Вечная мерзлота

- Я думаю, - сказал Гэри, - что все привидения нашего покойника насмерть замерзли сами.             
                Джон Кэмпбелл  "Кто идет?"

 
Воскресенье, утро.
  - Петрович!
  Низко склонившийся и по пояс утонувший в недрах допотопного бульдозера человек резко вынырнул и стукнулся головой о приподнятую крышку.
  - А, чтоб тебя...
  Леха бегом спустился с пригорка, увидел искаженное болью и раздражением лицо старика и виновато, но возбужденно затараторил:
  - Сижу я в балке, варю кушать, вдруг слышу - хлопнула дверь в кладовке. С чего это, думаю, ветра вроде нет, выхожу, а из-за угла - во-о-от такая ряха, - Леха развел руки на полметра. - Медведь! Здоровый, меня выше на голову. Стоит, вертит носом. Хорошо, я недалеко отошел от двери. Развернулся, и пулей назад.
  - А он? - спросил старик, почесывая ушибленную макушку.
  - Когда я выглянул, никого не было. Он тоже, наверное, пулей... Только в лес.
  - А что собака?
  - Как валялся у двери, так и лежит, даже ухом не повел.
  - Старый стал Бандитка. - Петрович обтер блестящие чернотой пальцы о засаленную тряпицу, выудил из кармана телогрейки пачку, размял беломорину и вздохнул. - Эх, не отобрал бы у меня в прошлом году ружье паразит Синицкий, давно бы ели котлеты из свежатины. Сколько непуганого мяса кругом ходит.
  Старик досадливо махнул рукой, затоптал окурок, заковыристо матюгнулся в адрес ненавистного участкового и снова забрался на бульдозер. Леха опасливо покосился на густую чащу лозняка и осторожно присел на вмерзший в землю балан.
  - Мне теперь что, назад идти? - неуверенно поинтересовался он.
  - Погоди уже, - на невидимом Лехе лице старика появилась добродушная усмешка. - Сейчас пойдем вместе.

  Воскресенье, вечер.
  С заходом тусклого красного светила погода совсем испортилась. Со стороны покрытых снегом сопок налетел пронизывающий ветер, бросающий в лицо горсти колючих снежинок, и тайга мерно гудела многоголосьем вершин - от скрипящих на все лады тополей и осин на берегу ручья Анча до беспокойного шороха зарослей лиственничника, покрывавшего склоны низких покатых сопок.
  Затяжная колымская весна - явление неудивительное, и люди, жившие в затерянном в тайге вагончике цвета серой стали, давно уже привыкли к природным причудам. Тем паче двое из них родились на Севере и выросли, а третий валил здесь лес "забайкальским комсомольцем" еще во времена недоброй памяти Архипелага. Памятью о далеком прошлом у Петровича осталось несколько расплывшихся от времени наколок.
  Но напрасно Леха пытался выспрашивать старика о прожитых "за колючкой" годах - тот либо игнорировал вопросы, либо советовал читать перестроечные газеты - "их теперь куча". Сам Леха догуливал до армии последние месяцы и решил перед службой хлебнуть таежной романтики. Петрович, оставленный в лесу бригадой шурфовщиков сторожить замороженную технику, был старинным приятелем Лехиной матери и согласился взять парня с собой. Третьим с ними отправился племянник Петровича Ефим, чья страсть к рыбалке смахивала на одержимость.
  Два человека стояли на берегу реки и с тревогой вслушивались в глухой шум чащобы. Где-то за негромко звучащим перекатом сквозь шелест веток и заунывный шум ветра едва доносилось утробное урчание. Лехе оно напоминало крики ишака из смотренного когда-то фильма про басмачей.
  - Твой дружок, наверное, - буркнул Петрович, пряча от ветра лицо за поднятым воротником.
  Леха молчал, не отрывая взгляда от темной стены леса и напряженно вслушиваясь. Жуткие звуки то заглушались свистом ветра, то усиливались им же, вызывая в душе неуют и беспокойство.
  - Чего это он? - спросил наконец Леха.
  - Говорят, так он вышибает пробку, - Петрович наклонился и почесал за ухом Бандита, большого лохматого дворянина, делившего с людьми кров.
  - Она у него нарастает в заднице с осени - чтобы зимой во сне нечаянно не обделал берлогу. А каждую весну, когда встанет, ему приходится ее вышибать. Так и ходит, тужится, орет, ищет какие-то корешки...
  Сумерки опустились на землю. Ефима, ушедшего вниз по реке еще в обед, до сих пор не было. Уйти одному, без оружия, не взяв даже с собой собаку, в угодья страдающих запором медведей, да еще и оставаться там до темноты - от одной мысли об этом Леху продирал озноб. Греясь у гудящей печки и слушая пыхтение закипающего чайника, он не переставал озабоченно поглядывать в сторону двери. Петрович тоже не находил себе места, слоняясь из угла в угол, накручивал временами ручку настройки видавшей виды "Спидолы". Однако из динамика слышались лишь свист и шип, перемежающиеся с тарабарскими голосами восточного происхождения. Наконец он выключил приемник, ворча вполголоса: "Одни китайцы, мать их, не поймешь, мужик или баба..."
  Теперь тишина нарушалась только треском пожираемых пламенем дров и реактивным гулом тяги.
  - Петрович, - решился нарушить молчание Леха, - медведь сейчас может напасть?
  - Шут его знает, - откликнулся старик, которого тоже тяготило молчание. - Никогда не знаешь, что у него на уме. Я их повидал немало, когда лес готовил и на золоте, и всегда расходились с миром. Но был один случай...
   Петрович замолчал, нахмуря брови. Снедаемый любопытством Леха нетерпеливо заерзал на табуретке, и старик продолжил воспоминания.
  - Как-то на прииске на помойку к нам стали ходить медведи - мать с медвежонком. Ходили по ночам, вели себя тихо, никого не трогали, но у нас ведь натура какая - ходят, значит, надо убить. И настрополили мужики петлю, а для приманки повесили пакет с тухлой селедкой. В первую же ночь туда влетел медвежонок. Наутро мы пошли проверять - семь лбов, четыре ружья. Возле ловушки ходила медведица. Она побежала на нас - тут, хошь не хошь, пришлось стрелять. Кажется, ее зацепили, но не сильно, она убежала в лес, и больше ее никто не видел. В смысле, никто из нас... Медвежонка мы убили, ободрали и оттащили на кухню. Потом там налепили для нас котлеты - вкусные, мясо нежное, как будто телятина...
  - И все? - разочаровался было Леха.
  - Не все. Через неделю к нашему главному механику приехали сын с невесткой - поглядеть, как добывается главный металл страны. Оба молодые, счастливые, то обнимаются, то смеются. А девка была беременная на седьмом месяце.
  Петрович вздохнул и потянулся за спичками. Леха наблюдал за дрожащим в его сухих темных пальцах огоньком и понимал, что история эта крепко запала в память старика.
  - У нас там росло много голубицы. Прямо на обочине, целые голубичные поля, совсем рядом с поселком. Как-то девчонка ушла утром за ягодой. И пропала.
  В тусклом свете папиросы были видны только усы и крупный, с серыми оспинами нос Петровича.
  - Хватились ее после обеда. Собрали всех свободных от смены, ясно, с оружием. Механик не знал, куда себя девать от переживания. Мужики успокаивали, пытались шутить - может, родила где-нибудь в кустах? Искали мы ее долго, ночи летом светлые. Председатель пообещал ящик водки и три дня отгулов тому, кто ее найдет. В конце-концов нашел ее я, но тогда мне было уже не до водки и отгулов...
  Петрович снова умолк. Леха потер пальцем запотевшее стекло и ничего не разглядел в царившей снаружи тьме. "Мне и тут-то жутко, - подумал он, - а Ефим там, и один..." Под кроватью глухо застонал Бандит, мучимый во сне своими собачьими кошмарами.
  - Я услышал мух, очень много мух, слышно было издалека. Жужжали, твари, как пчелы в улье. А еще сильно пахло поломанными кустами и свежей кровью. Я видел в своей жизни немало, но тут сложился пополам, и минут пять меня полоскало. Только вроде закончу, крикну мужиков, нечаянно посмотрю - и по новой... Ту медведицу потом искали долго, но все бестолку, как сквозь землю провалилась. А может, и сама знала, чего наделала. Дольше всех искал сын механика. Он вообще забросил все и пропадал целыми днями в тайге. Весь зарос, смотрел на всех дикими глазами. Так и не нашел, а к осени куда-то уехал.
  - А медведь ее сильно... погрыз?
  - Ее - нет. Он разорвал живот и сожрал ребенка.
  Леха подавленно замолчал. На полу зашевелился пес, выбрался из-под кровати и негромко заворчал, настороженно подняв уши и глядя на дверь. Снаружи под приближающимися шагами звенела галька, скрипнула лесенка, и в распахнувшуюся дверь влетел Ефим. Он со стуком швырнул на лавку пакет с замороженной рыбой и протянул к печи озябшие руки.
  - Заждались? - спросил он, повернув к товарищам разгоряченное монгольское лицо.
  - Чего так долго? - проворчал успокоившийся Петрович.
  - Рыбачил, - усмехнулся Ефим. - Назад за мной шел медведь. Матерый, я еле успел.

  Понедельник, утро.
  Петрович смахнул со стола в собачью миску рыбьи кости.
  - Хороша рыбка! - довольно крякнул он. И лукаво добавил:
  - Пора на рыбалку, а, Ефим?
  - Пока не пойду, - откликнулся тот, расправляясь со своей порцией жареного хариуса. - Вы тут без меня совсем заросли делами. Сегодня натаскаем и напилим с Лехой дров. Так что, товарищи, будете кушать тушенку!
  Леха согласно кивнул. Как и старик, он догадывался об истинной причине резко пропавшей у Ефима охоте к рыбалке. Петрович выглядел довольным.
  - А я с утра немного прокачусь, - сказал он, - опробую трактор.
  - Все-таки починил?
  - Ага.
  Громкий треск работающего бульдозера далеко разносился по хмурой утренней тайге. Отражение его возвращалось со стороны далеких синеющих гор приглушенным эхом.
  - Эх, надоело! - Леха отставил в сторону двуручку и потянулся. - Не гожусь я, наверное, для лесной жизни. Глухомань, скукотища, ни кина, ни общества...
  - Чем это тебе наше общество не нравится? - осведомился Ефим, укладывая на козлы толстую валежину.
  - Да не ваше, а медвежье. Вчера, пока мы тебя ждали, мне Петрович такого понарассказывал...
  - Это про бабу беременную?
  - Ну. А ты знаешь?
  - Помню. Мне тогда было лет семь. Нас потом матери долго в лес не пускали. Это недалеко было, в Еврашкалахе. А Петрович как раз тогда там старался... О, да вон он и сам! Смотри, как спешит - может, тоже увидел медведя?
  Из леса и вправду показался Петрович. Степенный и неторопливый обычно, теперь он почти бежал, и парни заметили издали на его усатой физиономии необычайное волнение. Старик даже запыхался с непривычки и проговорил, тяжело дыша:
  - Мужики! Там... мамонт!
  - Чего? - недоуменно переспросил Леха.
  - Не верите? Серьезно! Я его выкопал.
  По дороге к шумящему у реки трактору Петрович понемногу обрисовывал ситуацию:
  - Съехал я на переезде к ручью, вижу - берег с правой стороны подмыло и обрыв висит, того и гляди обвалится. Дай-ка, думаю, подмогну, и поддел карниз отвалом. Он обвалился, и не только карниз, а еще и кусок берега метров на двадцать. Я отъехал, выбрался, смотрю - в земле торчит кривая желтая коряга. Подошел ближе - кость, бивень! Ну, думаю, дела, оттащил его в сторону и опять за рычаги. Сворачиваю еще пару-тройку глыб, и тут...
  Земля вокруг рычащего бульдозера была изрыта и завалена кусками мерзлого грунта, и им пришлось карабкаться и перешагивать через них, чтобы увидеть диковинную находку.
   - У-у-у... - немного разочарованно протянул Леха. - Я думал, ты целого слона выкопал, а тут только окорок.
  Впрочем, здесь он сильно преуменьшил: "окорок" был здоровенной ногой величиной больше человеческого роста, покрытой грязными спутанными волосами пепельного оттенка.
  - И цвет какой-то подозрительный, - наклонился к доисторической диковине Ефим. - Я думал, мамонты рыжие, ну, коричневые, а этот какой-то серый.
  - Может, это и не мамонт вовсе? - предположил Леха.
  - Как так - "не мамонт"? - вступился за свою находку Петрович. - Просто старый. Полежи столько во льду - и не так поседеешь.
  - Интересно, а где остальное? - задумался Ефим. - Давайте-ка ее оттянем.
  Кряхтя и пыхтя, они волоком кое-как оттащили ногу к дороге, и Петрович снова засел за рычаги. Но сколько проржавевший ковш бульдозера не вгрызался в замерзшую землю, на поверхности появлялись только новые вечномерзлые пласты. Новоиспеченные археологи заметно приуныли.
  - А чего мы с ней будем делать? - спросил Леха, усевшись верхом на волосатое "бревно".
  - Вот это да! - удивился Ефим, растянув перед глазами длинный толстый волос. - С полметра, не меньше. Такое нечасто попадается. Может, денег дадут, а, Петрович?
  - Ага, дадут. И еще дадут, как поймают, - скептически отозвался старик. - Где-нибудь в Америке, может, и дали бы, а у нас... Может, хотя бы в газете напишут. Погодим, пока за нами приедут, оттарабаним ее в Атласово, а там... Позвоним, куда надо.
  - А куда надо? - наивно спросил Леха.
  - На кудыкину гору! - огрызнулся Петрович, потому как "куда надо" сам толком не знал. - Ее еще надо до дому сохранить. А вдруг ночью эти косолапые ее упорют?
  - А что, могут, - нерешительно поддакнул Леха, для которого Петрович стал непререкаемым медвежьим авторитетом.
  - Не должны, - возразил Ефим. - Тут соляркой воняет, как в мехцехе.
  И снова им пришлось упираться, волоча тяжелую конечность под гусеницы бульдозера, а после заваливать ее мерзлотными кусками. В довершение Петрович набросил сверху свой пропахший тракторным духом бушлат.
  Вагончик уже мелькал впереди сквозь голый лес, когда Леха заметил исчезновение пса. Во время возни с находкой он все время шнырял поодаль, с интересом поглядывая на людскую суету, и вроде бы только что трусил рядом...
  - А где Бандит?
  - И правда, где? - Ефим засвистел.
  Петрович, не говоря ни слова, повернулся и шустро зашагал назад.
  Бандит отыскался у трактора. Задрав хвост и изогнувшись всем телом, он старательно грыз откопанную ногу. Завидев вернувшихся людей, дворняга оторвалась от трапезы и приветливо завиляла пушистым хвостом.
  - А, гад! - заорал Леха и запустил в пса увесистым комком мерзлоты. Собака отскочила и отбежала в сторону.
  - Вот гад, - повторил Леха, разглядывая место погрыза. - Гляньте, мясо как из холодильника!
  Вымороженное до неаппетитной серости, в обработанном собачьими зубами месте мясо было здорового розового цвета.
  - Ну и ну... - покачал головой Ефим. - Слушайте, мужики, а может, и нам попробовать? Этот паршивец, - он кивнул на Бандита, - нажрался и вроде доволен.
  - Да ты что! - вылупил глаза Леха. - Оно здесь тыщи лет мерзнет, может, еще обезьяны прятали, а мы его...
  - Как первобытные люди... - перебил Ефим. - Такое мясо, наверное, никто в мире еще не пробовал. Во всех газетах напишут. "Голодные советские работяги сожрали замерзшего мамонта!" - неплохо звучит? И наши фотографии с ногой крупным планом.
  Петрович пока помалкивал. Немало всякой пакости едал он на своем веку. В дремучие подневольные годы жулики подкормили его вареной кошатиной, после не раз кушал собак, евражек - северных сусликов, пробовал пахнущих рыбой гагар и длинноносых кедровок, с опаской варил как-то в котелке шесть часов подряд кишащую длиннющими белыми паразитами медвежатину. Мамонта есть было страшновато, что и говорить, зато будет чем прихвастнуть в застольной беседе.  А тут еще Ефим со своими газетами... Наконец желание на старости лет прославиться пересилило все опасения:
  - Леха! Тащи из кабины топор!

  Понедельник, вечер.
  В балке надрывался радиоприемник, вещая о продовольственных проблемах в Биробиджане. Из большой кастрюли на печи вместе с паром вырывались соблазнительные ароматы, которые заставляли Леху то и дело приоткрывать крышку и с наслаждением принюхиваться.
  - Голодаете, бирибиджане? - дурашливо дискутировал он с приемником. - А мы тут мамонтов хаваем...
  С улицы с охапками дров вошли Ефим и Петрович, повели носами и одобрительно забурчали.
  - Приправу не рано забросил? - спросил Ефим, сглатывая слюну. - А запах вроде ничего.
  - Ничего-то ничего, - отозвался старик, - да какой-то он странный.
  - Это от древности, - объяснил Ефим. - Помню, в армии нас месяц кормили бараниной с довоенных складов. Говорили, она у них в каких-то подвалах с сороковых годов морозилась. Так то с сороковых, а подумай, когда наш мамонт на своих четырех топал - с ума можно сойти. Это же антиквариат, его и кушать как-то неприлично.
  Наконец мясо выловили в глубокую миску и нарезали большими ломтями. Однако пробовать его компаньоны не торопились и выжидательно поглядывали друг на друга.
  - Эх, где наша не пропадала... 
  Петрович храбро сунул свой кусок в рот. Челюсти его задвигались, пережевывая жесткий "антиквариат". Наконец он с усилием глотнул и вздохнул.
  - Ну? - с нетерпением привстал с места Леха.
  - Соли маловато, а так корова-коровой. Только старая, - и Петрович потянулся за вторым куском.
  Спустя полчаса они лежали в кроватях, ковыряясь спичками в зубах. Необыкновенно сытное мясо отяжелило желудки и оставило словно комок в горле.
  - Тушенка лучше, - выразил общее мнение Леха.

  Вторник, утро.
  Перед рассветом Ефиму приснился кошмар. Он резко проснулся, обливаясь холодным потом. Содержание страшного сна быстро растворялось в глубинах памяти, перед глазами оставалась лишь огромная мохнатая нога, припечатавшая его грудь бетонной глыбой.
  Солнце уже проникло первыми лучами в комнату, но Леха и Петрович спали и оглашали балок безбожным храпом. Ефим накинул полушубок и ступил на лестницу, жмурясь и поеживаясь от утреннего мороза. Негромко свистнул собаку. Бандит неохотно поднялся, со стоном потянулся и вышел следом, помахивая хвостом. Человек и собака уходили прочь от жилья по лесной дороге. Под ногами похрустывал хрупкий ледок, ярко светило и слепило глаза солнце, а в чаще перекликались экзотическими попугаячьими голосами рыжехвостые кукши.
  Заиндевелый бульдозер в рассветной дымке издали казался Ефиму таинственным сказочным пришельцем из другого мира. Подойдя ближе и обойдя машину, парень увидел далеко в стороне смятую телогрейку, и сердце его испуганно ухнуло. Ефим бросился вперед и оторопел: их небольшой курган был грубо разбросан, а огромная нога мамонта исчезла. Ефим внимательно осмотрел мерзлую землю, но увидел лишь несколько клоков серых волос. А еще тут и там остались царапины от длинных острых когтей, и Ефим понял, что ворами стали оголодавшие медведи. Он обошел окрестные заросли, не нашел ничего и несолоно хлебавши побрел к балку.
  Узнав, что вся их газетная слава исчезла в ненасытных медвежьих утробах, напарники повздыхали, но приняли плохую новость сравнительно спокойно.
  - Один бы не справился, - предположил Петрович.
  - Да их тут целая банда орудует! - возмутился Леха и укоризненно добавил:
  - А ты говорил - не подойдут. Жалко, конечно...
  - Теперь нам никто не поверит. Только бивень остался, - старик пнул толстый обломок на земле, который от толчка даже не пошевелился. - Гляди, примерз...

  Четверг, полдень.
  - Бандит, что с тобой? - Петрович сидел на корточках и гладил по голове лежащего пса.
  С собакой со вчерашнего дня творилось что-то неладное. Она прекратила свои прогулки в лес и все время лежала на набирающем силы весеннем солнце. Временами пес совсем по-человечески глухо стонал, вздыхал и закатывал глаза. За минувшие сутки он сильно похудел, живот ввалился, резко обозначив выпирающую решетку ребер. Неожиданная болезнь подозрительно смахивала на чумку, и Петрович так бы и решил, несмотря на почтенный собачий возраст. Но аппетит у Бандита оставался прежним. Он с безучастным видом съедал все в миске и снова укладывался набок.
  - Сколько у меня на руках щенков передохло, - говорил Ефиму старик. - Все приметы сходятся: нос сухой и холодный, отощание, но те ничего не ели. А этот лопает за здравствуйте. Если ест - может, оклемается?
  - Яичко бы ему сырое, - молвил Ефим, - и водки. Говорят, помогает.
  Леха не участвовал в обсуждении собачьих недугов. С самого утра он ходил задумчивый, сосредоточенно хмуря брови. Он не решился высказать Петровичу свои мысли за завтраком и мялся теперь. Вскоре старик и сам заметил его настроение.
  - Леха! Ты чего такой смурной?
  - Да я... Это... - собирался с духом Леха и наконец выпалил:
  - В общем, отпустите меня, а?
  - Как это - "отпустите"? Куда?
  - Домой, в поселок. Надоело мне в лесу во как, - Леха чиркнул пальцем по горлу. - К людям охота.
  - Еще чего выдумал! - в сердцах выдохнул Петрович. - Соскучился по мамкиной юбке? Нет уж. Не дай Боже, не дойдешь до трассы, а я все-таки перед твоей матерью за тебя отвечаю. Силком тебя сюда никто не тащил, а поехал - терпи.
  Леха обидчиво шмыгнул носом, опустил голову и зашел в вагончик. Ефим проводил его взглядом и посмотрел на лежащего Бандита.
  - Странная у тебя чумка, - задумчиво пробормотал он.

  Четверг, ночь.
  Бандит заскулил в полночь. Люди лежали без сна в своих постелях. Разговоры не вязались, спать тоже не хотелось, и они листали старые выпуски "Чаяна" из толстой кипы журналов, оставленных уехавшими рабочими. Леха беспокойно ворочался с боку на бок. На вечернем чаепитии он выдул три большие кружки, и теперь чай просился наружу. Однако вставать было лень, и совсем не хотелось даже на минуту выглядывать в морозную темень улицы. Леха понимал, что в этом собственный организм не обманешь, вздыхал, лежа на койке, пока внимание его не привлекло тихое повизгивание. Он поднялся и сел, свесив голые ноги.
  - Что, брат, худо?
  Уловив в человеческом голосе сочувствие, пес заскулил громче, попытался подняться, внезапно громко взвыл и кинулся к кровати. Леха мигом спрятал ноги и испуганно шарахнулся к стене, едва не сбив горящую свечу.
  - Ты что, очумел?! - завопил он и осекся, увидев собачью морду совсем близко.
  Глаза Бандита отражали пламя свечи двумя переливающимися круглыми изумрудами. Он больше не скулил, из горла вместе с тяжелым дыханием неслись сиплые хрипы. Неожиданно пес кашлянул, словно поперхнувшись костью, и с влажного языка на матрас потекла тонкая алая струйка. Ошалевший Леха смотрел в страшные собачьи глаза, с ужасом чувствуя, что на улицу ему выходить уже необязательно.
  Снова громко завизжав, собака отпрянула от кровати, громко кашляя и спотыкаясь, бросилась к двери, с силой ткнулась мордой и вывалилась с крыльца. Снаружи послышался вой, возня, шум гальки, затихающий вдали. Стало тихо. Морозное дыхание ночи наполняло комнату.
  - Леха, прикрой, пожалуйста, дверь, - нетвердым голосом попросил Петрович.
  - Иду, - отозвался тот, не двигаясь с места и со страхом уставившись на расплывшееся красное пятно в постели. - Боже, какой ужас...
  Закрывать дверь поднялся Ефим, но на полпути встал как вкопанный и посветил себе под ноги.
  - Фу, гадость! - с нескрываемым отвращением произнес он.
  На полу до самой двери растеклись следы рвоты - мерзкая полупрозрачная красная слизь, отражавшая пламя свечи сотнями блесток.

  Пятница, утро.
  Ефима разбудил сильный толчок в плечо. Он подскочил на койке, не проснувшись еще полностью, и взглянул на Петровича диким со сна взором.
  - Что стряслось?
  - Убег! - выпалил Петрович.
  - Кто?
  - Леха, язви его в душу. Я поднялся еще затемно, а его и след простыл.
  Наспех одевшись, они вышли на улицу. Весна снова уступала последнему натиску зимы. Стояло хмурое утро, небо затянуло серыми тучами, и северный ветер разгулялся не на шутку. Под стать погоде было и настроение людей. Они смотрели в сторону зимника, по которому ушел непокорный Леха.
  - Упрямый осел! - возмущался Петрович, нервно теребя желтый от никотина ус. - И медведей не испугался.
  - Ночью, видать, отбоялся, - проговорил Ефим. - Медведей уже пару дней не видно и не слышно - видать, наш мосол догрызают. Ничего, дотопает. До дороги восемь километров, а там поймает попутку - и, считай, дома. А вернемся, пусть ставит магарыч за беспокойство.
  - Так-то оно так, - ответил Петрович, немного успокоившись. - Только бы не напоролся на медведя...

  Пятница, позже.
  Леха торопливо шагал по мерзлой корке наста, поскрипывающей на каждом шагу. Несмотря на теплую одежду, ему было неуютно и зябко среди голых лиственниц, качающихся и стонущих под ветром, а то и дело вырастающие на пути густые заросли вызывали опасливые мысли о медвежьей засаде. Энтузиазм Лехи давно уже выдуло холодным ветром, и лишь остатки гордости гнали его вперед. Благо большая часть пути была пройдена. Оставалась еще пара-тройка километров - и трасса, большая дорога, на которой можно без труда остановить машину и за два часа добраться до Атласово.
  "Какая холодина, - думал Леха, - май на дворе, и на тебе - снег начинается. Вот медведям радости - хоть заново ложись на боковую..." С медведей мысли его перенеслись на внезапно взбесившегося Бандита. Леху аж передернуло от воспоминания о горящих диким огнем глазах и окровавленной пасти.
  Просека в очередной раз вильнула, и Леха оказался на продуваемом открытом участке таежной тундры у подножия низкой мохнатой сопки. Взгляд его привычно обозрел окрестности, мельком прошелся по лежащему в сотне шагов впереди предмету, затем остановился и торопливо вернулся назад. Вытянувшись на снегу, поперек дороги лежало тело.
  "Мертвец!" - и сердце Лехи дернулось, то ли нырнув в пятки, то ли подкатившись к самому горлу. Он остановился, чувствуя, как по коже разбегаются шустрые мурашки, и принялся вытягивать шею, стараясь получше разглядеть непонятную фигуру. Тело не шевелилось, и Леха стал медленно приближаться, стараясь не скрипеть настом.
  Леха подходил все ближе и с каждым шагом уверялся, что немного ошибся. Фигура походила на лежащего человека лишь издали. Это был медведь с распоротым брюхом.

  Суббота, полдень.
  Петрович с раздражением отшвырнул журнал и улегся на койку, стиснув зубы. Хворь пришла накануне вечером, начавшись неприятным бульканьем в животе и подозрительной металлической отрыжкой. "Чем это я отравился?" - недоумевал Петрович, глотая шипящие на языке таблетки активированного угля.
  Ночью живот скрутило от резкой боли, и не помни Петрович о сделанной двадцать лет назад операции, принял бы колики за приступ аппендицита. Все темное время Петрович проворочался с боку на бок, а утром с удивлением ощутил сильный голод. Он даже не стал разогревать суп, а съел его холодным вместе с застывшей корочкой жира. Очевидно, от этого его живот расстроился еще больше.
  Скрипнув дверью, с улицы с охапкой поленьев вошел Ефим и недовольно повел носом. "Старый пердун!" - неприязненно думал он, поглядывая на благоухающего Петровича. Но вместе с недовольством в душу холодной змеей закрадывалось подозрение: больно уж внезапный недуг Петровича походил на болезнь как в воду канувшего Бандита.
  "Сговорились они, что ли? Болеют, убегают... - размышлял он, ставя на огонь кастрюлю с водой. - Так и один останешься. Как бы не пришлось тащить отсюда старика в больницу. В тракторе-то я ни бум-бум... Хотя чего это я в самом деле! Съел что-то не то, завтра поправится..."
  Он успокаивал себя, но до вечера его не оставляло чувство странной обреченности, а в самом глубоком и темном мозговом уголке неотвязно свербила страшная догадка...

  Суббота, ночь.
  Петрович не спал, покряхтывая и ворочаясь на кровати. Ефим дремал, уронив на лицо раскрытый журнал. Из забытья его вывел громкий стон.
  "Да что там опять?" - с сонным раздражением подумал Ефим, но тут же устыдился, поднялся и зажег свечу.
  И тогда Петрович начал кричать. От его дикого, режущего ухо хриплого вопля Ефим шарахнулся и выронил свечку. Когда он с испуганно колотящимся сердцем чиркнул последней спичкой, старик уже замолчал, тяжело дыша. Парень дрожащими руками поправил с подушки мокрую от пота голову.
  Глядя в потолок невидящими глазами, старик еле слышно прошептал:
  - Ефим... как... больно...
  Он рванулся и вывалил в приступе рвоты прямо на руки Ефиму волну теплой, омерзительно пахнущей желчи. Ефим вскрикнул от неожиданности и принялся с инстинктивным отвращением трясти руками, а потом долго судорожно вытирал их первой попавшейся рубашкой.
  Петрович вытянулся в неподвижности.
  "Не может быть! - Ефим уставился на тело с нарастающим ужасом. - Неужели помер?!"
  Сквозь полуприкрытые глаза старика неподвижно поблескивали белки. Не решаясь прикоснуться и вспомнив про прочитанный когда-то прием, парень выдернул из подушки пушинку и поднес к ноздрям старика. Перышко не шелохнулось. Ефим опустился на табурет, протянул руку к пачке "Беломора" и сунул папиросу в рот. Курить он перестал полтора года назад, но теперь машинально нащупывал в кармане коробок. Спичек в нем не было. "Свечка..." - отрешенно подумал он, потянулся к пламени, и тут - неужели! - увидел, как укрытый живот Петровича начинает мерно подниматься и опускаться. Ефим стянул тонкое одеяло и остолбенел.
  Кожа живота подергивалась, живущая отдельной от тела жизнью, и шевеление проходило не в одном месте. По всему животу появлялись и исчезали маленькие вспучивания, словно множество маленьких существ пытались выбраться наружу. Чувствуя, как к горлу подкатывает горячая волна, Ефим наблюдал эту ожившую картинку из страшного фильма.
  Бледная кожа проваливалась и на глазах превращалась в вязкое красное месиво, словно разъедаемая изнутри сильным растворителем. Кожа между пахом и пупком, где только что синела бледная надпись "Ключ", неожиданно треснула, разрываемая изнутри, и открыла участок брюшной полости. Внутренних органов уже не существовало: они превратились в бесформенные обрывки, и в них жило и копошилось чужое тело - широкая, плоская, спутанная в скользкий клубок сегментная лента с волосяной бахромой по краям. Она медленно ворочалась в месте, бывшем некогда чревом Петровича, с тошнотворным хлюпающим звуком. В нос Ефиму ударил запах крови и брожения, а к свету в его руке тянулась круглая липкая головка гигантского цепня...
  В еле освещенном окне вагончика судорожно метались тени. Наконец с шумом распахнулась дверь, на улицу вылетела и гулко ударилась о землю большая канистра, и почти сразу в окне полыхнуло яркое пламя. Из двери вывалилось и откатилось в сторону человеческое тело.
  Ефим сидел на мерзлой земле, как завороженный глядя на объятый огнем балок. Тот с треском пылал, далеко освещая окрестности, и на лице Ефима играли желтые, оранжевые и алые блики. Сильно болела голова: он крепко приложился о стену, когда эта тварь из живота Петровича плюнула ему в лицо теплой жижей... Тьфу, дрянь! Ефим обессиленно прилег на спину.
  "Интересно, - вяло размышлял он, - как быстро выросла эта пакость в животе Петровича. А Бандит - он, бедолага, вообще ел сырое мясо..." Лежа на жухлой траве, еще он думал о мамонтах, ходивших когда-то по земле и зараженных этой штуковиной. "А как же я? Может, пронесет..." И тут он ощутил в животе первый толчок.

  Воскресенье, вечер.
  Леха боялся, что маленькая комнатка поселкового дурачка Бориски не вместит всех желающих. Он уже и не помнил, по какому случаю они уговорились затеять весь этот праздник, но начиналось все очень весело. На столе валялись раскрытые пачки "блатных" сигарет. Девчонки подсуетились с закуской, а парни достали выпивку. Сидели они уже пару часов, но на Леху спиртное пока не действовало.
  Компания подобралась что надо - одноклассники, с которыми Леха дружил и ругался все десять лет, и одноклассницы, что на его глазах преображались из тощих пигалиц в волнующих взор и сердце королев. С одной из них он был уже неразлучен два года, и теперь они сидели рядом, взявшись под столом за руки. Подруга оживленно болтала и старалась его расшевелить, но Леха кивал не в тему и отвечал невпопад. В голове вертелась история с пропавшей ногой мамонта. Еще он чувствовал себя виноватым в том, что бросил в лесу товарищей. А потому машинально выпивал все, что наливали, а дождавшись, пока веселье поутихнет, рассказал компании все: про их эксперимент, взбесившуюся собаку и про последнюю свою находку.
  До сих пор Леха не отличался большой правдивостью, и рассказ его приняли недоверчиво. Кто-то даже иронически хмыкнул. Леха расшумелся - хмель наконец резко ударил в голову и закипела обида. Теперь подруга поглядывала на него больше с жалостью. Леха заметил это и еще больше взбеленился, но кто-то притащил в компанию магнитофон и начались танцы. Подруга уговорила его пойти домой.
  "Пошли они все..." - покорно собираясь, ворчал Леха, но внезапно скривился, схватился за живот и побрел к туалету.
  - Прихватило Лешку, - шепнула подруге соседка. - Наверное, объелся мяса мамонта!
  Девчонки рассмеялись. Тут "Сектор Газа" запели "Вечером на лавочке", девушки соскочили с места и влились в тесный круг танцующих.