Кладбище карьер

                Кладбище карьер

                Входящие, оставьте упованья…

                Данте Алигьери «Божественная комедия»,
                «Ад», Песнь 3


          Владимир Леонтьевич Кувалов трудился охранником в одном из деловых центров столицы, первый этаж которого занимал банк. В прошлом он был армейским офицером, тихо скрипевшим до пенсии в должности «зампотыла» крошечного воинского формирования, наверное и поныне прозябающего там, куда Макар со своими телятами не покажется в ближайшие тысячу лет. Головокружительной карьеры он не сделал, выслужив майора, что по меркам их части было ещё даже ничего и когда подполковник Швецов, его непосредственный начальник и командир, топорща будёновские усы и мучась с похмелья, предложил ему освободить вакансию по выслуге лет, не стал возражать и быстренько катнул рапорт на увольнение. Квартира в доме офицерского состава сохранялась за ним. Остаток жизни так, наверное, и протёк бы здесь, в этой глуши, но тут раздался трубный глас Судьбы, в лице обожаемой супруги и неизменной спутницы всех его житейских радостей и невзгод. Ирина захотела «в люди». Партия сказала – «надо», комсомол ответил - «есть»! Ему по большому счёту было плевать, куда катиться, годы проживания в глубинке научили тому, что здесь совершенно нечего бояться и можно абсолютно ко всему привыкнуть. Шендорахнув сбережения всей своей жизни, влезая в жуткие долги и претерпевая несусветные материальные затруднения, супруги приобрели однокомнатную квартиру в пятидесяти километрах от столицы, и  по дембелю убыли туда. Оставаться в гарнизоне на дальнейшее проживание Ирина отказалась наотрез, говоря, что хоть на старости лет хочет пожить среди людей, а не там, где большинство одето в армейскую униформу, а единственный очаг культуры – гаражи в конце военного городка, где в выходные, скрадывая скуку прозябания, режутся в карты и пьют «горькую» их соратники по несчастью. Помаявшись недолго на пенсии, чувствуя в себе силы к дальнейшим трудовым свершениям, в сочетании с настоятельной необходимостью поправить не просто пошатнувшееся, а давно и бесперспективно хромающее на обе ноги, семейное финансовое положение, Владимир Леонтьевич, порывшись во всемирной Паутине, наткнулся на объявление о приёме на работу в одну из частных охранных структур. Недавно к ним с женой на постоянное житьё перебралась ещё и дочь с двухгодовалым ребёнком, которых бросил муж, что проделало в экономике их семьи, в аккурат, пониже ватерлинии, дыру, величиной с тележное колесо. К работе призывало всё, и назревшая необходимость, и смертная скука домашнего сидения, и сам факт того, что сорокапятилетний мужик ещё недостаточно стар для подобного образа жизни.
             Владимир Леонтьевич внешне полностью соответствовал определению бухгалтера, данному когда-то одним из персонажей «Калины красной» - был тих и вид имел несколько пришибленный. Несмотря на то, что Владимир Леонтьевич двадцать два года своей жизни провёл в армии, командной выправки и голоса он так и не приобрёл, со стороны выглядя в гражданской одежде кем угодно, но только не армейским офицером. Характер у Владимира Леонтьевича также не отличался особенными волевыми и деловыми качествами и потому, попав в богато и со вкусом отделанный кабинет заместителя руководителя частной охранной структуры, застав его хозяина за широким, зеркально блестевшим столом, в дорогом кожаном кресле, глядя в серьёзное, внушающее невольное уважение его лицо, по привычке струхнул и стушевался, как трусил и тушевался перед проверяющими из округа, собственным командиром, женой Ириной, когда та хоть и изредка, но всё же выходила из себя.
           Зам. руководителя охранной структуры, выслушав путанную и сбивчивую, наполненную многими паузами, замещаемыми нелепым «э-э-э-э» автобиографию кандидата в его собственном изложении, долго вглядывался во Владимира Леонтьевича, не знавшего, куда девать свои глаза и руки, затем, видимо что-то в нём всё-таки высмотрев, либо просто снизойдя, направил его к кадровику, писать заявление, а после - на стажировку непосредственно на месте. На текущий момент Владимир Леонтьевич, в качестве оператора видеонаблюдения нёс уже четвёртую свою вахту.
            Поначалу всё окружающее пугало его до полусмерти. Стекло, металл и мрамор отделки вестибюля, он сам, облачённый в свой единственный, до сей поры практически не одеваемый костюм и галстук, изобилие приборов и мониторов видеонаблюдения, сам факт постоянного нахождения в поле зрения множества камер и сопряжённую с этим необходимость тщательно контролировать собственное поведение, дорогущие иномарки у входа, наличие за собственной спиной банковского хранилища с деньгами, суммы которых просто не укладывались в его голове. Посты охраны, как это ни странно, были изолированы друг от друга и не составляли единую систему охраны всего сооружения. Общение с коллегами по работе на темы, не относящиеся непосредственно к отправляемым полномочиям, были категорически запрещены, а разрешённые сводились к кратким телефонным и радиопереговорам, носившим характер необходимого обмена служебной информацией. А особенно Владимира Леонтьевича смущали молоденькие женщины и девушки, одетые с самой настоящей роскошью, а не с притязаниями на неё, постоянно перемещавшиеся в поле его зрения, к девяти ноль-ноль съезжавшиеся к парадному крыльцу, группами или по одной направляющиеся в вестибюль, открывая для прохода турникеты электронными картами-ключами, а к восемнадцати ноль-ноль дружно тянувшиеся к выходу. Всех женщин, окружавших Кувалова в прошлой жизни, можно было вписать в одну строку. Это его Ирина, их дочь Маша, продавщица Аня из гарнизонного «булдыря», женщина грузная и скандальная, да парочка прапорщиков с узла связи и сержантов-контрактников женского пола из штаба их части. Да ещё жёны офицеров, с которыми Ирина поддерживала контакт. Любые попытки ввергнуться в блуд, либо просто приударить за кем-нибудь из вышеперечисленных дам моментально вылезли бы наружу, хотя скандалы, связанные с «половым вопросом» периодически сотрясали даже их болото. Тот случай, когда жена одного ротного командира убежала с офицером, переводившимся в другой округ, наверное, в городке обсуждают до сих пор. Они долго скрывали свои отношения, но как им удавалось всё это время водить всех за нос в их маленьком сообществе, по-прежнему остаётся загадкой. Здесь, при виде всех этих богинь и герцогинь, проходящих мимо, обдавая Кувалова ароматами  «Amouage» и «Guerlian», при случайной встрече в коридорах, последнего прошибал холодный пот, затем становилось сухо во рту и как-то неопределённо-тоскливо в области паха. Никакую из них нельзя было ставить рядом с теми женщинами, которые окружали его в прошлой жизни, включая и благоверную. Но Владимир Леонтьевич даже и не пытался, справедливо рассудив, что по своей домовитости и семейственности, его Ирина уж точно им не уступит, а и пожалуй,  далеко превзойдёт.
               Работа по своей сути была монотонной, рутинной и, как можно судить по отношению к ней окружающих – если уж не бесполезной, то совершенно никому не нужной. Уровень зарплаты никак не позволял отнести данную работу к перечню престижных и наиболее востребованных обществом. Работа эта была закономерным итогом жизнедеятельности многих из тех, кто в прошлом был  связан со службой в армии или органах внутренних дел. Применить себя на гражданке оказывалось неимоверно сложно. Многие ощущали себя униженными и долго не могли смириться с положением, в котором оказались. И ещё в этой работе было что-то холуйское и потому, на должности охранников  шли люди либо соответствующего склада характера и ума, либо те, кому просто необходимо где-нибудь пересидеть, либо полные пофигисты. И наконец, она жутко утомляла морально. Текучесть кадров превышала все мыслимые пределы. На третьей смене Владимир Леонтьевич поймал себя на мысли, что если бы не обстоятельства, хрен бы он на неё пошёл. Старший смены охраны, чьи распоряжения Владимир Леонтьевич обязан был неукоснительно выполнять, поражал своей чрезмерной болтливостью и чудовищной некомпетентностью, с лихвой замещаемых позой и откровенным стукачеством. В прошлом он также был офицером Вооружённых сил, но не окончившим карьеры ввиду того, что был вышиблен из войск за пьянство. Когда Владимир Леонтьевич описывал всё увиденное и пережитое своей жене, та просто давалась диву, что мол, как же нужно было бухать, чтобы тебя за это выгнали из армии, если в армии пьют так, как, наверное, нигде не пьют, на что Кувалов лишь пожимал плечами. Так сложилось, что весь личный состав охраны делового центра  когда-то носил погоны. Некоторые даже до чего-то дослужились, а теперь принуждены реагировать молчанием на хамство малолетних выскочек, паркующих у крыльца свои «Мерседесы», чего делать было всем, кроме первых лиц категорически запрещено и на что охране было указано немедленно реагировать. При других обстоятельствах, попади они ранее в те подразделения, командовать которыми приходилось тем, кто сейчас сидит на местах охранников, этим людишкам вряд ли посчастливилось. Некоторые из «бывших» продолжали жить в соответствии со своими, приобретёнными ещё на службе привычками и неизжитыми пороками, в числе коих самым распространённым было всё то же пьянство. Как например, Валентиныч – майор из органов внутренних дел, не прошедший переаттестации при переходе из милиции в полицию и выставленный за дверь за год с небольшим до пенсии. Специалистом своего дела он был средним, но стал жертвой типичного сведения личных счётов, в то время, как в органах продолжали оставаться сотрудники, куда более худшие с профессиональной точки зрения а то и вовсе откровенные негодяи. Валентиныч сносил всё молча, с каким-то странным спокойствием,  которое граничит со способностью индивида на самый отчаянный поступок, если к тому приведут обстоятельства. Он был словно взведённым курком, спустить который могло что угодно и когда угодно. В свободное от работы время Валентиныч пил, принося на смену следы обильных возлияний на своём лице. Старший  смены, балабол и пустобрех, сам будучи рабом стакана, как-то попытался поучить его жить, но Валентиныч так на него взглянул, что тот сразу заговорил примирительно. На работу Валентиныч приходил вовремя, обязанности свои исполнял аккуратно, так что придраться к нему, в принципе, было не за что. Владимир Леонтьевич дежурил с ним в одну смену. Однажды, глубокой ночью, он подошёл к конторке первого поста за советом, Валентиныч его дал. Они разговорились и проговорили минут с десять, за что на следующий день были вздрючены начальником СБ банка, просматривавшим видеозаписи несения ночной службы личным составом охраны вверенного ему учреждения. Дальнейших попыток сближения оба Владимира не делали, но какая-то искра всё же проникла в их души. Изредка, если удавалось, они перекидывались словцом. Однажды, после смены вместе пили кофе у станции метро «Театральная». Владимир Леонтьевич, непривычно разоткровенничавшись, признался, что кабы знал, куда его заведёт Судьба, хрен бы, наверное, в армию пошёл. Валентиныч поддержал, сказав, что многие из его знакомых, в прошлом носивших погоны с приличными звёздами, сидят теперь, словно попки, в учреждениях, подобных нашему, охраняя чужое барахло и терпя незаслуженные обиды и самое беззастенчивое хамство. Оба пришли к выводу, что  несмотря на прошлые свои заслуги, чины и звания, все, за очень редким исключением вновь приходят в состояние рядовых обывателей,. Взять хотя бы директора их ЧОПа – в недавнем прошлом - полковник ментовской, положение, вроде бы получше будет, чем у них, а бегает к руководству объекта по первому свистку и смотрит в рот какому-то выскочке, поучающему того жизни. Неужели удел служаки – неблагодарность других и постоянное унижение? Валентиныч предложил выпить чего покрепче, но Кувалов, никогда в прошлом не испытывавший пиетета к спиртосодержащим жидкостям, спохватившись ответил, что не успевает на электричку. Валентиныч, вроде бы проявил понимание, но связующая их нить оборвалась отныне навсегда.
               Четвёртая смена находилась на том рубеже, когда уже пройдено немало, но впереди ещё очень много. Настроение было препаскудным. Предстояла очередная выплата по денежному кредиту, взятому с целью оплатить расходы по переезду и новому обзаведению, бывшую у них в гарнизоне мебель уже даже и не стоило трогать с места. Внук расхворался, дочь, похоже, закрутила очередной роман. Кувалов и раньше подозревал, что дело неладно и что к развалу собственной семьи дочь приложила самые решительные усилия, и что мужу её попросту надоело постоянно задевать рогами потолок. «Тоже ищет себе компенсацию за потерянное в глуши детство» - тоскливо думалось ему – «домой приезжает ночью, выпивши. В кого она такая, мы же с Ириной этой дряни и в рот не берём? Ребёнка на нас спихнула и давай хвостом вертеть. Что же дальше-то будет»? Владимир Леонтьевич стоял у входа в деловой центр, наблюдая за тем, как с виду хрупкая девушка пытается впихнуть свой громадный автомобилище меж двух других. Рядом, пуская носом дым, стоял старший смены, балаболя по своему обыкновению.
            - Смотрю я, Владимир Леонтьевич, на них, на нуворишей всех этих, которые денег своих не считают и думаю, вас бы туда, на войну, чтобы знали, что такое смерть и доблесть. Попались бы вы все мне там, в Чечне, или Афгане, я бы вас жить научил.
            - Да – ответил Кувалов, зная, что никаких Афганов с Чечнями, этот индивид не проходил, а спасаясь от подобных перспектив в своё время даже подумывал о переводе на флот. Попался он элементарно – сунувшись к кассе метрополитена с целью приобретения билета на одноразовую поездку. А должен был идти через специальный проход, так как все те, которые несли службу в местах, где проходили боевые действия, имеют соответствующее удостоверение, дающее обладателю право на бесплатный проезд. Следовавший за ним охранник, недавно сменившийся с дежурства, сразу же взял этот случай на заметку и донёс потом до сведения остальных. Вся подноготная Игоря Георгиевича была известна почти доподлинно. За полтора десятка лет свей «безупречной» службы он только то и делал, что вылизывал чужие зады да обильно заливал глаза, донося между делом командованию своей части на всех и вся. Приобретённые навыки, старший смены продолжал с успехом применять и в гражданской жизни. Знавшие об этом сотрудники предпочитали не мараться об откровенное дерьмо. Непонимание вызывало лишь, то, как Игорю Георгиевичу столь долго удавалось держаться на плаву. Значит, угоден начальству. Это не делает начальству ни чести, ни доблести, раз оно пользуется услугами таких тухлых личностей. Дерьмо налипает на дерьмо и притягивается им. За всё вышеперечисленное его не любили, побаивались и не стремились с ним сблизиться.  Владимир Леонтьевич, обычно спокойно относящийся к людям в глубине души чувствовал глухое неприятие по отношению к этому человеку, но мирился с фактом его присутствия как с неизбежным и необходимым злом. И уж никак не ожидал, что нарыв прорвётся и вся горечь выплеснется наружу. Старший смены, рявкающим, командным баритоном, так не идущим к его щуплой, мизерной фигуре, продолжал всё в том же духе:
       -… мы там кровь проливали, ордена зарабатывали, а эти тут жируют, кровососы. На марш-бросок бы их, с полной выкладкой, да килОметров на двадцать…
      -  На двадцать километров марш-бросков не бывает. Невозможно сохранить высокий темп передвижения в 8-10 километров по равнине, не растянув ротную колонну. На двадцатку может быть только переход. С привалами.
      - Ты меня поучи ещё! Ты что закончил? Вольское, тыловое?
      - Да. У нас там было всё так же, как и в других училищах. И кроссы, и переходы и марш-броски.
      - Ну и что с того? Ты воевал?
      - Нет. А ты?
Старший запнулся, злобно глядя на Владимира Леонтьевича, да тот и сам себя не узнавал. Перечить кому бы то ни было вовсе не входило в  число его привычек.
       - Ты что, мой авторитет ставишь под сомнение? А? Мои награды, мои заслуги…
       - Какие такие заслуги? Стукачество твоё до пьянство? А насчёт наград, так я не уверен, есть ли у тебя хотя бы медаль за безупречное несение службы, или нет. И вообще, какое всё это имеет к нашей с тобой работе, отношение? Георгиевич, хорош уже врать напропалую, здесь же не допризывники работают. Или ты людей не уважаешь?
       Старший смены на некоторое время потерял дар речи и только молча таращил широко раскрытые, изумлённые глаза, но Кувалова было уже не остановить:
        - Я за эту работу не особенно-то держусь, у меня пенсия есть. Иной раз думаю – на кой чёрт мне всё это надо, торчи тут за копейки, да ещё таких, как ты  терпи? В этой работе не больше престижа, чем в работе сторожа, только сидишь в тепле. Мы все и так упали, ниже некуда. Ты знаешь, как называют такие конторы, как наша? Кладбищем карьер. Я думал, поработаю спокойно, ан нет. Скажи, чего ты добиваешься? Мы уже в своей жизни достигли всего, к чему стремились и мы все тут на одинаковом положении – на птичьем. Или на птичьих правах, как угодно. Подполковника тебе здесь не получить, выше старшего смены не подняться, ты развёл тут такую склоку, что люди стонут, к чему тебе всё это? Или это неотъемлемая часть твоей натуры?
        - Ты… сука, я тебе покажу натуру…
        - Да что ты мне показать можешь, натуралист хренов? Что ты вообще можешь? Только заложить. Ну беги, закладывай, я хоть сейчас рапорт на увольнение напишу. Сам за пульт сядешь. Значит и тот, к кому ты бегаешь, такой же моральный урод, как и ты, раз тебя до сих пор отсюда не выкинули. И ещё это значит, что работать тут нормальному человеку вообще не стоит.
       Владимир Леонтьевич говорил спокойно и уверенно, поражаясь самому себе. Внезапно у старшего смены зазвонил телефон. Едва сдерживая злобу, тот выхватил его из кармана и рявкнул в трубку «Да»! В следующее мгновение его лицо приобрело подобострастное выражение, посыпались чёткие, словно вырубленные из гранита, фразы:
       - Так точно, Михаил Семёнович. Будет исполнено в кратчайший срок. Передам. Организую. Есть. Всего хорошего. Завтра, на девять ноль-ноль едешь к заму в офис – отчеканил старший, закончив разговор - а сейчас – на пульт. Выполнять. К этой теме мы ещё вернёмся. Обещаю, ты у меня службу почувствуешь…
       -   Игорь, да пошёл ты на х…й – произнёс Владимир Леонтьевич прямо в его лицо. Затем развернулся и устало двинулся к входу, мысленно уже поставив на своей карьере охранника большой, жирный крест. Охранником ему действительно работать больше не пришлось.
       -… скажите, что входило в ваши непосредственные функциональные обязанности?
       - Ну… всё, что должность предусматривает. Материально-техническое обеспечение подразделения, функционирование хозяйственных служб, ГСМ.
       -  У меня полный бардак с форменной одеждой. Тратим на неё такие деньги, что пора бы уже в этом вопросе навести порядок. На иных и смотреть больно – буквально оборваны. Не сотрудники уважаемого ЧОПа, а чисто партизаны.  Сроки носки надо установить и держать всё на постоянном контроле. И параллельно искать, где её можно приобрести покачественнее, а самое главное – подешевле. Разберётесь с вещевым имуществом?
       - Вполне.
       - Ну и хорошо. Пишите заявление, что согласны с предложенной должностью начальника хозяйственной службы. В зарплате вы выигрываете сильно. Плюс автомобиль. Машину водите?
       - Конечно.
       - Назавтра пойдёте  оформлять доверенность на право управления. На объекте у вас дел нерешённых не осталось?
       - Никак нет. Утром смену сдал. Замечаний не было.
       - Старший смены там, говоря откровенно, совершеннейшее ничтожество, мнящее из себя руководителя большого масштаба, но ему покровительствует сам Свищев…
       - Я не заметил, Михаил Семёнович. У меня с ним нормальные  отношения – Кувалов никогда не мстил людям, каких бы обид они ему не причиняли.
       - Не сказал бы. Он после вчерашнего вашего с ним инцидента уже кому только не звонил, жалуясь, что вы не выполняете его распоряжений и вообще, ведёте себя вызывающе. Что вы там ему сделали?
       - На хрен послал.
       - Поделом. «Вещёвки» там нет, только один комплект формы на автостоянке, так что в дальнейшей работе вам с ним пересекаться более не придётся.  Этот Игорь Георгиевич, конечно, тот ещё геморрой, да ничего не попишешь. Ладно, приступайте. Работы у вас – нива не паханная.
        Владимир Леонтьевич, выйдя от зама был буквально окрылён, да так, что не сразу и вспомнил, что ему нужно добираться домой. Разглядывая ещё непривычные, заоконные пейзажи, он не удержался и позвонил жене, вывалив на радостях ей всю новость сразу. Ирина долго не могла прийти в себя.
        Деловой центр, с его сотрудниками, охранниками, парковками и дураками-старшими смены, прыгал в отдалённом уголке сознания, словно старый, отживший кошмар или недавно перенесённая и ещё толком не забытая, зубная боль. Люди, чьи карьеры и сложившиеся судьбы привели их на должности охранников, стали в одночасье так бесконечно далеки, что Владимир Леонтьевич  недоумевал, как он вообще мог оказаться среди них даже на такое непродолжительное время. «Интересно, а как там Валентиныч»? – сам у себя спросил он вдруг. «Да как? Всё так же. Работает и пьёт. Как-то не по-человечески с ним получилось, надо будет заехать и извиниться. А собственно, за что? За то, что выпить с ним не захотел? Или за то, что мне пофартило, а ему нет?» - отвечал он сам себе – «это абсолютно ничего не поменяет. Каждый сам делает свою судьбу, но не каждому выпадает счастливый случай. И чего я должен постоянно перед всеми за всё извиняться? Мне хоть одна сволочь в этой жизни чем-нибудь помогла, что-нибудь для меня сделала? И какое мне вообще дело до того, кто что обо мне подумает? Мои проблемы за меня решать никто не будет. И даже не попытается. Давно была пора понять, что у  каждого свои болячки. А мне семью ещё кормить надо. Так что на всё остальное – плевать».