Микст, в который вошли две дипломные работы,

а также сын, внук, Чехов и аудиокнига

Вроде бы не юбилей, и даже не очередная дата рождения или смерти, казалось бы, чего это я о Чехове?
А вот чего.

Наш отрочищ пишет дипломную работу. Само по себе событие знаменательное, веха и в его, и в нашей жизни. И радость, конечно. А у меня так двойная. И удивление. Мало того, что он так быстро вырос, и я, можно сказать, не успела заметить его превращение из младенца во взрослого мужчинку. Так еще и спадет наконец напряжение, которое не отпускало 5 лет. Однако и грустно немного. Потому что я прекрасно понимаю: такой открытости, такого постоянного общения у нас с ним уже не будет, т.к. дальше  - самостоятельная жизнь, да и семья своя не за горами. А Бу останется где-то сбоку, как милое, родное, несомненно, любимое, но все же прошлое.
А еще и за него радуюсь, потому что так просто теперь найти нужную информацию, так легко получить в скайпе подсказки, да и целые главы, отредактированные до последней сноски.
И вспомнилось мне, как я сама писала дипломную работу, как в мою жизнь вошел Чехов - деликатно, ненавязчиво и вместе с тем основательно. Вошел и остался в ней навсегда одним из любимых, часто перечитываемых писателей, многие рассказы которого еще помню наизусть.

Трудный то был для меня год - год рождения сынули. Едва придя в себя после родов, в феврале уже мчалась в научную библиотеку РГУ писать дипломную работу, оставляя своего крохотулю приходящей на 3 часа няне.
А тема диплома, связанная с некоторыми проблемами синтаксиса в авторской речи А.П. Чехова, как раз и положила начало большой любви. С тех самых февральских дней и навсегда. До этого была просто симпатия.

Ночью, уложив спать два своих счастья - усатое взрослое и младенческое, - потихоньку уходила в кухню, захватив с собою несколько томов из ПСС А.П. Чехова, чтобы в тишине поработать с текстами. Но работать не получалось: я запоем читала, забывая о том, что мне нужно искать практический материал для диплома. Который в тот год я так и не защитила. В начале марта вся семья переболела гриппом. Да и как было не заболеть при такой скученности квартирожителей - 5 человек на 20 кв. м. Последним заболел наш малыш. Он болел долго, тяжело, с осложнениями. Домой приходили врачи - участковый педиатр и " светила и полусветила", которых находила и приводила моя мама. И сынуля выздоровел. Когда за окном уже продолжала свой стремительный бег ростовская весна - стоял май. Ни о какой защите речи и быть не могло - нечего было защищать. Собрав все нужные и ненужные справки и написав пространное заявление, явилась я на кафедру с просьбой, чтобы мне разрешили защищать диплом на следующий год, оставив ту же тему, т.к 40% уже сделаны, да и госы все сданы. Это было первое такое заявление на той кафедре, и, приняв во внимание ходатайство моего научного руководителя, мне разрешили, и тему оставили.

На следующий год, с февраля, все повторилось. Только няни уже не было, мы материально не могли себе позволить этой роскоши. Поэтому на встречи с научным руководителем я ездила вместе с сыником. И пока мы обсуждали уже написанные страницы и правильность моих выводов, он ползал по роскошному ковру, возя по нему свои машинки и время от времени орошая бухарское сокровище уважаемого профессора.
Как бы то ни было, дипломная работа была написана в срок и защищена на "отлично". Хорошо помню одного из оппонентов, который задал мне провокационный вопрос - мол, а существуют ли вообще в природе обобщенно-личные предложения, которым у Вас посвящена целая глава? Многие лингвисты их не выделяют, вон ведь и у Горького, например, таких много, но их считают неопределенно-личными. На что я, изрядно рассердившись, ответила запальчиво и глупо: у Горького они, может, и неопределенно-личные, а у Чехова - обобщенно, и нечего Чехова сравнивать с Горьким, даже в стилистическом плане - у них разные "весовые" категории.


А недавно прослушала аудиокнигу Ю.И. Айхенвальда "Жизнь и творчество А.П. Чехова" из сб. "Силуэты русских писателей". Чтец - Виктория Серебрянская- неплохо справилась со своей задачей. Книга мне понравилась. Это, конечно, не литературная критика в общепринятом понимании. Статья не бесспорная. И вовсе не научная. С одними мнениями Юлия Исаевича я бы поспорила (будь на то желание, но его нет), другие очень пришлись мне по вкусу.
Человек чистой, сильной и страстной души, Айхенвальд и о творчестве Чехова написал чисто, сильно и страстно. К тому же художественно и лирично. Потому что очень любил писателя. Айхенвальда называли критиком-импрессионистом. У него было своеобразное понимание критики. Он рассматривал писателей и их творчество без всякой связи с биографией, средой и эпохой и вне литературных школ. И ко всем предъявлял одни и те же требования, продиктованные его собственными эстетическими взглядами и его личным вкусом. Однако характеристики, которые он давал писателям и поэтам, были точны, верны, афористичны. Например, о Брюсове он сказал, что это "преодоленная бездарность", а о Горьком, что "Горький и не начинался".
О Чехове же - с любовью: "Он вообще обладает неотразимой силой, этот, казалось бы, хрупкий и хрустальный лирик-реалист". А еще он сказал, что у Чехова был "человеческий талант" и тонкое чутье к боли.

Приведу три цитаты из статьи. Последняя - о письмах Чехова, которые я часто перечитываю.

"Воспоминание вообще, его чары и его муки важной гранью входят во все творчество Чехова, нередко образуют главный колорит и настроение его рассказов. Наши дни проходят, и, проходя, они оставляют в душе свои смутные, слитные образы, и человек - по свидетельству Чехова, особенно русский человек - любит вглядываться в эти реющие призраки былого, предпочитая их пестроте и шуму текущего дня".

" Только врожденная привязанность к солнцу, источнику живого, только неисчерпаемый запас его, живущий в человеке, и может объяснить, почему Чехов, почему другие писатели скорби впитали ее в себя, но не изнемогли от нее. Любовь сильнее смерти. И она, любовь, просвечивает сквозь ту объективную строгость, в какую облекает Чехов свои произведения".

"Изящный среди грубых, он страдает и уходит. В одиночестве грустно Чехову, но он спокоен. Совесть у него чиста. Не слышатся в его письмах лживые, деланные ноты; у него и желания нет становиться в позу, посылать себя на выставку, создавать себе эффектное освещение. Чехов ни у кого не заискивает - ни у публики, ни у критиков, ни у консерваторов, ни у либералов; сам по себе, негордый сюзерен, живет он один, в замке своей духовной тишины. Внутренняя свобода, нравственная опрятность и независимость - все это его органическое достояние, его натура; он иначе не умеет. Вот почему людям иного склада так недоступны его моральное спокойствие, его естественная высота, и Чехову приходится звать их на нее, уговаривать, напоминать о простоте".