Прощание Славянки. Рассказ

 

       Вместо предисловия:


     Наша встреча с Адольфом Мольтке произошла в 2006 году  в Кельне. Странно было слушать рассказ  немца,  приправленный лагерным, гулаговским жаргоном. Но как иначе мог он изложить историю своей жизни?
     Мальчишкой судьба занесла его в Россию,  в государство с названием – СССР.  Это случилось в победном 1945  году.  Голодного немецкого сироту-воришку из Берлина отправили в колонию для малолетних преступников, а уже позже,за новые уголовные "заслуги" послали  по этапу в Колымские лагеря.
     В местах лишения свооды он провел более тридцати лет:  шесть лет его держали в колонии для малолеток,  а в восемнадцать перевели во взрослую зону. Там, через побег, побои и дополнительный срок, кровавые разборки с уголовниками, карцеры, он стал «правильным» и авторитетным зэком.   Вряд ли ему удалось  бы выжить, если бы не счастливый случай.  В лагере Адольф Мольтке встретился со своим тезкой и замечательным джазменом, виртуозным музыкантом Адольфом Рознером, который сменил свое «неблагозвучное» имя на другое – Эдди.  Благодаря маэстро,  паренек научился играть на трубе.  Участие в лагерном оркестре заметно облегчило участь зэка, но  пережитых им в неволе страданий хватило бы на несколько человеческих судеб.  Удивительно и то, что человек, прошедший все круги ада,  смог сохранить свою душу и доброе сердце.
    

   Тусклый свет ядовито-желтого камерного фонаря падал на бледное лицо голодного узника.  Нервная дрожь пронизывала все тело. Он вспоминал свою жизнь и события прошедшего дня.
     Неудачи начались  ранним утром. Адольф вылез из каменных  берлинских завалов близ центрального вокзала и отправился на поиски еды. Запомнилось, что дважды дорогу перебегала зеленоглазая  черная кошка, однако, мальчишка не обращал внимания на  приметы. Спазмы в желудке напоминали о голоде. Последний раз корку хлеба   паренек  жевал  только сутки назад. Участь скитальца ему  порядком надоела.  Мальчишка родился в 1933 году, когда к власти пришел Гитлер. И имя свое он получил, скорее всего,  в его честь. 
     Что помнил Адольф о том времени?  Он был еще слишком  мал,  чтобы  понимать, что означало слово «Гитлерюгенд»  для немецкой  молодежи.   А будущее нации  под звуки барабанов и горнов уже маршировало по Германии,  с воодушевлением отзывалось на призыв «Хайль, Гитлер!».      Адольф  Мольтке хорошо запомнил весну 1937 года,  когда он впервые увидел своего  знаменитого тезку. 
    Был уже вечер,  на Берлин спускались сумерки.  По городу плыли ароматы пышно цветущей сирени.   Главный стадион города был полон народа.  Сюда из разных областей рейха пришли  и приехали тысячи немцев.  Атмосфера эйфории и восторга  царила на трибунах.  Среди  собравшихся людей  вместе с родителями был  и маленький Адольф Мольтке.   Нарядный,  в праздничном матросском костюмчике,  мальчик  крепко держался за отцовскую  руку.
      — Смотри, сынок, —   отец поднял  Адольфа на плечи. —   Ты еще  маленький, и  не понимаешь,  в какой  стране ты живешь,  но  тебя ждет великое будущее!
     Адольф с восторженным любопытством  смотрел на стадион,  где  ровными рядами  маршировали  колонны немецких юношей и девушек, одетых в коричневую униформу.
      —  Когда тебе исполнится десять лет, — продолжал отец, —   ты вступишь в ряды  немецкой молодежи «Дойчес  юнгфольк»,  а после четырнадцати лет  и  в организацию «Гитлерюгенд»!   Ты также  как эти молодые люди будешь  носить красивую форму,  служить великому немецкому народу,  великой арийской  нации!
     —  Обещаем  исполнять свой долг в любви и преданности фюреру и нашему знамени! —  долетали до трибун  звонкие молодые голоса.   Молодежь Германии     торжественно  принимала  присягу.
     —  Папа,  когда я подрасту,  я тоже стану солдатом фюрера?
     —  Да, Адольф!  И ты должен гордиться этим!
     Веял свежий ветерок, развевались знамена с немецкой  свастикой. Барабанная дробь и трубные раскаты  оркестра создавали ощущение настоящего праздника. Маленький Адольф впитывал в себя все слова, все клятвы, все воззвания,  доносящиеся со стороны стадиона.  Ему так хотелось  встать в одну колонну с этими молодыми немецкими ребятами,  пройтись вместе с ними в одном строю.
     —  Папа,  давай подойдем поближе,  —  умоляюще обратился он к отцу.
     Отец понимающе кивнул головой,  и вот  они уже у самого ограждения.      Тишина  над  стадионом  в это время взорвалась от криков:  «Хайль»!   Резко вспыхнули огни сотни прожекторов, освещая  центр стадиона, заиграли  на золоте и серебре  знамен, немецких мундирах и инструментах оркестра.   Вставшие на трибунах люди  вскинули  в  приветствии руки.    Под звуки фанфар из открытого  автомобиля вышел сам  Адольф Гитлер.
     Маленький Адольф невольно сжал папину руку. Отец  наклонился к малышу и шепнул:
      —  Слушай, сынок,  и запоминай, что говорит этот великий человек.  Это  наш  вождь, наш предводитель.  Завтра я расскажу тебе о нем.
     Адольф  слушал. Он стоял,  ослепленный величием приема немецкого лидера,  ловил каждое его слово, следил за мимикой и жестами.   Гордость распирала  сердце мальчика.   Ему есть на кого ровняться, ему есть  с кого брать пример!       
     На следующий  день отец посадил сына рядом с собой на диван, обнял его  за плечи и  поведал мальчику о непростой юности фюрера,  об испытаниях,  выпавших на его долю. 
     —  Оставшись без родительского попечения,   твой великий тезка сам заботился о своем пропитании, не гнушался  никакой работы.   Он убирал улицы,  работал на стройке,  помогал подносить вещи на вокзале.  Какое-то время даже старался заработать себе на жизнь в качестве уличного художника!  У будущего фюрера была прекрасная память, он много читал. Если ты, сынок, будешь брать с него пример, из тебя вырастет настоящий ариец, защитник своего отечества!
     —   Папа,  я вырасту таким же волевым и  таким же смелым  как  наш фюрер  Адольф Гитлер,  —   мальчик  решительно сжал кулачки.   
     Ребенок   еще  не подозревал,  каково  ему будет выживать с таким громким именем в то время,  когда гитлеровскому режиму придет полный «капут»…
     Отец мальчика,  Гельмут Мольтке ушел на Восточный фронт уже в сороковом.  Остался Адольф  с  матерью и бабушкой. Жили тогда немцы голодно. Впрочем, обещания райской жизни для простых немцев так и остались в речах фюрера.  Выручал клочок земли, на котором выращивались капуста, картошка и всякая зелень. А потом бабушка подхватила какую-то крепкую «заразу» и тихо отошла в мир иной, а вот мама... Не выдержав  свалившихся на нее тягот, мать запила.
     В 1944 году к ней пристроился  один пожилой коммерсант, занимавшийся  поставкой мясопродуктов на солдатскую кухню. Вместе они пьянствовали и весело проводили досуг.  А в начале этой зимы у мамы стал расти живот.  Она обратилась к бабке-повитухе и этим вынесла себе приговор. Знахарка   при операции занесла    инфекцию  и мама,  помучившись несколько дней,  умерла от заражения крови.  Ее  незадачливый ухажер исчез  из дому, тихо и незаметно растворившись в ночной декабрьской темени.
    Адольф вспомнил свои последние месяцы жизни. Голод заставил парнишку  воровать. Никто  не учил его этому ремеслу,  до всего  он доходил своей головой.  И почти всегда  удавалось выходить сухим из воды.  В базарных рядах подворовывал, где что плохо лежало, а вот  с карманной кражей у него  случился промах.
     Как-то, зайдя в офицерскую столовую, где посетителей почти не было,  Адольф  увидел на спинке стула висевший китель. Оглянувшись вокруг, мальчишка проводил взглядом скрывшуюся за  кухонной дверью официантку,  и подбежал к столу. Из  оттопыренного кармана торчал серебряный портсигар.  Адольф выдернул его, собираясь запихнуть трофей под грязную рубашку, но не тут-то было. Буквально из-под земли вырос долговязый фельдфебель, видимо,  офицерский денщик, и железной хваткой вцепился в его запястье.  А дальше... Дальше были объяснения в комендатуре и ночь, проведенная в полицейском участке. А наутро пришел тот самый офицер и,  надавав тумаков,  вытолкнул воришку на улицу. Он пожалел сироту...
     Вчера, слоняясь по улицам в поисках куска хлеба, Адольф увидел оживление  на перекрестке. Выехавший из-за угла «хорьх» столкнулся с «опелем».  Скорость была не такой высокой, и  обе машины получили лишь незначительные вмятины.   Мальчишка обратил внимание на стройную блондинку,  вышедшую из  черного «Опеля». На плече у нее  болталась приоткрытая сумка.  Адольф вынырнул из толпы зевак и оказался  рядом с этой женщиной. Черт его дернул полезть в эту сумку.  Кабы он знал, что эта самая особа –  советская переводчица из дипломатической миссии, то вряд ли стал бы испытывать судьбу.  Впрочем, вор никогда не знает, как  ляжет карта.  Сегодня тебе улыбается удача,  а завтра, как это ни странно, светит кича*
     Адольфа схватили с поличным. Выудив из сумки портмоне, он не успел отправить его себе в карман. Оказавшийся рядом советский  офицер с патрульной повязкой на рукаве, заломил ему руки назад. Вырваться из этих клещей оказалось невозможно. В комендатуре  долго  церемониться с ним не стали. Сняв объяснения  с очевидцев, отправили  мальчишку на гарнизонную гауптвахту до следующего утра. Юный немец  ни слова не говорил по-русски, с его языка срывалась только  немецкая брань.
     В камеру его вел  усатый старшина с добрым лицом. Он посочувствовал:
     —  Не повезло тебе, пацан! Ты попал в советскую зону,  и отвечать тебе придется по  нашенским законам.
     Ничего не понимал испуганный Адольф. И мог ли он знать, что жизнь его превратится в страшный «триллер».  Он лишь  нервно моргал  и с надеждой смотрел на старшину. Его добрый голос мальчишка  запомнил навсегда.
      Утром дверь  открылась,  и в камеру  вошли представители русской миссии с переводчиком. То, что они говорили, Адольф понял плохо. Потом пришел старшина,  позвал:
      — Собирайся, пацан.  Видно,  плохи твои дела. Прямо, Колыма…
     Адольф еще не знал,  какое это страшное слово – Колыма.


***

      На рабочем столе  капитана Филиппова,   начальника оперчасти исправительной колонии,  царил полный беспорядок. Пепельница была наполнена  окурками,  вокруг  в беспорядке были разбросаны дела колымских «сидельцев». Капитан,  дымя папиросой «Казбек»,  сидел в кресле и изучал дело вновь прибывшего молодого зэка. Капитан Филиппов был добросовестным служакой.  И дело свое знал.
     Очень любопытной оказалась биография молодого парня. Немец по национальности, он ступил на уголовную тропу в Берлине, в мае 1945 года. За попытку кражи был осужден советским судом на три года детской колонии. Там дважды отличился. Он   принял участие  в драке и выбил  одному колонисту глаз. Второй же эпизод был связан с  побегом. Хитрован спрятался тогда в мебельном ящике. При осмотре машины бдительный охранник обнаружил, что один из упаковочных  ящиков плохо забит. Таким образом, мальчишка и был обнаружен. За все эти «художества» ему было добавлено к сроку еще три года. И все бы ничего, однако, накануне своего совершеннолетия, в драке он ударил своего обидчика кирпичом по голове. Тот через несколько дней умер в лагерной больничке. И  дерзкий Адольф в очередной раз получил добавку к сроку. В этот раз  – шесть лет.  В апреле пятьдесят первого года ему исполнилось восемнадцать лет,  и он был переведен во взрослую зону.
     Капитан внимательно вгляделся в  фотографию осужденного.  Дерзкий, настороженный взгляд, волевое лицо.
     «Этот – уже готовый бандюган»,  – сделал вывод опер. За пять лет лагерной жизни прошел все «блатные» университеты. Парень, видать,  с характером – упрямый.  В личной беседе с осужденным  оперативник отметил,  что парень не замкнут в себе, на контакт идет, русским языком владеет неплохо.
     Ну,  раз общаться может,  значит,  и специальность освоит. Тут выбор профессий невелик, лесоповал – не консерватория. А на общих работах больше полугода не живут.  Парень молодой, ему к зэковской жизни не привыкать. Вот только бы не выкинул какой новый фортель...
     Капитан вспомнил о том, как  начинал свою службу в органах НКВД. Школу он окончил в Магадане в одна тысяча девятьсот тридцать  четвертом году.  Накануне выпуска его и еще двоих одноклассников вызвали к директору. Там сидел майор в форме.  Поговорив о том  – о сем с ребятами, офицер неожиданно предложил им связать свою жизнь с рабоче-крестьянской Красной Армией.
     — Мы живем в окружении чуждого нам мира. Враги вынашивают агрессивные замыслы, готовятся к войне. Родине нужны надежные защитники,  —   вещал  офицер.  —  Вы ведь любите свою страну?
     Этот военный дядька так сверлил мальчишек своим взглядом, что никто из них не посмел отказаться. Да и заманчивым было для многих парней в те времена предложение стать военным, к тому же – офицером всесильного НКВД.  Правда,  у Филиппова были планы пойти учиться по торговой линии. Но он благоразумно промолчал.
     И вот уже четырнадцать лет с гаком капитан Филиппов носит погоны и перевоспитывает всякую уголовную нечисть.  Да... Здесь,  в этих местах –  не черноморский курорт.  Как говорится,  десять месяцев зима,  остальное  –  лето. Зато место тихое. Всю войну тут отсиделся и голову сохранил!  Вот в блокадном Ленинграде люди с голоду пухли,  а здесь с харчами всегда было благополучно.  Паёк – офицерский.  И грибочки белые в лесу, и рыба на крючок сама просится. А что касается санаториев южных и всяких красивых мест, то туда всегда можно смотаться в отпуск, Благо он на Северах долгий  – гулять устанешь.
     Капитан вынул из тумбочки  буханку хлеба  и початую литровую банку красной икры.  Отрезав добрый ломоть,  густо намазал его  икоркой и поднес ко рту:
     — Пережили голод,  переживем и изобилие!
     Стряхнув с губ хлебные крошки, он стал вновь листать дело Адольфа Мольтке.  Рука так и хотела сделать пометку красным карандашом на титульном листе: «ТТФТ», что означало –  «только тяжелый физический труд».  Однако капитан поймал себя на мысли, что не имеет никакой личной неприязни к осужденному. Закрывая папку, оперативник заключил:
   —  Тут везде не сладко.  Пусть этот «фюрер Адольф» хвосты быкам крутит на подсобном хозяйстве. А там посмотрим.
     Капитан вынул из пачки «Казбека» очередную папиросу и поднес к ней спичку.  Пустив облачко дыма, он довольно оглядел себя в зеркале. На парадном кителе офицера красовались несколько медалей и  ведомственные знаки:
     —  Что и говорить, жизнь   удалась! Под всенародную мясорубку не попал, значит, могу называть себя счастливчиком.

                ***
     Репетиция лагерного оркестра уже подходила к концу, когда к дирижеру подошел заведующий клубом старый зэк Дмитрий  Кирсанов. Рядом с ним стоял вразвалку молодой парнишка. На вид ему было около двадцати лет. Стриженая голова, острые скулы и пытливый  взгляд выдавали в нем бывалого сидельца.  Кирсанов не стал долго мяться, позвал:
     — Эдди Игнатьевич, тут такое дело…
     Дирижер насторожился:  в лагерной среде не принято было обращаться друг к другу по имени – отчеству,  поэтому  излишняя вежливость к чему-то обязывала.   А Кирсанов продолжил:
     —  Вот парня интересного привел. Хочет стать музыкантом, говорит, с детства мечтал.
    Кирсанов хитро подмигнул парнишке, пытаясь его подбодрить. В глазах пожилого зэка, «отбарабанившего» здесь огромный срок, сквозила уверенность:  маэстро его поймет и поможет.
   —  А что ты умеешь делать?  — Музыкант отложил в сторону инструмент  и внимательно посмотрел на парня.
     —   Пока ничего не умею! —  Честно ответил тот. —  Но желание есть, и сила воли тоже.  И музыку люблю…
     Эдди Игнатьевич улыбнулся, вспомнилось  раннее детство, когда он впервые познакомился со скрипкой. Он уточнил:
     — Фамилия у тебя боевая,  военная**.   А зовут тебя как?
     Парень замялся, посмотрел на Кирсанова. Тот утвердительно кивнул.
     — Мать с отцом когда-то звали Адольфом… Давно это было, еще в Берлине…
     К удивлению будущего трубача, маэстро ответ обрадовал. Он твердо пообещал:
     —  Профессиональным  трубачом можешь ты и не стать, но   «лабать»***  я тебя научу. Уличный музыкант –  это тоже неплохой кусок хлеба.  Словом, приходи на репетиции! А с  «кумом»***  я постараюсь договориться.
     Проводив взглядом юношу,  Эдди Игнатьевич обмакнул платком вспотевшее лицо и задумался. Перед глазами, в который раз, всплыл родной Берлин  –  город,  где он появился на свет,  вспомнились любимые родители. И,  конечно же,  музыкальная школа,  где он начал постигать скрипичное мастерство под руководством двух профессоров Флеша и Шрекера. Жизнь начинающего музыканта не предвещала тогда никаких бед. Карьера Эдди развивалась успешно. Уже с 1928 года он выступает солистом-трубачом в оркестре Марека Вебера в Гамбурге,  а затем и в джаз-оркестре Стефана Вайнтрауба.  В середине тридцатых годов Эдди Игнатьевич создал свой собственный джазовый ансамбль,  где он играл на нескольких духовых инструментах.
     С приходом Гитлера к власти, именитый музыкант бежит в Польшу. Отказывается от своего имени, не желая быть тезкой бесноватого фюрера, берет себе артистический псевдоним  Ади, а затем Эдди и организует новый джазовый коллектив.
     Осень 1939 года застала Эдди Игнатьевича и его семью в Белоруссии, куда они переселились,  уходя от частей вермахта.  Он очень хорошо помнил тот концерт, который давал в  Москве его ансамбль, гастролируя под флагом  Минской  областной филармонии.  В правительственной ложе сидел сам Сталин со своей свитой.  Прослушав всю программу,  вождь,  неизменно  пыхтя своей излюбленной трубкой, заметил сидящему рядом Берии:
     —  Хоть и стервец этот Рознер,  от его музыки буржуйством пахнет,  но талантлив чертовски. Ты присмотрись к нему, Лаврентий,  но не трогай!
     Выпустив очередную порцию дыма, Сталин многозначительно добавил:
    — Пока не трогай! Не пришло еще его время!
      Концерт закончился,  маэстро вышел на поклон к зрителям и мельком  бросил взгляд  в правительственную ложу.  Иосиф Виссарионович и его приближенные хлопали  знаменитому трубачу на «бис».
     А о том, какой разговор происходил в  той сталинской ложе, наивный Рознер даже не догадывался.  Дирижер не мог знать, что    сценарий его будущей жизни уже был  расписан на годы вперед и, не кем-нибудь, а самим «вождем всех народов»...

                ***    
                .
     За окошком  выла декабрьская  вьюга,  а в буржуйке весело потрескивали поленья. Адольф сидел в репетиционной комнате лагерного клуба и выдувал маршевые мелодии. Трехлетние занятия с маэстро дали свои плоды, арестант заметно продвинулся в мастерстве и освоил нотную грамоту.
     Трудился теперь Адольф в библиотеке. Заполняя  книжные формуляры, ему удавалось выкраивать время  на чтение литературы.  Подтянул парень и грамоту, но как ни старался, писал с многочисленными ошибками.
     Близился 1957 год, с которым  лагерный сиделец связывал большие надежды. Во-первых  –  в мае ожидалось долгожданное освобождение, о котором он мечтал больше одиннадцати лет.  Второе обстоятельство, не менее волнительное,  –  это заочное знакомство с девушкой Марией из   города Красноярска.  Они переписывались уже второй год, и он бережно хранил ее фотографию в нагрудном кармане робы. Его вечный ходатай и ангел-хранитель старик Кирсанов недавно умер от чахотки. Бедняга, он долго мучился, перекантовываясь  по неделе – другой в местной больничке.  От старика остались лишь кожа да кости. Лагерная врачиха ничего не могла сделать и отправила старика умирать в Магадан.
     А вот Эдди Игнатьевичу повезло.  После смерти вождя стали наезжать в лагерь всякие комиссии, областные прокурорские проверки, а спустя  десять месяцев пришла и  к нему  свобода. Адольф очень хорошо запомнил тот последний для Рознера лагерный день, точнее  –  вечер. Именитый трубач  уединился в клубе и что-то писал убористым почерком на нескольких  тетрадных листках.  Когда была поставлена последняя точка, мастер   мигнул своему ученику,  и они вышли во двор. Рознер открыл последний листок и приказал:
     —  Оставь здесь свой автограф. В Москве  я передам это письмо в Генеральную прокуратуру.  Может быть, это  заявление поможет тебе. Сталина теперь нет, значит,  и к немцам должно отношение измениться. Там же не звери сидят. 
     Рознер похлопал парня по плечу и успокоил:
     — Вертухаи вряд ли будут меня на выходе обыскивать...

                ***
       
     Адольф выдувал на трубе свои рулады и не сразу заметил,  как в комнату вошли трое зэков во главе с шестеркой лагерного  воровского авторитета. Свита уселась на стулья, а их предводитель выдвинулся вперед.
     —   Тут такое дело, фраерок, –  начал зэк. —   У нашего друга Чалого намечается на днях торжество, аккурат,  накануне  Нового года. Ты бы уважил пахана, поиграл бы ему на радость. Тебе и Спица подпоет со своим баяном. Вот у вас и получится джаз-банда. Точка.  Решение принято!
     Спицей называли одного молодого зэка за его высокий рост, однако, он был худющий, как щепка. Умение играть на баяне здорово облегчало ему лагерную жизнь, и  лабух постоянно обретался на подпевках у воров.
     Адольф бы зэком крутого замеса. Ему очень не нравилось, когда путали его «масть», а тем более, когда ему хамили. Парень отложил в сторону трубу и недовольно высказал:
    —  Шел бы ты, фуцин,**** по холодку.  Все дни до Нового года у меня расписаны и «лабать» для вашей хевры у меня ни желания, ни возможности нет.
     Адольф дал понять собеседнику о том, что разговор окончен, и оглушительно затрубил марш.   Глаза уголовника налились злобой и он заорал:
     — Ну, ты не борзей, фраерок! Фильтруй-ка лучше базар, а могет тебе надоела спокойная жизнь?
     Адольфу конфликт был не нужен. И осложнять себе жизнь не хотелось.    Сделав усилие над собой, он сказал более дружелюбно:
     —  Чего пургу гнать, пусть Спица один поиграет,  у него богатый песенный репертуар.
     Своей последней репликой Мольтке совершил  тактическую ошибку,  ему нельзя было давать слабину. Наглый зэк воспринял перемену тона трубача по-своему. Он пошел на явно запрещенный прием.  Адольф даже опомниться не успел. На глазах у своей шантрапы  этот «баклан» вцепился в трубу лабуха и выдернул мундштук.  Его он, с наглой ухмылкой, бросил в стоявшее в углу помойное ведро. Потом секунду-две подумал и,  расстегнув ширинку, пустил в ведро журчащую струю. Такой подлянки Адольф ожидать никак не мог, ибо это деяние было из разряда лагерного беспредела.   Он стоял как мраморное изваяние. Нужно было принимать быстрое решение. Оставить эту вопиющую наглость без внимания, значит, обречь себя на дальнейшие унижения. Адольф хорошо знал о том, как живется на зоне «опущенным».  Эти люди  –  отверженные.  И хотя это не было прямым насилием, подонок попал в  цель.  Три пары злорадных глаз зорко наблюдали за тем, чем же окончится эта  дуэль нервов?
    Адольф вспомнил о близкой свободе и девушке Марии. Но переведя взгляд  на ухмыляющихся зрителей в лагерных телогрейках, он понял –  без крови здесь не обойтись никак. Согнув  локоть  руки, Адольф нащупал в рукаве металл острой заточки и сделал резкий выпад вперед. Заточка глубоко вошла в живот обидчика. Раздался страшный вопль, на который сбежались вертухаи.  Наглого  «баклана»*****  потащили в санчасть, а Адольф Мольтке  отправился  в карцер.  И грядущая свобода обернулась для него новым шестилетним сроком.

                ***               
    Ранним осенним утром скоростной пассажирский экспресс Москв–-Берлин прибыл к перрону  столичного вокзала. Из купейного вагона неторопливой походкой вышел интеллигентный мужчина  в черном драповом пальто. Одет он был добротно, но как-то казенно, и был похож то ли на советского служащего, то ли на отставного шпиона. В руках он держал кожаный саквояж и,  судя по всему, чувствовал себя не в своей тарелке.   Берлин был столицей немецкого демократического государства, верного союзника СССР по социалистическому лагерю.  Мужчина поставил саквояж в ячейку автоматической камеры хранения и вышел на  привокзальную площадь. Проходя мимо уличного кафе, он остро ощутил знакомый запах копченых баварских сосисок.  Он не смог устоять, и протянул в окошко буфетчицы купюру. Ел незнакомец медленно, явно смакуя кушанье. В его облике никак не просматривался недавний бывалый зэк, больше тридцати лет подряд  топтавший зону. В кармане его пиджака вместе с выездными визовыми документами лежала и заветная справка об освобождении. Там, на казенном бланке машинописью было выведено, что он, Адольф Мольтке, после долгих лет жестокой неволи вновь обрел свободу.
     Подумать только! Он не был в Берлине больше тридцати лет!  Адольф очень хорошо запомнил то майское утро одна тысяча девятьсот сорок пятого года, когда он,  голодный,  бродил меж городских руин.
     Сейчас все выглядело по-другому –  величаво и торжественно. Привокзальная площадь сияла  чистотой.  Её окружали  красивые и одновременно строгие по архитектуре  здания. Было многолюдно.  За стоянкой такси, на небольшом свободном пятачке  бывший зэк заприметил  двух уличных музыкантов.
     Один играл на трубе, а другой лихо  «лабал» на баяне. Подойдя к ним, он бросил в лежащую на асфальте кепку несколько серебряных монеток. Трубач довольно халтурно выводил знакомую мелодию. Но и такая игра тронула Адольфа за самое сердце,  к горлу подступил комок. Он не держал инструмент уже несколько месяцев. Путь на родину оказался очень длинным. Из Магадана был перелет в Москву, а потом начались муки доказывания советским компетентным органам,  что он,  как немец по национальности, тоже имеет право на место под солнцем.  Немецкое посольство поначалу настороженно отнеслось к бывшему уголовнику – рецидивисту. Но все же  признало его право на репатриацию.
     Обращаясь к трубачу с просьбой «помычать» в инструмент,  Адольф боялся отказа. Но уличный музыкант – добродушный старик с козлиной бородкой  – сам протянул ему трубу. Видно, он почувствовал родственную душу. Сидевший рядом подслеповатый баянист, похоже, принял Адольфа за русского туриста и одобрительно кивал, повторяя: «Гут, гут, камрад!»
     Бывший зэк, чисто и звонко, вывел несколько триолей,  которым обучил его знаменитый тезка – Эдди-Адольф Рознер.  А потом Адольф заиграл марш «Прощание славянки».
       Прохожие останавливались у импровизированной сцены и бросали монеты. Адольф забыл обо всем на свете, он весь тонул в  музыке свободы.
     Баянист широко улыбался и восклицал:
      — Мы с тобой, бродяга, еще споем нашу песню! Мы еще споем!




Кельн, Германия, 2011 год
.

*  Кича – тюрьма;
**   Лабать жмурику  – играть на похоронах;
***  Мольтке – известные немецкие военоначальники;
****  Кум – офицер оперчасти;
*****  Фуцин – пренебрежительное жаргонное  обращение;
******  Баклан – хулиган, задира.