Старик-пароход

Старый дредноут отчалил от ветхого дебаркадера, уныло скрипя уключинами. Понюханный жизнью шлюп весь сморщился и обвис в чёрную талую воду: старчески звеня рыжими клёпками на отдутых боках, и хлопая ладошами прохудившейся парусины, он по человечески стонал, выпуская едкий дым из расшатанных труб дрожал. Мелко-мелко всем корпусом, и неуклюжими рывками двигался вперёд...

/Если вас посетит толика воображения, вы легко представите старика в ветхой одежде./

Часть 1.

Старик обузой тяготил уж и близких своих, и осознав остатками разума это, нелепо плюхнулся на живот. Елозя в жидкой грязи чавкая и, отдуваясь, задыхаясь, в приступе привычного кашля, он вяло бьёт руками в тину и движется. Движется быть может, в свой последний путь.

/Так и наша старая калоша неупомянутая в морском вестнике и списанная со всех причалов пошла по линии биссектрис в точку забвения. В свой финишный поход./

/Наше упоминание об уключинах, парусах и паровом двигателе никак не поэтическое украшательство, нет – старая рухлядь не имела чёткого способа передвижения, но, стремясь к совершенству, пользовалась всеми доступными маневрами./

И вот молнией расколотого надвое неба видится струя - белая, слепящая слюна вселенной. Старик, будто взбирается, всеми каплями вдыхает и плывет, словно младенец в утробе за тайной. Новой жизнью. Ощущение простора, и свободного от болей, страхов, неудач, свергнувших его силы, высоко прекрасно. Чудовищно сдутое прошлое. Полное время, делит жизнь на куски, и гром хлестанет душу. Вторая жизнь, как прощение. Собакой или ребёнком. Бог милостив к детям и тварям своим.

Они бегали вместе и поврозь.
Бесились, валялись, игрались, а когда
уморились - бежали к ней - старой усталой
суке и сосали её, отталкивая друг друга,
скуля и рыча.
Три молоденьких рыжих суки и три черно-антрацитных
кобелька.
Она стара, ей одиннадцать лет, и жизнь на свободе,
с её стужами и битвами не добавили здоровья.
Её вислые фиолетовые соски пожухли и увяли,
старческий, кислотно-капустный запах сопровождает её.
Только палёвый кобель, девяти месяцев, с нерастраченными
рефлексами и мог ей соблазниться.
Этот последний помёт - её презрительное "фу" жестокому,
злому миру.
Плохо сросшаяся лапа, опалённый кипятком бок, полу-съеденная
лишаём шкура - ей не за что благодарить эту жизнь, думала
старая сука, засыпая вечным сном и отправляясь в мир
вечной охоты.
А щенки по-прежнему резвились и досасывали оставившую
их мать.

Это было так давно что и не вспомнить, так думал старик на последнем закате. Но вспомнил. Вспомнил тех пять щенков из одного помёта с ним. Все ушли в верхний мир, он один задержался на неприлично долго. Но сегодняшний день всё поправит. До полуночи он встретит всех братьев и сестёр и вспомнит запах и тепло детства. Уютную и надёжную улыбку-оскал матери. Почему вспомнит? Нет, он обретёт свою семью, блудным и заплутавшим сыном падёт к их ногам и получит ласку и прощение.