Извлечения. Пружанский хорунжий Ян Крашевский

       «Отцу из основных гражданских званий достался титул хорунжего Пружанского повета, и он был, верно, таким же самым последним хорунжим, как дед последним трембовельским ловчим (...).
         
       Пан хорунжий, когда хотел немного на мир посмотреть, побольше разузнать, встряхнуться, отправлялся к родителям матери на Подлясье, в Романов, иногда в Гродно, в основном, однако, за исключением исполнения служебных обязанностей, коих у него всегда было в достатке, любил сидеть дома, садом, книгами, иногда скрипкой, беседами и хозяйством занимаясь. Хороших соседей хватало; абсолютно не помню, чтобы когда-либо с кем-либо из них возникла малейшая проблема и ясное небо нахмурилось».
            
       «Перед домиком отец сиживал на лавочке и думал, покуривая трубку, или что-либо рассказывал; а память у него была такой счастливой, что в ней не только каждая мушка, как в янтаре, сохранялась, но и обряжалась в волшебные наряды. Он повторял то, что слышал и видел в долгой жизни, и в его устах самый простой рассказ становился поэзией, искусством, хотя сам он к этому не стремился».*

                ЮЗЕФ ИГНАЦИЙ КРАШЕВСКИЙ

      
       По воспоминаниям КАЕТАНА КРАШЕВСКОГО, их отец,
               
       «был, несомненно, одним из образованнейших людей своего времени в той среде, в которой прожил всю свою жизнь, в совершенстве владел латинским языком, немного немецким и отлично французским; в доме литература была необходимой потребностью наравне с хлебом насущным; читал он постоянно и очень много, в связи с чем даже ухудшилось зрение; память у него была необыкновенная, большие способности к поэзии, мог также сотнями декламировать стихи Нарушевича, Трембецкого, Карпинского, Мицкевича и других, отличался также и повсеместно был известен своим ни с чем не сравнимым талантом рассказчика.
            
       Из долгого опыта общения с людьми и вместе с тем деятельности в общественных местных выборных органах управления имел самые широкие связи в Литве и на Волыни, не иначе как по наследству владел неисчерпаемым запасом историй, украшенных своеобразным остроумием и не поддающимися повторению выражениями, полными юмора и старопольской ядрености языка. В связи с этим всегда был желаннейшим гостем в любой компании (...). В Долгом редкий день обходился без гостей, иногда даже из очень отдаленных мест...»**
            
      
       «Был он необыкновенно приятным высшего ранга шляхтичем-гражданином, полным жизненной энергии, любезным, разумным; с оригинальным складом ума».*
               
                ПАУЛИНА ВИЛКОНСКАЯ

      
       «Есть люди, которые придерживаются того мнения, что на свете нет дружбы, что мы все вместе играем для себя комедию. Я об этом в моей жизни понятия не имел, если кого любил, то ему и говорил об этом и доказывал. От кого меня сердце отталкивает, убегаю и притворяться не умею. (…) люблю мир, люблю людей, к которым меня влечет симпатия, и желал бы лучше умереть, нежели стать мизантропом (…)»

                Из письма ЯНА КРАШЕВСКОГО  АВГУСТУ ВИЛКОНСКОМУ от 6.I.1847 г.**


Пер. с польского Р. Гусевой



*См. «Конспекты по Крашевскому. Начало пути».
**См. «В поисках Юзефа Крашевского. Записки журналиста».



Ян Крашевский (1789 - 1864 гг.), отец Юзефа Игнация Крашевского.
Дагеротип (1847 г.) из собрания музея
Ю.И. Крашевского в Романове