Другие. Часть 2

Часть 2.Зима.

Глава 1
Виктор
Витя рос счастливым и удивительно красивым ребенком. Мир казался ему огромным и прекрасным, хоть знал он об этом мире мало.
Но порой люди именно благодаря незнанию живут счастливее, чем те, кто  знанием обладает.
Знание просит философии, а философия – размышлений. Однако, размышляя, мы натыкаемся на вечный тупик своего бытия – смерть, могила, забытье.
Тяжко жить с такими мыслями, иногда кажется, что смерть много проще и легче. Возможно, именно поэтому, все думающие люди давно уже закопаны под слоем кремния и чернозема.

***
Сегодня был выходной день. Это означало, что сегодня придут Мария и Александр. Витя с нетерпением ожидал их, ведь для него эти приходы являлись кульминацией недели.
Бесконечные беззаботные будние вечера он проводил, играя с папой в кубики или железную дорогу. Собирая паззлы. Часами смотря на картинки мишек, устраивающих спектакль и катающихся на каруселях.
Зато по выходным к ним в дом часто приходили гости. Вите очень нравилось общаться с чужими взрослыми людьми, тем более что, им было о чем поговорить.
Мария всегда приносила с собой красивые книги с картинками, показывала и рассказывала про дивных зверей,  далекие планеты и ранее существовавшие страны. Несколько книг Мария даже подарила Вите, и он часто заглядывал в них, рассматривал понравившиеся фотографии. Особенно Витя любил разглядывать космос и галактики. Он очень жалел, что не умеет читать, но старался запомнить названия из слов Марии, чтобы затем с такой же гордостью рассказывать о Вселенной папе, с какой Мария рассказывала ему.
Больше, чем рассказы Марии, Витя любил только сказки и легенды. Именно в сказках Витя находил практическое значение для себя – он думал, что истинная жизнь в мире – как в волшебном мифе, поэтому ему так необходимо было знать, как варить зелья и сражаться с врагами. Александр, казалось, знал бессчетное множество сказок, потому являлся для ребенка кладезью мудрости.
Когда Витя собирался положить верхний кубик на свой будущий мост над железной дорогой, кто-то громко постучал в дверь. Он радостно кинулся открывать, но его опередила мама. На пороге стояла Мария, вечно улыбающаяся при виде его. Она подняла его на руки и закружила. От неё пахло свежестью зимнего мороза и ветра.
- Сегодня мы идем кататься на санках! – громко и радостно заявила Мария маме, указывая на незнакомый Вите деревянный предмет. – Ты с нами?
- Нет, наверное, нет, - ответила Она. – Много работы.
Витя не ожидал услышать другое от мамы. Обычно Она никуда не ходила с ним. Никогда не играла. Не читала сказок на ночь. Сначала Витя расстраивался  и думал, что мама его не любит, но потом смирился и привык.
И сейчас, даже не дослушав, но интуитивно осознав, что они идут гулять, он бросился искать свою шапку и варежки на резинке.
- А где Саша? Почему он не пришел? – спросила Она у Марии.
Лицо женщины немного напряглось:
- Он сказал, что очень занят. Я не знаю, правда, чем. Конечно, я ни в чем его не подозреваю… Но вдруг? Вдруг есть другая женщина?
- Нет, - уверенно заявила Она, и Мария несколько приободрилась. – Саша точно не тот человек, который бы стал врать.
- Я готов! – сердито перебил их Витя, которому уже становилось жарко в лисьей дубленке.
- Ах, прости, прости! – засмеялась Мария, и, схватив в одну руку санки, в другую Витю, заспешила на улицу.
Она вылетели на крепкий северный мороз, громко смеясь. Мария поставила Витю на ноги и, прислонив палец к губам, достала из кармана леденец и протянула ему, со словами: «Маме не рассказывать!».
На улицах было много народу, весь Город светился разноцветными огоньками, потому что с приближением Нового Года прозрачные стекла в свечных фонарях на улицах заменяли на цветные. Но как только они свернули с Кленовой улицы в узкий переулок, голоса словно бы смолкли и фонари потухли.
Витя не боялся, потому что шел с Марией, и все его мысли были посвящены разгрызанию леденца.
Однако в дальнем конце переулка кто-то двинулся навстречу им. Витя прижался ближе к Марии. Та была абсолютно спокойна, и смело шагала вперед.
Перед ними возникала худая фигура женщины, которая опиралась рукой на кирпичную стену. Она подошла так близко, что Марии пришлось остановиться.
Женщина склонилась к Вите и стала разглядывать его в упор. Её темные волосы были покрыты сединой, как деревья снегом. Более всего на изжелта-бледном лице выделялись пронзительные черные глаза. Когда она взглянула ему в лицо, Вите показалось, что глаза её такие же черные, как необъятное пространство космоса, и ему стало так страшно, как никогда в жизни.
Он вжался в стену, боясь издать звук, но женщина уже отвернулась от него, и посмотрела на Марию.
- Твой выродок?! Твой?!- зло зашипела она, задрожав от ярости. – А где мой сын, Мария, где мой сын?!
Прежде, чем Мария успела ответить, женщина замахнулась, чтобы влепить ей пощечину. Однако Мария ловко перехватила её руку. И тогда черноглазая плюнула ей в лицо и стала истерически хохотать.
Мария молча оттолкнула её плечом и, стирая плевок, направилась дальше, волоча за собой онемевшего от страха Витю.
Они вздохнули облегченно только уже около горки.
- Это ведьма была, да? – испуганно спросил Витя.
- Да, Витенька, ведьма, - произнесла Мария, словно бы оправдываясь. – Но это ничего, мы уже её прогнали, теперь все будет хорошо.
Вскоре Витя забыл о ведьме – катание с горки было намного увлекательней. Первый раз, правда, он струсил, и Марии пришлось столкнуть его.
Витя вцепился в санки, не жив, не мертв, и щурился, стремясь защитить глаза от колкого снега и ветра бившего в лицо. Но чуть только сани остановились, он вскочил, и потащил их обратно на гору.
Все бы ничего, но подниматься наверх с каждым разом становилось все тяжелее и ленивей. Постепенно из румяного Витя сделался красным. В дубленке было жарко, но Мария запретила её расстегивать.
Он поехал вниз вновь, но на этот раз, какой-то лихой мальчишка врезался в него, и Витины санки свернули резко влево, к небольшому накатанному трамплину.
С ужасом Витя вспорхнул с трамплина. Сани полетели в одну сторону, а Витя – в другую.
С хрустом шмякнувшись об лед, он умудрился ещё сильно удариться о ствол дерева – аж искры из глаз полетели.
Растянувшись на льду во весь рост, Витя громко зарыдал. Нельзя, сказать, что ему было очень уж больно, но очень хотелось, чтобы Мария спустилась к нему, пожалела, погладила, отнесла на руках домой. Так и произошло.
Мария быстро сбежала вниз, и с перепуганным лицом стала расспрашивать:
- Где ударился? Больно?
- Б-о-ольно, - зарыдал он пуще прежнего.
- Ну, все, переставай плакать! Ну, пожалуйста! – умоляюще проговорила она.
Витя знал, что рано сдавать позиции, и продолжил плакать, уткнувшись в шерстяное пальто Марии.
- Ну что ты хочешь? Хочешь конфет?
- Хочу, - стараясь выглядеть по-прежнему расстроенным, молвил Витя.
- Ах, ты, сладкоёжик! – засмеялась она, коверкая слово. – Хорошо, тогда заглянем сначала ко мне, за конфетами, а потом я тебя отведу домой.
***
Дома мама критически осмотрела его шишку на голове и щедро намазала её йодом.
- Какое же детство без синяков и шишек, - улыбнулась Мария. – До свадьбы заживет.
Витя подумал о том, что когда вырастет, то обязательно женится на Марии. Его, правда, смущала мысль, что у неё уже есть муж, Александр. Ну, ничего не поделаешь, тогда Витя себе найдет такую же, может даже моложе. Кто знает, может она и с мужем разведется к тому времени…
Ночью Вите не спалось. Черноглазая ведьма скрипела и копошилась в его шкафу, перерывая аккуратно сложенные коробки с игрушками, и пытаясь выйти наружу, чтобы сварить Витю в котле и съесть.
От этих жутких шорохов хотелось заплакать, но Витя мужественно боролся со страхом, обнимая доброго мягкого зайца, подаренного мамой.
Хуже всего было то, что если ведьма выпрыгнет и схватит его, то родители могут не услышать его криков – они же мирно спят в другой комнате, ничего не подозревая.
На следующее утро Витя почти забыл и катание на горке, и ведьму. О вчерашних событиях напоминала только боль в голове и огромный расплывшийся синяк, багровым пятном выползший на правую сторону лба.
- Эй, кто это тебя так приложил? – улыбнулся пришедший к ним Александр. – Неужто ведьма? – спросил он с хитрецой.
- Она самая, - важно и гордо заявил Витя. – Плохая, злая тетя с черными глазами.
- Отчего ты решил, что она плохая?
После некоторых раздумий, Витя недоуменно пожал плечами:
- Не знаю. Просто.
- Видишь, не суди о  человеке, если плохо его знаешь. И потом, Витенька, подумай. Может злая женщина когда-то была доброй феей, но злые чары иссушили её душу. Жизнь намного сложнее, чем кажется. Отнюдь не всегда хорошие люди совершают добрые поступки, а плохие – злые. Хорошие, Витя, часто ошибаются, и поступают плохо.
- Как так? – удивился Витя.
- Да, вот так порой выходит. И многие их ошибки настолько непоправимы, что превращают добро во зло, и мир искажается, - он на секунду задумался. Пожалуй, у меня найдется история для тебя, подтверждающая такую истину:

СКАЗКА ОБ  ОДНОМ ГОРОДЕ
В одном Городе с древних времен жили люди. Все они были созданы равными и похожими. Однако постепенно изменила их жизнь, разбросала по углам. И разделились они на Синих и Желтых.
Синие были чересчур эмоциональны, но изрядно умны и талантливы. Чрезмерная чувствительность сделала их хилыми и слабыми телом, но прекрасными душой. Они обладали особым даром – придумать, создать что угодно из ничего. Благодаря их творчеству мир преображался, и идеи их служили на благо человечеству.
Желтые, напротив, хоть и не владели знаниями, но были всегда добры и приветливы, и золотые были у них руки. Никто не умел, и вряд ли сумеет когда-либо так радоваться каждому дню, и столь же ценить жизнь, как Желтые. Они смеялись так, что стены домов сотрясались, и когда улыбались, всем хотелось улыбаться.
Но со временем благородство Синих и доброта Желтых стали вырождаться, каждое следующее поколение становилось более жестоким и эгоистичным.
Раздоры поселились в Городе – Синие посчитали, что недостаточно им просто управлять, они захотели властвовать. Возомнили себя богами, решили что все им позволено. И хотя находились среди них те, кто мягче был душой, кто пробовал было воспрепятствовать – их быстро смела с лица Земли железная машина жадности. В своем стремлении властвовать, Синие не заметили, как превратили Желтых в рабов.
Те сначала терпели, покорялись – сказывалась многовековая традиция вассалов. Но бесчинству не было предела – и  Желтые стали ненавидеть Синих, и сами возжелали власти.
И тогда началась тяжкая, горькая война, когда сын убивал отца, и мать убивала дочь. Страдали невинные: женщины, дети, старики. И добрые стали злыми – резали, ломали, стреляли. И ни одну ночь никто не смог мирно сомкнуть глаз – всюду был грохот пушек.
Казалось, что убийству и страданиям нет конца – но вот Синие стали сдавать свои позиции, ибо было их меньше в числе, и среди них были те, кто ратовал за права Желтых.
Синие бежали, увозя с собой все золото и все моральные ценности, все знания, всю духовную составляющую народа.
Но злой рок преследовал Синих. Почти все они со своим золотом и знаниями канули в глубокое озеро, что было на востоке Города.
Желтые пришли к власти, но радость покинула этих людей. Они совершенно не умели править – организовали разнообразные советы, на которых решали глупейшие вопросы, пока прочие голодали и мерзли.
Везде Желтые развесили огромные полотнища знамени, гнобили всех, кто был против Желтой революции. И превратился Город в Страну Запретов.
Однако что умели Желтые? Работать, воевать. А как дело дошло до мирных дел, так вся пошло наперекосяк. Не хватало обыденных вещей людям – почти каждый был раздет и разут.
Долго, даже слишком долго держали Желтые у себя жезл правления. Пока совсем не обнищали.
А затем мир этот рухнул.

- И знаешь что? Я не застал те времена, когда тот Город поднимался из пепла. Но говорили, что это было убогое зрелище, - Александр задумался, припоминая. – Хотя и на мою молодость пришлось мало приятного. Можешь себе представить, что все было бы серым – и снег, и дома, и даже прокуренные лица людей?
Витя отрицательно качнул головой.
- А так и было, Витенька, - он вздохнул. – Но было, по крайней мере, лучше, чем сейчас.
Витя помолчал, а потом решил поинтересоваться, какой сейчас цвет главный. Но потом передумал, потому что понял.
Черный.

Черный Человек. Только он был ужаснее старой ведьмы. От него веяло бесконечностью смерти, сырой землей и могильными червями.
Однажды ночью Витя не спал, а прыгал с подоконника на кровать, стараясь не разбудить родителей, спящих в соседней комнате. Но когда он в очередной раз забрался на подоконник и выглянул на улицу, его охватил  ужас.
Обычно по ночам на улице не было никого, а если и были  - то беглые пешеходы, торопящиеся домой.
Но этот был не такой. Он шел так медленно, как ходят только на  торжественной процессии. Одет был во все черное,  на лицо его падала тень, и от него исходил дух смерти.
А потом вдруг Черный Человек остановился, повернул голову в сторону Вити и посмотрел на него…
Витя спрыгнул на кровать и зарылся под одеяло. Воздуха в легких не было. Он поскорее нащупал в своей постели лапу здорового белого игрушечного зайца-защитника и прижался к нему. Но даже заяц, казалось, не мог ему помочь.
Тихо, ползком, старясь не смотреть на окно, за которым ему виделось ужасное лицо Черного Человека, Витя пробрался в комнату родителей и разбудил их.
- Мне страшно, проснитесь, мне страшно, - чуть ли не плача, говорил он. – За мной пришел Черный Человек! Мама, он пришел забрать меня!

***
- Да-а, - протянул очкастый дяденька в белом халате, глядя на расплывающуюся гематому на голове Вити. – Как давно, говорите, ударился?
- Только неделю назад, - вздохнула Она.
- И что, до сих пор, растет пятно? – не дождавшись ответа, дяденька резюмировал: «Нехороши дела».
- У кого, у меня? – заволновался Витя.
- Нет-нет, - возразил очкастый. – У тебя все отлично. Иди, погуляй в коридор.
Обрадованному Вите не нужно было повторять дважды. Он  вылетел из кабинета. Оценив свою новую дислокацию, он отправился на поиски чего-нибудь интересного, как вдруг заметил большой стеклянный цветной куб. Лишь подойдя ближе, он понял, что куб прозрачный, а внутри просто цветные растения в воде и плавают рыбы – совсем такие, как на картинках из книг, принесенных Марией.
Витя залюбовался на такую дивную картину, пока не заметил, что одна рыба не плывет. Он и кричал на неё, стучал по стеклу – она упорно продолжала дрейфовать.
Когда он уже отчаялся, к нему подошла женщина с мягким лицом, и сказала:
- Не стучи, по стеклу, мальчик, разобьешь.
- Рыба. Не плавает, - попытался объяснить Витя.
Женщина посмотрела туда, куда указал ей ребенок, и с легким смехом произнесла:
- Она уже не поплывет. Она умерла.
- Умерла? – переспросил Витя.
- Да, ведь все умирают. И я умру. И ты тоже умрешь.
- Я умру? – голубые глаза расширились от удивления.
Витя оставил аквариум в покое и отправился к маме, чтобы выяснить правду. Мама вышла от дяденьки уж очень грустная, но Витю это мало заботило. Он подбежал к ней и быстро спросил:
- Мама, я что, умру?
Она не ответила, только начала плакать.

***
В тот декабрьский вечер Витя спал спокойно, обнявшись с мамой, которая в последнее время стала очень добра к нему. « Какая же она всё-таки красивая», - думалось ему.  «Даже красивей Марии, пожалуй. Жалко только что такая грустная. Но я вырасту, и обязательно её сделаю счастливой, и она всегда будет улыбаться».
Черный Человек уже давно перестал беспокоить Витеньку, сны стали приятными и светлыми. Вот, например, сегодня ему снился дивный сон про океан. Он никогда его не видел вживую, только на картинке из эн-цик-ло-пе-дии, но Витя словно знал, чувствовал, что «океан» - нечто неимоверно бесконечное, спокойное и прекрасное. Почти как небо.
А снилось Вите, что он – рыба с блестящей серебряной чешуей, которую качает на синих волнах под звездным небом ровное дыхание морского исполина.
Витя не знал, что этот сон будет самым длинным в его жизни.


Глава 2
Хоронили Витеньку на кладбище Всех Влюбленных – так распорядилась Мария. Маленький гробик быстро зарыли, и снег почти сразу замел все следы.
Он рыдал, и его трясло. Она стояла, молча, не шевелясь. Александр, закрыв глаза, читал что-то про себя. Наверное, молитву. К счастью, Мария не замечала этого, стирая свою скупую слезу. Ей хотелось плакать, но она не умела. Забыла, как это делать.
Декабрьский ветер напевал Вите колыбельную, укутывая его новую постель мягкой белой периной.

***
Она приходила к сыну на могилу каждый Девятый день. Он никогда не ходил с ней, потому что боль пустоты и без того была невыносимой. Она принимала это за  безразличие к сыну и к ней.
Каждый раз Она приносила на могилу маленький букетик голубых фиалок, которые во множестве росли в их квартире.
Там, на кладбище, Она ощущала себя как никогда счастливой. Время за коваными воротами с мраморными ангелами останавливалось. Казалось, там ничто неизменно. Расколотые надгробия, оскаленные горгульи, острые пики решеток – всё замерло в вечном сне, запечатленном руками талантливого скульптора. Изредка проскакивала лань или прыгал заяц в этом царстве мирно спящих людей, когда-то любимых и любящих.
Она, как обычно, сидела на крашенной в черный цвет железной скамейке, когда её окликнули.
Александр подошел и сел рядом с ней.
- Что ты здесь делаешь? – мрачно произнесла Она.
- Знаешь, я люблю здесь гулять. В этом месте в голову приходят особенно ценные мысли.
Она мысленно согласилась, но промолчала.
- Не печалься попусту, - после паузы произнес Александр. – Все умирают. Все рождаются для того, чтобы умереть.
- Да что ты понимаешь?! – прошипела Она. – Не у тебя погиб ребенок!
- Отчего же? И у меня сын умер, когда ему четыре годика было, - и, заметив, её удивленное лицо, вздохнул. – Все умирают.
- Прости, я не знала.
Он легко рассмеялся:
- Это ничего. Мы с Марией стараемся не вспоминать о том времени, - Александр отвернул воротник пальто и показал белый шрам на шее, чуть выше ключицы. – Это сделала Мария, когда наш ребенок умер от гриппа, - он помолчал. – Кто знает, но может у неё такой же шрам на сердце.
- Странно, - произнесла Она, помолчав. - Вы - мои друзья уже несколько лет, а я о вас ничего не знаю. Ни как вы познакомились, ни как вы попали сюда.
- Да что уж тут рассказывать. Типичная история Старого времени…

О СЕРОМ ВЕКЕ МАТЕРЬЯЛИСТИЧЕСКИХ МАШИН
Я был круглой сиротой. Все моё наследство составлял перстень с бирюзой, который моя мать почему-то называла кольцом Сатурна. Я жил в приюте, и участь моя меня унижала.
Толстые тетки, именуемые воспитателями, по-моему, ненавидели всех детей мира. Они кричали на нас, лишали еды в наказание и просто так. Деньги, пожертвованные приюту, они забирали себе и ездили каждый год на юга, греть отъеденные, лоснящиеся от дорогих кремов тела на горячем песке.
Ещё свежо воспоминание – как они говорят, что я должен быть счастлив и благодарен, так как все могло сложиться ещё хуже, и я был бы не просто сиротой, но ещё и инвалидом. С тех пор мне всегда доставляло какую-то особую злобную радость упоминание фразы: «Да нет у тебя никаких проблем, вот у меня – настоящие проблемы…».
Другие сироты терпеть не могли меня и друг друга. Жестокость взрослых воспитала в них злобу и жадность. Меня ненавидели особенно за то, что я был талантлив. За это иногда даже били.
Воспитатели, приметив меня в толпе оборванцев, устроили петь в церковном хоре. Порой за это мне перепадало что-нибудь от прихожан – или конфета, или монетка.
Но признаться, я презирал и церковь, и хор, и толстых священнослужителей с замасленными бородами. Они были ничуть не лучше воспитательниц – такие же грубые и жадные. Я презирал церковь, как любой разумный, молодой и желающий свободы человек. А в этом душном, темном, пропитанном ладаном помещении, было царство рабства над душами невежественных и отчаявшихся людей. Однако именно благодаря этому трижды проклятому месту, я познакомился с Марией.
Мне было четырнадцать, и нигилизм вперемешку с лютой агрессией во мне достиг апогея. В одно воскресное утро я должен был в очередной раз лепетать непонятные слова старушкам. Украдкой я выглянул в окно. Был теплый летний день и над находящимся рядом с церковью кладбищем смеялся ласковый ветерок, зовущий прилечь на зеленых тенистых лужайках.
Среди многочисленных одинаковых могил, кое-что привлекло моё внимание. Это была девочка с длинными рыжими волосами, в бедном, но чистеньком сером платье. Но меня впечатлил не сам её вид, а то, что она делала. Легко и беззаботно улыбаясь, она ловко прыгала через низенькие деревянные кресты, как лесная лань. Я стоял завороженный этой кощунственной и в то же время полной необъяснимой красоты картиной – как сама Жизнь смеется над Смертью.
Она тоже была сиротой, внучкой одной из прихожанок. Кто знал, что скоро эта девочка переедет к нам в приют…
Я знал, что зовут её Марией, и даже часто сталкивался с ней в коридорах, но никогда не решался заговорить. Изредка наблюдал, как она в одиночку играет в классики на пыльной дороге. Случай познакомиться со временем представился сам.
Это был какой-то церковный праздник… Как же его называли? Кажется на Б… Босхе, что ли? Когда ещё красили яйца? Впрочем, неважно. Я опять был в церкви – наблюдал за процессией безумных, стремящихся облиться хоть капелькой тухлой воды из местного прудика, и старался не шевелиться и не дышать, чтобы не задохнуться от вони ладана.
Но тут ко мне подошла Мария, и слегка краснея и волнуясь, протараторила:
- Я видела тебя в приюте. Ты следил за мной. Зачем ты ходил за мной по пятам? Что тебе нужно? Ты что, влюбился?
Я покраснел еще больше, чем она. Как кирпич. Повисла неловкая пауза, а потом мы оба начали смеяться в голос, и звонкий смех, отдаваясь от стен храма, приобретал дьявольский окрас, распугивая помутненных рассудком прихожан.
Конечно, нам пришлось просидеть в чулане весь день за «непотребные греховные смешки в царстве Господа нашего», но зато теперь мы общались друг с другом, делились конфетами и детскими горестями. До тех пор, пока горести не стали взрослыми.
Когда мне было семнадцать, а Марии -  четырнадцать, девочки из её группы решили, что слишком много внимания уделяет ей старшеклассник.
Они избили её и отстригли её длинные огненные волосы.
Я встретил рыдающую Марию в коридоре. Моей злости не было предела. Но я совершил глупую ошибку, пойдя с ней к воспитателю, и потребовав возмездия.
- Это твоя вина, голубчик, - сказала тетка, тряся вторым подбородком. – А тебя, дорогая, следовало бы наказать – за то, что ябедничаешь на ровесниц. Скромной надо быть, послушной! Скромность украшает девушек! Хотя тебя, - произнесла тетка, ухватив Марию за неровно отстриженную прядь. – Уже ничто не украсит.
Признаться, я поступил нехорошо. Меня затрясло от злобы, и я ударил эту тетку. Никогда в жизни до того момента и после него я не бил женщин. Но тогда что-то во мне сломалось.
Места в приюте нам больше не было.
Я выволок Марию из здания, и мы шагнули в пустоту взрослой жизни вместе.
Недолгое время пожив на бульварах и вокзалах и изрядно продрогнув, мы нашли наконец себе место. Это было старое панельное здание серого цвета, находящееся в промышленной зоне недалеко от фабрики и бытовой свалки.
Здание не было предназначено под снос – хотя давно просило об этом ржавыми подтеками и трещинами. В этом доме до сих пор жили люди – старики, которые не могли  переехать из-за отсутствия денег. Человечеству было наплевать на стариков так же, как и на нас с Марией.
Человечеству всегда наплевать на тех, кто на него не может пахать.
Мы жили в абсолютно пустой квартире с облупившимися стенами, прошлому жильцу которой, судя по всему, удалось скопить средства, чтобы переехать из одной бетонной клетки в другую, получше качеством.
Эх, дивная пора моей молодости! Как же бедно мы жили! Сейчас мне даже трудно это представить.
Мария не работала – я ей запретил. Потому что во времена Серого Века женщина без образования могла устроиться только на одну работу.
Зато мне приходилось тяжко. Работу было найти крайне трудно, хотя я был согласен на все. Людей было много, и много было тех, кто был готов работать просто за еду. Порой я сидел без заработка неделями, и мы голодали.
А в молодости я так хотел учиться! Мне нравилась химия ещё в школе, и я мечтал о том, как буду ходить в главный Университет страны. Знаешь, перед самим зданием была площадь – и на ней скульптор изобразил покровителя науки – мужчину, выбившегося из бедности посредством знания. Хм, как же его звали? Лум… нет, Лам… А, Ломоруков! Так вот, в детстве я очень уважал его, и думал, что стану как он. Мои детские мечты легко распались в прах, когда я попытался поступить в Университет.
Меня быстро вразумил один преподаватель. Это интеллигентный мужчина в круглых очках вежливо поинтересовался, сколько ходил ли я на специальные курсы? Есть ли у меня научные работы? Сколько денег я готов заплачу, чтобы учиться там?
 Я возразил ему – зачем платить, ведь образование - бесплатно.
« Бесплатный сыр  - только в крысоловке», - холодно произнес он, и так я потерял веру в Ломорукова. Он, наверное, все-таки был богатым, но об этом умалчивают исследователи, чтобы приукрасить его славу.
Я был в том месте ещё один раз, когда мне было уже двадцать девять. Высокое здание «Университета» прогнулось под тяжестью времени и сползло вниз. Памятник «умному бедняку» лежал низвергнутый на земле. Площадь начал окружать хвойный лес. Красное зимнее солнце садилось, и загорались первые звезды – и тогда я понял – здания, деньги, наука – все творчество человека невечно. Вечен только сам человек.

Надо отдать должное Марии – она не сидела без дела. И её стараниями убогая комнатушка обрела почти домашний уют. Со временем в нашей квартирке появились темно-синие с лотосами шторы из полиэстера, маленький столик и даже матрас. Она  где-то даже подобрала старенькую бездомную собаку. Мы назвали его Шарик. Добрый был пес.
Как сейчас живет во мне воспоминание:  я смотрю из окна нашей комнаты. Грязно-серый снег отражает пасмурное небо. Вдалеке металлически поблескивает свалка бытовой техники и автомобилей, и темно-серая труба фабрики извергает дым, из-за которого пасмурно небо. И Мария, с бледным исхудалым лицом гуляет с радостной собакой, скачущей с пластиковой бутылкой в зубах, на фоне разложения мира.
Особенно памятна мне ледяная зима две тысячи сто четырнадцатого. Пожалуй, это было самое трудное для нас время. Работы не было совсем. Я продал перстень матери, но и его мы проели. В старом панельном доме не стоило и мечтать об отоплении, а нам -  и о теплой одежде.
В ноябре умер Шарик. Мы не знали от чего. Наверное, от старости. А если бы и знали – у нас не было денег даже на то, чтобы самим лечиться.
Я закопал его в лесу недалеко от нашего дома. Мария даже не плакала тогда. Хотя я даже не помню, чтобы после этого она когда-нибудь плакала.
Время шло, и Мария таяла на глазах. Она всегда отдавала большую часть еды мне, и теперь, когда мы голодали, Мария очевидно умирала. Она никогда не брала еду, что я ей предлагал. Говорила: «Ты работаешь, тебе нужнее».
Через некоторое время ей стало трудно вставать с постели.
Однажды наступил тот день, которого я боялся больше всего.
Пришла темно-синяя бесконечная снежная ночь. Мы лежали без сна. Огромная луна пялилась в наше окно мутным, болезненно-желтоватым бельмом. Мария продрогла до костей и не шевелилась, и я не мог согреть её, потому что сам был такой же температуры. Тогда вдруг я явственно понял: она умрет сегодня.
Темнота зимней ночи казалась мне бесконечной…
Но пришло утро, и Мария была жива, хоть и очень слаба, и мир пробудился.
Я вышел из дома готовым  на все – на кражу, на убийство – лишь бы достать еды. Но ничего из этого мне не пришлось совершить.
Никого не было ни в доме, ни на улицах, ни в магазине. Произошел Тот Самый Случай.
И мы, дети нищеты, получили возможность создать свой новый лучший мир.

- И вот мы здесь! Что вышло, то вышло, - полувесело, полугрустно взмахнул руками Александр. – Добро пожаловать!
- Трудно поверить, что Мария была когда-то иной, - после молчания заметила Она.
- Все мы были когда-то иными, - задумчиво произнес Александр. – Моложе, что ли… Жить так хотелось…
- Неужто сейчас не хочется?
- А зачем? – он весело улыбнулся. – Кому это надо? Ради чего я жил все эти долгие годы?- помолчав, Александр продолжил. – Я жил ради Марии. Ради нашей вечной любви, раскрашивающей мир в яркие цвета. Я ошибся – любовь, как и все в этом мире проходит, - в его глазах блеснул огонек. – Я вообще в молодости часто ошибался – в себе, в людях. Я ругаю прошлое, капитализм, религии, фабрики. Да, это было ужасно. Но стало ли лучше теперь? Тогда разделяли на классы людей по количеству денег, сейчас - по тому, кто больше нравится обществу. Разве не есть власть большинства самой убогой, чуждой свободному рассудку властью? Общество должно быть неделимо на классы, ему следует быть делимым на куда более мелкие части – на каждого отдельного взятого человека, - он замолчал и крепко задумался.
Она не стала вникать в его мысли, ведь столь часто женщина видит сердцем, а не разумом.
Сердце впервые увидело его другим. Не другом и не мужем Марии, а человеком.


Глава 3,
в которой земля танцует Ча-ча-ча.
Январь дотянулся до своей середины. Легкие перистые облачка обрамили бледно-голубое, зарождающееся небо. Изредка дул ветер – промозглый, но притом особенно свежий, какой бывает лишь весной.
Она сидела на той же железной витой скамейке возле могилы сына, но теперь Она была не такой как прежде. Прищурившись, Она разглядывала проснувшееся от долгой спячки небо, улыбалась, болтала ногами, совсем как ребенок. На душе было легко и покойно.
Мир превратился в ожидание. Ожидание Девятого дня, когда она пойдет на кладбище к сыну, когда положит фиалки на могилку, когда придет Саша, и они будут говорить. О разном, о вечном.
Все остальное время являлось чередой унылых будней со скучной работой, с отчаянным желанием не идти домой, чтобы не наткнуться на беспременно мрачного мужа, не желающего ни с кем разговаривать.
Слегка нахмурившись, Она отогнала мысль о том, что от него стало часто пахнуть дефицитным этанолом. Откуда Он его достает? Хотя, железнодорожники могут многое.
Тут под ребрами кольнула ещё и совесть, утверждая, что приходит Она сюда не из-за сына, а из-за темно-синих глаз Александра.
Отвлечься удалось, когда упомянутый совестью явился.
«Надо отметить, мы отлично ладим. Организовали что-то вроде мини-клуба декадентов. Или самоубийц. Или просто мыслящих людей», - иронично отметила Она для себя.
Александр присел рядом.
- Добрый день, - улыбнулся он, и, поискав что-то в кармане, вытянул оттуда красно-белую пачку сигарет.
- Откуда? – удивилась Она.
- Места надо знать, - Александр хитро засмеялся, чиркая спичками. – Только ни слова Марии. А то отправит на штраф-работы, она такая.
Блаженно затянулись.
- Чувство такое, будто мы какие-то подростки, опасающиеся раскрытия своей тайны родителями, - сказала Она.
Он молча кивнул, а затем сказал:
- Ты слышала об отъезде двух сестер, Дарии и Виктории?
- Да. Но куда они собрались? Зачем?
- Ты слышала, что Виктория, говорят, тронулась умом?
- В таком случае им тем более нельзя ехать никуда. О чем думает Дариа? Везти с собой невменяемую?
- Она не виновата, - вздохнул Александр. -  Я тебе скажу по секрету, они уезжают из-за Марии. Она ввела негласный закон после случая Химика. Сумасшедших выгоняют из Города навсегда.
- Но как, без голосования, без суда, без повода?
- Повод Мария всегда найдет, поверь. Но сначала дает возможность уехать самим.
Она задумалась, а потом сказала:
- А я думала, что Город – приют для всех, что здесь все равны.
- Так оно и есть, но, как всегда, существуют те, кто равнее других. Мария никогда не пускала в Город страдающих психическими заболеваниями, вольнолюбивых бунтарей, тяжелобольных, людей отдаленных от нашей нации и расы. Она говорит, что мы замусорим весь генофонд.
Она вопросительно подняла брови.
- Видишь ли, Мария скорее сторонник евгеники. Между гуманностью и прогрессом она всегда выбирала и выбирает прогресс. Она не берет сюда людей, по ее мнению, бесполезных для города. Она говорит, нам не хватит ресурсов. Психические и генетические заболевания, как известно – признак вырождения, и Мария не желает сохранять для будущего мира лиц с таким генотипом.
Её можно понять, но лично я не могу. Для меня любая человеческая жизнь бесценна. Да и вообще любая жизнь. Раньше Мария немного прислушивалась ко мне, а теперь совсем перестала. Её больше не интересуют такие вещи, как гуманность и толерантность, - Александр отвел взгляд. – Кто знает, может она ведет нас к великой цели, а нам, дуракам, не понять.
- А ты? Ты бы оставил сестер здесь? Но сам посуди, а если бы Виктория начала терроризовать Город, как когда-то…
- Ничего не бывает просто так! – резко оборвал её Александр. – Да, Химик был несмышлен, но мне кажется, скоро выйдут на площадь и другие. Когда приходит время перемен, люди начинают творить страшные вещи. И первыми ветер перемен ощущают люди с искаженным мышлением. Поэтому Мария их так боится.
Он замолчал, а после паузы продолжил:
- Как бы то ни было, все имеют право на жизнь и защиту. Прогресс не важнее человеческой жизни. Иногда я даже думаю, что мы не должны были… не должны были в людей превращаться… Разум нас озлобил, оторвал от природы, превратил в кровоточащую страданиями язву на теле Земли…
А Мария – Марию Бог простит.
-Ты веришь в Бога? – спросила Она, и не выслушав ответ, продолжила:
- Если Бог есть, почему он не спас моего сына?.. Почему не помог тебе и Марии в молодости? Почему не сделал мир хоть капельку лучше?! Где этот Бог?! Вот Марию я вижу – она трудится каждый день на благо обществу, работает, как проклятая там, где только может. Её непростительно судить за небольшие ошибки. А Бог? Бог покинул эти места уже очень давно. Его не интересуют чужие страдания, - Она подвела итог под своей пламенной речью.
Александр долгим внимательным взглядом смотрел на неё, а затем резюмировал:
- Я не верю в Бога, я скорее мистик. Все же не может быть просто так. Все плохое и хорошее нам вернется сторицей. Это же магический закон: если где-то прибыло, значит, в другом месте убыло.

***
Зимой быстро темнело. Уже в шесть вечера, когда они шли назад, загорались редкие звезды. Они шли, беззаботно смеясь – пока у обоих была такая возможность. На Алой площади они остановились.
- Смотри! – показала Она на небо. – Звезда падает! Скорее, загадывай желание!
Они оба посмотрели на несущийся с огромной скоростью метеорит, и, не сговариваясь, загадали одно и то же.

Она зашла в свою квартиру и закрыла дверь, ощущая вновь опускающийся на её хрупкие плечи груз отвратительных будней.
- Где ты была? – раздался  подавленный голос из комнаты. Он сидел на кресле, сжимая в холодных руках пустую бутылку.
 - Ходила к сыну. Я, в отличие от тебя, все ещё о нем помню.
- Прости, - прошептал Он, опустив взгляд в пол. – Я не могу там бывать, слишком больно все это… Нету сил признать правду…
Она смотрела на него непонимающим взглядом. Да, Витя умер, но все же проходит, время лечит раны…
«Саша лечит раны»,  - поддакнула ехидная совесть.
- Хочешь… хочешь я пойду с тобой в следующий раз?.. К нашему сыну… если ты, конечно, хочешь…
Трезвому не понять пьяного, а счастливому  - несчастного. И радость, и горе глухи.
- Я ухожу от тебя, - неожиданно для самой себя сообщила Она, доставая дорожную сумку с антресолей.
- Как уходишь? Почему? – Он сам себе не мог этого объяснить. – Это из-за сына, да?
- Нет. Просто я тебя больше не люблю.
Он закрыл лицо руками.

***
Однако её плану не суждено было сбыться. Вечером,  когда люди после работы мирно пили чай на кухнях, земля сдвинулась.
Сдвинулись и стены. Окна. Посуда и мебель.
Все присоединилось к танцу литосферной плиты.
Все стали выбегать из зданий, бросив раненных в рушащихся зданиях. Кто-то падал, не удержавшись в ритме земли. Кого-то заваливало вещами. Толпа вынесла за собой на улицу и её, швырнув на холодные камни.
Паника продолжалась; и, вероятно, многие бы пострадали, если бы не Мария, бесстрашно перебегающая от здания к зданию, двигаясь словно в быстром танце, не падая и не оступаясь. Она обходила всех с целью успокоить людей и помочь пострадавшим добраться до открытой местности.
Вскоре после прекращения толчков, все, организованными группами, по трое, обходили дома, разбирали завалы, чтобы помочь тем, кто остался жив. А на луговине вокруг озера закипела работа по созданию полевых операционных.
«Этот ад никогда не закончится», - думала Она.
Стены домов рухнули, раздавив жильцов.
Одних приносили целыми, других – по частям.
Слышались крики, стоны. Пахло кровью. Плакали дети.
Изредка на луговине появлялась Мария, в залитой кровью рубашке, быстро говорила последние новости, коротко подбадривала людей, потерявших своих родных, и уносилась прочь.
Пока в человеческих мастерских работали, сшивая и отрезая, Она на секунду присела на землю у дерева, передохнуть, и прислонилась головой к узловатой коре. Лишь две вещи её интересовали: где муж и где Александр.
Она боялась прихода Марии – с ней прибывали и свежие списки умерших и пострадавших.
На секунду прикрыв глаза, Она забылась тревожным сном и пробудилась уже около полуночи. Чуть приподнявшись, Она огляделась и еле-еле сдержала крик. Пока спала, её сочли мертвой и оттащили к другим трупам, и теперь Она высилась посреди этой кучи человеческого мяса.
Быстро поднявшись, Она оскальзываясь, поспешила убраться подальше оттуда, чтобы вдохнуть свежего воздуха и прийти в себя, но в впопыхах столкнулась с Марией.
- О, хорошо, что я тебя нашла! – быстро заговорила Мария. – Есть новости…
- С мужем все нормально? – спросила Она.
- Да, все хорошо, но сейчас не об этом…
Она уже не слушала – за спиной Марии показался Александр, бледный, но целый и невредимый, коротко взглянул на раненных и долго – на неё.
- Мария! – позвал Александр.
- Да-да, сейчас! – она суетливо отвернулась и, достав из кармана листок, перечислила тех, кто перешел в царство спящих.
- Нам нужны люди, чтобы перетащить всех в ратушу. Землетрясение прекратилось, вроде бы. Предстоит много работы…
- Я не хочу больше! – вдруг выкрикнула молодая девушка в изодранном черном платье. – Я не могу больше! Я устала! Дай женщинам передохнуть! Война и смерть – не наша участь! Мы должны растить детей – а ты заставляешь нас страдать.
У Марии было такое лицо, как будто она сейчас её ударит. Но сдержав свой порыв, она лишь произнесла:
- Если ты боишься стен ратуши, не стоит демонстрировать свою трусость, говоря о том, что страдания – лишь мужской удел. Если тебя так беспокоит потолок и пол твоего дома, это всегда можно исправить, - и развернувшись, направилась в сторону города. За ней потянулись вереницы нагруженных людьми людей.
В ратуше было спокойней и чище. Столов и стульев не было, как и крыши; зато теперь все место занимали люди. Мертвых оставили у озера, раненных положили по правую сторону, невредимые расположились слева. Мария подвела окончательный пересчет, и теперь на доске объявлений висел лист, аккуратно исписанный печатными буквами:
«Список погибших: …. Итого: 49 человек.»
«Список раненных: … Итого: 397 человек.»

***
Через несколько дней жизнь в Городе пошла своим чередом. Восстанавливали дома, чинили мостовую, хоронили мертвых. Железнодорожники беспрестанно метались туда-сюда, привозя металлы, дерево и уголь.
В маленькой мастерской уже лежала памятная табличка с перечисленными на ней именами погибших. Вскоре её должны были поместить на стене ратуши.
А пока на этой самой стене красовался плакат, на котором крупными алыми буквами было написано:
«Долой эгоистов и трусов! Малодушным не место в Городе людей с храбрыми и честными сердцами!»
А ниже, написанное знакомым всем почерком, красовалось предложение о выселении гражданки N из города, за трусость, проявленную во время катастрофы от 23.01.2128.
И ниже подписавшиеся, 560 человек.

 
Глава 4
Саша, конечно, уже ждал ее там, все на той же скамейке.
Прошло несколько недель с той катастрофы и все переменилось. Александр был хмур и молчалив. Казалось даже, что он постарел лет на десять.
Она жила теперь как бродяга, в подвале одного из домов. Боялась, что выгонят из Города за «измену». Она больше не общалась с мужем. Все ограничивалось лишь вежливым словом «привет».
Саша теперь все время молчал. Казалось, чем больше он молчит, тем больше за него говорит Мария. Обо всем говорит.
Выдвигает все новые идеи и законы. Все новые наказания.
Наказание за трусость было первым. Потом за копирование информации без разрешения. За шум после одиннадцати вечера. Драку.
Начались доносы друг на друга.
Свободный Город ограничивался.
Мария говорила:
- Чем больше законов, тем больше мы защищены от несправедливости.
Ей не хотелось понимать, что ничто не защитит людей от несправедливости.
Нам больно. Мы стареем. Умираем. Теряем близких. Голодаем. Устаем.
Несправедливо.
Ах, если бы идеи Марии правда помогли людям!..
Александр больше не появлялся с ней рядом на постаменте. И редко его видели в Городе.
Он сидел.
На протяжении многих дней он сидел на ржавеющей скамейке кладбища, уставившись на могилу Вити и молчал. В чем-то Александр завидовал мальчику. Темнота, тишина, легкость, покой,  свобода – все эти недостижимые для человека вещи лежали перед ним, под рыхлым слоем снега и почвы.
Когда приходила Она, Александр говорил. Уходила – и он молчал. Смысл жизни сосредоточился на этой женщине, пришедшей из ниоткуда.
Все мы приходим из ниоткуда и направляемся в никуда.
С ней Саше было приятно говорить и приятно молчать. Какая-то надежда оживала в его душе, сокровенная мысль назревала.
И вот, в этот февральский вечер, он решился.
- Давай уедем, - сказал Александр, когда Она села рядом с ним.
- Что-о?! – резко переспросила Она.
- Я и ты. Уедем. Отсюда. Навсегда.
- Зачем?
- Сама посуди. Город рушится. Мария творит глупости. Тебя вот-вот выгонят из-за мужа. Что еще тебя держит?
- Вы, мужчины, все одинаковые, - вздохнула Она после некоторого молчания. – Срываетесь, убегаете, бросаете все… Нельзя так.
- Да почему нет?! Здесь осталось мало места для тебя. Для меня. Для нас.
Она подняла глаза и прочла в его лице то, что боялась прочесть.
- Неужели ты меня не любишь? – продолжил Александр. – А ведь прежде я был истинным чтецом женских мыслей. Видимо, теряю навык.
- А… А как же Мария? Это нечестно по отношению к ней! Она – твоя жена. Она – моя подруга, - попыталась возразить Она, краснея от стыда.
Кто бы мог подумать, что ее «недружеская» любовь к Саше видна окружающим?
- Твои слова лишь подтверждают твое согласие, - хитро заметил он.
- Нет! – заявила Она, вскочив. Ее злила мысль о собственном неумении скрывать эмоции. – Я никуда не поеду с тобой, - и направилась прочь.
- Стой! – крикнул Саша.
Она обернулась и  увидела в его глазах отчаяние. Дикий взгляд Александра блуждал по ее лицу.
- Не уходи! – прошептал он. – Ты - моя последняя надежда. Я совершил так много ошибок… Меня не то что люди, меня сам Бог не простит. Я хочу исправиться, - Александр помолчал немного, а затем продолжил: - Если ты простишь меня за всех, если не ужаснешься, значит, и Господь простит.
Он набрал побольше воздуха в в грудь и заговорил:
- Я взорвал больницу три года тому назад. Я поджег склад. Все эти диверсии – все это я.
- Не может быть…, - прошептала Она. – Ты же стоял на постаменте, когда Химик бросил в вас капсулу.
- Разумеется, я делал все не своими руками. Что еще хуже. Да, я заставил бедного сумасшедшего мальчика делать это. Я думал, ему внемлют, я думал, все продолжат его дело. Мое дело.
- Но зачем?!
- Прежний мир был, конечно, ужасен, но то, что делает Мария… Наш Город – отфильтрованное, рафинированное общество. Все вроде как благочестивые и  идеальные. На самом деле мы живем убого. Нам запрещено почти все под угрозой смерти. Да смерти, не изгнания. В нашем случае, эти понятия равносильны. Несправедливость повсюду. Особенно по отношению к тем, кто имеет собственное мнение.  Особенно к тем, кто не нравится ей.
Мария здесь – диктатор.  Остальные – не знаю, слабы ли, бесхарактерны, но всегда ее слушают. Я – один… Она создала свой мир, такой какой хотела. И в ее мире мне совсем не осталось места.
- И ты не пожалел мальчика? Сломал его жизнь и жизнь его родителей, и  все из-за чего? Чтобы изменить общественный строй в Городе?
- Да, но так уже не раз происходило в истории. Приходится жертвовать людьми, во имя цели. Лес рубят – щепки летят.
- Почему ты ругаешь Марию? Ты мыслишь, так же, как и она. Вы просто не поделили власть. Или не разобрались, кто главный в вашей семье.
- Ты мне говоришь это? Женщина, которая недавно бросила человека, с которым жила долгие годы, из-за чужого, малознакомого мужа?
Когда Она повернулась, чтобы уйти прочь, Александр схватил ее за руки.
- Нет, не уходи, я люблю тебя! – прошептал он.
- Отстань! – крикнула Она, чуть не плача от собственного бессилия.
В итоге короткого сопротивления, Александру удалось обнять ее и поцеловать.
Когда он выпустил ее, Она долго смотрела на него внимательным взглядом.
- Прости мне мои грехи, - прошептал Саша.
- Я не могу, - сказала Она и побежала прочь с кладбища.
Он остался один в темноте.

***
Пока Она бежала по улицам Города, сердце ее наполнялось спокойствием и уверенностью. Она знала, куда торопится.
Да, ей нравился Александр, но он сумасшедший. Она не понимала, что влекло ее к нему,  и, вероятно, никогда не поймет. Но теперь это  уже не важно. Теперь Она свободна.
Любовь – это не только влечение.
Любовь – это не только дружба.
Любовь – это соединение идеально подходящих друг к другу частей.
Дело ведь не в отчаянной страсти. Это, конечно, тоже неплохо. Но дело в том, насколько ты доверяешь человеку. Многое ли ты можешь ему простить. Простить искренне, легко и от души.
Наверное, это и есть истинная и вечная любовь. Переживающая не только смерть, но еще и жизнь, с ее рутиной, тяготами и прочими неприятностями.

Когда Она, радостная и румяная от мороза, вбежала в их квартиру, Он сидел у окна. Удивленно поднял на нее глаза.
- Отдай, - сказал Она, забирая у него из рук бутылку. Он не сопротивлялся.
Она бросила стекло в стену и прошептала: «На счастье!». Затем села перед ним на колени, и, глядя в его наполняющиеся слезами глаза и сказала:
- Прости меня, родной. Я люблю тебя.
Он крепко обнял ее.
- Я так долго ждал тебя…
-Ничего. Ничего. Теперь мы всегда будем вместе.


Глава 5
Черный Человек.
...Месяц умер,
     Синеет в окошко рассвет.
     Ах ты, ночь!
     Что ты, ночь, наковеркала?
     Я в цилиндре стою.
     Никого со мной нет.
     Я один...
     И разбитое зеркало...
С. А. Есенин

Черный Человек плелся в сумерках своей жизни. Сначала немного заплутал, но всё же выбрался сначала на протоптанную тропу, а там и вышел в Город. 
Голову сдавливало в висках. Перед глазами неслись яркие пятна – воспоминания.
Темный подвал. Он учит Химика смешивать препарат…
Снова Химик… Улица… Убитый часовой… И эти мерзкие слова… Нет, он не мог их говорить, кто-то другой раз за разом говорил несчастному мальчику: «Ты меня очень, очень расстроил»…
А вот совсем омерзительное воспоминание – как он ночью ищет Химика в лесу, как находит, и…
- Так было гуманней! - воскликнул про себя Черный Человек. – Лучше бы было, если бы его убил не я, а разорвали звери?
- Да, конечно, - продолжил он сам. – Да, точно, гуманней.
Неожиданно ехидный голос заговорил внутри его опустошенного черепа:
- Очень. Очень гуманно. Особенно когда ты, пользуясь его наивностью, его доверием, увел к реке. Когда топил. Когда закапывал.
- Заткнись! – мысленно остановил сам себя Черный Человек. Однако голос продолжил:
- А мальчишка доверял тебе… Наверное, тоже уверовал в твою непоколебимую честь, которой ты кичишься перед каждой юбкой… - Черному Человеку тут же вспомнились милое сердцу лицо и светло-карие глаза, казалось, вырезанные из короткого счастливого прошлого.
–  И все ради чего, скажи? – продолжил голос. -  Не знаешь? Я отвечу: для потехи безудержного тщеславия и укрепления чувства собственного достоинства.
- Не говори так,- бешено заорал Черный Человек в своей голове. – У меня была высшая, прекрасная цель!
- Какая цель? Обдумай, потом скажи.
Черный Человек заметался: цель была какой-то нечеткой, размытой, уплывала за пределы сознания. Зато перед глазами упорно маячила иная мысль: не является ли этот голос предвестником шизофрении, как у его экс-подопечного?
- Я только хотел сделать мир лучше, - и сам же ответил: - Многие хотели. Неужто у кого-нибудь получилось? Разве я не знал, что не разбив яиц, не сделаешь омлет? Но испачкавшись в крови невиновных, я перестал защищать правое дело.
«Да, бесспорно, я виноват. Но не я один. Как можно жить в мире, где нет ни свободы, ни равенства?!» - эти мысли занимали его разум, пока Черный Человек медленным шагом проходил Алую площадь.
- Мария… Конечно, Мария… Она никогда меня не любила, ей не было дела до меня… Она строила дивный новый мир для себя, как когда-то давно в прошлом глупые подростки воспроизводили собственную модель жизни на компьютере. Мария… забыла… что мы не играем в людей.
- Да, да, пожалуй, соглашусь – она виновна, - поддакнул голос.
- Да! Это из-за неё пострадали люди, пострадал Химик, я пострадал… Мне уже не отмыться от этих воспоминаний! – Черный Человек не сразу заметил, что говорит вслух.
Подняв глаза, он увидел, что стоит как раз перед её домом.
«Да, вот оно! Я отомщу за всех! Я отомщу за себя!»
Легко взлетев по ступенькам на последний этаж, Черный Человек отпер дверь кстати оказавшимся у него в кармане ключом.
Войдя внутрь, он сразу её увидел: Мария стояла в длинной белой ночной рубашке у окна, наблюдая за тем, как в свете фонаря на землю опускаются хлопья снега, похожие на бабочек.
Завидев Черного Человека, она быстро подошла к нему, коснулась теплыми руками щек, покрытых щетиной и инеем:
- Что ты так долго? Я очень волновалась за тебя, любимый…
Черный Человек почувствовал, что его решимость, да и он сам тает от неподдельного тепла её слов и тепла её кожи.
- Нет! – пересилив себя, он оттолкнул её в угол. – Ты виновата! Ты все портишь! Люди страдают из-за тебя! – выкрикнул в запале он. - Я… страдаю… - уже прошептал.
Взяв со стола хлебный нож, Черный Человек двинулся к женщине. Она стояла, не двигаясь, смело смотрела ему в глаза. В Марии чувствовалась решимость, не то, что в нем.
И вдруг произошло неожиданное: она заплакала. Черный Человек растерялся. Мария, не обращая внимания на нож, двинулась к нему, обняла и прошептала:
- Прости, пожалуйста. Прошу. Я не хотела делать тебе больно… Если хочешь, мы можем уехать, и никогда-никогда не возвращаться. Я люблю тебя, прости, Саш, прости…
Он взглянул на неё:
- Я убил Химика. Я организовал покушение на тебя. Я делал все, чтобы разрушить твои труды! – воскликнул Александр, пытаясь вызвать  у неё ненависть к себе.
- Я знаю, - прошептала Мария. – Я все это знаю, - она грустно рассмеялась. – А я делала все, чтобы защитить тебя от твоих поступков.
Он был удивлен: Мария все знала, но не сдала его… Может, она все-таки…
- Тряпка! – воскликнул голос в голове. – Повелся на ложь и слезы истинной актрисы.
Александр вновь оттолкнул её:
- Поздно, слишком поздно, - говорил он, прикидывая взглядом куда будет бить. – Я не люблю тебя, я люблю другую…
- А я тебя люблю, - сказала Мария, легко улыбнувшись.
Александр ещё секунду смотрел на неё, а потом его взгляд упал на зеркало за её спиной. Там он не увидел себя – лишь черного, безумного человека с искаженным лицом…
Он отшвырнул нож, прошептал ей: «Прости», и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Зеркало упало на пол, рассыпавшись на крупные осколки, в которых ещё плавала личина Черного Человека.

Александр не знал, куда идет – ноги сами несли его. Крепкий мороз отбеливал ему брови.
«Выходит, Мария совсем не злая и не жестокая, это я, это все я… Я виноват. Я один…»
«Ещё можно вернуться, ещё можно. Никто не узнает – Мария не проронит ни слова. Еще можно уехать, она права – ещё можно начать все сначала…»
« Нет, нельзя. Я не хочу, чтобы женщина, искренне любящая меня страдала от полубезумных выходок монстра. От моих выходок…»
Александр не заметил, как пришел на озеро. Несмотря на конец февраля, оно было покрыто толстым слоем льда. Вокруг чернел сосновый бор, и луна, как и в прежние времена, сияла болезненно-желтым цветом.
Он дошел до середины водоема, и, обнаружив полынью, остановился передохнуть.
«Вот и все, Саша. Остается только один вопрос: ты умрешь от отсутствия воздуха или от обморожения? Смысла жить больше не было. Я исчерпал себя и свои жизненные ресурсы. Моя жизнь пуста. В ней не осталось даже слабого, такого же болезненного как свет луны, лучика любви».
Непонятно зачем набрав в легкие побольше воздуха, Александр прыгнул в полынью.
Вода сначала обжигала кожу, но потом он привык. Стал понемногу, по пузырю, обменивать кислород на ледяной напиток вечной жизни, быстро опускаясь вниз.
Свет луны слабо проникал сквозь толщу воды, но Александр все равно смотрел наверх, силясь увидеть некий знак перед смертью.
Но вот спиной он ощутил мягкое песочное дно; давление прижало его, и подводное течение медленно поволокло его куда-то.
Перед глазами Александра проносились приятные воспоминания из далекого прошлого, которые он уже не мог видеть.