Браво!

У начала Андреевского спуска, словно не позволяя себе окунуться в разноголосый, разноязычный, сувенирный, любопытствующе-туристический поток, праздно стекающий вниз, стоял скрипач. Ему было лет за шестьдесят, в чем и признавались седина волос и лицо с резковатыми впадинами морщин. А вот фигура скрипача оставалась по-юношески сухопарой и подтянутой.
Многолетняя привычка при солирующей партии подниматься со стула, легко и пружинисто, держала цепко. И эта цепкость, после того, как его поспешно и весело проводили на пенсию, освобождая в симфоническом оркестре место для молодых талантов, не давала покоя, потом подтачивала тоской и даже раздражала, когда при звучании оркестровых произведений некая сила пыталась поднять его с места.
Он уступил этой привычке, убедившись, что пенсионные щедроты источались, едва перешагнув за середину месяца, а тоска по слушателям оставалась его спутницей. И тогда, также, как Андреевский спуск возвращает в прошлое тех, кого не захлестывает туристически-сувенирная суета, он вернул в концертное прошлое и себя, встав у начала Андреевского.
Магнитофон с дисками любимых оркестровых произведений, стул и у ног, чуть в стороне, раскрытый футляр скрипки, с тихой благодарностью принимающий мелкие гривенные купюры.
Но если чуть прикрыть глаза и отодвинуть подальше разноголосицу, то останется только звучащая симфоническая музыка и он сам, поднимающийся со стула, вскидывающий смычок и подхватывающий свою партию, не позволяющий себе расслабиться, сфальшивить.
Я стояла через дорогу, напротив музыканта, так же, как еще десятка полтора замедливших шаг, а потом и остановившихся… Ветер перебирал седые волосы скрипача, пытался подтолкнуть непослушанием смычок, что ему не удавалось, оттого что смычок надежно и бережно удерживали уверенные пальцы. Тогда ветер скользнул вниз и с капризностью ребенка выгреб из открытого футляра скрипки ворох мелких бумажных купюр, подбросил, рассыпая вокруг. У слушателей вырвался ахающий вздох, потом повисла выжидающая пауза…
Нет, скрипач не прервал рвущейся куда-то вверх мелодии, он ни за что не оставил бы ее беспомощно зависшей, не долетевшей…
И тогда его слушатели, стараясь (что странно) не шуметь в этом уличном гаме вокруг, бросились собирать купюры, складывая в футляр и заботливо придавливая квадратиками компакт-дисков.
Отзвучала финальная музыкальная фраза, смычок, в последний раз обжегшись о струны, нырнул вниз в опущенной руке.
Седой скрипач вдохнул в себя выкрик «браво» от своих, случайно проходивших и замерших рядом с чистотой мелодии, слушателей, и детски трогательная улыбка скользила по его губам вслед затихающим аплодисментам.