Сверх обыкновения

Это  неожиданное  письмо…

Этот  испуганно  вздрагивающий  почерк…

Эта  уставшая  рука…

Это  меланхоличное  сознание,  которое  вдруг  встрепенулось  и  попыталось  зафиксировать  непривычные,  пришедшие  неведомо  откуда  мысли…

 Знакомые  признаки,  предупреждающие  о  созревшем  несогласии  и  возможном  бунте.

Кому-то  может  показаться,  будто  виной  всему – нелепая  случайность,  необъяснимый  импульс,  заставивший  его  посмотреть  на  экран  монитора  в  тот  самый  момент,  когда  на  него  выскочил  афоризм  знаменитого  китайца.  Однако  люди  просвещённые,  отвергая  беспричинность,  глубоко  убеждены  в  математически  рассчитанной  предопределённости   происходящих  событий…,  в  существовании  той  загадочной  бесконечной  череды,  которая  связала  между  собой  древнюю  китайскую  мудрость,  вагонный  монитор,  седовласого  пассажира  и  его  бестолково  прожитую  жизнь…

Скорее  всего,  они  правы,  ибо,  пока  поезд  метрополитена  с  апокалиптическим  грохотом  поглощал  километры  между  «Золотыми  воротами»  и  «Славутичем»,  наш  бедолага  успел  перефразировать  прочитанный  афоризм  и  погрузиться  в  метафизическое  противоречие,  чуть  позже  вынудившее  его  внимательнее  вглядеться  в  прошлое…

Выйдя  из  подземки  на  мокрый  после  дождя  асфальт,  он  производил  на  встречных  прохожих  ошибочное  впечатление  крайней  растерянности  и  подавленности.  На  самом  же  деле  в  тот  момент  он  был  предельно  сосредоточен…  Он  напряжённо  думал:

-  Если  все  наши  желания  являются  лишь  разновидностями  одного  единственного  желания,  имя  которому  Свобода,  то  она,  свобода,  и  есть  главная  причина  нашей  несвободы…

Он  медленно  продвигался  по  влажной  ленте  тротуара,  как  будто  боялся  не  донести  новорождённую  антиномию  до  своего  дивана,  лёжа  на  котором  и  предполагал  её  разгадать.

Увы,  на  половине  пути  к  дому,  в  парке,  как  раз  между  двумя  живописными  озерцами,  его  размышления  прервал  звонок  работодателя,  срочный  заказ  которого  на  месяц  продлил  жизнь  вышеупомянутому  парадоксу.

Пока  наш  персонаж  интенсивно  трудился  над  романом,  он  (парадокс)  поселился  на  обочине  его  сознания  и  всё  время  беспокоил,  нагло  покалывая  его  интуицию…,  точно  так  же,  как  покалывает  несчастную  пятку  неумело  забитый  в  каблук  гвоздь.

Ровно  месяц  он  писал  свой  очередной  детектив,  чтобы  уже  на  другой  день  забыть  о  нём  и  тотчас  приступить  к  вытаскиванию  осточертевшего  гвоздя.

Ласковое  солнце,  увесистый  гонорар  в  кармане,  предстоящая  ярмарка  интересных  мыслей,  сладкое  предчувствие  крутого  виража,  ощущение  вернувшейся  молодости…  Он  сидел  над  весёлым  озерцом,  прямо  на  траве,  как  в  детстве,  когда  отец  брал  его  на  рыбалку…,  сидел,  смотрел  на  перламутровую  поверхность  и  наслаждался  приостановившимся  мигом  свободы.  Той  самой,  в  которой  он  месяц  назад  сумел  разглядеть  её  противоположность.

Согласитесь,  это  нелегко…  Нелегко  в  цветной  фотографии  увидеть  её  негатив.

Однако  гораздо  сложнее  отыскать  далеко  за  плечами  среди  множества  фальшивых  бифуркационных  точек  тот  истинный  перекрёсток,  ту,  порой  малозаметную  развилку  дорог  с  судьбоносным  камнем,  предлагающим  выбор.
 
Налево…  Направо…  Прямо…

-Возможно,  свобода  и  есть  миг…  Счастливые  застывшие  секунды  блаженного  отдыха,  когда  не  нужно  делать  никакого  выбора…

-Просто  лежать  на  траве  и  смотреть  в  небо.

- Свобода  как  ненужность,  невостребованность  выбора.
 
И  он  отыскал-таки  свою  развилку!
 
Она  оказалась  очень  далеко,  на  расстоянии  пары  томов  автобиографического  романа  или  двух  третей  прожитой  им  жизни…
 
Проблема  свободы  незаметно  ушла  в  тень,  и  теперь  его  больше  интересовал  ответ  на  вопрос,  подлинной  или  фальшивой  была  его  жизнь.
 
Точнее,  была  она  своя  или  чужая?

Жестокая  мысль  о  несбывшейся  жизни  не  просто  болезненно  колола,  порой  ему  казалось,  что  она,  словно  большая  серая  крыса,  отгрызает  кусочки  его  тела  и  его  души…

-  А  может  быть,  она  грызёт  того,  чьей  жизнью  он  живёт?  И  кто  этот  другой?

В  Бога  он  не  верит,  в  браке  не  состоит,  друзей  не  имеет,  водку  не  пьёт  из  экономии,  поэтому  бороться  с  собственным  раздвоением  решил  самостоятельно,  избрав  единственный  доступный  ему  способ – искреннее  и  честное  описание  прожитого.

-  Это  будет  нечто  похожее  на  дневник…,  дневник,  опоздавший  лет  на  пятьдесят.

-  Это  будет  доверительное  письмо.

-  Это  будет  психотерапевтический  лабиринт.

Кажется,  ничто  не  изменилось.  На  мониторе – та  же  проворная  последовательность  букв,  обретающая  смысл  в  словах,  в  кабинете – тот  же  свет  из-под  зелёного  абажура  сбежавшей  из  английских  сериалов  лампы,  над  столом – тот  же  нависший  силуэт,  за  окном – та  же  фиолетовая  ночь  и  космическая  тишина…

И  только  в  стрекоте  клавиатуры  непривычно  звенят  позабытые  творческие  нотки  азарта  и  вдохновения.

Перед  нами  малозаметный,  но  довольно  важный  акт  освобождения…  Несколько  запоздалый  выход  из  литературного  рабства…  Обрыв  многокилометровой  строки,  воплощённой  в  заказных  детективных  романах…

Перед  нами – иной  жанр,  и  он  несёт  в  себе  ветерок  из  прошлого.

«В  детстве  мне  постоянно,  с  какой-то  беспорядочной  периодичностью  снился  один  и  тот  же  сон,  в  котором  присутствовали  тогда  ещё  невиданные  мною  зелёные  пальмы,  необычайно  нежное  бирюзовое  море  и  ярко-жёлтый  песок…  Но  главное  в  нём –  фантастическое  ощущение  счастья,  которое  излучала  та  незамысловатая  разноцветная  картинка,  и  которое  затем  не  покидало  меня  ещё  несколько  дней.
Возможно,  желание  поделиться  с  кем-то  моим  восторгом,  подобрать  для  этого  подходящие  слова  и  заставило  меня  взяться  за  перо».

Он  угадал,  именно  морской  бриз,  вовсе  не  случайно  проникший  в  тот  сладкий  сон,  и  оказался    первопричиной  его  скромного  литературного  дара.

Далее  следует  довольно  красочное  описание  его  становления  и  развития  в  школьных  сочинениях,  газетных  статьях,  журнальных  рассказах.  Воспоминания  о  собственном  таланте  захватили  и  увлекли  настолько,  что  у  читателей  нет  сомнений:  перед  ними – будущий писатель.

Трудно  сказать,  то  ли  он  действительно  увлёкся,  то  ли  это  был  художественный  приём,  но  о  той  судьбоносной  развилке  дорог  с  замшелым  камнем-указателем  он  вспоминает,  лишь  оказавшись  прямо  перед  ней,  то  есть  сразу  же  после  окончания  филфака.

 « Когда-то  Осип  Варламыч – один  из  персонажей  известного  рассказа  с  весьма  символичным  названием – поучал:  «что  сверх  обыкновения,  то  от  беса».  Я  же  был  убеждён,  что  мой  талант – от  Бога  и  недооценил  созревшую  во  мне  к  тому  времени  другую  силу – тёмную,  бесовскую.  Я  незаметно  погрузился  в  неё  сверх  всякого  обыкновения,  погрузился  настолько  глубоко,  что  именно  она  стала  управлять  моим  выбором.  Её  стремительный  рост  был  подобен  росту  раковой  опухоли,  и  к  двадцати  двум  годам  убийственные  метастазы  расползлись  по  всему  моему  организму.  Эта  весьма  распространённая  болезнь  известна  человечеству  под  названием  скупость.  Вполне  естественно,  что  на  роковом  перекрёстке  в  столкновении  с  моим  зародышевым  тщеславием  и  недоразвитой  амбициозностью  она  одержала  молниеносную  победу.
После  окончания  института  отвратительный  тип  с  потными  ладонями  и  бегающими  глазками,  в  дальнейшем  именуемый  мною  работодателем,  предложил  мне  вступить  в  «литературное  сообщество»  и  за  приличную  плату  потрудиться  на  «всенародно  любимую,  архиталантливую,  непревзойдённую  сочинительницу  детективных  романов»…,  на  что  я,  не  колеблясь,  согласился.

Так  я  стал  негром».

Развилка  пройдена  им  без  малейшего  сожаления…  Точнее,  он  миновал  свой,  быть  может,  самый  важный  перекрёсток,  даже  не  заметив  его  за  маскировочной  стеной  свежей  зелени…

И  всё-таки  оптимистично  настроенный  читатель  пока  продолжает  верить  в  реванш  здоровых  сил,  особую  надежду  возлагая  на  его  ещё  способный  к  серьёзному  противостоянию  молодой  и  крепкий  эгоизм,  на  спасительное  самолюбие.

Однако  метастазы…

Далее  следует  описание  истории  болезни…

«Если  истоки  моего  литературного  дара  находятся  в  посланном  небесами  волшебном  сне,  то  корни  моей  чрезмерной  бережливости  следует  искать  на  грешной  земле,  в  малопривлекательной  действительности,  подчинённой  жёстким  и  безжалостным  законам  функционирования  человеческого  сообщества.

Не  стану  самооправдываться  и  выдавливать  читательскую  слезу  сентиментальными  и  жалостливыми  воспоминаниями  о  трудном  и  полуголодном  детстве,  так  как  пообещал  быть  искренним  и  честным.  Правда  же  состоит  в  том,  что  мои  родители  были  вполне  обеспеченными  людьми,  заботились  обо  мне,  сытно  меня  кормили  и  прилично  одевали…

И  всё  же  я  настаиваю,  что  именно  они  посеяли  во  мне  этот  дьявольский  сорняк,  сами  того  не  подозревая  и  всей  душой  желая  мне  только  добра.

Нет  необходимости  напрягать  память,  чтобы  воспроизвести  множество  фрагментов,  обнажающих  воспитательные  приоритеты  родителей.  Их  цель  очевидна:  поселить  в  моей  душе  сквознячок  здравого  смысла,  призванный  гасить  её  (души)  неразумные  порывы  опасной  щедрости  и  губительной  расточительности.

Когда  мне  было  восемь  лет…»

Перед  нами  унылая  череда  непридуманных  эпизодов,  растянувшаяся  на  пять  утомительных  страниц.  Все  приведённые  там  примеры  практической  педагогики  безобразны,  и  вызывают  у  нормального  человека  тошноту.  Самый  безобидный  из  них – «лыжи» – учит  героя  быть  непреклонным  даже  с  лучшим  другом.  В  нём  мы  видим  мальчика  из  бедной  семьи,  пришедшего  зимним  вечером  к  другу,  чтобы  попросить  лыжи  для  завтрашнего  кросса,  в  котором  он  собирался  победить.  Лыж  было  две  пары:  новые  и  старые,  треснутые,  место  которым – на свалке.  Нетрудно  догадаться,  какие  из  них  разрешили  дать  мальчику  рассудительные  родители.
 
«Когда  мне  исполнилось  восемнадцать,  ежедневно  внушаемая  идея  бережливости  превратилась  в  привычку,  стала  неотъемлемой  частью  моего  естества.  При  этом  то  удовольствие,  которое  испытывал  от  непрерывного  и  захватывающего  процесса  экономии,  вселяло  в  меня  уверенность,  что  я  стою  на  верном  пути,  ведущем  на  островок  стабильности  в  неспокойном  океане  бытия…

Я  свысока  поглядывал  на  однокурсников,  бездумно  и  расточительно  погрязших  в  забавах  студенческой  жизни…,  и  злорадно  нашёптывал:  «Посмотрим,  посмотрим…»  К  тому  времени  мои  мечты  уже  создали  вполне  чёткий  и  осуществимый  образ  успешного  писателя,  обожаемого,  как  отечественным,  так  и  зарубежным  читателем,  и  складирующего  в  швейцарских  банках  миллионные  гонорары.  Особенно  в  этих  грёзах  меня  волновали  миллионы.  Я  переводил  их  в  разные  валюты,  хранил  в  самых  надёжных  банках,  вкладывал  в  престижную  недвижимость,  обращал  в  драгоценные  металлы…  И  всё  равно  продолжал  испытывать  беспокойство…,  нелепое  беспокойство,  вызванное  страхом  потерять  ещё  не нажитое  богатство.

Так  зрело  моё  недоверие  к  миру,  которое  позднее  стало  незаменимым  помощником  в  написании  ненавистных   детективов».

Итак,  сформировавшаяся  пагубная  привычка  указывает  на  начало  классической  драмы.  В  ней,  несмотря  на  весьма  скудные  декорации,  автору  удалось  достичь  изысканного  равновесия  возвышенного-низменного  и  убедить  читателя  в  существовании  диковинного  противоречия,  где  в  труднообъяснимом  единстве  уживаются  безмерная  скупость  и  редкий  лирический  дар.  В  результате  герой  воспринимается,  как  досадное  исключение  из  правила,  согласно  которому  обладатели  подобного  дара – натуры  щедрые,  нежные,  легкоранимые…;  им  не  знаком  мелочный  расчёт  и  не  присущ  хватательный  рефлекс.

Досада  растёт,  когда  мы  видим  героя – стройного  блондина  с  голубыми  глазами,  веснушчатым  лицом,  нежной  кожей,  тихим  голосом  и  плавными  жестами.  Он  аккуратен,  приветлив,  обаятелен.  Он – лучший  студент  курса,  блестящий  выпускник  института.

  Нашу  досаду  вытесняет  сочувствие.

«Да,  я,  не  раздумывая,  стал  литературным  рабом,  с  радостью  принял  этот  постыдный  синтез,  в  котором  гармонично  соединились  две  мои  страсти:  к  творчеству  и  к  деньгам.  Тогда  я  был  уверен,  что  сначала  нужно  заработать  и  заодно  набить   руку,  чтобы  потом  свои  настоящие  шедевры  писать,   сидя  не  в  тесной  ванне,  а  за  удобным  письменным  столом  в  просторном  и  уютном  кабинете.  Я  думал,  что  рабский  труд,  разовьёт  мой  талант,  отполирует  его  грани,  создаст  мой  неповторимый  и  непревзойдённый  стиль…

Свой  первый  детектив  по  заданному  сюжету  я  насытил  элегантными  метафорами,  нестандартными  эпитетами,  усложнил  витиеватыми  оборотами…  Текст  искрился,  сверкал,  обжигал  мне  руки,  когда  я  нёс  его  работодателю.  Я  был  счастлив.  Но  не  долго…

Через  два  дня  я,  опустив  голову,  покорно  выслушивал  приговор:

-  Твой  герой  -  мент,  а  не  философ,  и,  если  он  лежит  на  диване,  то  видит  обычный  белый  потолок,  а  не  «вселенную  с  её  липкой  паутиной  причинно-следственных  связей  и  беспомощно  трепыхающихся  в  ней  маленьких  глупеньких  человечков»…

-  Твой  читатель  –  простой   обыватель,   а  не  литературный  гурман,  смакующий  изысканные  тексты.  Ему  бы  блюдо  попроще…  Чтобы  наскоро  проглотить  его  где-нибудь  в  метро  или  трамвае,  утолить  на  время  голод,  избавиться  от  убийственной  скуки…

-  Твои  романы – не  произведения  искусства,  а  обычная  жвачка,  предназначенная  быть  прожёванной  и  выплюнутой.  Это  текст  для  одноразового  употребления.  В  нём  рука  может  быть  мускулистой,  волосатой,  татуированной…,  но  никак  не  «внимательной»  или  «воспитанной»…    Так  что,  меньше  замысловатых  фраз  и  красивых  эпитетов,  и  больше  привычных,  простых  и  понятных  штампов…
 
Второй  детектив  я  написал  быстро,  просто,  грубовато…

Так  я  стал  ремесленником».

Работодатель  оказался  весьма  талантливым  менеджером  и  неплохим  педагогом.  Его  уроки,  обычно  проводимые  в  каком-нибудь  недорогом  кафе,  напоминали  дружеские  беседы,  где  старший  товарищ  бескорыстно  делится  с  младшим  своим  ценным  опытом.
Способный  ученик,  слегка  смущённый  пошлым  обаянием  и  окончательно  покорённый  щедростью  учителя,  жадно  глотает  наставления,  запивая  их  дешёвым  одесским  коньяком.

Это  сейчас,  оглядываясь  в  прошлое  и  пользуясь  подсказками  настоящего,  он  замечает  и  наигранную  весёлость,  и  показную  бесшабашность,  и  лицемерное  сочувствие…,  он  замечает  множество  других  нехитрых  трюков  ловкого  фокусника,  называвшего  себя  литературным  агентом.

А  тогда…

«Тогда  я  не  понимал,  что  этот  липкий  человечек,  непрерывно  похлопывавший  меня  по  плечу  влажной  ладошкой,  добивался  одного:  создать  послушную,  легко  управляемую  марионетку.  Он  нивелировал  мой  талант,  приземлял  его,  заставлял  служить  «попсе».

Он  превратил  меня  в  ОБЫКНОВЕННОГО  слугу  бездарной  писательницы,  вознесённой  неведомыми  силами  на  литературный  Олимп.

Но  я  не  виню  его.  Он  просто  раскусил  меня,  заметил  мою  выпирающую  скаредность,  так  как  оказался  ещё  и  хорошим  психологом.

Он  мастерски  манипулировал  ею,  добиваясь  от  меня  безропотного  послушания.  В  то  время,  как  талант  тихо  увядал,  жадность  уверенно  подчиняла  себе  мою  слабую  натуру.

Я  уже  не  получал  удовольствия  от  составления  текстов,  не  испытывал  трепета,  усаживаясь  за  письменный  стол,  почти  позабыл  тот  мятный  холодок  в  груди…

С  некоторых  пор  во  мне  стала  доминировать  иная  радость…,  радость  накопительства.  Вы  даже  не  представляете,  как  много  её  источников!  Они – повсюду,  их  формы  разнообразны.

Не  закомпостированный  трамвайный  талон…

 Выторгованная  на  рынке  гривна…

Толстый  конверт  с  гонораром…

Магнит  на  электросчётчике…

Блеск  мелочи  под  ногами…

Second  Hand…

Высушенный  испитой  чай…

Вечерние  салаты  в  супермаркете…

Ошибочно  увеличенная  сдача…

Денежные  фантазии… 

Сегодня,  когда  с  запоздалым  покаянием  проникаю  в  собственный  противоречивый  образ, невольно  вспоминаю  ироничную  чеховскую  оценку  портрета  работы  Браза:  «…Что-то  есть  в  нём  не  моё,  и  нет  чего-то  моего».
 
То  же  самое  можно  сказать  и  обо  мне,  точнее  о  моей  курьёзной  двуликости,  о  забавном  единстве  низменного  и  возвышенного.

С  одной  стороны,  я  свято  верил  в  свой  литературный  дар,  с  другой – туманно  сознавал  себя  скупцом.  Я  позорно  обманулся  в  самооценке,  считая  своё  унизительное  ремесло  лишь  краткосрочной  вынужденной  мерой.  На  самом  же  деле  я  неуклонно  двигался  вниз,  всё  глубже  и  глубже  погружался  в  дешёвую  и  убогую  среду  «едоков  картофеля».  Да,  именно  дешевизна  стала  основным  критерием  моего  существования,  основой  моего  выбора.  Я  не  заметил,  как  совершил  тот  качественный  переход,  который  завёл  меня  в  скверное  окружение  дешёвых  вещей,  людей,  мыслей…

Мебель  в  моей  квартире  укоризненно  скрипит,  мечтая  о  вечном  покое…

Обои  выцвели  и  ссохлись,  обнажив  на  стыках  стену…

Линолеум  стёрся  и  потрескался…

Сантехника  всё  чаще  бунтует…

Друзья…  О  них  даже  не  помню…

Женщины…  Дешёвые  и  такие  же  меркантильные,  как  и  я…

Мысли…  Откуда  им  взяться,  если  сознание  непрерывно  воспроизводит  лишь  определённые  смысловые  и  словесные  штампы?

Боясь  правды  и  всячески  отвергая  её,  я  так  и  не  смог  познать  свою  суть,  и  мне  остаётся  только  согласиться  с  отрицательным  персонажем  одного  из  моих  поздних  романов,  утверждавшим,  что  незнание  себя  вовсе  не  освобождает  от  себя.

Начало  моим  попыткам  побега  из  собственного  плена  положила  цитата  Лао-цзы – «во  всех  путях  один  и  тот  же  путь»,  –  которую   я  однажды  увидел  в  метро,  на  экране  вагонного  монитора.
 
 Удивительно,  однако  я  нисколько  не  жалею  о  том,  что  поднял  тогда  взор  на  мерцавшее  под  потолком  голубое  пятно».

Как  уже  было  сказано,  данное  событие  вынудило  его  заняться  собственным  психоанализом  и  основательно  порыться  в  себе,  а  также  подробно  и  красочно  зафиксировать  результат  наблюдений  в  этом  несвоевременном  письме.

Его  последние  строки  можно  смело  назвать  философскими.  Пытаясь  ответить  на  вопрос,  кто  же  он  есть  на  самом  деле –  безнадёжный  скряга  или  обнадёживающий  писатель – автор  письма  обратился  к  испанскому  мыслителю.

Опираясь  на  его  блестящее  эссе,  он  вначале  робко,  а  затем  всё  смелее  выстраивает  рассуждения  вокруг  собственной  судьбы,  пристально  вглядывается  в  свой  «жизненный  проект»,  чтобы,  найти  истинный  путь  и,  наконец,  «осуществить  самого  себя»…

«Оставшиеся  позади  годы  убеждают  меня,   жизнь  человека  формируется  под  жёстким  влиянием   того,  что  имеется  в  нём  сверх  обыкновения.  Оно  обязательно  выступает  одной  из  сторон   основного  внутреннего  противоречия,  которое  и  является  движущей  силой  развития  личности  и  которое  у  каждого  своё,  то  есть – сугубо  индивидуальное. 

У  кого-то   им  может  быть  непомерное  тщеславие,  у  кого-то – вселенский  альтруизм…  У  меня  им  оказалась  запредельная  скупость,  подчинившая  себе  мою  жизнь  и  мою  судьбу…

В  последнее  время  я  много  думал  о  том,  можно  ли  что-либо  изменить,  можно  ли  преобразовать  и  обновить  своё  существование?  Возможна  ли  победа  в  таком  поединке?

Как  правило,  нет;  победить  в  борьбе  с  самим  собой  почти  невозможно,  ибо – шутит  уважаемая  мной  феминистка  –  силы слишком  неравны.

Я  же  думаю,  что  можно.  И  прошу  помочь  мне  в  этом,  прошу  подсказать  способы,  прошу  подкинуть  мне  сил…  Собственно,  просьба  о  помощи – главная  цель  моего  письма.

  Умоляю  помочь  мне  стать  свободным,  так  как  убеждён,  в  жизни  любого  человека  для  свободы  всегда  есть  место;  иначе  вся  эта  затея  сотворения  мира  теряет  смысл.

Я  бы  не  стал  обращаться  с  подобной  просьбой,  если  бы  моё  представление  о  судьбе  совпадало  бы  с  представлениями  о  ней  большинства  обывателей,  то  есть  тех  людей,  для  которых  пишу  свои  пошлые  детективы.  Весьма  детально  изучив  их  запросы,  вкусы,  воззрения,  мечты…,  я  знаю,  что  судьбу  они  воспринимают  в  виде  прямой,  ломанной  или  кривой  линии,  обрекающей  человека  пожизненно  на  ней  балансировать,  подобно  несчастному  канатоходцу…  Согласитесь,  взгляд  довольно  примитивный,  исключающий  всякий  намёк  на  свободу.

В  буквальном  смысле  расширяю  общепринятый  стандарт  и  предлагаю  её  (судьбы)  макетом  считать  сектор,  где  активно  действует  вышеупомянутое  противоречие  и  вполне  комфортно  обитает  вожделенная  свобода.  Вот  именно,  сколько  людей,  столько  секторов…  И  даже  больше.

  Печально  смотрю  на  свой  и  вижу  там  утраченную  возможность  диалога,  незамеченные  когда-то  подсказки,  неиспользованные  моменты  освобождения…  Я  вижу  там  длинную  череду  потерянных  шансов…,  моих  шансов  преодолеть  жадность,  разрешить   основное  противоречие  в  пользу   таланта  и  тем  самым,  сместить  тропинку  вправо  …

  Туда,  где  у  самой  границы  скользят  силуэты  никогда  не  существовавших  мужчин  и    женщин,  друзей  и  врагов,  поклонников  и  знаменитых  коллег…,  где  в  свете  ярких  ламп  медленно  проплывают   отечественные  и  зарубежные  телестудии,  лица  репортёров   и  литературоведов…  Узнаю  себя  в  центре  плотного  кольца  известных  политиков  и  общественных  деятелей,  а  также – в  человеке,  одиноко  и  счастливо  что-то  пишущем  за  столом  одного  из  кабинетов  сказочной  виллы…  Узнаю  свою  непрожитую,  невыносимо  яркую,  немыслимо  радостную  жизнь  на  жёлтом  песчаном  берегу  тёплого  океана,  под  зелёными  пальмами… ,  жизнь,  так  отчаянно  похожую  на  далёкий  детский  сон…..
 
Увы,  я  не  смог  осуществить  собственную  судьбу;   ту,  о  которой  когда-то   мечтал.

И  сейчас,  затаив  дыхание,  спрашиваю:  а  может,  ещё  не  поздно?»

Он  распечатал  текст  письма  на  принтере,  несколько  раз  перечитал  его,  переписал     своей  ручкой  «Parker»,  подаренной  ему  работодателем  на  пятидесятилетний  юбилей,  аккуратно  сложил  в  конверт  без  марки  и  адресовал  мне.

Слишком  поздно.

Не  в  силах  помочь,   отправляю  письмо  выше…  В  ту  сиреневую  высоту,  куда  летят  миллиарды  подобных  писем,  полных  отчаяния  и  боли…  Туда,  где  обитает  неведомая  сила,  волшебная  матрица,  способная  из  бесконечного  множества  возможных  вариантов  предложить  оптимальный,  в  котором  традиционно  будет  оставлена  призывно  мерцающая  лазейка  свободного  выбора…