с материнской, как мне показалось, добротой, пока мы проходим. Как-то она отличает (по запаху или как?) наше трезвое состояние от «поддатого». Мы желаем тётке спокойной ночи и расходимся по своим комнатам.

Уже засыпая, вспоминаю – завтра зачёт по минералогии. Сам себя успокаиваю: да ничего, зачтёмся как-нибудь, первый раз что ли? Этот интересный предмет, как и все другие спецпредметы, мы проходили основательно, и повода для беспокойства не было.

                19.07.2010

P.S. Лет через пять услышал по радио песню про джунгли Уругвая, её исполнил Фрэнк Синатра,и я понял,что песня "I love Paris"  - из репертуара Фрэнка Синатры, популярного американского певца 50-60-х годов. Он любил путешествовать и выпить. Наш человек...В геологии таких уважают.