Четыре песни - четыре картинки

Песенка короткая, как жизнь сама,
где-то в дороге услышанная,
у нее пронзительные слова,
и мелодия почти что возвышенная"
(Б. Окуджава)


Кажется, весна наконец разбудила моих друзей: одни мне песни по телефону поют, другие вдруг ни к селу ни к городу о танцах вспоминают, третьи стали разговаривать голосами проникновенными. И это мне очень нравится.
Раньше, помню, все дома делала, напевая и пританцовывая. Не беда, что не всегда слова знала. Главное - мелодия, слова сочинялись сами собой, какие хотелось. А "шаг вперед и два назад" очень даже неплохо территориально вписывались в пространство кухни и ванной.
У меня не было песен любимых и нелюбимых. Поется - и хорошо. Но до поры до времени. Наступил такой момент, когда из всего, что пелось, я невзлюбила четыре песни. Я их просто даже возненавидела, и в то же время они были дороже всех песен, которые когда-либо слышала.

Когда меня спрашивают, какой день в моей жизни был черным, я обычно называю несколько. Но среди названных нет 29 июня 199... года. Хотя именно он и есть тот самый черный день. В тот день я провожала сына в армию. Но черный он не потому, что провожала - и до этого приходилось расставаться: практика, соревнования, каникулярные поездки... А потому, что в армию.
Афган закончился, Чечня еще не началась, дедовщина только набирала силу, казалось, чего бояться? чего тревожиться? Да разве мало у нас было и есть горячих точек, в которые затыкают необученных солдатиков. Я это понимала и видела, и это-то меня страшило.

Проводы были шумными, но не пьяными, а мой мальчик необычайно говорлив и весел. В кепочке, прикрывающей обритую налысо голову, джинсах и любимой рубашке, он сидел в центре стола, сыпал шуточками, произносил тосты-напутствия друзьям и подружкам, изредка настороженно поглядывая на меня. А я в ответ улыбалась, на ходу сочиняла эпиграммы, разыгрывала мимические этюдики, в общем, подыгрывала, как могла. Но чего мне это стоило!
А в соседней комнате непривычно громко, ни на минуту не умолкая, звучала музыка. Все, чем увлекались сын и его друзья: "Queen", "Aerosmith", "Led Zeppelin", " AC/DC", "Rolling Stones", "Beatles", Status Quo", Челентано, Кутуньо, Аль Бано с Роминой, еще кто-то..... уже не помню всех. Но зато очень хорошо помню, по сей день до последнего слова помню четыре песни.

Одной из них была "Левый берег Дона" в исп. Кости Ундрова. Очень модная у нас в то время песня. Ну какой ростовчанин хоть раз в жизни не побывал на Левбердоне? Шашлыки и раки, знаменитые ростовские и цимлянские рыбцы и чебаки, пиво, теплый замусоренный песочек и грязная водичка. Впрочем, не купаться же, в самом-то деле, мы езили туда. И не загорать. Для этого есть Черное море: 6 часов по трассе - и пожалуйста, хоть до посинения. Наверное, потому эта песня (по сути, очень простенькая, с незатейливой мелодией) и покорила ростовчан, что Левбердон для них - знаковое место. Я слышала, как ее поют Розенбаум и Шафутинский. Не то, совсем не то. Они поют по-столичному, а Костя Ундров - по-ростовски.
Вот так и осталась в памяти картинка: сын, кепочка и эта песня:

Играй, гармоника, играй,
Мы на земле искали рай,
И он, конечно, был немыслимо далёк.
А до него рукой подать,
Чтоб наступила благодать,
Давай-ка сядем в этот старый катерок.

Левый, левый, левый берег Дона
Чайки, пляжи, плёсы у затона.
Рядом, рядом омуты и мели,
Мы до них добраться не умели.

и т.д.

Видимо, для того, чтобы поддержать моральный дух сына, его лучший друг часто ставил кассету с " You are in army now". Это вторая ненавидимая и любимая песня из того времени. Бьют по нервам эти тататата-та-та..... и вызывают ритмом из закоулков памяти вторую картинку: посерьезневшее, такое родное - до бесслезного плача, до безмолвного крика - лицо сына, и эта песня:

A vacation in the foreign land
Uncle Sam does the best he can
You`re in the army now
Oh, oh you`re in the army - now

Подружка сына очень любила Стива Уандера. И все время тащила нашу кепочку танцевать, как только ставили кассету с его песнями. И третья картинка встает перед глазами: нежное мужское лицо моего мальчика, который в танце нашептывает что-то ласковое своей девочке, едва касаясь губами ее ушка. Песня, под которую они танцевали, - была моей третьей любимой ненавистью-песней. Все два года, пока сын служил, она звучала во мне, как молитвы, которых я тогда ни одной не знала:

I just called to say I love you
I just called to say how much I care
I just called to say I love you
And I mean it from the bottom of my heart

Но вот гости стали расходиться. Остались только самые-самые. И пока девочки убирали со стола и мыли посуду, мы с сыном стояли на балконе, курили, иногда произносили несколько слов, но больше молчали. Молчали под розенбаумовскую "Скрипач Моня".

Скрипач а идиш Моня -
Когда-то бог симфоний -
Играет каждый вечер
В ростовском кабаке.
Костюмчик так, не очень,
Но чистый, между прочим,
И кое-что в потертом кошельке.

Это четвертая песня, которую я ненавидела 2 года. Ненавидела и любила. И когда мне хотелось поговорить с сыном (мысленно, конечно), я ставила кассету с этими песнями, слушала и вспоминала тот день - 29 июня 199... года.