Элегическое настроение

Когда оно случается, я обыкновенно читаю стихи. Так было и в тот мокрый и холодный вечер, когда решила почитать Льва Лосева. Но не о нем пойдет речь. Тем более что сборничек вскоре отложила и стала вспоминать, когда и где состоялась та встреча, после которой я уже не могла существовать без поэзии и вне ее.

В школе, с ее тягой к официальным праздничным монтажам, составленным и одобренным Рай - или Гороно, стихи не волновали меня.
Лет с 12-13 потянуло к "взрослым" романам, где были любовь, ревность, страсти-мордасти, слезы, драки, измены, клятвы. А стихи - нет, не понимала. И очень удивлялась, чего это мои подружки размазывают сопли от Асадовских строчек: " Как только разжались объятья, девчонка вскочила с травы, смущенно одернула платье и встала под сенью листвы".
О чем -о чем, а уж об ЭТОМ лучше у Мопассана почитать. А тут тебе ни красивой любви, ни цветов, ни клятв в вечной верности… муть какая-то.

В школе не учили любить поэзию, там "проходили" классику. Я понимала, что Пушкин - это очень тонко, мудро и красиво, одним словом, классично, Лермонтов - очень грустно, Некрасов - справедливо, Есенин - бесшабашно, Маяковский - очень громко, а Блок - непонятно и воздушно.
В старших классах узнала новые имена - Рождественский, Винокуров, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина… Конечно, думалось мне, слова они говорят правильные, пишут их вовремя. Но никакого "ах!" я от них не испытывала. Так, чтобы защемило сердце, чтобы ни с того ни с сего глаза набухли слезами, чтобы сжались кулачки. Нет, такого не испытывала.

И вот как-то в выпускном классе одна девочка, с которой мне очень хотелось подружиться, потому что она была очень умненькая и тонкая девочка, замечательно играла на пианино и прекрасно разбиралась в математике (в отличие от меня), - эта девочка подошла ко мне на перемене и говорит, мол, не хотела бы я пойти на концерт с нею и ее друзьями. Только это не обычный концерт, а поэтический, и как, кстати, я вообще отношусь к поэзии? От неожиданности я ей что-то брякнула, какую-то глупость типа "обожаю Рождественского". И она на меня так странно посмотрела своими умненькими глазками, что я от неловкости тут же брякнула следующую глупость, что, мол, на концерт очень хочу и что последнее время об этом только и думаю, и что это вообще чуть ли не самая заветная моя мечта. Девочка опять странно на меня посмотрела, слегка качнула кудряшками и ответила по-английски. Мода у нас такая тогда была - вставлять в разговор английские слова и короткие предложения, а кто мог - целые фразы. И она мне сказала что-то вроде:"Oh, I didn't suspect for you such sensitivity" (О! Я и не подозревала за тобой такой чувствительности!)
 
И вот там, на концерте, я наконец "услышала" стихи. И то, что до тех пор не доходило до меня при чтении (я все-таки читала их, пытаясь понять и полюбить), дошло при слушании.

Почти со всеми стихотворениями, которые читались на концерте, я встретилась впервые. И они мне показались замечательными. Чтец ли тому причиной, или "пришла пора - она влюбилась", только с того времени стала читать все стихи, которые находила в журналах, в сборниках…
А чтец был замечательный. Потом я старалась не пропустить ни одного его концерта.
Это был Вячеслав Сомов, известный актер театра Сов. Армии.
Он не просто читал стихи - он играл их.
Первое отделение всегда было "русским". Читались Маяковский и Есенин, Цветаева и Пастернак, была и классика.
А второе всегда было "западным": Франция, Испания, Шотландия, Турция, Чили - все это крутилось необыкновенно ярким, эмоциональным поэтическим калейдоскопом.
Каждый концерт Сомова был для меня открытием. И не просто открытием. Это было как путешествие в незнакомую страну, жители которой говорят на другом языке, но я почему-то понимаю их.
"Три спички, зажженные ночью одна за другой" Жака Превера, "Девчонка" Раймона Кено, его же "Возьмите слово за основу", "Зеленая длинная ящерица с глазами, как влажные камни" Николаса Гильена, "Жил великан с голубыми глазами" Назыма Хикмета... все назвать невозможно.
Но самыми любимыми стали концерты, на которых артист читал Гарсиа Лорку. Это были моноспектакли, виртуозно сыгранные им. Меня всегда охватывало какое-то странное волнение, какой-то озноб пробегал по телу, исчезали зрители-соседи, стены филармонического зала, как только начинала звучать гитара. Иногда их было две.

Занавес еще задернут, и где-то за ним, в глубине сцены, раздаются первые звуки - переборы струн, как шелест ветра в листве. Потом вишневый бархат медленно разъезжается в стороны, открывая темную сцену с едва подсвеченными силуэтами гитаристов, тихо наигрывающих испанские мелодии. И появляется артист, он медленно идет к зрителям, слегка наклонив голову и как бы раздумывая, с чего начать. Наконец останавливается. Вспыхивал яркий свет и конферансье с претензией на острОту (тоже мне Борис Брунов местного разлива!) представлял Сомова. Одно было хорошо, что на этом роль конферансье заканчивалась, и дальше чтец сам вел свой концерт.
Я была околдована Лоркой с самого первого стихотворения. Какой-то потусторонней музыкой звучали для меня имена и названия: Сан-Габриэль, Анунсиасьон, Севилья, Малагенья, Кордова, Гвадалквивир, Гранада…
Сама динамика стихов, их мелодика и ритм были настолько необычными для моего уха, что я боялась пропустить малейший звук, мельчайший жест артиста. А их было много - и звуков, и жестов. Его руки читали стихи вместе с ним.
Вот он резко щелкает кастаньетами - руки танцуют зловещий танец смерти:

Танцует в Севилье Кармен
У стен, голубых от мела,
И жарки зрачки у Кармен,
А волосы снежно-белы
Невесты,
Закройте ставни!

Вот едва шевелит ладонями, и кастаньеты издают какой-то протяжно-шелестящий звук:

Море смеется
У края лагуны.
Пенные зубы,
Лазурные губы…

- Девушка с бронзовой грудью,
Что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой,
водою морскою.

Вот берет в руки гитару, но не играет на ней, нет, просто держит, а играют гитаристы. А артист лишь делает вид, что играет, как бы плавно проводя пальцами по струнам:

Прорытые временем
Лабиринты -
Исчезли.
Пустыня-
Осталась.

Немолчное сердце -
Источник желаний
Иссякло.
Пустыня осталась.

Как птицы, летают руки чтеца, изображая и ветер, и деревья, и страшную тоску-одиночество лирического героя:

Крик оставляет в ветре
Тень кипариса.

(Оставьте в поле меня, среди мрака -
плакать).

Холод и обида исходят от его рук, лица, голоса, когда он читает "Неверную жену":

И в полночь на край долины
Увел я жену чужую,
А думал - она невинна…

Почти всегда "спектакль" на стихи Гарсиа Лорки заканчивался одним из самых моих любимых стихотворений. Сколько нежной грусти было в голосе артиста, когда он читал его, сколько нерастраченной ласки в движениях рук.

И тополя уходят -
но след их озерный светел.
И тополя уходят -
но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью,
обряженный
черным крепом.
Но ветер оставит эхо,
плывущее
вниз по рекам.
А мир светляков нахлынет -
и прошлое в нем потонет.
И крохотное сердечко
раскроется
на ладони.

Последнее слово еще витает над сценой и залом, окруженное звуками гитары, а зрители уже срываются с мест, чтобы побыстрее забрать свои вещи в гардеробе….
А мне все равно, я никак не могу уйти, я все еще слышу -

Гвадалквивир струится
В тени садов апельсинных.
Твои две реки, Гранада,
Бегут от снегов в долины.

Ах, любовь,
Ты исчезла навеки!