След на земле Кн. 1, Ч. 1, Гл. 1 Встреча с цыганам

( автобиографический роман СКУРЛАТОВА Георгия Семёновича)
ЧАСТЬ 1. "В Колхозном раю" 1929-1935 г.г.
Глава 1. Встреча с цыганами (вместо пролога)

       В мае 1926 года Егорке исполнилось семь лет.   С этого момента он ощущал себя взрослым, полноценным членом семьи, а не дармоедом, как его младшие сестренки.  Теперь он настоящий  помощник, на которого можно положиться и которому можно доверить любую посильную работу, а главное с чьим голосом могут считаться в семье. Он ощущал в себе прилив гордости, значимости и, если честно, важности.  Позавчера он с отцом на лугу ворошил сено, вчера полол подсолнухи, а завтра поедет с родителями на дальнее поле обрабатывать просо. Он готов был ехать и сегодня, но сегодня большой праздник – Троица. А на Троицу, говорят, и птица гнезда не вьёт. Работать в Троицу большой грех.
       День выдался тёплым и тихим. С утра вся семья Никишиных ходила в церковь, а после, пока родители суетились в доме, Егорка играл с друзьями в лапту.  К обеду родители собрались идти в гости к Букановым отметить праздник, оставляя Егорку за старшего. И хотя мать задала немало наказов по хозяйству,  он по-прежнему осознавал себя «важной персоной»,  готовой управиться с любым поручением.  Конечно, накормить сестренок молочной кашей, что оставлена на шестке в обливном горшочке, да задать корм свиньям из кадушки, что рядом с сараем особого труда не составляло, одна-ко полить перед закатом капусту, огурцы, помидоры и лук, таская воду в вёдрах от самого колодца было занятием тяжелым и нудным. Поднимать из сруба тяжеленную, наполненную доверху водой бадью, разливать по вёдрам и тащить на себе метров сорок до грядок и сделать таких ходок с полсотни, для взрослого-то человека работа не лёгкая, а уж для пацана и вовсе каторга - того и гляди пупок развяжется. Но Егорка совсем не расстроился, а где-то даже радовался. Он представлял, как им расскажет, сколько вёдер воды, уж не меньше ста, он отнес на огород  и что родители его похвалят и за проделанную работу и за то, что он уже умеет считать аж до ста.
       От столь радужных мыслей его оторвал окрик закадычных друзей. Шурка, по прозвищу Змей и Толик, по кличке Сладенький пришли звать его на рыбалку в Водопойную балку. Егорке тоже захотелось порыбачить, но сознание того, что его оставили старшим на хозяйстве, вернуло его к действительности. У него мелькнула было мысль попросить ребят помочь с поливом, однако поливать нужно было после обеда, перед закатом, а в это время на рыбалке будет самый клёв и вряд ли кто променяет его на работу в огороде. Кроме того Егорка понимал, что хотя  родители и обещали вернуться к вечерней дойке, но могут припоздниться в гостях, а это значит, что и  дойки коровы ему не избежать. Даже если они придут вовремя, то всё равно будут пьяненькие после праздника. А какая спьяну работа–то? Стало быть, самому придётся и корову доить и телёнка поить. Только для дойки нужно будет мамкин сарафан на себя одеть, да платок на голову набросить, чтобы Зорька думала, что её мамка доит, иначе может и не подпустить к соскам.
       Когда ребята скрылись из виду Егорка пошел проведать девчонок. Кормить их было еще рановато. Егорка посмотрел на Салаеву избу. Полдник наступит тогда, когда солнце нависнет над трубой Салаевой избы. Пока не нависло, стало быть, есть время поиграть в клек или в чижик.  Для игры он решил позвать сосед-ского Петьку. Он хоть и мал, но в клек уже играл.
       На улице за плетнем какая-то суматоха и оживленные голоса привлекли внимание Егорки, когда он пошел звать Петьку. И хотя сегодня был праздник, хороший солнечный денек Егорка понял, что причина этой суматохи в другом. Внизу, в самом начале улицы появились кибитки цыганского табора, сопровождаемые деревен-ской детворой и лаем местных собак.
       Цыган в деревне не любили. Не просто не любили, а больше побаивались. Рассказы о них сопровождались жуткими историями про темные силы и колдовство. Особенно в эти истории верилось после прошлогоднего появления цыган,  когда  они навели порчу на Феньку Салаеву.  После гадания одной цыганки и отъезда табора Фенька упала и долго билась головой о землю с рычащими и воющими стонами и с белой пеной изо рта. Чтобы избавить от порчи на девку даже хомут одевали и бабки знахарки заговаривали и отпаивали Феньку снадобьями. И всё напрасно. «Испортили девку»- причита-ли бабки, - «и ведь заворожили-то, за малое – мало ветчины гадалке дала.»
      Егорка помнил эти разговоры соседок с матерью, вспомнил,  как мать обещала отцу никогда не впускать во двор  цыган, и сразу решил для себя, что немедленно закроет наглухо калитку. Он метнулся в сарай за проволокой и клещами и принялся за работу, прикручивая скобу калитки к столбу плетеного ограждения.  Он успел вовремя. В десятке шагов появилась кибитка с брезентовым верхом и Егорка, присев на корточки, приник к щели забора, наблюдая за приближением непрошенных гостей.
      Гнедой гривастый конь в позолоченной сбруе легко тянул кибитку,  которой управлял широкоплечий бородатый цыган с золотистой серьгой в ухе, в сиреневой плюшевой поддевке и таких же шароварах. На ногах начищенные до блеска хромовые сапоги. В руках он держал ременные вожжи и плетёный из сыромятной кожи кнут.
       «Должно быть цыганский предводитель», - подумал Егорка – «и конь у него справный, и сбруя дорогая, и кибитка покрыта новым брезентом, и сам сидит важный, словно барин.»
       За первой кибиткой двигалась другая, менее чистая, с выцветшем на солнце и местами заштопанным брезентом. И конь в неё был впряжен какой-то понурый,  и цыган на облучке был каким-то зачуханым в потертых серых штанах и запыленных  еловых сапогах.  Увидев высунувшиеся из кибитки чернявые головы ребятишек, а их было восемь, Егорка подумал, что от того кибитка бедная, что детей в семье много.  Попробуй-ка, прокорми такую ораву гаданием.
       За второй кибиткой двигались ещё и ещё, похожие одна на другую. Потом Егорка увидел цыганок в пёстрых сарафанах с большими накладными карманами. В деревне сказывали, что в таких глубоких карманах они уносят кур и даже гусей, полученных за гадание. А то и ворованных ребятишек.  Хотя зачем им воровать ребятишек, если в каждой кибитке своих полным полно? Этого Егорка понять не мог.
       «А может они, ворованных-то  продают? – мелькнула мысль, - «всё может быть. С них станется. Они много чего воруют, да продают. Нужно глядеть в оба.»  Вдруг совсем рядом мелькнула цветастая юбка. К калитке подходила загорелая чернявая цыганка. Егорка затаил дыхание. Ему стало зябко и неуютно. Ноги, хотя он сидел на корточках, налились тяжестью. В голове у него замелькали мысли, толкаясь и разбегаясь, которые он никак не мог ухватить. «В калитку она не войдёт! А вдруг войдёт? Нет, я хорошо закрепил створку. А вдруг она полезет через забор? Да, вряд ли, средь бела дня осмелится. А вдруг осмелится?»
       Цыганка, взявшись рукой за калитку, попыталась открыть её. Не получилось. Она ещё раз дёрнула посильней. Дверца не поддавалась.  Она громко пронзительно крикнула: «Эй, хозявы, выдь во двор, судьбу узнавай. Харашо погадаю, всю правду скажу».
       Егорка старался не дышать. Цыганка была в двух шагах от него и вполне могла его увидеть. Но та, поняв, что её не хотят видеть, чертыхнулась и стала ругаться,  перемешивая русские слова с непонятными, из чего Егорка , что она посылает сто чертей и ещё какую-то гадость хозяевам в живот. Затем сплюнула и зашуршала юбками прочь от закрытой калитки дальше по улице.
       Егорка испугался сильнее даже чем в первый раз, когда увидел её. Вот они проклятия, вот он заговор.  Он стал прислушиваться к своему животу. Вдруг черти объявятся. Но живот плохих признаков не подавал. Ничего в нём не появилось, не дёрнулось. Мысли опять запрыгали. А вдруг у отца в животе черти объявились. Хозяин-то подворья батя. Он с ужасом представил, что черти раздирают живот отца, а тот с криком катается по земле и просит о помощи. Он сразу пожалел, что закрепил створку калитки. Пусть бы эта гадюка зашла и забрала курицу или даже окорок из кладовки, только бы не навредила отцу или матери.
       Цыганка тем временем приблизилась к подворью Устина. Но тот, видно сосем не боялся цыганских проклятий. Он вышел ей навстречу с колом в руках и Егорка позавидовал храбрости соседа. Цыганка что-то кричала на тарабарском языке, размахивая руками. Что отвечал ей Устин Егорка слышать не мог, но догадывался, что не на чай приглашал, раз решился замахнуться на неё своим орудием. Но лишь замахнулся, как цыганка с визгом шарахнулась в сторону и кинулась бежать, подхватывая свои широкие юбки и по-прежнему поминая чертей и холеру. О чертях Егорка слышал немало и даже видел их однажды на картинке с длинными хвостами, рогами и лохматыми загребущими руками, а вот холеру ему ни слышать, ни видеть не приходилось. Какая она из себя эта Холера?  Поди, пострашнее чертей будет.
       Наконец, когда улица опустела и страсти улеглись, Егорка посмотрел на Салаеву избу. Солнце уже нависло над трубой, а, значит, пора приниматься за дела. Вот только чтобы освободить калитку от запора ему самому пришлось повозиться. Хорошая была работа.
       Накормив сестренок и перекусив,  Егорка оставил их играть в углу комнаты с нехитрыми игрушками и самодельными куклами.  Скоро он управился и с кормёжкой свиней. Те быстро смели из корыта два ведра бурды и успокоились, вернувшись в свою лужу. Теперь предстояла самая сложная работа – полить огород. Он уже раньше с огромным трудом доставал эту тяжеленную бадью с водой из колодца, наматывая веревку на руку и перегибаясь через край колодца.  «Ничего, справлюсь».- подумал он, - « времени много, буду отдыхать». Он приступил к работе с надеждой, что до заката её закончит. С упорством превозмогая боль в руках он раз за разом вытаскивал неподъемную бадью из колодца и разливал воду по ведрам, потом подхватывая их коромыслом, тащил к дальним грядкам и выливал в борозды. После четвертого подъема  бадья сорвалась и Егорка едва не нырнул  в колодец следом за ней, но упершись животом и ногами в край, удержался и хотя было больно, радовался, что не отпустил веревку и не утопил эту чёртову бадью.
      Постепенно он приспособился и сосредоточился на подсчёте перенесенных в огород вёдер. Желание перенести именно сто ведер не пропало, подзадоривало его. Уж больно хотелось похвалиться и заслужить благодарность родителей. Периодически он делал перерывы для отдыха и ложился на траву или шел в избу проведать сестрёнок. Солнце клонилось к закату когда Егорка насчитал девяносто вёдер. Не политой осталась ближайшая грядка с луком и на неё уйдёт как раз десять вёдер. Девяносто плюс десять ровняется ста. Он снова гордился своим умением считать, чего его многие друзья не умели. «Обязательно расскажу им, когда придут с рыбалки. Вот удивятся».
      Он решил передохнуть и проведать девчонок. Те продолжали играться в куклы, изображая какие-то сценки,  ведомые только им. «Вот же дурёхи, и не надоедает же им эта пустая возня. Пользы от них никакой», - по старшенски, снисходительно подумал о них Егорка. Он выпил в сенях воды и с твердым намерением закончить работу вышел из избы на крыльцо. И замер от испуга.  В нескольких шагах перед ним стояла старая морщинистая цыганка в зелёном выцветшем платке, с седыми усами и огромной лиловой бородавкой на верхней губе. На ней был широченный сарафан с большими цветастыми карманами.
      «Вот мой конец пришёл», - подумал Егорка, уставившись на эти карманы. Он хотел кинуться бежать, но ноги не слушались. Онемели от страха. По спине прополз холодок. «Не ужели,  сейчас станет засовывать меня в карман?»
      Старуха, внимательно разглядывая мальчишку, видимо поняла его состояние и спокойным, даже ласковым голосом, совсем не вяжущимся с её обликом, сказала: «Внучёк, набери мне дровишек, а я тебе за это погадаю.»
      У Егорки отлегло от сердца. Холодок пропал. Ноги стали послушными и он не спеша, оглядываясь на улыбающуюся цыганку, пошёл к строящемуся амбару и набрал добрую охапку щепы. Он молча передал его старухе. Страх улетучился окончательно. «А может врут люди, что цыгане детей воруют? Взрослые, наверное, придумали это враньё, чтобы шалунов пугать.»
      Цыганка присела на крыльцо, взяла его за руку и, глядя ему прямо в глаза, всё также ласково заговорила: «Будешь ты молодой человек жить в большом городе. Жить богато и счастливо. Будет у тебя красавица жена по имени Людмила. У вас с ней будет одиннадцать детей. И доживёшь ты до девяноста шести лет.»
      Егорке не хотелось жить в городе. «Я хочу жить дома, в своей деревне, - мысленно возражал он гадалке. У меня здесь друзья и родня. У нас тут много озёр и лиманов. Мы тут ходим на рыбалку, а по весне собираем в лиманах по гнёздам утиные и гусиные яйца. А в городе что? Ни друзей, ни рыбалки, даже в клек поиграть негде, не говоря уже об игре в лапту. Соседский Васька жил в городе. Сказывал, что там на улицах даже песни петь запрещается.»
      Пока Егорка мысленно взвешивал услышанное пророчество, цыганка легко поднялась, подобрала принесенную им щепу и направилась к калитке, которую он так неосмотрительно снял с запора. Он смотрел ей в след и переваривал услышанное.
      Против богатой жизни Егорка не возражал. Не возражал и против красавицы жены по имени Людмила. В деревне, правда, таких имен нет, но уж если придётся жить в городе, то там, наверное,  бывают. Что ж делать, коль судьба выпадет такая. А вот против чего он особенно возражал, так это против девяноста шести лет. Ему хотелось жить до ста. «Эх, надо было больше щепы ей собрать, глядишь и сто нагадала бы. Но дело сделано. Не побежишь же за ней просить, чтоб ещё четыре года добавила. Ещё рассердится и то, что дала, ополовинит.»  Егорка вздохнул. «Ладно уж. Пусть будет так, как сказала. Четыре года больше, четыре года меньше, кто знает как лучше? Вон деду Кузьме всего восемьдесят, а он дряхлый и болями мучается. Это разве жизнь?»
      Переваривая пророчества цыганки он, превозмогая усталость, снова взялся за работу. Бадья снова стала неподъёмной, да и вёдра потяжелели. Но Егорка всё же добился своей сотни. До прихода родителей он ёще успел загнать в хлев скотину. И с горечью думал, что придётся доить строптивую корову.  Однако услышав зычный голос отца распевавшего своего любимого «Бродягу» он облегченно вздохнул и  побежал родителям навстречу, желая обрадовать их своими успехами. Вот только про цыганку решил не говорить, не то заругают. что пустил на подворье.
      Отец был пьян, но в хорошем настроении. Он едва слушал Егоркин отчёт, поглаживая его по голове и приговаривая: «Молодец, бродяга. Ух, ты мой бродяга!» Мать тоже была под хмельком, но приласкав детишек и сунув всем по крендельку, быстро переоделась и пошла доить корову. Егорка, откусывая крендель, снова порадовался, что не пришлось рядиться в мамкины тряпки, чтобы обмануть корову. Теперь он свободен и может поиграть с друзьями, хотя на улице уже сильно потемнело.
      На выгоне загорелись огни. Это цыгане развели костры и принялись петь, да плясать от безделья. Деревенские парни и девки группками потянулись на выгон. Егорке тоже захотелось пойти туда и послушать цыганские песни под гитары, посмотреть на их разудалые пляски. Но без друзей к табору идти не решился. Кто знает, что у этих кочевников на уме. Одна цыганка его пожалела, потому что он щепы ей дал, а другая глядишь, и в кибитку засунет, да на ошейник посадит, как та злющая, что чертей с холерой поминала.  Не зря же о цыганах столько страшных историй ведают.  Тёмные они люди, хотя и поют красиво.
      Поужинав, Егорка почувствовал,  как навалилась сильная усталость. День хоть и праздничный, но ему выпало тяжёлое бремя. Едва коснувшись подушки, он сразу уснул. Зато сон увидал хороший, красочный и радостный. Будто сидит перед домом на завалинке и ест сладкие разноцветные конфеты, и много фантиков вокруг него летает, словно бабочки. А конфеты во сне к счастью и богатству. Да и цыганка это нагадала.
.....