По звездам пса

Питер Хеллер
(Peter Heller, The Dog Stars, 2012)

Ким




КНИГА ПЕРВАЯ

I


Я слежу за моей Зверушкой, я всегда держу 100 LL рядом, я предвижу атаки. Я не стар, я не молод. Я когда-то очень любил ловить горную форель, больше всего на свете.

Меня зовут Хиг, одно имя. Большой Хиг если нужно что-то еще.

Если я просыпаюсь в слезах посреди моего сна, но никогда не признаюсь в том, это потому что форели больше нет. Гольцов, кумжи, лосося, ни одной.

Нет тигров, слонов, обезъян, бабуинов, гепардов. Мышей, птиц-фрегатов, пеликанов (серых), китов (серых), горлиц. Печально да только. Не печалился пока не уплыла вверх по реке последняя горная форель в поисках возможно более прохладной воды.

Мелисса, моя жена, была хиппи. Старая хиппи. Не в том смысле что старая. Она хорошо выглядела. В этой истории она могла бы стать Евой, но я – не Адам. Я – скорее Каин. Такого брата стоит поискать.

Читали Библию? Я имею в виду – сели и читали, как книгу? Посмотрите Плачевные Песни. Мы сейчас там, по большому счету. По большому счету, плачем да плачем. Истекают наши сердца, словно вода.

Говорят похолодает после того как станет еще жарче. Очень похолодает. Все жду. Наша Земля полна сюрпризов, один большой сюрприз за другим после того как отстранилась от Луны которая кружит и кружит как гусь вокруг подстреленной спутницы.

Нет гусей. Совсем немного. Прошлым октябрем я услышал их квохтание после заката и увидел их, пятеро на фоне холодной окровавленной голубизны над хребтом. Всего пять осенью, кажется, в апреле никого.

Я вручную накачиваю 100 LL из аэропортного бака когда не сияет солнце, и я приезжаю на грузовике чтобы отвезти топливо. Больше чем нужно Зверушке за всю мою жизнь если буду летать лишь в округе, чем я планирую заниматься, чем я буду заниматься. Она небольшой самолет, Сессна 182 1956-го года, настоящая красотка. Кремового цвета и голубого. Решил для себя что умру быстрее Зверушки.  Или раздобуду ферму. Восемьдесят акров соломы и кукурузы там где все еще холодный ручей спускается с лиловых гор полный форели.

А до этого я буду делать мои облеты. Туда и назад.

*

У меня есть сосед. Один. Только мы в маленьком провинциальном аэропорту Эри в нескольких милях от гор. Тренировочное поле, где построили дома для людей, которые не могли спать без их маленьких самолетов, так же живут гольферы на своих гольфовых полях. Бангли это фамилия на документах его грузовика, который уже больше не ездит. Брюс Бангли. Я выудил их из бардачка, когда искал измеритель давления в шинах чтобы взять с собой к Зверушке. С адресом в Уит Ридж. Я, правда, так его не зову, зачем если нас только двое. Только мы в радиусе восьми миль, и это как раз дистанция до первых можжевельников у подножия гор. Просто зову, Эй. Выше можжевельника низкорослые кусты, затем почерневшие стволы деревьев. В смысле, коричневые. Жук погрыз их и высохли. Большинство их стоит сейчас мертвыми, раскачиваются словно тысячи скелетов, вздыхая словно тысячи привидений, но не все. Видны куски зелени, и я их самый преданный болельщик. Я подбадриваю их отсюда, с равнины. Давай Давай Давай Расти Расти Расти! Это такая наша заводилка. Я кричу ее в окошко когда пролетаю сверху. Зелень ширится год от года. Жизнь очень цепкая, если дашь ей хоть немного поддержки. Могу поклясться они меня слышат. Они машут в ответ, машут своими воздушными руками вперед и назад, и они напоминают мне женщин в кимоно. Маленькие шаги или совсем без шагов, машут машут руками в твою сторону.

Я поднимаюсь туда когда могу. К зеленому лесу. Смешно сказать: конечно не приходиться бросать все дела из-за них. Я поднимаюсь чтобы надышаться. Другим воздухом. Это опасно, адреналиновый вброс без которого я бы мог прожить. Я видел лосиные следы. Не такие старые. Если это лось. Бангли говорит невозможно. Возможно, да только. Никогда не видел. Видел много оленей. Беру с собой .308 подстреливаю олениху и тащу ее к каяку у которого я срезал верх чтобы сделать сани. Мои травяные сани. Олени живут все так же и кролики и крысы. Сорный мятлик растет, и похоже где-то решено что этого нам хватит.

Прежде чем я пойду туда я облетаю дважды. Один раз днем, один раз ночью с прибором ночного видения. В этих очках хорошо видно что там между деревьями если не так густы деревья. Люди издают пульсирующие зеленые тени, даже спящие. Лучше так чем не проверять. Затем я делаю круг с юга к востоку, возвращаюсь с севера. Тридцать миль, день для пешехода. Все на виду: вся равнина, шалфей и трава и старые фермы. Коричневые круги полей как отпечатки от костылей выцветающие в прерию. Живые изгороди и лесозащитные полосы, половина деревьев сломаны, унесены ветром, немного все еще зеленеет у заводей и проток. После этого я говорю с Бангли.

Я тащу пустые сани восемь миль за два часа, после этого я сам по себе. Я продолжаю тащить. С оленихой обратный путь очень долог. По открытой местности. Бангли прикрывает меня с полпути. У нас все еще есть переговорники и их еще можно заряжать. Сделаны в Японии, отличные. У Бангли есть снайперское ружье .408 CheyTac установленное на платформе. Дальномер. Мне повезло. Помешанный на оружии. К тому же жестокий. Он говорит что может завалить человека с мили. Он так делал. Я видел это больше чем один раз. В прошлое лето он застрелил девушку которая бежала за мной по равнине. Молодую девушку, пугало. Я услышал выстрел, остановился, оставил сани, вернулся. Ее отбросило на камень, с дырой где должна была быть талия, почти разорванная напополам. Ее грудь хрипела, задыхалась, с изогнутой шеей, один черный глаз блестел и смотрел на меня, без страха, просто как вопрос, жег меня, как будто после всего увиденного невозможно было поверить в происшедшее. Как будто. Как на *****?

Я спросил Бангли то же самое, на *****.

Она бы тебя настигла.

И что? У меня было ружье, у нее был маленький ножик. Чтобы защититься от меня. Может она хотела есть.

Может. Может она перерезала бы тебе глотку посреди ночи.

Я уставился на него, на его мысли, улетевшие так далеко, к середине ночи, к ней и ко мне. Боже мой. Мой единственный сосед. Что я еще скажу Бангли? Он спас мою шкуру много раз. Спасать мою шкуру это его работа. У меня есть самолет, я глаза, а у него есть оружие, он мышцы. Он знает что я знаю что он точно знает: он не сможет летать, я не смогу убивать. Если все было бы иначе возможно был бы лишь один из нас. Или никого.

У меня еще есть Джаспер, от Дэйзи, самая лучшая охрана от всего.

Когда мне надоедают кролики и глупая рыба в пруду, я иду за оленем. Потому что мне очень хочется туда пойти. Похоже на церковь, так же пусто и прохладно. Мертвый лес качается и шепчет, зеленый лес полон вздохов. Мускусом пахнут ночные лежбища оленей. Ручьи где я очень хочу когда-нибудь увидеть форель. Один промельк. Одну выжившую, зеленой тенью стоящую в зеленой тени камней.

Восемь миль открытого пространства до гор, до первых деревьев. Это наш охранный периметр. Наша защитная зона. Такая моя работа.

Поэтому он может сконцентрироваться своим оружием на западном направлении. Так говорит Бангли. Тридцать миль вокруг по равнине во всех направлениях, почти день ходьбы, и лишь несколько часов на запад до первых деревьев. В десяти милях к югу есть семьи, но они нас не беспокоят. Так я их называю. Они это где-то тридцать меннонитов с болезнью крови которая прошлась везде после гриппозной лихорадки. Словно чума только медленная. Что-то вроде СПИДа я полагаю, только еще более заразная. Дети рождались с этим и от болезни они становились все слабее и умирали с каждым годом.

У нас есть свой периметр. А если кто-то прячется. На старых фермах. В зарослях шалфея. Ивы у ручья. В кустах, у крутых скатов. Он спросил меня однажды: точно ли я знаю. Точно ли я знаю никто не прячется внутри нашего периметра, на той пустой территории, не прячется, в ожидании атаки нас? Дело в том я замечаю много. Не как на обратной стороне ладони, слишком просто, а как книгу я читал и перечитывал столько раз, может как Библию старики. Я бы узнал тут же. Фраза не на своем месте. Или пропущена. Две точки вместо одной. Я же вижу.

Я знаю, я думаю: если я умру – никаких если – это случится на одном из тех путешествий в горы. Переходя по открытой местности с полными санями. Стрелой в спину.

Бангли давно дал мне бронежилет, один из его арсенала. У него полно всякого дерьма. Он сказал сможет отразить любой пистолет, стрелу, а с ружьем это зависит какое ружье, и если мне повезет. Я думал об этом. Мы должно быть лишь две живые души на сотню квадратных миль округи, единственные выжившие, и пусть мне повезет. И я ношу жилет потому что от него тепло, но летом чаще всего не ношу. Когда я одеваю его, я чувствую будто ожидаю чего-то. Решил бы я стоять на железнодорожной платформе и ждать поезда которого уже не было много месяцев? Может быть. Иногда чувствуется точно так же.

*

В самом начале был Страх. Когда еще не свалился от лихорадки, тогда я ходил, разговаривал. Не то чтобы говорил, скорее тело говорило и сознание, посмотрели бы вы на меня. Две недели гриппа подряд, три дня под сорок и выше, сварил себе мозги. Энцефалит или что-то еще. Жара. Мысли к которым я принадлежал, с которыми был как в доме, стали неудобными, неуверенными, депрессивными, как те молоденькие норвежские пони которых читал я об этом один русский профессор перевез в арктическую Сибирь. Он пытался заново воссоздать ледяную эпоху, много травы, фауны и совсем немного людей. Если бы он знал заранее что случится он бы занялся другим хобби. Половина лошадок умерло думаю от тоски по скандинавским лесам, половина оставалась на научной станции, кормили их зерном а они все равно умерли. Похоже на мои мысли иногда. Когда я огорчен. Когда что-то беспокоит меня и не уходит из моих мыслей. Они в порядке, в смысле функционируют, но очень часто как будто не на своем месте, немного печальные, иногда кажется они должны были быть в десятках тысяч миль отсюда где миллионы квадратных милей холодных норвежских елей. Иногда я совсем не доверяю моим мыслям. Возможно не мои мозги, возможно нормальные для того места где мы.

Поймите меня правильно: мы так уже девять лет. Лихорадка убила почти всех, затем болезнь крови убила еще. Кто остались в большинстве своем Нехорошие, почему мы живем здесь на равнине, почему я патрулирую каждый день.

Я начал спать на земле из-за атак. Выживших, похоже они шли сюда по карте. Большой ручей, годится. Значит вода, годится. Должно быть топливо, годится. Раньше был аэропорт, годится. Каждый кто мог читать знал, к тому же, место с устойчивой подачей энергии, годится. У каждого дома есть панели солнечных батарей и НСО сидит на ветряке. Годится. НСО означает Наземная Служба Обеспечения. Мог бы сказать Люди Которые Обслуживают Аэропорт. Если бы они знали что их ждет все было бы гораздо проще.

В основном грабители приходили ночью. Они приходили в одиночку и группами, они приходили с оружием, с охотничьями ружьями, с ножами, они приходили к свету веранды оставленным мной как мотыльки на огонь.

У меня четыре шестидесяти-ваттовые панели в доме в котором я не сплю, так что один оставленный свет на ночь это не проблема.

Я был не в доме. Я спал под одеялами на открытом месте за насыпью, бермой, в ста ярдах вдали. Это старый аэропорт, там все на виду. Тихий рык Джаспера. Он помесь голубого австралийского хилера с отличным чутьем. Я просыпаюсь. Я шлю Бангли сигнал по переговорнику. Для него я полагаю это было как спорт. Что-то вроде прочистить легкие, как для меня пойти в горы.

Высокая берма, просто земляная насыпь, мы сделали ее еще выше. Высотой чтобы пройти за ней. Бангли, он неторопливо идет и устраивается позади меня на верхушке там я уже сижу с очками ночного видения, и до меня доходит запах его прерывистого дыхания. У него они тоже есть, очки, у него их где-то четверо, он дал мне одни. Он сказал от такой частоты их использования диоды протянут лет десять может двадцать. Что будет потом? Я справил свое сороколетие в прошлом году. Джасперу досталась печень (оленья), я съел банку консервированных персиков. Я пригласил Мелиссу и она пришла как она обычно приходит, шепотом и дрожью.

Через десять лет никакие добавки не сохранят топливо годным. Через десять лет я покончу со всем этим. Может быть.

В половине случаев, если взошла луна или светятся звезды и снег, Бангли не нужны очки, у него есть красная точка, он просто направляет красную точку на движущиеся фигуры, на тех замерших, крадущихся, шепчущихся, нацеливается на тень у старого мусорного контейнера, направляет красную точку на туловище. Бам. Ждет какое-то время, решает как, бам бам бам. Дыхание утяжеляется, опять прерывистым. Как будто он собирается кого-то поиметь чем я полагаю он здесь занимается.

Самая большая группа была из семи. Я слышал лежащий неподалеку Бангли считал их себе под нос. Насрали на черепицу, бормотал он и хмыкал как обычно он делал когда был недоволен. В смысле гораздо более недоволен чем обычно.

Хиг, прошептал он, ты будешь участвовать.

У меня есть AR-15, полуавтоматическая, я с ней управляюсь легко, он присоединил к ней ночной прицел. Я просто.

Я участвовал.

После первых выстрелов выжили трое и затем у нас был первый самый-пренастоящий бой. Но у них не было очков ночного видения и они не были знакомы с местностью и потому не заняло много времени.

Так все и началось, спать снаружи. Меня никогда не окружат в доме. Дракон спит на куче своей добычи, а я нет. Я держусь подальше.

После второго лета их стало меньше, словно затянули кран, кап кап. Один пришелец в сезон может быть, затем никого. Почти целый год, затем банда из четырех отморозков заполнила наш календарь. Тогда я начал летать регулярно как по работе.

Теперь я могу и не спать на открытом месте. У нас есть своя система, мы теперь уверенные. Страх это как память о прошлой тошноте. Ты не можешь точно вспомнить насколько плохо было от нее или как хотелось тогда лучше умереть. Но я помню. Спать на земле. Под грудой одеял зимой, все вместе должно быть весили двадцать фунтов. Мне так нравится. Свободно. Я все так же сплю за бермой, я все так же оставляю свет на веранде, Джаспер все так же спит свернувшись у моих ног, все так же повизгивает в своих снах, все так же вздрагивает под своим одеялом, но я думаю он почти оглох сейчас и перестал служить мне охраной а ее мы никогда полностью не возложим на Бангли. Бангли, ты просто никогда не уверен в нем. Он скрытный. Может и презирать мое мясо я делю с ним кто знает. Ему кажется все должно иметь какую-то пользу.

У меня когда-то была книга про звезды но теперь ее нет. Память все еще есть, но уже без твердого ага помню. И я придумал созвездия. Я нашел себе Медведя и Козла но может и не там где они должны быть, я назвал созведия животными которые когда-то были, про которых я когда-то знал. Я нашел одно для Мелиссы, она стоит там улыбаясь высокая смотрит на меня сверху в зимние ночи. Смотрит вниз пока мороз белит мои ресницы и волосы в моей бороде. Я нашел одно созвездие для маленького Ангела.

*

Мелисса и я жили у озера в Денвере. В семи минутах от центра, от даунтауна, больших книжных магазинов, ресторанов, кинофильмов, нам нравилось. Мы могли видеть траву, воду, горы в большом окне нашего маленького дома. Гусей. У нас были стая местных и стая канадских прилетавших осенью и весной большим треугольником, перемешивались с местными, может спаривались, а потом улетали. Отправлялись назад быстрыми волнами. Я мог отличить перелетных. Я думал что мог.

В октябре, ноябре гуляя вокруг озера вечером перед ужином мы указывали на них друг другу. Мне казалось она всегда ошибалась. Она немножко сердилась. Она была такая умница, но не знала о гусях сколько знал я. Никогда не считал себя сообразительным но всегда понимал все своим нутром.

Когда у нас появился щенок Джаспер я был убежден: он будет гоняться лишь за тихими животными а не за теми кто мог бы за себя постоять. Такой была моя теория.

У нас не было детей. Она не смогла бы. Мы ходили к доктору. Пробовал продать нам лечение мы отказались. Мы просто были счастливы друг с другом. Потом она, чудо. Забеременела. Мы привыкли к другому положению вещей и я не был уверен я смогу крепко полюбить кого-то еще. Я смотрел на нее спящую и я думал: я люблю тебя больше всего на свете.

Иногда в то время, на рыбалке вместе с Джаспером у реки Сульфур, со мной случалось нечто. Я хочу сказать чувствовал словно мое сердце может разорваться. Разорваться а не разломаться. Потому что в него никак не могло вместиться столько красоты. Не просто самой красоты. Что-то еще в придачу. Изгиб гладких камней, отвесные склоны. Запах елей. Небольшой голец тихо рисующий круги в черной воде. И не надо никого благодарить вообще. Просто быть. Просто рыбачить. Просто пройти по берегу, станет темно, станет холодно, все вместе. Как-то внутри меня.

Мелисса, она часть всего этого окружения. Но по-другому потому что нам были доверены наши души. Как если бы я мог держать ее бережно в моих ладонях, как если бы я мог держать ее бережно бережно, а все вокруг не смог бы, но ее я смог бы, а может это она держала меня.

Больница Св. Винсента была как раз напротив на другой стороне озера. Оранжевые вертолеты стояли там. В конце концов мы решили улететь на запад но было слишком поздно и там была больница, мы пошли к больнице. К одному из зданий где лежали. Одни мертвые тела.

*

Бангли приходит когда ему вздумается. Я меняю масло. Он бы мог  шлепнуть по другой стороне обшивки но он не делает этого нравится ему пугать меня. Появляется позади меня привидением.

Чего там поделывается?

Божмой, если бы меня схватил приступ кто бы летал вокруг?

Нашли бы кого-нибудь. Объявление в газетке.

Его ухмылка пряма глаза никогда не смеются.

Короче я бы смог полететь на этой херне.

Он говорит так всегда. Как предупреждение. Чего? Если бы он захотел этот ветряк давно у него был бы. Давным-давно.

Джаспер просыпается на своем пыльном одеяле и рычит. Джаспер не выносит Бангли только когда нужно тогда он молчит в тряпочку, он все понимает. Однажды после того как здесь появился Бангли Джаспер закусил ему руку и Бангли расстегнул кобуру и вытащил нечто огромное как сковородка прицелился и я заорал. Только однажды. Я закричал Ты грохнешь пса и мы все умрем.

Бангли моргнул все с той же ухмылкой. Ты про что мы все умрем?

Я говорю я полечу сверху, только так мы узнаем как защищен наш периметр.

То слово. Только оно дошло до цели. Я почти увидел оно зашло к нему в ухо и далее по трубкам в его мозги. Периметр. Только так узнаем. Он моргнул. Он прожевал своей челюстью. От него воняло. Словно от свернувшейся крови когда разделаешь оленя.

Единственная причина я до сих пор живой. Почему же еще я могу жить тут сам по себе?

Вот так мы заключили сделку. Без переговоров. Никаких лишних слов. Я летал. Он убивал. Джаспер рычал. И были сами по себе.

Я продолжаю: я меняю масло Зверушке и тут показывается он позади меня как привидение.

Ты почему к друидам летаешь? говорит он.

Они не друиды они меннониты.

Он хмыкает.

Я кладу ключ для фильтра. Кладу на столик с инструментами. Беру плоскогубцы с защитными ручками.

Бангли все еще стоит там. Сначала до меня доходит запах от него, потом появляется он. Я пропускаю провод через отверстие во фланце у фильтра, перекручиваю плоскогубцами. Контровка. Держит фильтр. Как описано. Согласно Правилам. Не нужно чтобы масляный фильтр расшатался, сорвался, разлил масло в воздухе и сломался бы мотор. Было же такое. Говорят Правила написаны по случившимся происшествиям. Так что эта контровочная проволока похоже мемориал каким-то пилотам. Может и их семьям тоже.

Бангли ковыряется в зубах щепкой, наблюдает за мной. На инструментном ящике лежит квадрат тряпки из старой футболки. Рисунок выцвел но все еще видны розового цвета шаржи на женщин: с большими грудями с маленькими грудями всякие разные и под ними «дыньки» «персики» «кувшинчики» «сливы» «изюм» и большая надпись курорта «Кабо» заглавием поверх всего. Я проглядываю все фрукты прежде чем я беру тряпку и протираю все еще раз. Укол боли. Вот так. Складываю тряпку. Шаржи. Так мы устроены. Два полуокружия или круга рисованных грудей могут всколыхнуть память, температуру, перемену, стиснуть зубы, натяжение в паху. Интересно как. Я полу-вдыхаю, замираю на секунду, дышу.

Мелисса была дыньками.

Кабо это на самом конце девятсотмильного полуострова. Много рыбы скорее всего. Есть ли там кто-то вроде меня на старом муниципальном аэродроме меняет масло старенькому одномоторнику, летает на разведку каждый день, вытирает грязь футболкой с колорадских лыжных курортов? Рыбачит по вечерам с обветшалого причала, все еще пахнущего креозотом? Размышляет что это такое кататься на лыжах.

Почему на колорадских футболках никогда не было грудей? я спрашиваю Бангли.

Совсем немного чувства юмора в этом старпере.

Иду к северной стене ангара вытаскиваю коробку с авиационным маслом. Кладу ее на деревянный стул. Солнечный свет отходит назад по бетонному полу к выходу. На Бангли его кобурятина с пистолетом. И ночью и днем. Однажды он пошел к пруду у ручья подцепить сома и какой-то бородач здоровый как медведь выскочил из-за оливы и атаковал его. Так рассказывает. Бангли прострелил ему голову. Принес его ногу с тремя разорванными штанинами и перевязанным ботинком. Останки. Выбросил перед ангаром.

Псу сказал он. Злобно. Потому что я не выполнил свою работу. Для него. Я не гарантировал ему периметр.

Ты зачем летаешь к мормонам? вновь начинает он. Он заводится на меня. Выпрямляется как шомпол и чуть наклоняется вперед когда злится.

Я берусь за край коробки с маслом. Клей держится крепко, я рву открывая содержимое, четыре ряда по три черных канистр. Сквозь бледную линию на стороне каждой прямоугольной бутыли виден уровень содержимого, мне приходят на ум воспоминания о брюках смокинга. Одна полоска вдоль. Двенадцать свидетелей бракосочетания.

Откуда знаешь что я летаю?

Бангли начинает злиться постепенно будто нагнетается давление в вулкане. Вены на его носу становятся фиолетовыми. Еще злее точнее сказать. Он словно какой-нибудь вулкан в Эквадоре все время грозится взорваться даже когда верх покрыт облаками как у простых гор.

Мы же договорились, говорит он. Сейсмологи где-нибудь сейчас видят зловещее дрожание на своих графиках. Вена на его лбу под козырьком камуфляжной бейсболки начинает вибрировать.

Нет, это ты так договорился. Сам с собой.

Не пойдет. Так не пойдет.

Ты кто? Командир Базы?

Я не должен так говорить с Бангли. Знаю и говорю. Мне просто надоела его бравада надоела до самой смерти. Его челюсти ходят вперед-назад.

Я кладу воронку, срезанную половинку бутылки, дном вверх на канистры. Я поворачиваюсь к нему лицом.

Успокойся Бангли. Хочешь Кока-Колу?

Раз в два месяца я приземляюсь на бульваре в Коммерс Сити и забираю десять коробок авиационного масла. На этой дороге я нашел грузовик с Кока-Колой. Я всегда привожу с собой четыре упаковки, два себе и два ему. Упаковку Спрайта тем семьям о чем я не рассказываю ему. Большинство банок слишком много раз замораживалось и разорвалось но пластиковые бутылки сохранились. Кока заканчивается у Бангли всегда гораздо раньше.

Ты нас обоих убьешь. Мы же договорились.

Я даю ему Коку. Вот успокойся. Вредно для твоего сердца.

У него был артериальный склероз. Есть. Однажды он сказал: я как бомба с часовым механизмом. Чего он не обязан был рассказывать мне.

Я открываю бутылку и у него нет выбора. От треска и шипения напитка он вздрагивает: еще одна Кока выпита, еще одной стало меньше в мире.

На.

Хиг ты нас убьешь. Он пьет, он не может устоять. Я вижу она течет по его горлу и далее вниз в бочку его груди.

Он заставляет себя остановиться пока не выпил всю бутылку зараз. Ты же знаешь всего один лишь кашель, говорит он. Так же объясняли в самом конце. Не только с кровью.

Выделениями тела. Я не сплю с меннонитами.

Кашель это и есть выделения. Попадет тебе в глаза. Откроешь рот чтоб сказать.

Я не помню чтобы это было доказано.

Какого ***** было доказано или нет. Ты хочешь так долго прожить и умереть от кровяной?

Так долго. Это я лишь думаю не говорю. Так долго. Бангли и Джаспер да еще нежирная диета. Да уж.

Ты не имеешь права выбирать за меня Хиг.

Я делаю вдох.

Все что мы делаем рискованно. Изредка им нужна моя помощь.

Для чего? Да на *****? Что им осталось? Один, два, три года макс? Счастливчики? В каждый месяц кто-то умирает. Я же вижу какой ты ходишь угрюмый тогда. Помощь для чего? Для лихорадки и кровавого кашля?

Они люди. Они пытаются выжить в каждый день. Может кто-то и сможет выжить. Ходят слухи о выживших.

Он все еще наклонен вперед, все еще дрожит вена, свежий потек Коки на щетине подбородка.

Они нам не угроза Брюс.

Звучание его имени расширяет ему глаза. Он никогда не говорил его мне, все время было просто Бангли, я так его все равно называю редко.

Семьи знают надо держаться в пятнадцати футах подальше. Я приучил их к этому. Ни один раз да никогда они не выказывали никакой агрессии, ничего кроме благодарности, такая стыдливая благодарность когда я починю им насос или когда научу делать ловушки на рыб. Сказать правду я делаю это скорее для себя: что-то во мне отпускается, расслабляется. Что-то почти замерзшее.

Бангли жует челюстью смотрит на меня. По поводу последнего сказанного это как будто я произнес на прекрасном японском, целый абзац закончил легким поклоном. Словно во-первых, он никак не может поверить я ***** сказал это, и во-вторых, он не понимает ничего из сказанного. Всякая психо-спиритуальная речь от нее ему, ну, ни холодно ни жарко.

Однажды я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто б;льшее. Мы наслаждались двумя бутылками редкой Коки на веранде моего дома. Я никогда не захожу внутрь, всегда снаружи под светом лампочки я оставляю на ночь и работает словно магнит на атакующих нас. Был вечер и октябрьское солнце приближалось к горам. Будто парочка старых приятелей наслаждалась покоем. Два плетеных кресла обшарпанных скрипят под нашим весом. У его кресла был ритм словно он помнил как это было сидеть в таком кресле. Тогда лишь один раз он рассказал мне что-то о своей прежней жизни. Он вырос в Оклахоме. Так он мне сказал.

Совсем не то что ты думаешь, добавил он. Длинная история.

Только и всего. Немного загадочно. Я не раздумывал над его словами. Он никогда не объяснял их. Все равно, похоже мы притирались друг к другу.

Я рассказал ему я строил дома.

Какие дома?

Деревянные. Из глины и соломы. Под заказ. И написал книгу.

Книгу о строительстве.

Нет. Маленькую книжку. Поэзия. Никто ее не читал.

О-о? Он размеренно глотнул Коку наблюдая за мной пока он закручивал ее крышку, наблюдая за мной пока он клал ее рядом с собой, словно оценивая меня по-новому, не выказывая оценки хорошо ли плохо ли. Просто переваривая смысл сказанного.

Писал для журналов. В основном о рыбалке, о природе.

Облегчение прошло по его лицу тенью облака. Я почти засмеялся. Можно было видеть все скрипы его мыслей: Уф-ф, природа, Хиг не гомик.

Когда я рос, я хотел стать писателем. Великим писателем. Летом я работал на стройках, плотничал. Что-то вроде этого. Трудно прожить писателем. В любом случае я не был скорее всего настолько хорошим. Женился купил дом. Потом другое, затем еще другое.

Длинная история, сказал я.

Бангли держал свою бутылку обеими руками обняв ее. Что-то вспоминалось в нем. Внезапно отдалился словно его внутренний дух забрался подальше на безопасное растояние. Наблюдать. С расстояния. Качаясь в кресле которое не качалось.

Мы долго молчали. Солнце коснулось одного из самых высоких пиков, медленно потекло вниз желтком. Ветер прошелся, затрещал в высохших кустах. Холодно.

Я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто б;льшее, чем просто выживать день за днем. Разведывать, чинить самолет, выращивать овощи, ловить зайцев. Чего мы все время дожидаемся?

Его кресло, скрип скрип, остановилось. Он замер будто охотник почуял по ветру добычу. Близко. Словно он вдруг проснулся.

Повтори.

Б;льшее чем это. День за днем.

Он пожевал челюстью, его прозрачные глаза серели в увядающем свете. Словно я перешагнул за край.

Пора сказал он. Встал. Запустил палец крюком в нагрудный карман своей фланелевой рубашки, достал бутылочную крышку, закрутил на место. Понес свою Коку с веранды, сломанные ступеньки потрескивали под ботинками.

Это было может во второй год. А теперь в ангаре я знаю оттаивание изнутри не вызовет никакой симпатии. Половину времени с Бангли я провожу в размышлениях о которых я никогда не расскажу ему.

Я открываю канистру масла и вставляю ее поглубже в воронку сделанную из разрезанной напополам бутылки. Оставляю чтобы вытекло все. Поворачиваюсь к нему лицом.

Кто знает может в один день нам будут они нужны. Кто знает.

Ха. Кашель презрительного отказа. Не случится Хиг. Разве что обсудить похороны.

Он уже их записал, пожелал им. Всех в мертвецы.

Ты хочешь быть единственным оставшимся в живых? Ты бы был так счастлив. Один-единственный челдобрек оставшийся на Земле.

Если так все к тому идет. Лучше так чем по-другому. Короче я тебя смог неожиданно напугать. Он глотнул Коку наблюдая как я прошел мимо.

Он хотел сказать по-другому это все умрут. Похоже. Я не сказал вслух: Однажды я залезу в свою Зверушку и полечу на запад и дальше и дальше.

Нет ты не сделаешь сказал он.

Что?

О чем ты думаешь. Нет другого такого места. Может на всей планете. У нас есть защитный периметр, вода, энергия, еда, оружие. У нас есть поблизости горы, если чего-то будет не хватать. У нас нет трений нет политики потому что это только ты и я. У нас нет трений чтобы разойтись. Как у мормонов как у всех там которые уже больше не живут. Будем держаться попроще тогда выживем.

Он кривится улыбкой.

Деревенские выживут.

Его любимая фраза.

Я смотрю на моего единственного друга на всей Земле. Я так полагаю на моего друга.

Не убивай-ка ты нас говорит он и уходит.

*

Все равно я появляюсь когда они просят. Мой патруль летит на запад к горам затем на юг. Я следую по линии деревьев очерчивающих реку. У электростанции и резервуаров я поворачиваю на северо-запад. Меннониты у ручья. На старой индюшачьей ферме. Восемь металлических сараев по двое в четыре ряда установлены под прямым углом как дигонально запаркованные автомобили. Высокие вековые деревья  вытянуты в струну лесозащитной полосы и собраны в рощу посередине которой темнеет залитая асфальтом крыша большого кирпичного жилого дома фермы. Два пруда кормятся течением ручья. В одном плавают надувные плоты, пустое каноэ. Цепь солнечных батарей к югу от сараев и две ветряка, один из них для подачи воды. Почему они здесь обосновались.

Во дворе, на видном месте, тридцатифутовый флагшток, флага давно нет, может сняли для детского одеяла. Когда им нужна помощь они поднимают ободранный красного цвета рабочий комбинезон. Для сигнала и для флюгера. В сильный ветер он расправляет руки и ноги как человек без головы.

Я сажусь на ровной полосе земли отходящей буквой Т от старой проезжей дороги на запад. Я вижу трепещется знак на ветру. У начала моей полосы они примотали металлическим проводом к двум столбам знак красный череп и скрещенные кости написано ОПАСНО ЗДЕСЬ БОЛЕЮТ КРОВЬЮ. Полосу затапливает, просыпается ямами. Они выходят с лопатами и заполняют провалы и дыры. Они плохо справляются с обслуживанием, они в большинстве слишком слабые но посадочную полосу они стараются содержать в порядке. Почти всегда дует сильный боковой ветер. Я проскальзываю на Зверушке так что она планирует вниз, почти садясь боком к полосе, левым крылом вниз, носом задранным к югу, затем в самую последнюю секунду выпрямляю ее рывком, дети во дворе радостно подпрыгивают, я вижу как веселятся они на расстоянии двухсот футов, только тогда я вижу их смеющимися.

*

Джаспер когда-то мог запрыгнуть в кабину, а теперь не может. В четвертый год мы немного позлилилсь друг на друга. Я снял переднее пассажирское сиденье для грузов и положил фланелевый спальный мешок с повторяющимся рисунком человека стреляющего по фазанам, с его собакой на трех лапах, указывает, куда-то вперед. Не знаю почему раньше не сделал такого. Собака совсем не похожа на Джаспера. Я заносил его. Клал его на этот повторяющийся рисунок человека с собакой.

Ты и я в другой жизни говорю я ему.

Ему нравится летать. Да я бы не оставил его в любом случае с Бангли.

Когда я снял сиденье он расстроился. Он не мог сидеть в нем и смотреть. Он знает надо держаться подальше от педалей в полу. Однажды в волнении он съехал в них и чуть не убил нас обоих. После этого я выстроил вокруг педалей деревянный заборчик но потом убрал после того как он обследовал его и решительно отказался лететь со мной, чесслово. Обиделся. От этого. Я поначалу беспокоился по поводу рева двигателя и выхлопов запуска, я-то одеваю наушники хотя нет никого для переговоров по радио потому что они заглушают шум, а я волновался о Джаспере, даже пытался соорудить ему защиту на уши, что-то вроде шлема, не захотел одевать. Скорее всего поэтому он сейчас почти глухой.

Когда я лечу за маслом и т.п. я кладу спальный мешок на верх груза чтобы он мог смотреть по сторонам.

Видишь? сказал я. По крайней мере половину времени проводит наверху. Лучше чем мы ожидали.

Он все еще думает я сделал глупость, кажется мне. Лишь наполовину радостный. И теперь когда я не забираю груз, просто летаю, чаще всего, я вставляю сиденье на прежнее место, занимает лишь несколько минут. Не скажешь ведь что у нас нет времени. В первый раз он сел выпрямившись и посмотрел на меня как Что так долго-то? затем уставился вперед, серъезный насупленный второй пилот. Его настроение было осязаемо как погода.

Он стареет. Я не считаю его лет. Я не умножаю их на семь.

Собак разводят для разных нужд, даже для ныряний за рыбой, так почему их не разводят чтобы они жили дольше, так долго как живет человек?

*

Одна странная вещь: GPS все еще работает. Спутники, военные или кто-то еще запустившие их туда чтобы они кружились над нами и показывали где мы находимся, они все еще шлют свои сигналы, определяют мое местонахождение, крохотный Garmin на штурвале все высвечивает предупреждения если ему кажется что я опасно приближаюсь к возвышенностям.

Я всегда летаю близко над возвышенностями. Дополнение к списку конца всего: я перестал волноваться о том что мой двигатель откажет в полете.

У Garmin есть кнопка Ближний. Кто-то хорошо продумал. Она тебе быстро говорит в какой стороне ближайший аэропорт и как далеко. Выскакивает список ближних аэропортов, их номера, дистанция, частота волны. Когда я раньше волновался то кнопка Ближний была моим самым верным другом. Сложная погода или какое-нибудь беспокойство или просто кончается топливо и я нажимал на экран и выскакивал список и я проглядывал его и выделял нужный я просто нажимал Направиться и шлеп появлялся вектор. Удерживай стрелку в центре полукруга. Хитрая штукенция.

Все еще нужная но после девяти лет слишком много взлетных полос стали негодными или тебе просто надо помнить где на полосе находится двухфутовая дыра и объехать ее. Удивительно как быстро. Как быстро все зарастает травой и покрывается землей. Раньше, на телевидении было шоу Жизнь После Людей. Я смотрел каждую передачу. Я записывал их. Не мог оторваться. Такая идея: Нью Йорк через тысячу лет будет выглядеть как устье. Болото. Река. Лес. Холмы. Мне нравилось. Не могу сказать почему. Завораживало меня.

Так быстро. Потому что это так удивительно как быстро ржавеет сталь от воды и воздуха, как быстро прорезают корни всякую херню. Все разрушается. О-о, и взлетные полосы: девять лет не звучит как много времени но это так если не следить за покрытием и это так если человек со сваренными мозгами пытается как-то выжить. Я могу составить список. Девять лет это ё-моё как долго:
Чтобы жить со всей херней Бангли.
Чтобы помнить палату больных гриппозной лихорадкой и.
Чтобы тосковать по моей жене.
Чтобы думать о рыбалке и не ходить на нее.
Всякое остальное.

Да только. Я потерял цилиндр в двигателе однажды вечером к югу от Беннета. Я облетал город изредка делаю низко просто посмотреть и. Тап тап тап завибрировало как ё-моё. Лучше всего спуститься и посмотреть, могла быть только свеча зажигания. Мне не нужен был Garmin чтобы мне сказали Бакли военно-воздушная база на западе может в двенадцати милях. Я развернулся и золотое солнце уставилось мне в глаза, зашумело громче, стало довольно тревожно если бы я потерял сейчас управление и в придачу почти слепой от солнца, ориентируясь лишь по левому краю полосы, и через сотню футов я приземлился царапая задом, БУМС, и если бы не стукнулась носом и левым краем Зверушка, да и я, мы бы раздавились в лепешку. И Джаспер тоже. Я вышел и проверил. Дыра была почти по пояс, аккуратно прямоугольная, похоже выкопали суслики своими маленькими лапками. *****. Моя спина. От толчка. Я сел на краю ямы болтая ногами, Джаспер сел рядом и прижался ко мне как он любит, и быстро посмотрел на меня, вежливо и заботливо. Сидя так мне вспомнился японский ресторан однажды привела меня Мелисса там вместо стульев, вместо матрасов и подушек, нечто вроде колодца для твоих ног, нечто вроде сиденья на полу для негибких америкашек. Солнце высвечивало наши тени почти в пол-мили длиной по полосе. Вышло так, от толчка сломалась ось, тогда я научился сварке и тому что можно варить от солнечной энергии.

Я сел спустив мои ноги в дыру  и потряс сам себя за плечи и сказал, Что с тобой? Это что игра для тебя?

Ответ наступил не скоро.

Хочешь выжить сегодня?

Да.

Ты уверен захочешь жить завтра? И может на следующий день?

Да.

Значит займешься системой. У тебя столько времени.

Тогда я занялся осмотром окрестностей. Я сделал таблицу и облетел каждую посадочную полосу в округе сотни миль. Я облетел Сентенниал, я облетел Колорадо Спрингс, Военно-воздушную академию, я облетел Кирби, в прошлом Небраска, я облетел Шайенн. Я облетел всех их на высоте тридцати футов при ясном свете и все записал. Удивительно сколько из них могли бы меня убить. В Крэнтоне так почти случилось когда я зашел на низкую высоту параллельно полосе и какой-то ксенофоб сделал мне чем-то дыру в фюзеляже. Дыра прошла сквозь мою кабину. Так я узнал у нас есть соседи в Крэнтоне.

Кнопка Ближний все еще работает но половину оттуда я уже больше не смогу использовать. Лучше сесть на каком-нибудь поле. Раньше было Ближний К Небесам, а теперь Ближний К Возможной Смертельной Ловушке. Информация хорошая вещь.

*

Я все еще прослушиваю радио. Старые привычки уходят с трудом. У каждого аэропорта есть своя частота и борты могут разговаривать друг с другом если нет поблизости диспетчеров. Всегда важно знать где находятся все когда взлетаешь или входишь в какую-нибудь зону. Было раньше. Столкновения случались каждый год. Между аэропортами нет определенной волны для связи но есть аварийная волна 121,5. Что я делаю когда подлетаю к аэропорту это включаю их волну. Когда я в радиусе пяти миль я начинаю вызывать. Несколько раз.

Ловлэнд-Ловлэнд Сессна Шесть Три Три Три Альфа пять на юг на шести тысячах по дороге к Грили. Повторяю. Кто-нибудь? Я единственный чертов самолет тут и скорее всего до самого конца всего. Может быть на другой планете в другой вселенной снова изобретут Сессну. Ха!

Я смеюсь. Я ухаю. Довольно зловеще. Джаспер поглядывает на меня слегка пристыженный от моего веселья.

У меня есть книга стихов Уильяма Стаффорда. Только за этим я вернулся назад: за моей коллекцией стихов. Приземлился ночью, нет света, нет электричества, на парковку магазина, один ряд в тысячу футов длиной, низкие машины, крылья проехались над ними, и никаких фонарных столбов. Чуть больше мили до дома. Горят пожары на западе и юге, редкие выстрелы. Ждал в самолете с AR-15 между моих ног ждал чтобы увидеть если кто-то решит залезть в Зверюшку за те полчаса когда меня не будет.

Я взял винтовку и побежал вокруг озера как бегал столько раз до этого, по утрам и вечерам. Бегал. Не стал брать фотографии над камином, на стенах у лестниц, не смотрел на них, запаковал рюкзак и сумку книгами, одними стихами. Пролистал Мы Умираем В Одиночку это была первая книга подаренная мне Мелиссой, с ужасным предсказанием названия: автор-норвежец, солдат спецподразделения последней громкой войны. Он убегает от двух дивизионов немцев и выживает чтобы позировать благородным видом в толстом свитере рыбака на задней страницы обложки своих мемуаров. Я все время завидовал этому человеку, герою войны в Норвегии у которого наверняка был деревянный домик во фьорде и тысяча друзей и слишком много забродившего сидра или аквавита или чего они там пьют на вечеринках, и который просто потом катался на лыжах для своего удовольствия. Если бы этот человек смог представить себе будущий ад на Земле. Он видел лишь тень его. Я пролистал книгу, не читал надписей и вновь засунул ее на полку. Кончено. Я решил я покончил со всякими печалями.

Когда я вернулся на парковку я покружился вокруг ряда машин и там были две фигуры у открытой двери самолета, одна вот-вот собиралась залезть внутрь. Я выругался и проверил предохранитель, сердце стучало, а потом встал и заорал, чтобы они убирались на *****, и, когда они схватились за охотничья ружья я застрелил их с двадцати ярдов. За стихи. Я отдал их ружья Бангли, ничего не ответил когда он задал вопрос.

Книга Стаффорда называется Истории Которые Могут Быть Правдивыми. Одна поэма называется «Ферма на Великих Равнинах» и начинается так:
Телефонная линия молчит;
Птицы на ней, куда бы она не тянулась.
Ферма с Великих Равнин
Тянет к себе провода.
Я звоню на ферму каждый год,
Звоню, слушаю, все еще

Он звонит своему отцу. Он звонит своей матери. Их нет уже несколько лет лишь гул в телефоне но он продолжает звонить.

После того как никто не отвечает мне с аэропорта я пролетаю дальше я переключаюсь на аварийную волну и делаю формальный запрос

Тревога-тревога Сессна Шесть Тройное Три Альфа чувствует себя невыносимо одинокой.

В седьмой год кто-то ответил. Я снял мои руки со штурвала и вжал наушники в уши. Волосы встали дыбом на моих руках как от близких молний.

Пришло сквозь статику с допплеровским отражением.

Тройное Три Альфа ... теряясь в акустическом снеге.

Тройное Три Альфа ... выброс помех ... Гранд Джанк. Бумс словно ударило магнитным ветром.

Гранд Джанкшен ...

Я подождал. Я покачал головой. Стукнул себя по наушникам. Пощелкал микрофоном кнопкой на штурвале.

Гран Джанкшен? Гранд Джанкшен? Тройное Три Альфа над Лонгмонтом. Я над Лонгмонтом срань господняя! Не понял вас. Повторяю: вас не понял!

Я покружился. Я покружился повыше. Поднялся до пятнадцати тысяч футов и кружился там пока не закружилась голова от гипоксии. Спустился до тринадцати и кружился два часа пока топливный датчик не показал мне что осталось пятнадцать минут полета, затем я ушел на восток.

Кто бы он ни был это был летчик или диспетчер.

Один единственный раз.

*

Я варю себе еду в ангаре. Через месяц после того как появился Бангли я взял его с собой чтобы он помог мне притащить печь с кухни дорогущего домины на восточной стороне взлетки. Может простая жратва еды в гараже дает мне чувство что ничего нет постоянного. Частично потому я и не живу в доме. Живя в ангаре, снаружи, я могу притвориться что тут где-то есть дом с кем-то внутри, кто-то должен вернуться. Кого я смешу? Мелисса не вернется, форель не вернется, ни слон ни пеликан. Природа может изобрести еще одну конопатую гордую сильную рыбу для холодных ручьев но она никогда не даст еще одного слона.

Прошлым летом однако я видел козодоя. Первого за много лет. Гонялся за насекомыми в теплом закате, крылья отблескивали в сумерках. Электрическим промельком.

Короче ангар там я варю и ем. Я пробовал есть в доме за кухонным столом как делает Бангли, пробовал несколько дней но не усидел.

Все дрова которых нам хватит на всю жизнь выстроены у стен домов вокруг летного поля. Кувалда и лом дают дров мне на всю неделю за несколько часов. Не говоря уж о мебели.

Немного попыхтел в начале а потом наловчился разбивать обработанную древесину, вишня и орех, и кленовые половые доски для очага. Да только. Дорогие вещи все-таки более уважаемы. Пока еще разбираю расшатанные дома. Не уверен когда-нибудь доберусь до тех четырех-пяти шикарных домов с дорогущими полами, если же доберусь то когда они не будут представлять собой никакой ценности. Скорее всего будут выглядеть для меня как необычный совсем особый запах от огня. Следуя еще одному бессловесному уговору мы начали добывать дрова в дешевых домах на западной стороне полосы, ему к северу, а мне к югу. Вот и качу я свою тачку назад к ангару.

Часто появляется Бангли и присоединяется ко мне. Он не умеет готовить еду как я. Никак не приучить чтобы начал стучать по обшивке, или по крайней мере прошептал бы что-нибудь как привидение, мне становится не по себе потому что мне не узнать как долго он тут наблюдает за мной.

Ужин раньше сегодня.

*****, Бангли, чуть не ошпарился.

Ты варишь, словно тебе нравится.

А?

Как ты управляешься со сковородкой, с ножом, как на настоящей кухне. Как в каком-нибудь теле-шоу.

Ноздри Бангли раздуваются словно жабры когда он особенно доволен собой.

Я гляжу на него в упор какое-то время.

Голодный?

Как в каком-нибудь теле-шоу, затянутый в фартук. Как будто готовишь эту херню-мурню в танце. Тра-ла-ла.

Я ставлю сковороду молодой картошки на печь. Сначала я использовал олений жир для жарки но он портился слишком быстро.

Ну на мне фартука нет, как ты видишь, и я не танцую.

Почти не было никакого масла в домах за последние несколько месяцев похоже там пили его ради калорий. Затем в подвале одного из домов на Пайпер Лэйн я нашел две пятигаллонные бочки с оливковым маслом. Спрятанные за грудой кирпичей.

А чего-то пел. По его лицу проходит прямая ухмылка. Отчего он кажется еще злее.

В печи горят дрова из канадской пихты два ряда по четыре, лучшие дрова для быстрой жарки еды. Масло плюется и я тычу картошку пока вся она не укладывается на дно сковороды. Стальной лопаткой я дотягиваюсь и слегка продвигаю хромированный рычаг который закрывает боковую вентиляцию печи чтобы замедлить горение. Я раздумываю: Если бы я был сделан из другого теста, если бы я знал что смогу защитить это место сам я бы прихлопнул Бангли прямо там где он стоит и тут же позабыл бы об этом. Смог бы я? Возможно. А потом я бы стал скучать каждый день по такому спаррингу. Наверняка почувствовал бы будто большая утрата. Мы на самом деле стали чем-то вроде семейной пары.

Я не помню чтобы пел, сказал я наконец.

Ты пел Хиг, ты пел. Не Джонни Кэш совсем. Он ухмыляется.

Как будто это было единственной утвержденной Законом Бангли песней про себя.

Ну, и какая была ***** песня?

Он пожимает плечами. Мне откуда знать. Какая-то попсяра девичья. Из радио вспоминается мне.

Вспоминается. Стоя тут с улыбкой победителя и с недельной щетиной бороды. Я выругиваюсь. Я начинаю смеяться. Вот что он делает со мной: доводит меня до того что я начинаю смеяться. Что он становится смешным и тут предохранитель сгорает, щелкает выключатель, и я смеюсь. Полагаю для его и моей пользы.

Садись Бангли. Придвинь стул. У нас будет сом, одуванчиковый салат с базиликом, молодая картошка au чего-то там но не gratin.

Видишь? говорит он. Как в этих теле-шоу. Если ты не шик-блеск в своих галошах то я – еврей.

Я смотрю на него. Я смеюсь еще сильнее.

*

Иногда я включаю музыку. У меня есть mp3, СиДи, винил, все что-угодно. Я провел провод в мой ангар от главной батареи наземной службы от той что заряжается с ветряной турбины так что электричество это не проблема. Настроение должно быть правильным. Я должен быть осторожным а то музыка ушлет меня назад в то место куда я ни за что не хотел бы попасть еще раз. Не должно быть какой-угодно музыки которую мы раньше слушали: мы таяли от старых певцов, вылезших из своих бутылей, каунтри, дороги, Вискитаун, Тоупли, Шинеад. Мы обожали Дикси Чикс, а кто ж нет. Амэйзинг Ритм Эйсез. Оупен Роуд, Суит Санни Сауз, Рил Тайм Травелерз, потрепанный блюграсс и старые-престарые группы с тех времен. Тогда нам казалось сердцещипательные. Попробуй послушать ранним весенним утром, с открытой ангарной дверью и краснохвостый сарыч парит на нагревающейся взлетной полосой:
И помню я тот запах жимолости от тебя
Как мне поверить что тебе не нужен я ...

Или сладкий потрескивающий тенор у Брэда Ли Фолка, поющий Тяжелые Времена.
Головой поникнув и бездомный, потерялся в сумерках дождя ...

Я никогда не мог себе представить я буду стариком в сорок лет.

Что я могу слушать так это блюзы. Ее никогда не тянуло на блюзы. Я же могу найти покой с Лайтнингом и Коттоном, БиБи и Клаптоном, и с Стиви Рэем. Я могу врубить на полную мощь Сон Силс поющего Дорогой Сын пока койоты с ручья не подхватят сочувственным оглушительным воем в тон соло губной гармоники. Пронзительным воем и визгом. Словно от музыки они сходят с ума и в то же время словно они без ума от нее. Что в общем-то и есть самый настоящий блюз.

*

Ночью я ложусь с Джаспером позади стенки бермы. Ранняя весна, или поздний или ранний час и Орион опрокинулся спиной на зубчатые края гор и тихо молча целится в быка прежде чем тот затопчет его. Иногда он бывает миролюбивым но не сегодня. Сегодня он сражается за свою жизнь.

У Джаспера нет поводка, спит слева от меня а мои мысли крепко сидят на поводке. Я позволяю им гулять только по кругу. Только о теплице, об ангаре, о возможности встречи во время весеннего охотничьего похода с весенним медведем когда медведи озабочены одним голодом.

Он тихонько похрапывает в своем стиле, легкий всхрап на вдохе и нечто вроде жалобного стона на выдохе. Затем вопреки всем моим планам я начинаю вспоминать ответ из Гранд Джанкшен. Пришедший как поезд из метели, оглушивший появлением а потом ушедший назад в потрескивание снега долгим печальным хвостом допплеровского удаления. Потерян. Тройное Три Альфа ... Гранд Джанк ... Гранд Джанкшен ... Голос возрастной, незлой, заботливый, как у деда зовущего с низу лестницы.

Сколько лет тому назад? Два или три. Летом я вспоминаю. Я вспоминаю дым от летних пожаров, окутывают Зверушку дымом, и зловещий закат той ночью. Как я кружился и поднимался-спускался и делал круги пошире и нажимал-нажимал на кнопку микрофона. Пытался нащупать этот всхлип. Какое-то отражение в атмосфере может, как бы могло попасть сюда если ни один из ретрансляторов больше не работает. Голос знающего человека. В возрасте. Я помню это. Пришел сквозь шум. Еще один летчик, я был точно уверен это был еще один летчик.

С полными баками я могу долететь до Ганнисона и вернуться назад может и до Дельты в другую сторону. Может если повезет с ветром и в обе стороны. Только редко везет. Я думал об этом. Снова и снова. Джанкшен в получасе за пределом. И тогда. Что? Еще один летчик в еще одном аэропорту скорее всего и в еще меньшей безопасности. Да только.

У них была энергия. Они – он – выжили семь лет. Может все так же живут.

Джаспер откатывается, выпрямляет свои лапы в сонном потягивании и опять прижимается ко мне, просыпается. Нюхает. Вновь клонится головой книзу.
Я поднимаю голову с подушки
Я вижу замерзшую луну.
Опуская мою голову, думаю я о доме.

Стихи Ли Бо.

Даже тогда: задолго до конца, бесконечная тоска. Почти всегда не дома, как и любой из нас.

Я ложусь спиной на сумку набитую матрасной пеной которую я использую как подушку. Быстро не пачкается, не напоминает мне о моей прежней кровати. Поправляю шерстяную шапку натягивая ее на лоб. Небеса чисты, лесные пожары не начнутся до середины июня, и Млечный Путь медленная река звезд непостижимой глубины. Глубже чем возможно себе представить. Джаспер вздыхает. Почти нет ветра. Что холодит мое правое ухо, ленивый бриз с севера.

Почувствовал бы я себя ближе к дому если бы встретился с летчиком из Гранд Джанкшен? Если бы Денвер к югу оказался бы настоящим шумным городом? Если Мелисса спала бы у другой стороны Джаспера как когда-то? С кем мне было бы ближе к дому? С собой?

Продолжаю думать о голосе летчика. Знающий и с тоской. Связаться. Похоже я должен был туда попасть. Набрав топлива, не давив на газ, тихо летев, встав на рассвете и нет меня. Увидеть. Что, я не знаю. Все еще не решился. Отправиться. Признайся себе: я побоялся. Найти смерть как было и было и еще раз было. Всегда да только. И остаться без топлива прежде чем я даже добрался бы до Семь Виктор Два это Паония, с посадочной полосой на высоком бьюте. Остаться без топлива к востоку от Дельты. Добираться тенью Гранд Месы.

Давно, я прочитал они нашли Амелию Эрхарт. Точно. На острове который был зачтен в 1940 как Проверенный. Открытые ракушки моллюсков, карманный нож разобранный ради лезвия, может для рыболовной пики. Очаг. Древнее осыпающееся строение. Плексиглассовое самолетное окно. Женская обувь. Кости. Кусочки костей. Проверили ДНК с еще живой близкой родственницей Эрхарт. Конечно же это был ее остров, она и штурман спасались долгое время пока не умерли от чего? Коралловый атолл с вида сверху: эллипсоидный оазис с лагуной в центре. Плоский огибающий риф при отливе похож на парковочную стоянку. Локхид Электра с посадочной скоростью пятьдесят пять миль в час, ей понадобилось бы семьсот футов, не более. Возможно были ранены когда добывали крохи еды. Возможно в приливе, возможно водой унесло снаряжение. Возможно кровь в воде. С заканчивающимся топливом над Тихим океаном решили будь что будет. И в конце концов попали на этот крохотный остров. Выживая ракушками и дождем.

Ракушками и дождем.

И присутствием другого человека, лишь одного еще.

Голод. Медленно тлеет во времени как огонь на мокрых дровах. Худоба до кости, до ходячих костей, потом кто-то умирает, затем другой. Или были атакованы проплывающими островитянами возможно скорее всего.

Чего не хватало более всего? Пузырящихся неясными лицами собраний, славы, вечеринок, хлопушки фотоаппаратов? Влюбленных, веселья, шампанского? Уединения известной личности, погруженности в схемы и графики с одиночной лампой на широком столе благопристойного отеля? Обслуживания, подачи кофе на рассвете? Компании одного друга, подруги, двух? Выбор: Все это или совсем ничего? Немного или совсем ничего? Сейчас, не сейчас, может быть попозже?

У меня сейчас нет ничего такого. Такого выбора. И все же. Я не хочу чтобы закончилось топливо и пришлось садиться в высокой траве западной долины Ганнисона и умереть пытаясь пройти с Джаспером триста миль до дома. Дом. Какой уж есть. Почти нечего терять. Ничего иногда становится чем-то.

*

Джаспер зарычал. Я дремал в своих мечтах.

Низким тоном, зло, по-настоящему.

Я задержал свое дыхание, прислушался. Медленно привстал. Он почти глухой, но нос у него хороший.

Могли быть койоты. Или волки. Горные волки за последние два года: спускаются иногда с гор мелкими стаями. Нарастает давление нарастающей ре-популяции. Потому что раньше их тут было много, и сейчас вновь.

Джаспер теперь зарычал в темноту и я сел в одеялах с громко стучащим сердцем. Я прошептал Останься и пополз к верху бермы.

Джаспер знает. Он знает когда чувствует херню.

Он сидел на полусогнутых и приглушенно рычал и смотрел на меня очень озабоченным взглядом и со скрытой выдержкой охотника довольного собой. Он был взбудоражен. И я. Такого не случалось долгое время, может полгода, и я почувствовал себя немного несобранным, немного неповоротливым. Пару лет тому назад я был бы уже на вершине бермы и прочесывал прибором ночного видения с винтовкой в левой руке. А сейчас мне пришлось вытянуть ружье из холодного мокрого брезента из-под сумки. Там же лежали очки ночного видения в старом шерстяном носке. По крайней мере я все еще брал их с собой когда уходил спать. Я приставил очки к бровям и завел ремень от них себе на затылок и медленно, тихо опустил их на глаза и притянул к себе винтовку за ремень. Медленно полез на берму, очень осторожно.

Джаспер оставался внизу. Послушный приказу не бежать за запахом в темноту. Или возможно какой-то звук, какой-то звук на определенной частоте пробился сквозь его глухоту. Я медленно лез по склону бермы. Искренне желая чтобы были койоты, да хоть волки. Совсем не в настроении убивать, никакого настроя. Не сам, не с помощью Бангли.

Наверху я положил винтовку на гладкую поверхность и прижался как можно плотнее к холодному грунту и пополз извиваясь вперед пока не разгляделись мои глаза.

В свете верандной лампочки я увидел их. Один два тричетырепять ... попадал в раздватричетырепять голубейзапростотак ... Пять взрослых за исключением может быть одного поменьше похоже помоложе.

Эх.

Огромными усилиями в первое лето мы подняли рычагом и завалили на бок мусоросборочный контейнер в ста футах к югу от дома. Он лежал на боку с верхом, черная крышка откинута. Склон у ручья был отвесный и глубокий. Вода обтекала аэропорт кругом. Отличный ров. Единственным местом для брода была тропа ведущая к дому, единственному освещенному. Они собирались у мусорного контейнера, к югу в тени от лампочки, укрытые от здания, и где они – кто-угодно да только не профессионалы – представляли себе таится и угроза и вознаграждение.

Рыбка в бочке. Такая вот неуклюжая метафора для неуклюжих скоро-станут-мертвецами.

Я убиваю оленей. У меня нет проблем с убийством оленей. Снять шкуру, разделать, съесть.

Сердце стучит будто слепец остукивает ребра в поисках выхода. Я нащупал свой ремень и нажал на боковую часть переговорного устройства, три раза большим пальцем включая микрофон. Еще три раза еще три раза. Затем начал считать. Прежде чем я дойду в счете до двухсот Бангли появляется позади меня с двумя винтовками: М4 и снайперская AR-10 .308 калибра. Считал про себя и поднял ружье и положил его на один из мешков с песком и прижал приклад к правому плечу и вздохнул. Девяносто футов. Мы вымеряли все там до дюймов.

Стотридцатьодин стотридцатьдва

Они крались на полусогнутых и переговаривались между собой, шептали, я не мог их расслышать. Легкий прохладный ветер дул мне позади в шею, с запада от меня к ним. Унося звуки. Очень медленно я снял предохранитель, раздался щелчок, поморщился, показался громким, перевел рычажок на стрельбу очередями.

Стосемьдесятдевять стовосемьдесят

Они были совсем нетренированными. Они крались вместе как одна большая цель с такого расстояния один человек заполнял весь прицел, даже больше того. Они были фермерами продавцами страховок механиками. Скорее всего. Неуклюжая кучка. Да только. Когда я отдалил прицел, слегка пошевелил плечом, и вновь окинул их взглядом и у них было оружие, у каждого. Когда я рассматривал их, изображение прыгало от стучащего сердца. Сейчас они были убийцами. Я говорю о нашем сейчас в нашем нынешнем месте ***** материи истории. Кто станет спорить скольких и с какой жестокостью. Сейчас они были собраны в форму заряженного оружия. На того кто точно знал какие остатки семьи смогли выжить в том доме с лампочкой. И.

Жестокость происходящего неприятно удивила меня: они каким-то образом были связаны с этим домом, с той семьей, я и они, что любой из нас мог бы оказаться в такой ситуации. Не думай ни *****, Хиг. Из-за тебя мы погибнем так рычал на меня Бангли.

Дванольпять дванольшесть. Бангли нет. Какого *****. Не было такого никогда чтобы он не появился до двухсот, обычно раньше.

Я приподнял очки и повернул голову налево. Нет тени. Нет фигуры, Бангли не приближается. *****. Глаз опять на прицел. Кисть к спусковому крючку дрожит. Начала дрожать.

Они переговаривались между собой. Я снял рычаг удерживающий прицел дрожащей левой ладонью и высвободил прицел с рельсов. Отодвинул в сторону с линии мушки. Моим глазам открылся вид на все поле целиком.

Еще будучи подростком, убивать было моим самым нелюбимым занятием. Мне нравилось ходить на охоту с Дядей Питом. Он был  человеком писем и поступков в духе Эрнеста Хемингуэя и Джэка Лондона, за исключением одного он преподавал бальные танцы. На судоходных круизах. Он и Тетя Луиса занимались этим около двадцати лет и потом она умерла, и мой обычно жизнерадостный и разговорчивый дядя стал молчаливым, более серъезным. Хотя все еще подвижным. Он не был примером ни в поступках ни в письмах, но я боготворил его долгое время, дольше чем было нужно и пошел с ним на первую оленью охоту когда мне было двенадцать лет.

У меня получалось. В смысле я быстро понял местность и среду обитания словно был рожден в племени Оленьих Людей, и я был тихим и осторожным с направлением ветра и с ветками скользящими по моему рюкзаку, и когда шел по воде, и я был мастером выслеживания и добрым помощником на стоянках и вылетал из спального мешка в утренний пятичасовой мороз гор середины ноября. Мне все это очень нравилось, и казалось у меня не будет никаких проблем с тем чтобы уложить олениху с первого взгляда, но когда она застыла у каменного оползня когда я выстрелил, упала вперед и кувыркнулась вокруг шеи, и ее глаза высветились на меня и она засучила своими бесполезными копытами боком по камням и потом я вновь выстрелил ей в голову от паники, и жизнь покинула ее глаза и ее ноги, и затем от того как я снял с нее шкуру кровь пролилась на замерзшую землю и смешалась в розовый цвет с теплым молоком из ее кормящих сосков ...

Не понравилось. Делал это каждый год много лет и нравилось все остальное особенно оленятина в морозильнике, но только не само убийство. Даже насекомого.

Двадвадцатьтри двадвадцатьчетыре

Бангли нет. Один раз я попробовал затеять переговоры. Тогда я был ближе всего к смерти.

Старые законы не работают Хиг. Ушли с дятлами. Ушли с ледниками и с правительством. Сейчас новый мир. Новый мир новые законы. Никогда не вступай в переговоры.

Ему нравилось так говорить прежде чем он собирался кого-нибудь грохнуть.

Пятеро это уже было много, больше чем было у нас за несколько лет. Они крались, у самого большого рядом с мусорным контейнером была винтовка с оптическим прицелом, он оборачивался и говорил с другими, указывал правой кистью, приставляя ладонь крышкой ко лбу, у стоящего за ним был автомат похожий на АК, трое других: два помповых ружья и карабин все на виду в девяносто футах очков ночного видения. На третьем слева с помповым ружьем была надета ковбойская шляпа коротышка в большой шляпе. Они сбились в кучку и кивали головами, они собирались двинуться дальше. Потряс кисть. Лучшего момента для прицеливания не будет.

Я запланировал пройтись справа налево. Очередью. Установить мушку на последнего и скосить их посередине роста.

Передвинул правый указательный палец на холодный спусковой крючок, глубоко вздохнул, глубокий вздох живого чтобы медленно выдохнуть как меня научили и

Разорвалась. Ночь. Не мной. Вспыхнули импульсы огня с периферии далеко справа, от громоздких останков грузовика, непрерывный всплеск быстрых выстрелов, группа передо мной разбегается в стороны, красная точка летает над ними как смертельный жук подбрасывая их тени вверх, чтобы потом они упали, проглоченные зеленой землей.

Не мной.

Я не нажимал на спусковой крючок.

Вопль и крик, один стонет другой корчится, и ноет, я увидел Бангли выходящего из-за грузовика, вытаскивает свой .45 из кобуры, идет спокойно в открытую и три выстрела, стоны внезапно замолкают.

Легкий ветер, холодно. Кровь бъется в моих ушах, смывает крики. Тихо.

Он подобрал разбросанное оружие, все пять. Обошел берму, сложил оружие, услышал как стукнулись они вместе касаясь земли, что-то тихо сказал Джасперу, поднялся ко мне где я все еще лежал, я бы сказал все еще примороженный к крючку скорее даже застывший в неверии.

Какого *****.

Хорошо, сказал он. Хорошо поработали. Не думал ты все еще можешь.

Он хотел сказать что я смог бы. Что мой палец лег на курок. Прежде чем он начал.

Какого ***** Бангли. Не думал я все еще могу что?

Молча. Знали о чем.

Я никогда ***** не мог. А теперь могу. И о чем ты ***** думал? А если бы я тебя увидел и подумал что ты был одним из них?

Никогда: ты увидел меня. Не-не. Никак.

Я открыл свой рот, закрыл его. Я сказал, Немогу*****поверить. А если бы они разошлись поодиночке. В смысле перед атакой. Прямо перед.

Молчание. Знал теперь я знал что он держал их всех на прицеле.

Ну и каким образом ты знал что я собирался нажать и почему ты? Не дал мне?

Молчание. Знал теперь я знал что он высматривал меня пристальнее их. Высматривал мой ***** палец пока он вполглаза следил за людьми которые ***** могли нас обоих убить. Все это время высматривал. Решил только тогда когда увидел как я скорее всего сделал большой вдох. Представляю его как стреляет в первого даже не глядя на того, как смотрит на меня, смотрит как дергаюсь я в удивлении, затем привычным образом приникает к своему оружию и доканчивает остаток группы. Не очередью. Бангли не верит автоматной очереди. Два выстрела каждой паникующей прыгающей тени. Т-ТАП. Каждой с такой скоростью. Может он еще ухмылялся над моей растерянностью пока собирал урожай душ.

Иди’к сюда Хиг. Покажу кой-чего.

Идет через верх и спускается по склону бермы. Джаспер все еще на своем месте, на этой стороне, перебирает лапами. Не от страха. Я вижу его в свете звезд. Сидит на задних лапах внимательно наблюдая за моими движениями, удерживает себя, хоть кто-то делает свою работу, просто делает то что должен делать.

Пошли. Я мягко свищу. Он вскакивает, не как в прежние годы но все равно довольно быстро, на верх бермы и далее. Бангли внизу среди разбросанных черных фигур. Джаспер уже бегает между ними, безостановочно, принюхиваясь, глухой рык.

Посмотри на это Хиг. Они не должны были.

Его голос нерадостен.

Бангли включает лампочку прикрепленную к его бейсболке. Кепка одета наоборот. Он светит на коротышку, того с ковбойской шляпой, шляпа сейчас скатилась в сточную колею в нескольких футах от него. Это мальчик. Может девять. Около того. Мелисса была на седьмом месяце беременности когда. Девять лет тому назад. Худой мальчик, волосы спутаны и заплетены. Ястребиное перо в них. Опустевшее лицо, тени от грязи и солнца. Родился для этого. Девять лет для этого. Собирал кусочки разбросанной головоломки мира в какую-то картину в своей голове чтобы закончиться в словах Бангли.

Он хмыкает. Оружие в руках младенцев. Не должны были брать с собой.

Оставить где?

Бангли пожимает плечами, поворачивает свою голову, свет прямо мне в глаза, слепит.

Я щурюсь из-за пронзительного яркого белого света но не отворачиваюсь.

Вот когда бы он выбрался из ручья оголодавший завтра ты бы застрелил его точно так же как других, только в дневном свете и с трехсот ярдов а не с тридцати.

Я ничего не вижу один лишь свет но я знаю у Бангли ухмылка по всему лицу и довольно зловещая.

Хиг ты так ничему и не научился за все это время. Ты живешь в прошлом. Даже не знаю если ты вообще чего-то понимаешь. Черт побери.

Он уходит. Хочет сказать достоин ли я. Чтобы жить.

Я ухожу оставив Джаспера с его делами. Мы похороним их завтра.

Вот что я делаю, делал: я срезаю тонкие полосы с ног рук груди ляжек голеней. Нарезаю тонко вымачиваю в соленом рассоле и высушиваю для Джаспера в дни между. Помните историю регбийной команды в Андах. Тела были просто телами уже мертвыми. Они пытались выжить. Я такой же. Я делаю для него. Я ем оленину, раков, кроликов, рыбешку. Я храню вяленое мясо для него в наглухо закрытых банках. Ему нравится оно больше другой еды точно знаю я из-за соли. Завтра я займусь этим но только не с мальчиком, я похороню его не из-за нежных чувств и сожалений целиком как он есть с его ястребиным пером.

Так мы пришли к этому: придумывая себе новые табу забывая прежние причины но все так же поглощенные страхом. Я хожу вокруг бермы. Я должен лечь на свои одеяла и заснуть с бермой у моей головы как широченный надгробный камень. Чтобы быть готовым завтра к полету. Я не буду спать всю ночь. Я кладу ружье, лишь ружье, вталкиваю его под сумку и продолжаю ходить.


II


Когда я начал летать у меня было чувство того что я должен был делать это всю мою жизнь. Многие люди которые летают думают так же и мне кажется это скорее всего от того что есть некий ген верхушки деревьев или верхушки скалы а не от чувства неограниченной свободы или описания взлетевшего ввысь духа. От того как все решается внизу землей. Как весь пейзаж составляется из стоков вокруг, из капилляров и артерий стекающей воды: склоны гор сбираются вместе и покрываются складками, выжимая себя в борозды ущелий и ручьев, высоты и пропасти, низины описываемые спусками и хребтами и подножиями как морщины описывают лицо, обрываясь краями каньонов, и затем низины и впадины, извилистые реки и высохшие русла где когда-то была вода похоже удерживают холмы и волны горных долин все вместе и никак иначе. Как расходятся поселения и затем населяют эти реки и умножаются в каждом слиянии рек. Я думаю так: Вид всего этого должен удивлять нас но не удивляет. Мы видели все это раньше и приняли землю в низинах с такой же легкостью как мы гуляем по отмелям ручьев и знаем куда поставить наш следующий шаг.

Но что больше всего мне понравилось после первого учебного полета это была искусность, чувство что все находится на своих местах. Фермы на своих прямоугольных полях, дороги ориентированы по румбам компаса, лесозащитные полосы отбрасывают по утрам длинные тени на запад, соломенные тюки и разбредшийся скот и лошади прекрасны в своих местах как брызги звезд удерживающие все то же румяное солнце своими флангами, грузовики во дворах, трейлер запаркованный на диагональных полосах, квадраты домов с одинаковыми углами освещенных крыш, бриллиант бейсбольного поля и овалы гоночных дорог, даже свалки такие же, неровные ряды ржавых автомобилей и груды металлолома так же неизменны и прекрасны как тополя по краям рек, отбрасывающие свои длинные тени. Белая струйка дыма от электростанции тянется на восток за утренним ветром чистая словно промытый хлопок. Так было тогда. Там наверху не было невзгод, страданий, раздоров, лишь картина и совершенство. Вечный покой пейзажной картины. Не потерять тем деревьям листьев ... Даже проблесковые огни спецавтомобилей движущихся по скоростным дорогам пульсировали беззаботным ритмом сверчка.

А когда летишь, видишь все это как увидел бы ястреб, я сам каким-то образом освобождаюсь от ненужных мелочей: нет во мне печали нет жесткости в теле никакого одиночества, ничего от человека живущего с тошнотой от того что убивал и похоже будет еще убивать. Я тот кто летит надо всем и смотрит вниз. Ничто не коснется меня.

Нет никого кому я рассказал бы и все равно очень важно высказать это. Реальность и как чувствуешь покинув ее. Даже сейчас иногда бывает слишком прекрасно что трудно выносить.

Мне также интересно из чего сделан Бангли и такие как он. Он же полон одиночества как нота дребезжащая внутри колокола. Предпочитает чтобы так. Будет защищать до самой смерти. Живет и защищает как живет хищная птица сбивая других птиц на лету. Не желает обсуждать что смерть и красота делают друг с дружкой внутри него.

Я взяд его с собой в полет на первой неделе его появления. Он хотел посмотреть наш периметр, наши уязвимые места. Затолкал его на пассажирское место и дал ему наушники чтобы он мог говорить со мной. Я сделал широкие круги и резко набрал высоту ястребиным подъемом. Было чистое утро с оврагами полными теней и стаей чаек застрявшей белой копной между нами и землей. Через десять миль на тысяче футов он произнес

Друиды. Снижайся.

Я никогда не слышал такого слова.

Встретил их по дороге, сказал он. У них болезнь крови. Крикнул им через двор. Двух грохнул подошли слишком близко. Эх было бы у меня сейчас чем их поджечь.

Я посмотрел на него. Потрясенный. Откуда им было узнать что он стал моим напарником.

Несколько детей в ободранной одежде выскочили из сарая и замахали руками, запрыгали радостно. Бангли втянул свои согбенные плечи в сиденье чтобы посмотреть на меня.

Они тебя знают?

Угу. Помогаю им. Они не друиды, они меннониты.

Я почувствовал его взгляд на стороне моего лица потом нет. Он не сказал ничего до конца полета, даже когда мы пролетели низко над горами и увидели как свежевыпавший снег слетел со скальных хребтов.


III


Я спрашиваю себя что это за нужда рассказывать.

Оживлять каким-то образом смертельное спокойствие величайшей красоты. Вдыхать жизнь в рассказ.

В противовес я полагаю кредо Бангли убивать все что может двигаться.

*

Той ночью стрельбы с одной стороны когда я не нажал на спусковой крючок я дошел до западных ангаров и пошел еще дальше. У Джаспера было хорошее чутье и я знал если он бы начал озираться и заволновался бы то он просто последовал бы за мной. Не захотел отрывать его от его веселья, и я знал Бангли довольно хорошо что он наубивал достаточно для одной ночи чтобы решиться на моего пса. У меня не было ни очков ни ружья. Бангли всегда носит кобуру с пистолетом на ремне, я уверен он спит с ним. Я никогда не видел его спящим и мне интересно сколько ночей он наблюдал за нами спящими у бермы. Неприятно быть с человеком вечно подкрадывающимся ко мне да есть кое-что похуже, непрерывное чувство постоянной слежки. Я примирился с этим чувством как индейцы кри должно быть примирились с тем чтобы жить на своем Севере со стаями гнуса. Когда-то жили. Назойливая мысль: если он решит атаки стихли настолько что сможет сам защитить это место или мои полеты к семьям станут слишком рискованными он может просто убить нас, меня и Джаспера, долго не раздумывая двумя выстрелами с пятидесяти шагов от своей веранды. Помня об этом я совершенный безумец ложусь спать на открытом месте, а если Бангли захотел бы меня убить у него было бы бесконечное количество возможностей в любой день, и я решил с самого начала что буду заниматься своими делами каждый день не принимая мистера Смерть ни в какое внимание.

Поэтому, решив так, я знал когда проходил мимо последнего ангара на запад все дальше уходя от одиноко горящей лампочки на равнину залитую звездным светом, я знал что после такого прихода пяти человек мое нахождение здесь получило гарантию на еще какое-то время. На какое-то время Джаспер и я были необходимы, хотя Бангли расправился со всей группой, расстрелял их, одним глазом.

Я обошел старый топливный бак зеленый в дневном свете, сейчас черный, выпирающий из высокого куста шалфея, и мои ступни нашли сами по себе протоптанную тропу к горам. Мою тропу. Я и Джаспер протоптали ее за девять лет, и Бангли ходьбой к своей башне. У аэропорта не было диспетчерской башни, это было просто аэродромное поле, означало что пилоты переговаривались друг с другом и решали согласно давно отработанному протоколу, но Бангли и я построили нашу башню в четырех милях на равнине, на полпути к горам, и эта башня была сделана для убийств. Постройка заняла у нас два месяца, находили нужные доски в долгом поиске и разборе некрасивого, блочного, модернистского, деревянного строения на Пайпер Лэйн похожего на начальную школу из семидесятых годов. Мы перетащили доски на его грузовике когда он еще бегал и в его микроавтобусе, в нем он появился здесь, набитый оружием какого-угодно вида, и минами и консервами и боеприпасами. Мы заодно перетащили генератор из одного ангара с северной стороны, и мы включали его на авиатопливе чтобы завести наши пилы и дрели. Бангли не был рожден плотником и это был первый и единственный раз когда я видел его делающим что-то руками в радостном возбуждении, работа как теперь я знаю для своих удобных выстрелов из .408 калибра. Он торопился поскорее залезть на верх платформы и установить поудобнее сиденье и защелкивающийся поворот на дизайн которого он потратил много часов. Отдельный держатель для дальномера и еще один для лазерного прицела. Ничего – ни оружие ни дальномер ни прицел – он почти никогда не оставлял там. Он оставил лишь определитель скорости/направления ветра на столбике где отраженный от крыши ветер не влиял бы на его показания, и он оставил свои баллистические таблицы в широком раскладывающемся ящике который я сделал для него.

Его любимой дистанцией было тысяча четыреста ярдов. Достаточно близко чтобы с его способностями убить наверняка и достаточно далеко чтобы потешить свое честолюбие. Означало что на тропе было одно место где много людей бросили свой последний взгляд на этот печальный мир. Там было место по-настоящему залитое кровью. Земля там, между высоким кустом шалфея на южной стороне тропы и высоким кустом крисотамнуса на северной стороне тропы, была черна от медных минералов пролитой крови, выпачкана как место во дворе где всегда меняли масло у автомобилей. Той ночью я прошел четыре мили и еще четыреста ярдов менее чем за час. Я не заметил расстояния и я не заметил времени. На моем календаре это была ночь 21 апреля не какой-то особенный день равноденствия или самой долгой ночи/дня, но особенный для меня как любое 21 любого месяца. Это был также день рождения Мелиссы. Она не любила вечеринки и мы никогда не праздновали. Мы тихо ужинали, обычно суши, их она считала смешной декадентской формой еды но все равно обожала их есть где-то два раза в году. Ее любимые, тунец и желтохвостая макрель и дикий лосось, со временем сошли на нет и цены на них поднялись так высоко что мы просто перестали их покупать.

Я все время дарил ей книгу. Потертую в твердой обложке с того отдела букинистической литературы где найдешь детские приключения братьев Харди и Нэнси Дрю, и затхлые с помарками Хоббиты, цветные бумажные обложки часто порванные или совсем без них. Но некоторые детали обложечной иллюстрации были вдавлены в материю твердой обложки, вздыбленный конь или раскидистый вяз, и можно было закрыть глаза и провести пальцами по шероховатой поверхности и почувствовать изгибы брыкающегося жеребца, простертые во все стороны ветви дерева.

Моей любимой была иллюстрированная книга-справочник о жителях прудов в которой очень юный читатель написал карандашом на каждой странице под изображением выдры

Хорошая

Под ондатрой:

Хорошая

Бобром:

Хороший

*

Я прошел в темноте мимо башни. Тропа между кустами впитала и отразила свет от Млечного Пути и была чиста впереди. Я прошел пристреленное место, по черному пятну которое не было тенью шалфея. Я совсем не содрогнулся или не почувствовал ничего особенного. Я ощущал лишь ветер. Он был западный с гор и он должен был быть холодным от снега но он был теплым и пах землей, кедром на низких склонах и пихтой с мест повыше. Как камень после сошедшего льда. Лишайником и мхом. Мне так показалось. Он пах весной.

Слишком рано для середины апреля для полного оттаивания, да только давно прежние приметы ушли в ностальгию. В эту зиму выпал снег но до этого было два года когда пики стояли сухими почти без ничего. Было страшнее для меня чем атаки или болезни.

Потерять форель вот что было страшно. Потерять ручей это еще одно впридачу.

Я все еще ловил рыбу в горах. Форели не было потому что вода стала слишком теплой, да только я рыбачил прилипал и карпа, обживавших все так же дно, и преодолевал отвращение когда попадалась прилипала, легкое бултыханье с трудом назовешь борьбой, вытянутые губы и чешуя. Я заставил себя привыкнуть ко вкусу и количеству костей. Сейчас форели не было и карп занял ее нишу и начал все больше кормиться у поверхности. Никогда не приносил Бангли потому что он никогда не понял бы. Потраченных часов. Опасности нахожденья у течения воды, опасности от животных и бродяг.

А я все равно. Он назвал бы На Отдыхе, он называл все так презрительно напрямую не связанное с нашим выживанием, или убийством, или как убить. Бог’ты Хиг мы же не на отдыхе, а? Черт побери. Оленья охота считалась. Количество полезного протеина за одну успешную ходку поделенное на риск. Тот факт что я хотел пойти, что мне было нужно пойти – подняться вверх, уйти подальше, надышаться тем воздухом – он не принимал во внимание. Если бы я ненавидел это, ему тогда больше нравилось бы. Как с полетами. Он знал что летать для меня было жизненно важным и все равно он считал что двух рук едва хватало на то чтобы сосчитать случаи когда нас спасли мои патрульные полеты.

Он не был моим начальством и я делал то что я хотел делать, но он всегда старался показать мне свое недовольство как можно жестче, а после какого-то времени стало легче его выносить. Хранить наши отношения вечнозелеными день за днем.

Я рыбачил. Я брал свое и направлялся к зеленыму деревьям. Повозка из каяка. Мое ружье. Я проходил мимо останков жертв жуков, стоящие стволы деревьев ломались от сильного ветра, и шел дальше к зелени. Я всегда рыбачил там где не было мертвых деревьев, или где вновь пробивалась зелень. Я клал свои вещи и дышал запахом бегущей воды, холодного камня, ели и пихты, словно от пахучих мешочков которые клала моя мать вместе с носками. Я дышал и благодарил нечто не совсем Бога, нечто все еще бывшее там. Я почти даже мог представить себе что оно было тогда когда мы были молодыми и еще многое было живым.

Я слушал ручей и ветер и смотрел как он качал тяжелые черные ветви. Вода подо мной, темная поверхность была покрыта крошками зеленой пыльцы. Корни дерева вылезшие на отмель змеились над водой и между ними старые паучьи сети качались ветром и сверкали нитками в такт.

Я доставал четыре части удочки завернутые во фланель и вставлял их вместе, примеряя по направляющим и поворачивая сияющие металлические кольца чтобы они выстроились в линию. Четвертый номер она была у меня с последних классов школы. Мой отец дал мне ее на мое шестнадцатилетие как раз после того как я переехал к нему жить. Он умер от рака поджелудочной железы на следующий год прежде чем смог показать мне как правильно удить с ней, и мне пришлось учиться самому и от Дяди Пита.

Я вытаскивал катушку которую он дал мне с удочкой, я держал ее в чистоте и смазывал маслом даже когда моя жизнь была не совсем гладкой. Я вставлял рельсы основания катушки в алюминиевый держатель поверх пробковой ручки удочки и закручивал гайку. Гайка затягивала стержень удочки и была сделана многогранником таким удобным для прокрутки большим и указательным пальцами. Она легко проворачивалась и крепко затягивала удочку.

Все это, эти движения, их последовательность, тишина, плавное течение и бульканье, мелководье ручья и ветер свистящий в иглах высоких деревьев. Пока я настраивал удочку. Помню как делал все это сотни раз, может и тысячи раз. Ритуал без никаких размышлений. Как надеть носки. За исключением того что после этого ритуала я касался чего-то очень чистого. Именно поэтому я всегда старался всю мою жизнь принести лучшую часть себя на время рыбалки. Мою внимательность и осторожность, мою готовность рискнуть, и мою любовь. Терпение. Да все что угодно необходимое. Я начал рыбачить сразу после смерти Отца и я пытался ловить рыбу как делал бы он. Что в общем-то немного странно: пытаться воссоздать себе человека которого я никогда не видел с удочкой в руках, с настойчивостью сына для которого у этого человека так и не случилось шанса быть настоящим отцом.

Когда я разошелся с моей школьной подругой, я рыбачил. Когда приходили разочарования и отчаяние я переставал писать, я рыбачил. Я рыбачил когда я встретил Мелиссу и не мог представить себе что я нашел кого-то я смогу полюбить больше всего на свете. Я рыбачил и рыбачил и все рыбачил. Когда на форель напала болезнь, я рыбачил. И когда грипп унес ее в больницу забитую кроватями умирающих в пятистах ярдах от нашего дома, я рыбачил.

Мне не разрешили похоронить ее. Она была сожжена со всеми вместе. Пришел хаос непостоянства продуктов и длинных очередей за бензином и бунтов, я рыбачил. Я ловил карпа чтобы просто уйти от всего и забраться подальше по ручью, в изгибы и уклоны которые были так знакомы мне как тело моей мертвой жены.

За все годы в аэропорту я все время приносил мою удочку в горы. Клал свои вещи и собирал удочку и дышал и Джаспер был сам по себе и ложился на отмель откуда он мог видеть все. Я одел легкие бахилы с прилипающей резиной на подошве, и стал на гладкие камни пыльные и серые от воздуха и зашел в воду. Как только эти речные камни стали мокрыми они ожили цветом, зеленью и розовыми разводьями и голубизной. И я тоже. Ощутил так же. Вскоре как только холод сжал мои ступни и надавил на мои голени.

Больше никогда не одевал бахилы. Я просто наслаждался чувством холодной текущей воды огибающей мои ноги.

Я размышлял, вспоминая когда я шел по тропе к горам и я думал почему я не рыбачил почти год, ни разу за прошлое лето, и удивлялся почему, и очень желал чтобы у меня были лишь только удочка и Джаспер, только рюкзак на весь день и без оружия и на ***** Бангли я даже не стал бы притворяться будто ухожу охотиться. Но не сделал. Ничего как хотел. Я шел долго даже Орион скрылся за горами, может час-полтора, и я остановился. Я отдышался и посмотрел вокруг меня и обнаружил что был очень близко к первым деревьям у гор. И я был один. Я очнулся и чуть не позвал Джаспера и тут же понял что в первый раз насколько помнилось мне его не было со мной. Ледяной холод вошел в мои внутренности и я повернул назад и протрусил рысью весь путь назад в аэропорт.


IV


Быстро теплело. Весна ушла не сопротивляясь. На две недели раньше чем в прошлый раз по календарю на котором я делал свои пометки на стенной доске в ангаре. Я решил больше нет угрозы ночных заморозков и пробороздил и разметил ряды в огороде, и выкопал и рассадил под мягким солнцем согревшим мою шею и шерсть спины Джаспера отчего она стала приятно теплой под моими ладонями.

Я посадил что сажал каждый год: горох, картофель, кукурузу. Также шпинат в теплице вместе с маленькими помидорными ростками.

Когда в конце концов я решил что пора покидать город и очень быстро, вот что я взял с собой я из моего сарая во дворе. Покрытую пыльной коростой корзину с пакетиками семян и ведро с картофелем на рассаду. Все то же, сейчас десятый год посадок. Мне нужно скоро поменяться семенами с семьями чтобы растения оставались сильными, почему я не сделал этого раньше ума не приложу. Пару лет я использовал утепленную комнату зимнего сада в одной из усадьб для моих рассад но они каждый раз погибали от заморозков когда холод выстуживал тепло каменного пола. Я не стал высаживать их в печи и держать их поближе к теплу. Я сделал теплицу для шпината на весь год и для помидоров на весну. Работало. Я сажал картофель позже чем обычно чтобы мы собирали поздний урожай и его хватало на всю зиму. Что вырастало у нас, только для меня да Бангли, я хранил больше чем нам было нужно и хранил в банках и картофель в буртах в холодной комнате подвала моего дома, того с лампочкой. Я никогда не говорил Бангли но всегда привозил свежие овощи летом, и банки позже, семьям у которых тоже были огороды но им не везло из-за их болезни.

Днем 1 апреля я работал медленно, наслаждаясь теплом дня и впитывая солнце моими зимними костями. Я все это время болтал с Джаспером.

Нам надо вскопать, сказал я берясь за садовую лопату. Нам надо сделать две грядки под картошку.

Джаспер наморщил лохматые брови и согласился, довольно лежа на кучке теплой от солнца земли и наблюдая за мной.

Эй а где старые штыри для гороха? Куда мы их подевали?

Уши Джаспера поднялись и его пасть открылась в подобии улыбки. Он не знал. Ему было все до *****.

Была бы жизнь такой простой, подумалось мне, как и много раз до этого. Простая как жизнь пса.

Я вскопал грядки под картошку и посеял ее, каждую с глазком. Я нашел расщепленные деревяшки которые мы использовали под подпорочные штыри для гороха и вкопал их и связал их струнами и натянул три нити для того чтобы карабкались усы гороха ввысь на все шесть футов. Не было ничего радостнее на этой земле, ничего довольнее для меня чем стена гороха, листья трепещутся выше тебя.

Я не торопился. Что не посадили бы сегодня мы бы посадили завтра. Похоже было достаточно тепло и для посадки кукурузы. Наши тени растекались к северу в полдень и вытянулись по грядкам когда весеннее солнце перешло на северо-запад. Я монотонно мычал. Мелисса всегда пилила меня за бессознательное мычание мелодии которую я повторял и повторял когда был занят. Все время одну и ту же. Покой. Я сделал маленькую канавку для гороха, рассыпал семена, покрыл их землей. Грязь от копки запуталась в волосах моих рук и испачкала мое лицо когда я почесал свой нос тыльной стороной кулака. Из отгороженного пруда у ручья, я накачал воды в неглубокую канаву у начала огорода и развел ее концом лопаты на четыре стока в мои грядки. Серебряные струйки коснувшись вскопанной земли стали красно-коричневыми и заблестели от низкого солнца. Вымачивая землю по обеим сторонам канав. К полночи все грядки намокнут.

Я устал. Завтра я посажу все остальное, помидоры и кукурузу. А на следующий день если позволит погода Джаспер и я возьмем травяные сани, и в этот раз удочку, и пойдем в горы за весенним оленем.

Олени бывают на равнине но они каким-то образом чуют необходимость держаться подальше от аэропорта и у меня совсем не получалось подкрасться к ним на открытой прерии. Я был горным охотником и к тому же я хотел пойти туда пока не начали растекаться ручьи.

Бангли иногда устраивается на втором этаже своего дома на мешке с песком в открытом окне и ради спортивного интереса занимается стрельбой на дальность. Он убил двух серых волков с далекой дистанции но после этого они тоже стали держаться от нас подальше. Он пришил мех с их загривков себе на капюшон зимней куртки и одевает ее хвалясь трофеем.

Я остановился в конце моего нового огорода наблюдая как солнце касается гор и красит красным цветом и землю и потоки воды и я могу сказать определенно что внутри меня шевельнулось нечто похожее на счастье.

Я никогда не мог назвать это. Никогда. Чтобы не. А теперь назову.

П’шли, Джасп.

Я воткнул лопату в землю оставив ее на завтра и пошел к ангару и услышал глухое пошлепывание от того что Джаспер встрепенулся и потрусил за мной.

*

Пару дней, сказал я. Может и три.

Я затолкал двухгалонный пакет с сушеным мясом для Джаспера на дно моего рюкзака. Давно уже нет никакой тошноты. Мой Дядя Пит сказал мне, Ты сможешь переступить через тушу козла в двери. А с мертвым человеком?

Почему три? спросил Бангли.

Я засунул мой свитер, тяжелый запачканный коричневый я заказал его по каталогу когда мне было за двадцать и всегда брал его с собой в лес. На верх него я положил пакеты с моим сушеным мясом, оленина, и свернутый кусок нейлоновой материи для крыши над головой, и рулон парашютного шнура.

Почему пару, три? Там же снег Хиг. Олень должен быть внизу.

Я не смог придумать причину и просто ответил: В прошлый раз в ноябре я видел лосиные следы. Клянусь. Я знаю ты думаешь мне показалось но я видел их. Следы лосихи. Я хочу увидеть их еще. Бог ты мой, если бы нам попалась она.

Я не смотрел на него. Молчание.

Мы были как пара супругов больше неспособных на разговор друг с другом о самых важных вещах. Я никогда не врал Мелиссе за исключением попыток убедить ее в том что она выживет. Она знала это была ложь и не держала на меня зла за это. Она была просто слишком слаба для беспокойства о собственном выживании. У нее были похожая на дизентерию тошнота и понос а ее легкие были полны как при пневмонии, ужасно. В конце концов она просто захотела поскорее покончить со всем. Подушкой, прошептала она мне. Ее глаза были остекленевшими и безразличными, ее волосы мокрыми от пота, ее руки ужасно легкими, почти безжизненная. И холодная. Подушкой. Я заплакал. Я пытался как только смог чтобы не, чтобы не заплакать видя как весь мой мир, все самое важное, исчезало из моих объятий. Почти в панике, сейчас я могу так сказать, я поправил одну подушку позади ее головы на возвышении, точно не зная чт; она хотела поправить, просто взбить немного и поднять повыше ее голову.

Нет, выдохнула она. Еле-еле дыша. Ее рука царапнула обратную сторону моей руки, словно она хотела схватить но не могла.

Ею.

Я уставился на нее.

Хиг. Два, три коротких вздоха, неспособные дать ей побольше кислорода. Пожалуйста.

Ее глаза остекленевшие, все еще серо-голубые, я всегда считал их как чистое море в сумрачный день, темнели цветом, старались сфокусироваться на мне.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

Я провел взглядом по коридору заполненному койками в поисках доктора или медобслуги, отчаянно желая хоть как-то отложить, но они все были больны, или их тошнило и рвало кашлем, как в аду, никого не было. Вонь, рев кашля и болезни.

Ее рука царапнула мою а ее глаза не покидали моего лица.

Я нежно поднял ее затылок с подушки и положил рядом на испачканную простынь и поднес подушку и сказал Я тебя люблю. Больше всего во всей вселенской вселенной. И ее глаза были в моих глазах и она не сказала ни слова и я закрыл ее лицо и все. Мою-премою жену.

Она тяжело вздохнула дважды, борясь, слегка царапнула, замерла. Рев в коридоре не прекратился стоны и кашель. Не прекратились.

Я любил ее.

Вот с этим я и живу.
Я поднимаю голову с подушки
Я вижу замерзшую луну.
Опуская мою голову, думаю я о доме.

Бангли спросил, Что с тобой Хиг? Выглядишь как ***** знает кто.

Я встряхнулся. Как делает Джаспер.

Ничего.

Может тебе отпуск нужен Хиг. Ты слишком тяжело работаешь в огороде. Мужики не были созданы для фермерства так я думаю. С самого начала все не в *****.

Он имел в виду отпуск лежа в гамаке я натянул в тени дома. Между двумя деревьями, норвежская пихта и осина которые вечно казались мне не на своем месте здесь, и они казалось качали своими ветвями тоскуя по своим горам.

Я вздохнул. Да, может ты и прав. Но прежде всего я хочу поднять туда. Если там есть лось. Бог ты мой. Мы же будем как короли.

Мы и так как короли Хиг. С самого конца света.

Он начал смеяться. Могильным хохотом, будто кашель. Неприятным.

С концом света мы стали королями. Да Хиг? Капитанам наших судеб. Ха!

А затем он по-настоящему закашлял. Отрывисто. Когда он закончил он сказал, Ну иди туда. Немного порыбачишь. На отдыхе. Развеешься. Притащишь нам этого якобы лося. Оленя давай, тоже, почему бы нет Хиг. Что-нибудь нам для еды.

Прямая улыбка на его лице, посмотрел на меня своими глазами, которые сверкнули как галька в ручье.

Не больше трех дней. Не шучу. В каждый день когда ты там занимаешься этой ***** мы будем уязвимы.

Я поднял взгляд и посмотрел на него. Это был первый раз когда он признал мою полезность.

Я не слишком хорошо сплю добавил он. Сказать правду.

Он кашлянул еще раз и выплюнул через ангарную дверь. Ну, удачи, сказал он, и ушел.

Он не спал хорошо когда меня не было. Как жена. ***** Бангли. Как раз когда так захотелось от него избавиться.

*

Мы бы отправились в темноте следущего утра. Я бы прошел восемь миль под холодными звездами и достиг бы деревьев когда воздух стал бы серее и зернистее. Я набрал вещей на три дня хотя я и думал если бы нам достался лось то было бы еще дольше. Бангли потерпел бы. Я бы мог привязать рюкзак к саням и протащить, но я решил держаться налегке и я предпочел держать вещи на своей спине а сани почти безвесными. Я знал где ручьи и я бы передвигался от одного к другому потому я взял с собой лишь две кварты воды.

Я решил слетать один раз. Чтобы разведать дорогу и чтобы дать Бангли уверенность на хотя бы один день в трех направлениях. Полдень как раз годился бы мне для этого с легким бризом слетавшим с гор, на солнце тепло но почти по-зимнему холодно в тени ангара. Я зажег печь и поставил чайник, закипел. Я заварил чай из летних цветов, листья я высушил: земляника, черника, мята и сел в раскладное кресло Вальдес которое я притащил из комнаты для кинопросмотров одного из поместьев. Назвал кресло так по имени танкера с нефтью компании Экссон разбившегося и разлившего нефть у Аляски.

Это было двойное кресло для мужа и жены скорее всего но здесь для меня и Джаспера, с раскладным рычагом на каждой стороне и обшиты тонкой выделки телячьей кожей. Было очень мягким. Я положил для него рукодельный плед, из кусков голубого и желтого, и с повторяющимся рисунком бревенчатого домика разрезанным на квадраты и треугольники, каждый кусок отличен от другого но все с тем же изгибом дыма из каждой трубы, с орнаментными огурцами или с горошком или с полосами цветами, отчего создавалось впечатление необычного поселка одинаково раскинутого по всей стране геометрических полей и цветущих посадок, и словно все отдыхали зайдя в свои домики наслаждаясь теплом очага. Как и мы. Было приятно смотреть на рисунок пледа и приятно сидеть в кресле под волнами тепла от печи, полулежа откинувшись назад попивая чай.

Мне почти казалось что так было раньше, что Джаспер и я жили где-то во временном пристанище и в один прекрасный день вернемся, что все вернется ко мне, что мы не жили в сумерках бедствия. Ничего не потеряли кроме своих жизней. Все так же как вчера стоял в огороде. Иногда мне казалось: все в порядке. Просто вот так. Та простая красота была все еще невыносимо прекрасна, и если я буду жить каждым днем, от огорода до печи и до простого полета, я буду жить в мире с самим собой.

Казалось что я жил в двойственности, и эта двойственность была разрушающей настойчивостью жизни в ее голубизне и зелени разошедшихся по сухой серости смерти, и я могу переключать одно на другое, шаг в одно и шаг наружу так же легко как я мог бы вступить и выйти из холодной тени снаружи ангара. Или я бы даже никуда не шагал, а тень прошлась бы по мне как тень облака покрыв мои руки гусиной кожей, и ушла.

Жизнь и смерть живут внутри друг друга. Так случилось и со мной. смерть была внутри всех нас, в ожидании теплых ночей, равновесия системы, жука, как в умирающих почерневших стволах у гор. А жизнь была внутри смерти, разрушающая и настойчивая как лихорадочная зараза. Так и должно быть.

Память вечно не давала мне покоя. Я все время пытался не вспоминать и я все время вспоминал.

Его звали бы Спенсер. В будущем. Софи если была бы девочка. Очень по-английски. Во вторую треть срока мы решили мы хотим знать. Семья Мелиссы была шотландских корней. Переехали из Мелроуза когда ей было семь лет, пошла в начальную школу в Западном Денвере и должна была стоять перед классом и повторять слова как арифметика пока другие дети хихикали а учителя расплывались в умилительной улыбке. Она говорила что потеряла акцент полностью за два месяца. Адаптировалась как только могут семилетние.

Как имя у ее отца.

Не болела, ни разу, все время. Никакой тошноты. Никогда не хотела никакого авокадо или мороженого.

Ей совсем не нравилась охота но она любила рыбалку. Она рыбачила со мной когда могла. Во многом она была лучше чем я. Она не могла забросить дальше или точнее но она могла понять форель лучше кого-угодно. Она обычно стояла на отмели ручья и просто дышала и смотрела на солнечный луч и насекомых влетающих в него и вылетающих.

Всякие профи, идиоты, делали так со своей первой пойманной рыбой, они выкачивали содержимое ее желудка чтобы увидеть что ели рыбы сейчас. Как будто поймать, вытянуть сетью, вытащить на обжигающий воздух от всего этого рыба не страдала. Они отпускали ее назад, но выживала ли она после такой операции? Говорили что выживают, я сомневаюсь. Она никогда не делала так. Она соединяла половинки своей удочки вместе, натягивала ее, выпускала леску трещоткой катушки и тонкими пальцами проходила по всей длине лески, шнура, и поворачивала назад козырек своей бейсболки Yankees, и затем она спрашивала меня.

Хиг что подвесить?

Я изучал стайку молодой форели поблескивающую от солнечного света или клубящуюся у поверхности, переворачивал пару камней в поисках личинок.

Восемнадцатый Медный Джон вниз, Рио Гранд Король, большой тот, наверх.

Она двигала губами глядя на меня так будто я заставлял ее. Затем она вытаскивала свой набор. Большой и малый как раз наоборот. Или вытаскивала фиолетового шерстяного дурачка, того с металлической рыбьей головой, имитация верховодки и совсем другая стратегия ловли.

Почему ты меня спрашиваешь? говорил я. Мне кажется ты спрашиваешь чтобы сделать все наоборот.

Ее улыбка, яркая и внезапная, была одной из моих самых любимых вещей на этом свете.

Я не назло тебе Хиг. Я решаю. Настраиваюсь когда против такого прекрасного рыболова как ты.

Ишь ты хвалит. Ну-ну. Вперед.

Она обычно выигрывала. За исключением больших рек, Ганнисон, Грин, Снэйк, где надо было забрасывать далеко. В последний раз когда мы пошли рыбачить вместе мы сильно поругались.

Я отпил чай. Выходило так что у Джаспера было больше всех пледов чем у какого-нибудь другого пса. У него был плед для раскладного кресла Вальдес, плед для полетов, плед для сна с цитатами из книг Доктора Сьюза. Он лежал на своей половине задом ко мне и его ноги свисали с сиденья и он к тому же еще храпел.

Возможно ли это любить так отчаянно что жизнь становится невыносимой? Не в смысле неразделенная, а в смысле быть в любви. В самой середине ее и быть отчаявшимся. Потому что знаешь что закончится, потому что все заканчивается. В конце.

Я пил в самом начале. И всякую еду, даже лошадей, мы съели все в первый год, а алкоголь был все еще в шкафах и в укромных местах, в подвалах. Бангли и я использовали его для обеззараживания порезов. Бангли никогда не пил потому что это было против его Кодекса. Я не уверен может он считает себя кем-то вроде солдата или воина, но он был настоящим Выжившим с заглавной буквой В. Все остальное, через что он прожил свою молодость, мне кажется он посчитал как какую-то тренировку для чего-то более важного и более чистого. Он ждал Конца всю свою жизнь. И если он не пил раньше то не будет пить сейчас. Он не делал ничего не связанного с выживанием. Я думаю если бы он вдруг умер от чего-то как ему кажется не связанного с Законами Жизни, и если бы у него был момент видения своей жизни перед уходом в темноту, он бы не так огорчился своей закончившейся жизнью чем от того что проиграл. Что не обращал внимания на мелочи. Что смерть перехитрила его, или хуже того, кто-то другой более крепкий в окружающем холокосте.

Иногда мне кажется единственная причина почему он держал меня рядом с собой чтобы кто-то мог засвидетельствовать его доблесть в победе над каждым днем. Полагаю что тот трюк ночью был просто затем чтобы я знал что это был он. Тот кто принял на себя долг охраны нашего выживания каждый день. Запомни это, Хиг.

Однажды я услышал шутку о кораблекрушении. Я услышал ее тогда когда модель по имени Триппа Сандс была самой желанной на всех плакатах тинейджеров. Самая желанная изо всех желанных девушек, образец совершенства сексуальности. Она плывет на большом круизном корабле и тот попадает на рифы и тонет в Карибском заливе. Она выплывает вместе с моим приятелем Джедом. Только два выживших. Они выплывают на пляж, волны омывают их пеной, одежда порвана, почти голышом, и они смотрят в глаза друг другу с нарастающей готовностью к их уникальному одиночеству, и любовь настигает их как упавший на голову кокос. Они влюбляются как сумасшедшие. К счастью, остров полон низко свисающих плодов и свежей воды, и устрицы и рыба просто запрыгивают сами в их плетеные корзины, и пропитание становится им легким и у них оказывается много времени для того чтобы проводить вместе и заниматься такой бурной любовью которую мне кажется встретишь только при приближении апокалипса. Через неделю после всего Джед говорит, Трипп?

Ааа. Хммм. Да, мой ароматный жеребчик.

Могу ли я попросить тебя.

Конечно, мой сверлильный станок. Что угодно. Для тебя.

Можешь поносить мою ковбойскую шляпу несколько дней?

О да, конечно же!

На следующий день он говорит, Триппа?

Да, Обнимашка?

Могу ли я попросить тебя.

Все что хочешь мое сладкое манго.

Можешь углем нарисовать себе усы?

Хммм. Для тебя, мой большой Спермяк, что угодно.

На следующий день они занимались любовью все время отлива. Они садятся на скамейку из черепаховых панцирей и смотрят на грозу проходящую над лазурной водой, Триппа все еще в шляпе и с усами, и Джед говорит, Милая?

Да Обняшка.

Ээ, можно я тебя назову Джо?

Ну, аа конечно, ты моя глубоководная акула.

Джед хватает ее и трясет за плечи.

Джо! орет он. Джо! Джо! Я ***** Триппу Сандс!

Все еще смеюсь от этой шутки. Не могу удержаться но приходят на ум я и Бангли хотя это совсем не забавно. Он хочет чтобы я был Джо и он смог бы показать другому как здорово он выживает. Якручу на ***** все это говно с выживанием, я же ведь, Хиг? Он никогда не рассказывал мне о своем воспитании за исключением того что это не то что ты думаешь, но я полагаю что на его мать, если у него она была, было тяжело произвести хоть какое-нибудь впечатление.

Ну. Похоже на то. Я говорю это Джасперу который сдвинулся так что его голова свесилась вниз с Вальдеса но все так же храпит. Я кладу мою ладонь на его ребра и чешу.

Ну что полетели.

*

День клонится к концу, мое самое любимое время после рассвета. Я заправляюсь топливом. Насос работает от солнечной батареи. Раньше пользовался аккумулятором и трансформатором но батарея сдохла потому я провел провод прямиком к трансформатору и теперь могу заправляться лишь когда сияет солнце. У меня есть ручной насос когда нужно, но легче по-другому. Я заполняю баки с лестницы, через отверстия отвинченных крышек на каждом крыле, и совсем нет никакого удовольствия стоять на земле и качать ручным и следить за уровнем топлива, и в то же время надо карабкаться вверх и смотреть вниз в отверстия. Я могу приблизительно посчитать и довольно точно, но всегда гораздо легче просто стоять там и нажимать на спусковой крючок насоса и слушать электрический гул и щелчки цифр крутящихся на счетчике как раньше было с автомобилями.

Раньше было. Еще много бензина в мире но проблема в том что автомобильное топливо испортилось через год-два после. 100LL, чем я заправляюсь, годен до десяти лет. Я ожидаю что скоро случится. Я могу долить PRI-добавок и протянуть возможно еще десять лет. Затем мне надо будет искать топливо для реактивных самолетов, керосин, практически не портится. Я знаю где есть, поближе. Я знаю что сейчас я только одна живая душа которая знает где его найти. Но каждый раз когда я сажусь в аэропорту Роки Маунтин я чувствую себя очень уязвимым что совсем непохоже на другие места. Он слишком большой. Большой старый аэропорт для реактивных самолетов с огромным количеством зданий, ангаров, складов и насосных станций и стальных выдвижных крышек для заправки на посадочной полосе.

Когда-нибудь, я и Бангли отправимся на наш пау-вау. Может и переночуем где-нибудь. Трудно представить. Или может я просто возьму его с собой чтобы он прикрывал меня каждый раз когда буду заправляться и это будет для него вроде вечеринки хотя и оставит наш аэропорт без охраны на полчаса.

Джаспер сидит на своем сиденье а я прокатываюсь мимо ряда самолетов связанных друг с другом. У всех них спустившиеся и сгнившие шины, у многих стекла разбиты от града. Некоторые, канат стерся и порвался от сильных ветров, и самолеты сели носом вверх или закатились в другие на противоположной стороне насыпи, или еще дальше. Прошлой весной у нас была буря и Супер Каб отцепился и закончил свое бегство носом в окне второго этажа дорогого дома на другой стороне полосы, на Пайпер Лэйн, удивительно точно. Зеленого цвета надпись с названием улицы была как специально напечатанный к такому случаю надгробный камень.

Почему я не летаю на каком-нибудь Супер Кабе или Хаски? Узкий тандем (одно сиденье впереди, другое позади), более подвижные, могут легко нырнуть вниз и быстро приземлиться, могут почти что сесть и взлететь с теннисного корта? Почему я летаю на восьмидесятилетней Сессне с четыремя сиденьями?

Потому что сиденья рядом друг с другом. И Джаспер может быть моим вторым пилотом. Самая настоящая причина. Все время полета я разговариваю с ним, и меня смешит бесконечно что он прикидывается все это время неслушающим меня.

Мы катимся между рядами. Там есть и очень красивые самолеты. Цветные полосы, голубые и золотые и красные выцветают. Номера. На одном я когда-то летал, небольшой самолет с откидывающимся плексиглассовым кабинным стеклом, уткнулся носом в землю как несчастная птица, звезды ВВС США нарисованы на фюзеляже разлетающимся веером. Он был построен моим давним другом, Майк Гаглер. Пилот с Аляски в конце карьеры пилотировал  реактивные самолеты для авиалиний и делал самолеты на досуге.  Никогда не делал ничего похожего ни на что из принципа. Он умер в начале со всей семьей в желтом доме я могу видеть его отсюда из открытой двери ангара. Он отказался пойти в больницу, сказал там правительство просто собирало мертвецов в одном месте. Он был последним кто умер в его семье, на одной силе воли, чтобы кто-то мог обнять жену и их двух дочерей перед смертью. Я похоронил их четверых, выкопал яму экскаватором когда он еще работал.

Вначале я полетал на нем, RV-8 Майка, и довольно много. Оставил Джаспера тот ждал напряженный и покинутый у насосных станций и поднялся прямиком к солнцу и все тянул на себя рукоятку пока небеса не простерлись внизу подо мной и горизонт упал на мою голову как забрало шлема. Большие, медленные, холодящие страхом петли и быстрые вращения бочки. Я делал так потому что я не знал что еще делать.

Когда я пролетел над посадочной на десяти футах и увидел Джаспера сидящего на своих задних провожал меня своими глазами, и даже на такой скорости я понял как он волновался, и переживал что я могу просто оставить его как все вокруг нас, и тогда я сел.

Ветроуказатель середины поля показывал северный, раздуваясь обычностью, поэтому мы повернули к югу на рулежной дорожке, и я дал газу и мы поднялись. Когда все мертвы необязательно взлетать где предписано.

Нет ничего предписанного сейчас. Если бы не было Бангли я бы забыл свое имя.

*

Я решил мы сделаем большой круг и потом остановимся за Кока-Колой. Разведаем луга у Нидерландов, у хребтов Водораздела, повернем спиралью, проверим дороги и две тропы пока видно, убедимся что у Бангли не будет гостей по крайней мере один день в трех направлениях, затем садимся за питьем и приносим пару коробок. Всего в восьми минутах к северо-востоку в направлении к Грили. Мирное угощение. Раздувшихся банок и пластиковых бутылок. Там есть поддон Доктора Пеппера я видел его позади в свете лампочки на моей кепке, может сейчас наступило время обрадовать его словно пришло Рождество. Бангли похож на любителя Доктора Пеппера. Одну со Спрайтом семьям, сяду еще там, прошло уже несколько недель. Наклонились влево, к северу, низкое солнце брызгает сквозь стекло расплавленным светом.

Взгляд вниз, линии домов к северу от аэропорта как леденцы тупиков с раздувшимися в конце разъездами, и если я прищурюсь, прячась от обжигающей плавки, я могу представить себе обычный поздний весенний вечер.

Продолжаю подниматься к западу и выравниваюсь на тысяче восемьсот футах и начинаю осматривать.

*

Ничего. Ничего везде. Дороги пусты. Слава Богу. Обычно так. Если бы были чужаки все планы порушились бы, нашу охоту отложили бы. Тогда бы я спустился ниже, выключил бы двигатель, включил бы музыку. У меня есть четыре песни на СиДи подключенном к усилителям и колонкам: их названия
Вернись на Север или Умрешь
Вернись на Юг или Умрешь
Вернись на Восток или Умрешь
Вернись на Запад или Умрешь

Слова очень легко запомнить: лишь одно название. И потом увещевание: Мы знаем ты здесь. Ты станешь собачьей едой как многие до тебя.

Бангли заставил меня так сделать.

*****, сказал я. Это ненужно и отвратительно.

Бангли в упор посмотрел на меня, ухмылка выросла лишь до половины.

Правда же? Скажи что нет Хиг?

Слова ударили меня.

Сделай, сказал он. Это не школьный бал.

Чаще всего срабатывало. Слишком много неизвестного, слишком много еще выживших отчего чужаки не могут быть уверены что в аэропорту их не ожидает жаждущая крови монгольская орда. Кто мы в общем-то и есть. орда из двух. Нет, трех. И они должно быть думают: У них есть самолеты, громкоговоритель, записи, что еще у них есть? У нас есть Бангли, вот так. Ты не знаешь еще ничего об этом. Ты лучше вернись ***** назад.

Если им нужно еще больше убедительности я научился здорово управлять Узи Бангли с левой руки. Я стараюсь не попадать ни в кого но иногда попадаю.

В меня стреляли четырнадцать раз. Три прошли сквозь фюзеляж. Большинство людей не знает как стрелять по самолетам. Никогда нас не учили этому.

Никто не знает. Скоростная 7 чиста, 287, между штатами. Дорога на запад. Солнце заливает Боулдер Каньон красит верхушки пиков Флатайрона. Когда-то было любимым местом для пеших походов, тропа по горным плитам, когда-то. На севере Маунт Эванс облит кровавым снегом. Просчитался со временем, нет времени проверить холмы если я лечу за питьем. По правде говоря я не должен их проверять. Я делаю так потому что так замечательно лететь низко у подножий и там могут быть олени. Если нам попадутся лосиные следы они будут на земле. Я ухожу на восток и прямиком до электростанции у Грили. Там грузовик с полуприцепом наполовину на шоссе поселка, наполовину на заезде на ферму. Я могу увидеть его отсюда с пяти миль. Грязные красные и белые стороны прицепа сияют на солнце как рекламный плакат. Был захвачен из-за питьевой воды, похоже, бутылированной воды и напитков. В первый раз когда я увидел грузовик я и не подумал о приземлении, но пять тел лежало вокруг него. И одно высунулось наполовину из водительского окна. Вид перестрелки заставил меня сбросить обороты и покружиться.

Я не очень быстро соображаю как когда-то, это точно. Словно в тумане тычусь. Да только тела о чем-то говорили и грузовик просто даже сиял. Думай, Хиг. Перестрелка из-за грузовика с Кокой.

Так появилось у нас месячное лакомство.

В тот раз, пруд фермы к востоку от грузовика растянулся полумесяцем черной жижы и вымочил все вокруг, тогда я покружился и сел на желтую прерывистую линию шоссе на север, против ветра. Я вылез и повернулся к Джасперу а тот съежился и закрутился на моем сиденье, и я спустил его на землю. Я оттащил тела в травяной откос дороги за их обувь чтобы Джаспер мог ... Обнаружил что легче так чем за руки.

Дверь заднего прицепа была закрыта навесным замком, обычный металлический U-вида. Я пошел к ферме и дальше по утонувшему в грязи двору и нашел кусачки в тракторном сарае.

Сначала до меня не дошло что можно было привезти сюда Бангли и он мог бы отвезти грузовик к аэропорту. Тогда я наслаждался тем что привозил понемногу. Затем я понял оставить как есть. Понемногу чтобы наслаждаться праздником в наших жизнях.

Сначала также не дошло до меня лишь через какое-то время, может через несколько лет, банки могут быть полностью испорчены морозом и оттаиванием. Ну и пусть. Система работала.

В тот первый раз я загрузил три коробки в Зверушку и закрыл двери. Только я решил включить двигатель как я снова вылез наружу и привязал к знаку дорожного расстояния шоссе красную футболку с одного тела ветроуказателем. 4 миль. Я помню. С тремя дырами от .22 калибра в трех дюймах друг от друга на знаке. Довольно кучно. Скорее всего практиковался в стрельбе какой-нибудь деревенский парень.

Сегодня он снова с севера. Ветер. Сдвинулся на несколько румбов меньше чем за час и это довольно типично для такого времени года. В такое время года я видел как ветроуказатели на разных концах полосы у нас в Эри смотрели в разные стороны, посадка становится интересной тогда.

Линия телефонных столбов тянется по восточному краю шоссе. Не мешают, они установлены достаточно далеко. Небольшие отражательные столбики и указатели расстояния легко остаются ниже крыла. Мой первый инструктор рассказал мне что в случае аварийной посадки дороги почти всегда достаточно широки если садишься посередине, почти всегда не касаешься никаких знаков или столбов. Только обманчивы широкие грунтовые дороги. Какой-нибудь знак невидимый тебе схватится за крыло и крутанет тебя.

Я ложусь на крыло для последнего захода по ветру, свысока, и ныряю вниз на плоскостях, вниз к левой полосе присмотрев для себя место на дороге перед высоким деревом, затем выравниваясь с горизонтом, дорога растет передо мной, обтекая снизу, и я мягко вытягиваю на себя штурвал, назад назад назад к груди и садясь ощущаю один легкий толчок. Все еще, после стольких лет, возбуждение от удачной посадки. Столько раз уже делал так с этого направления и знаю что мне не нужно давить на тормоза, лишь держать нос повыше и самолет сам докатится до съезда и к грузовику.

Легкое нажатие на тормоза, Джаспер сидит на задних лапах на своем сиденье на толстом пледе как мой второй пилот, наклонившись слегка вперед, перебирая передними лапами. Вытянуть рычаг и заглушить двигатель. Продолжительное кудахтание, свистящие лопасти становятся видимыми, замедляются затем молчание.

Ветер ударяется в кабину, качает самолет. Ветреннее чем я думал. Порывистый. Распрямляющий короткую траву на поле, перемежающийся как дыханием по ежику прически. Лиловые астры на обочине кивают головками. Открываю боковое окошко, кладу локоть. Запах влажной земли полон гниения и новизны. Внезапные воспоминания только приносятся запахом. Все еще тянет острым запахом старого навоза из грязного сарая. Все неустойчиво в это время года.

Поворачиваюсь к Джасперу.

Добро пожаловать в Старый Добрый Кока-Сити. Еще одно Прибытие-Во-Время и отличное приземление от экипажа Дворняжка Эйр. Пожалуйста оставайтесь на своих местах пока самолет полностью не прекратит свое движение. Будьте осторожны поднимая кабинное стекло.
 
Джаспер снисходительно бросает в мою сторону один взгляд, неодобрительно, и продолжает смотреть впереди себя, брови нахмурены как у какого-нибудь хорошего напарника-пилота. Ему не нравятся шутки во время работы. Он знает мы направляемся к грузовику поэтому он наблюдает за грузовиком уже за двадцать ярдов до него.

Потом он рычит. Коротко. Низкий рык отчего задирается кожа над его верхними клыками.

Окей мы полностью прекратили движение. Над головой нет стекла. Не будь таким занудой. Вот ведь.

Рычание становится тише, продолжается. Загривок дыбится, шерсть на неровностях позади гладкой натянутой кожи. Глаза заострились на прицепе грузовика. Мои волосы, невидимые волосы на задней стороне моей шеи, напряглись и вздыбились. Слежу за направлением его глаз. Защелка белого цвета на заднем прицепе свисает с выцветшей красной двери. Полоса черного цвета между ними. Дверями. Правая приоткрыта. Слегка. Запах доносится с севера к югу по дороге. К нам.

Не отрывая своих глаз от грузовика я достаю свою винтовку. Она стоит вертикально, мушкой вверх пристегнута к передней левой стороне сиденья Джаспера. Рядом с ней автоматический пистолет. Большим пальцем снимаю застежку и вытягиваю винтовку. Привет Бангли.

Окей, парень. Молодец.

Шепчу, осторожнее.

Окей, п’шли.

Нет смысла говорить ему чтобы оставался в самолете. Он не будет ни за что. Ни за что при этом. Не хочу чтобы он потянул себе что-нибудь выпрыгивая. Я открываю свою дверь. Две ступеньки, стойка до земли, полуоборачиваюсь и забираю его одной рукой, правая, и опускаю его на дорогу, его когти шкрябают по покрытию.

Окей. Чужой.

Он знает. Проживал такое. Слишком много раз.

Мы в шестидесяти футах может пятьдесят пять. Я летаю с пристегнутой винтовкой потому что слишком трудно заниматься ею в полете. Выдвигаю приклад Бангли сделал его мне таким. Палец на предохранитель. Переключаю на одиночными. Ветер стихает на короткое время, теплый в наши лица, уклоняется слегка к востоку неся смешанные запахи, земля, цветы, даже похоже на соль. Морская. Как далеко? Девятьсот миль по крайней мере. Я прислушиваюсь. Один лишь ветер влетает в мое левое ухо. Рычание Джаспера не прекратилось. Я делаю шаг. Жду. Еще шаг. Пустельга перелетает справа налево, невысоко, сутулым, быстрым перелетом. Еще шаг. Мы проходим половину дистанции и останавливаемся. Сгибаюсь и передвигаюсь на одном колене. Как можно ниже, не переходя на ползанье. Ползти лучше всего но ползком трудно передвигаться быстро. Как сейчас, если они выстрелят из прицепа, я уверен они выстрелят повыше.

Рык моего голоса пугает меня.

Вы мертвецы.

Ветер.

Вы мертвецы. Станете стрелять и точно убью.

Джаспер рычит. Солнце греет мою левую сторону лица.

Вы как рыбка в банке. Слышите! Станете сражаться и это будет последней минутой вашей жизни. Выбрасывайте свое оружие выходите. ВЫХОДИТЕ! Руки чтобы я видел. Если сделаете так, так как я говорю вам ничего не будет. Даю слово.

Ветер. Солнце. Птица. Я раздумываю. Так ли? Ничего не будет. Я не уверен. Что бы ни случится здесь я намерен жить.

Тридваодин – ОКЕЙ УМРЕТЕ!

Я прицеливаюсь. Я знаю последние коробки позади стоят до крыши прицепа. Треть пустая. Хватит места чтобы не попасть по бутылкам и банкам, скорее всего. Два выстрела поверх ...

Подожди. Звон металла, царапанье. Рука держащая монтировку вылезает в отверстие.

Металлический прут, кисть, предплечье.

Брось! Брось! Брось!

Бросает. Со звоном ударяется о дорогу.

ВЫХОДИ, руки чтобы я видел.

Большие кисти. С грязными волосами. Торчат из отверстия словно бандит решил показать кукольное представление. Предплечья в голубой зимней куртке слишком короткой для его рук, запачканная но неношенная. Дверь открывается шире. Угловатая большая голова, светлые космы волос, камуфляжная охотничья шляпа. Спутанная борода. Огромный человек ступает на задний бампер, осторожно не поворачиваясь спиной.

Там еще двое.

Хриплый выкрик, голос весит полтонны гравия. Моргает глядя на солнце.

Самолет. Где ты раздобыл летающий самолет? Черт возьми.

Заткнись *****. Скажи им. Тоже. Руки вперед.

Бейсбольная бита, кисти, руки в промасленном длиннополом плаще, еще один ублюдок спускается вниз. Длинные волосы в толстой косе понитэйла, бегающие глаза: мое лицо, винтовка, пес, канава. Хочет дернуть. Рычание Джаспера становится еще ниже.

У тебя там нет пуль. Во всем мире кончились ***** пули. Слышал тоже Кертис? Зовет кого-то позади себя. Притоптывает к западу. Один шаг другой.

Капитан Летун думает что перестреляет нас. Глаза бегают: винтовка и канава.

Уже бы сделал. Да он бы сделал. Хочет поболтать он.

Я размышляю: Пока он только говорит.

Выходи Кертис. Пойдет. Мужик на колене в тридцати футах, винтовка но без пуль.

Он который ближе всего теперь в трех футах от частично открытой двери. Я целюсь с двумя открытыми глазами. Всегда. Преимущество. Я могу видеть дверь. Я чувствую как натягивается вечер словно скручивающийся провод. Космы называют меня как координаты для стрелка. Жара. Жара от яростной злости поднимается к моему горлу, яростная и чистая как горючее. Мой палец на гладком холодном изгибе курка.

Дверь распахивается. Открывается. Тень. Темнота втягивается внутрь занавесью, влетает свет, яркий, освещает человека в движении, натягивает лук и прицеливается. Я стреляю. Дважды. Стрела ломается дырой в воздухе, злой всхлип высасывания тонкий и во все стороны, человек падает назад, лук звенит по металлическому полу, передняя стена Коки рассыпается и разливается. Молчание. Один Доктор Пеппер выкатывается на дорогу.

Двое на дороге полусогнуты и застывшие, руки рефлексивно закрывают головы. Твидл Дам и Твидл Ди.

Банка Доктора Пеппера катится, останавливается возле сапога Понитэйла. Струйка крови капает из прицепа на дорогу куда упала вначале банка.

Посмотри что наделали. Я ору. Вы ***** тупое отребье. Все испортили. Возможно двадцать коробок.

Моя грудь, дыхание, вибрирует от адреналина и ярости.

Убил вашего тоже. Какая ***** замечательная попытка.

Они замерли, накрывшись руками, полусогнутые. Самый возможный жалкий вид перед смертью. Ждут смерти. Винтовка уже нацелена на Космы, палец уже лежит на курке. Тяжелое дыхание. Я успокаиваю свое дыхание. Я убью их.

***** пытались убить меня. Из-за Коки. Ну. Не то чтобы на каждый день. Двадцать четыре в упаковке, один раз в месяц. Я привожу с собой. Одна неделя проходит без – специально придумано чтобы еще раз полететь за угощеньем. Для меня и. На хер Бангли. Знаешь ведь. Садишься у семей со Спрайтом как бог.

Один скулит, блондин. Не просят пощады..

Должен убить их. Оставишь и они опустошат грузовик, спрячут все по канавам, в лесозащитной, не будет месячного угощения. Совсем малого. Малого настолько что хочется вернуться. Плюс к тому они пытались меня убить.

Космы становится на колени, закрывает свои глаза большими кистями как сделал бы ребенок играя в прятки и плачет. Понитэйл обхватывает свою голову предплечиями наблюдая за мной в очевидном ужасе, наполовину сморщившись, дрожа, готовясь к выстрелу.

Встань.

Кончай скорее! кричит Космы.

Встань. Я тебя не убью.

Слова как жидкий азот. Мгновение полной замороженности.

Что вы сделаете вытащите своего приятеля в канаву и ни одного слова, ни одного ***** слова пока мой пес будет есть.

Образы сталкиваются, противоречат в их обрезанных ужасом сознаниях. В их собственных жизнях, облегчению невозможно поверить, ужас кормежки пса. Водоворот мыслей, встречных другу другу как два флага в аэропорту от противоположных ветров. Они оба начинают дрожать. Очень сильно.

Я повторяю. Вас не застрелю. Как сами сказали я бы уже сделал это. Точно бы сделал.

Руки опущены вниз следят за мной. Убить из-за Коки. Не из-за чего-то нужного, не из-за богатства. Как раньше могли убить из-за бриллиантов, из-за нефти. Нет. Сегодня нет.

Вытащите своего приятеля в канаву и потом выгрузите двадцать коробок, пятнадцать Коки, пять Спрайта, и о да еще две Доктора Пеппера, вы погрузите их в самолет спокойно и аккуратно и затем я залезу к себе и улечу. А вам останется остальное. Потому что тут я ничего не могу сделать. Как только поднимусь. Если только не убью вас. Чего не сделаю. Слишком много. Хватит. Давайте.

Пустельга над полем. Ветер в короткой траве, солнце почти над Водоразделом. Птица будет летать и охотиться до самых сумерек. Парить и падать, парить и падать. В своем маленьком шлеме оперения, парить без устали, шнырять в воздухе. Охотиться на мышей и полевок.

Я чувствую себя плохо. Хочется вытошнить на дорогу но не буду. Плохо от того что защищаю всякое такое что приходится защищать.

*

Они погрузили банки. Они притащили своего брателлу в канаву и я свистнул один раз, отвернулся. Они тащили по четыре коробки за раз, прошло быстро. Я сказал им куда погрузить. У Понитэйла свесилось наружу длинное ожерелье из сморщенных кусков кожи когда он наклонился. Оба они пахли смертью.

Ты все равно мертвец, проворчал Понитэйл, проходя мимо меня с грузом.

Что сказал?

Ниче. Кряхтя под коробками грузя их в самолет.

Ты что ***** сказал?

Он повернулся, пошел. Я остановил его стволом винтовки.

Что там такое о мертвеце?

Ткнул его стволом в ребра жестко. Он охнул.

А-рабы. Ты нас можешь убить а А-рабы убьют тебя.

Какие там А-рабы?

Мы слыхали. В Пуэбло. По радио. А-рабы. Они здесь. Или сюда идут. Убить нас всех.

Он сплюнул. Рядом с моим ботинком.

Это что? Тычок.

Что что?

Это. Твое ожерелье.

Он выпрямился, сглотнул слюну. Его глаза золотисто-зеленые в свете солнца. Насмехаются.

Дырки. Бабские. Засушенные дырки.

Я нажал курок. Разорвало напополам. Даже не думая. Оставил его в корчах на дороге, с кишками наружу. Другой, Космы уронил свои коробки и побежал. На юг. На юг между двумя зелеными полями. Из-под островов облаков выплеснул розовый цвет на неуклюже застывшую фигуру превратившуюся в прицельную точку.

*

Пытаешься сделать правильно. Вмешиваются обстоятельства. Что я буду делать с двадцатью коробками Коки? Подарю их Бангли?


V


Когда я рассказал Бангли о встрече у грузовика с Кокой он вытащил баночку жевательного табака из своей жилетки, новую, и провел своим острым ногтем большого пальца вокруг крышки и открыл ее. Запах дошел до меня, сильная соленая вонь как от тронутого лопатой компоста. Он затолкал щепоть в нижнюю челюсть, отошел назад на пару шагов и сплюнул через ангарную дверь, еще один успех в одомашнивании человека.

Спасибо.

***** Хиг, когда я узнал что здесь будет твоя кухня и место для расслабухи, конечно ж *****.

Он откинулся назад к спинке стула я поставил для него у двери. Чтобы он мог говорить и поворачиваться и сплевывать. От откинулся, полу-привстал, выпрямленные ноги, руки скрещены, так полностью и не сев.

Значит ты дал им шанс для жизни.

Повернулся, плюнул.

Ты ж прям был как бойскаут.

Смотрит на меня. Мне кажется его минеральные глаза когда двигаются взглядом издают скрежетание словно при копке гравия.

Готов был распрощаться с важным источником кофеина. Не говоря уж о газировке. Не так много газировки в наших жизнях, Хиг. Пузырьками нас не назовешь. Искристыми.

Не удержался от улыбки глядя на него. Он повернулся, сплюнул.

Ты же своей жизнью рисковал. Дважды. Не, трижды. Как сказать трижды если четыре раза? Я даже счет потерял.

Он вытащил руку из своего скрещения на груди и прищурил глаза, зашевелил губами, начал считать. У него была трехдневная щетина, серая щетка будто из пластмассы. Махнул рукой.

Давай посмотрим: первая ошибка когда не присмотрел место где ты не попадешь в груз и сзади чтоб никого. Ты сказал мне что прицеп на две трети пустой. Ну. Много ж места. И много шансов что соратники сготовились вместе и прячутся за дверью. Много боеприпасов. Все равно прочистил бы их. У того с луком никогда ничего бы не вышло.

Покачал головой. Нерадостно.

Во-вторых: когда тот начал говорить с тем за дверью и прямо выдал твои координаты. Нацелил его на тебя, Хиг. Дал стрелку угол и расстояние. За одну вещь я могу их признать смелыми если они точно знали что погибнут в любом случае и решили отчаянным способом спастись. В смысле, они точно знали что погибнут от кого-то но только не от рук старины Хига. Они на это не рассчитывали. От Хига который очень старается попасть в райские небеса.

Сплюнул.

И они решили, Значит мы грохнем этого *****, а ты говоришь что их сразу же заметил. Тогда и надо было сделать парочку выстрелов. Минимум три. Убить первого снаружи, быстро-быстро, который был поближе к обочине где он бы мог спрятаться за угол прицепа, затем следующего, затем того который явно прятался позади в прицепе чтобы убить тебя. Банг-банг-банг.

Сплюнул.

Не-е. Только не старина Хиг. Всегда поражаешь меня. Ты ждешь пока распахнется дверь и ты увидишь как кто-то натягивает лук, и ты ждешь как он спускает тетиву потому что он может охотится на фазанов или еще чего-то там и совсем не думает о твоей ***** заднице ...

Не так.

Он же стрельнул в тебя?

Нет смысла спорить с ним. Я откидываюсь назад на моей скамье, скрестив свои руки на груди. Стыдно было. Это я могу признать.

Окей ты шлепнул того. Самый правильный поступок за все утро. А сколько коробок испортил? Если бы только сел у стороны как настоящий тактик, мда. Ну ладно. Его шлепнул. Угрозы нет. Те двое большие ссыкуны и застыли, не решили ни атаковать ни бежать.

Покачал головой.

Они не воспользовались Хиг последним золотым шансом. Ты даже понял. Сделали из себя прекрасные мишени. Буквально умоляли тебя покончить с ними.

Сплюнул. Поднял за козырек пропотевшую в пятнах камуфляжного цвета кепку и почесал свой скальп. Одел кепку. Прямая ухмылка поперек лица.

Но нет. Мы еще сделаем свою жизнь опаснее. Мы дадим им целый прицеп содовой из-за их переживаний. И ты, Хиг, ты никогда не говорил что это полуприцеп. Мы бы могли его привезти сюда в любое время. Я бы всегда нашел место на каком-нибудь складе. Никогда даже не спросил меня.

Повернулся, сплюнул. Оставался полуотвернувшись глядя на солнце на другом конце аэропорта.

Повернулся назад.

Ну, тебе решать. Ты нашел. Уставился на меня.

Где мы остановились? А да. Я говорю они пытались изо всех сил убить нас, значит и нам надо изо всех сил. Отблагодарить. Дать им всю Коку. Один большой приз. Похоже. Значит мы дадим его им, но сначала мы дадим им другой шанс убить нас. Мы заставим их загрузить нас с нашим маленьким призом, и приблизиться настолько, ты можешь толкать их винтовкой, их таких здоровых и шустрых, отличная возможность для другой атаки. Один ты, двое их, ситуация не под контролем, ни на чуточку, грузят, разгружают, две постоянно двигающиеся цели, постоянно меняют угол, не ограничил их никак, даже не связал их вместе. Как вечеринка на работе, да, Хиг? Ну.

Сплюнул.

Ну, может тебе повезло как никогда. Потому что может это не было сделано ***** по-умному, но ты счастливчик Хиг. Я скажу так черт побери и есть. Потому что они тебе данные дали. Просто так. Совсем ***** без всяких вопросов. Ни под каким давлением. От Хига. У нас есть на А-рабов.

Сейчас он выругался по-настоящему. Себе под нос. Сейчас он не повернулся, он сплюнул на пол ангара.

У нас есть на А-рабов а что ты делаешь? Ты рвешь его напополам. Вот ТОГДА ты его рвешь. Наконец врубаешься он не такой бойскаут как ты, а ты его хладнокровно на тот. Прежде чем он смог рассказать о какой ***** он тебе говорил. Самый первые данные о возможном настоящем госте, я говорю о госте с ***** мускулами, о возможном чертовом вторжении, и ты рвешь разговор. Потому что ты открыл, ой какое открытие, что он насилует и убивает как всякий другой выживший в этой чертовой стране. ***** херня. Какой ужас. Черт побери.

Он по-настоящему был зол. Его шея, лицо стали красными. Вена на его лбу пульсировала. Я чувствовал жар на моем лице. Он прав. Так я думал. Когда я оступлюсь и меня убьют в один прекрасный день только потому что я слишком мягок. Так ведь? Стоит же жить еще один день? Как говорит Бангли? Ну, я же ученик. Все еще. Аколит Школы Бангли. Живя здесь. И не самый лучший. Все еще.

Молодец, сказал он. Доброй охоты.

Встал, выпрямил спину, вышел.

Ну, вышло все не так уж хорошо. Я сел у грузовика чтобы принести Бангли угощение. Думал о нем. Хэх. Он даже не взял Коку ни бутылки. Он не возьмет когда нас не будет. Я знал его. Он мог следить за нашим сном в прицел ночного видения но он никогда бы не тронул ничего в ангаре. Часть его Кодекса. Кока-Кола теперь испорчена. Испорчена некомпетентностью. И какой ценой. Даже то что я уцелел живым-невредимым все равно есть цена. Говоря цифрами более ничем. Для Бангли, мы столько раз совершаем ***** ошибки прежде чем захлопнется пасть, значит и эта схватка у грузовика записывается в мою графу которая как ни крути теперь и его графа. Вот из-за чего он так разошелся. Он не хотел проиграть из-за ошибок какого-то болвана.

Я надул мои щеки и выдохнул. Мысль: В горах должно быть хорошо. Хорошо туда подняться. Подышать свежим воздухом. Мысль: Странно. Всего один человек за исключением семей на сотню квадратных миль вокруг и все равно мне нужен свежий воздух.


VI


Мы идем быстро в темноте. Я и Джаспер, сани скрипят позади. Холодно. Хорошо и холодно. Высокие звезды раскинулись сетью по темноте, нет луны, идешь под Млечным Путем как будто в глубокой реке. Никогда не дойдешь до другой стороны. Никогда не получится.

Ссора с Бангли все еще жива. А сейчас одно лишь наше дыхание. Зимний жир. Ощущаю его моими ногами. Хорошо идти, идти быстро.

Я тяну сани поводью в правой руке затем меняю руку. Вещи в санях, винтовка тоже. В этот раз. Спасибо Бангли, на мне пистолет, пластиковый Глок почти невесом. Кажется что много вокруг выживших, много движения, не знаю почему.

Прохожу башню, остается справа. Прохожу Место без никакого содрогания. Мысли приходят с ритмом быстрых шагов. Привыкни к убийству как ты можешь привыкнуть к виду козла в дверях. Дядя Пит. С его бутылкой и сигаретами и историями. Как жил на яхте с Луисой. Как жили в траулере на Аляске. Как будто жизнь на плаву убедит кого-угодно хоть в чем. Никогда не нравилось виски, он сказал мне. Но я пью потому что в нем столько историй.

Мертвые козлы умножаются. Ты можешь утащить его куда-нибудь подальше в поле, но память ты утаскиваешь далеко к солнцу и к надеждам разрезает на части. Высушивает до нечто крошащегося и неимеющего запаха.

Мы идем. Мы в получасе от первого подъема, от первых деревьев. У ночи нет никакой весомости: тьма невесома сейчас в своей имманентности проходит словно олень готовый к прыжку. Утренний свет всего лишь мысль о том что случится. Недвижно и тихо, высокие звезды, нет ветра.

Я думаю о племенах Прерии, тех живших здесь, проходивших. Юты Арапахо Шайенны. Команчи доходили до сюда, Сиу проходили и охотились и устраивали налеты, Кайова, иногда Апачи. Когда я был мальчиком я читал о войнах и налетах между ними и все время удивлялся почему кто-то мог воевать в такой огромной стране. Почему земля стала территорией которую надо было разделить. Ладно. Бангли и я нас всего двое и иногда наших ресурсов на базе становится довольно мало. Не от того что у нас не хватает еды, сырья, одеял. Идеологически. Идеология вот что раздирает страны. Раздирало, в прошедшем времени. Что из себя представляют страны? Кто остался тот все еще воюет, собирает под себя что найдет. Может собираются вместе как я и Бангли.

И мы все еще разделены, все еще трещины в нашем союзе. Из-за принципов. Его: Виновен пока ... да пока да все время. Сперва стреляй потом спрашивай. Виновен, затем мертв. Против чего? Мой: Пусть гость живет на минуту дольше пока они не смогут показать себя какие они люди? Потому что они всегда покажут себя. А что Бангли сказал в самом начале: Никогда никогда не вступай в переговоры. Ты начинаешь переговоры о своей смерти.

Я против него. Последуешь за верой Бангли до самого конца и получишь унылое одиночество. Каждый за себя, даже в смерти, и ты вступаешь в полнейшее одиночество. Ты и вселенная. Холодные звезды. Как эти которые тают, молчат а мы идем. Поверишь в возможность соединения и ты получишь что-то еще. Потрепанный комбинезон все еще развевается на флагштоке. Попроси помощи и получишь ее. Улыбка прилетевшая с другого конца грязного двора, взмах рукой. И рассвет становится не таким одиноким.

Мы философы, а, Джаспер?

Он счастлив просто нашим походом. Вместе. Он знает куда мы направляемся.

*

Следуем тропой у ручья вверх. Тропой протоптанной еще до наших походов, до Арапахо, еще до Шайеннов. Оленем и лосем, толсторогим бараном. Койотами охотившимся на них. Пумами. Волками. Еще волками. Может горными бизонами. Иногда медведями гриззли, но чаще всего они держатся подальше от троп, даже троп диких животных.

Мы входим и выходим из тополиной рощи от нее становится еще темнее. Заросли ивы. Вверх по травянистому склону сейчас бесцветному, в короткий каменистый каньон с эхом брызгающейся воды. Затем картиночный лес, запах задолго до деревьев, запах несется течением воды: сильная нота ваниллы, как в магазине сладостей. Живые. Сани царапают по вылезшим наружу корням, по камням. Кучки оленьего помета давно высохшие. Я останавливаюсь, снимаю с себя упряжь и обнимаю большое дерево, стоя во фризе сладкого шалфея еще более бесцветного чем сама ночь, то здесь то там между деревьев, тоже с запахом более тонким. Обнимаю толстую шершавую кору, нос упирается в трещину ствола, вдыхаю сильный запах ваниллы словно из бутылочки кухонной специи, резкий древесный и сладкий как от ирисок. Так пахло когда мы входили в магазины сладостей точно так же. Там подростки в фартуках с трудом пытались набрать мороженое полной ложкой из контейнеров. Казалось было очень трудно для них. Зачем надо было хранить таким холодным? Тоненькие девушки сдували свои волосы с лица и каждый конус из вафли сердил их. Ромовый вкус с изюмом был моим самым любимым. Фисташковый для Мелиссы. Или любой с кусками твердой карамели. Но особенно обожал со вкусом ирисок и с фруктами. Слюни текут в моем рту у основания дерева. Сейчас бы убил за тот вкус, без преувеличения, честно.

Джаспер терпит. Он садится, затем ложится. В прошлые годы он убежал бы вперед и выныривал бы с флангов, обежав вокруг, пересекая взад-вперед нашу тропу, следуя своему носу, за дичью, неудержимый, а теперь он доволен что не спешит. И я тоже. Мы никуда не торопимся. Довольно много запасенной еды в аэропорту и Бангли протянет без меня несколько дней, хотя я надеюсь он не будет слишком спокоен. Всегда беспокоюсь когда мы уходим в горы что ему понравится так оставаться. В одиночку. Хотя он довольно сообразителен, слишком хороший тактик чтобы понимать его шансы со временем сильно ухудшатся. К тому же, он не фермер. Джаспер был со мной таким уже много раз и вежливо не показывает своего стыдливого смущения. Обнимать дерево, бормотать. Сегодня ночью – все еще ночь, хоть и на исходе – я не скажу ни слова, потому что я буду следить за собой и я всегда презирал сентиментальность, может из-за того что слишком знаком с этим. Но дерево сейчас пахнет слаще всего в нашем мире и оно пахнет прошлым.

Яблоки когда-то были одним из самых сладких вещей. В Северной Америке. Вот почему их так любили, вот почему школьники оставляли их на столах своих самых уважаемых учителей. Мед и яблоки. Патока. Кленовый сахар в северных лесах. Сахарная палочка на Рождество. Воображаемые танцы засахаренных фруктов. Иногда под осень возвращаясь с патрулирования мы садились в яблочных садах Лонгмонта. Акры и акры яблоней, различных сортов я не упомню всех их названий, большинство деревьев высохли, все еще живые истоньшились, с новыми побегами, словно возвращались в дикую природу, плоды в следах от укусов и клювов, испещеренные червями и гусеницами, но все еще сладкие. Еще слаще чем раньше. Все что оставалось в них из того что было накоплено в них стало еще более концентрированным из-за их полной и опасной свободы.

Я глубоко вдыхаю, руки обхватывают ствол, ладонями к грубой поверхности каким-то образом более теплая чем воздух, пальцы держатся за чешую вельвета коры почти с таким же влечением, с тем же чувством встречи как если бы они держались за округлости женщины.

Эти маленькие как назвать? Радости жизни. Удовольствия. А запах всегда это запах и воспоминания, не знаю почему.

Мы поднимаемся по берегу ручья сереющей серостью просачивается между высокими останками деревьев, жук-короед убил лес, ветки без иголок, опустевшие мертвые руки.

Мне не нравится бывать здесь. В мертвом лесу. Начал умирать большими кусками двадцать лет тому назад. Мы карабкаемся. Становимся на каменистую отмель, круглая галька похожа на яйца. Отдохнуть, попить воды, затем продолжить. Вверх до пихт и елей все еще пахнущие и частые с густой темнотой между них.

Джаспер. П’шли. Ты лентяй. Плохо чувствуешь?

Пробегаю пальцами по его толстой короткой шерсти, по волнистой гряде его спины, к коже его шеи и зарываюсь ими туда. Зарываюсь. Ему нравится это. Откидывает назад голову открывая шею. Возьму в следующий раз аспирин. У нас тонны аспирина. Бангли говорит мы должны принимать его каждый день чтобы не заболеть болезнью Альцхаймера.

И тогда мы не позабудем за каким ***** мы здесь! кричит он, так весело как только у него может получиться.

И тогда ты не забудешь. Похоже для тебя это важнее чем для меня, Хиг. Помнить всякую херню. Ешь чертов аспирин.

Бангли по-своему проницателен, есть нечто судейское в его характере.

Мы отдыхаем. Я сижу на валуне у пруда а Джаспер лежит у моих ног. Делает так когда ему нездоровится. Наступает утро, серость уступает цвету. Потихоньку. Мы отдыхаем пока не показывается солнце сквозь фильтр деревьев с, клянусь, легким гулом как от настраиваемой струны банджо. Ручей отвечает, бурлением и бормотанием.

В прошлую осень я видел следы лося. Они шли от темной пихты, отпечатанные в иле когда мелел ручей летом, и терялись на гладких пыльных камнях гравия. Одна. Большая лосиха. Привидение. Их всех не должно было быть.

Пронзительный крик. Зимородок. Иногда зимородок присоединяется к нашей компании. Распевает веселые песни верх по ручью. Его ныряющий полет напоминает мне о телефонных проводах освобожденных от льда, такой же аркой и вновь и вновь и вновь. Он вскарабкивается на омертвевший ствол у ручья, кричит, слетает. Говорит нам, так похоже, двигаться. Еще несколько миль. Может одинок, без никакой компании. Время от времени появляется оляпка на камне у края воды. Может раз в году мы видим хищную скопу.

Нам нравятся птицы, да ведь Джасп?

Он открывает на секунду глаза, не поднимает головы с моих ботинок. Если я скажу что-нибудь еще, я знаю его очень хорошо: он поднимет свою голову чтобы посмотреть на меня и проверить если есть что-то касаемое его, может я спрашиваю у него какого-то совета и он проницательно задержит свой взгляд на моем лице пока не поймет что происходит, или нет ничего, поэтому я ничего не говорю. Пусть он отдыхает.

*

Мы встаем и продолжаем идти. Восхождение здесь круто, между валунами бастиона холмов.

В полдень мы пересекаем старую скоростную дорогу между штатами. Даже не поднимаемся на поверхность, проходим сквозь ребристый водосток под ней, сейчас сухой после того как ручей ушел в сторону. Пусто здесь. Я вспоминаю Иону и кита. Раньше кричал и пел чтобы услышать гулкое эхо но больше так не делаю.

Джасперу не нравилось.

Мы переходим дорогу и идем вдоль ручья. Я поджидаю пока Джаспер догонит меня. Задние лапы кажутся негибкими, его дыхание учащено, задыхается. Первый долгий поход в этот год, он скорее всего потерял форму как и я, с зимним жирком.

*

Два волка. Две вереницы следов к и от грязи у края воды, быстро двигались. Джаспер обследует их. Минуту. Дыбится шерсть но скоро он теряет интерес. Похоже более занят поспешая за мной словно все внимание переключено на его ходьбу.

*

Где-то похоже около двух часов, я решил передохнуть. Мы никуда не торопимся. Мы все еще в нескольких милях внизу от того где я нашел следы но это ничего.

Могут быть где-угодно там наверху, да ведь Джаспер?

Я вытащил чехол с удочкой из саней и он сразу понял что работа официально на сегодня закончена.

*

Неглубокая впадина после небольших камней, навроде рифов. Упавшее дерево поверх течения. Еще не каньон, но с живыми деревьями, голубая пихта и норвежская, дугласия, стройные вблизи, на ветвях натянуты ветви испанского мха раскачиваются под ветром. Сколько лет мху спрашиваю я себя. Он сухой и легкий при касании, почти рассыпается, но на деревьях он раскачивается словно печальное ожерелье.

Я собираю и натягиваю удочку а Джаспер лежит на плоском камне и наблюдает за мной. Только он загорает на солнце и он наблюдает за мной с пятна теплого света, его тень падает на булыжники и округляется в гальку словно прозрачная вода. Стебли прошлогоднего коровяка качаются как невесомые свечки. В том же свете я вижу рой малюсенькой мошкары похожее на туманное облако.

Я снимаю ботинки и штаны, надеваю легкую, с липкой подошвой обувь которая у меня уже много лет. Когда стирается резиновая подошва у меня есть еще такая же обувь. В последний полет на парковку у обувного магазина я взял пять пар моего размера. Не такие легкие, но пойдет. Где-то три года длятся и должно хватить надолго-надолго. Что не представишь. Такая картина не помещается в мою голову. Умножить года и разделить на желание жить довольно фальшивая бухгалтерия. Пока будем держаться за этот ручеек. Привяжем новый шнур и пушистую мушку, и подуем на удачу. Забросим и еще раз и если нам повезет то ночь от этого станет еще лучше.

И поужинаем. Я хотел прокричать об этом Джасперу но он спал и он знает это слово и сразу заведется поэтому я не закричу ему пока не поймаю рыбу. Первая всегда достается ему.

*

Я рыбачил несколько часов. Забрасывал и забрасывал снова и снова. Я прошел к началу изгиба и попытался там в мелкой воде которая стала серебряной от солнца ушедшего к началу ручья. Течение было серебряным с черными прядями, как ртуть и нефть. Затем солнце перешло за хребет и поместило нас в холодную тень и вода отражала только чистое небо и я снова мог видеть камни в мелководье. Зеленые камни и вода голубые там где пробегали морщины у рифов. Каким-то образом Джаспер знает даже в своем сне когда я прохожу больше чем нужно шагов и тогда он встает и следует за мной и сворачивается клубком на песке между камнями в пятидесяти ярдах впереди меня. Я добавил шнура с крючком и подвесил к нему фазанье перо с бусинками и поймал четырех больших карпов за несколько минут. Я прошелся по воде нахлыстом, верхние прилипалы проплывали мимо, и вдруг удочка встала, едва вздрогнула, едва-едва, даже не тычок, и тут я понял карп ощупывал губами мою нимфу и я дернул и зацепил его. Они сражались не так доблестно как форель а с угрюмым упорством словно мул упершись всеми копытами. Они не уходили вверх по течению или забирались под ветки упавшего дерева, они просто отказывались поддаваться и надо было попотеть что никак не назовешь весельем, но теперь трудно было найти где-нибудь веселье и я стал уважать их за их стоицизм. Бесстрастное сопротивление перед поглощаемой их вселенной.

Как мы.

И когда я взял толстяка двумя руками и треснул его головой о камень я сказал Спасибо приятель зная как должно быть чувствуется когда совсем не готов к такому.

Я свистнул. Джаспер может почти глухой но что-то в свисте щекочет его голову глубже чем просто звук и он выпрямился и встал слегка качаясь и встряхнулся и побежал довольный вверх по течению и я дал ему первую рыбу которая весила почти семь фунтов. Я отделил филе, дал ему две полосы серого мяса, голову и хвост, и выбросил кости назад в ручей. Следующую пойманную мной я разделал и промыл и в желудке ее было полно мух и парочка мелких рачков.

Уже поздно. Я рыбачил весь полдень и течение было холодным где оно толкалось о мои колени и бедра да только мои ноги давно стали бесчувственными от такого вида мертвенной теплоты. Начинало холодать. Я поймал пятую рыбу, поменьше, вычистил ее и провел палку с крюком сквозь живот и прицепил ее вместе с остальными на бечевку. Повесить их потом в сарае. Размял мои ноги чтобы разогналась в них кровь. Солнце ушло, ручей начал светиться в ранних сумерках. Каким я почувствовал себя? Счастливым. Мы не думали ни о чем да только о ручье, да только об ужине, да только о лагере на ночь чуть повыше по ручью у песчаной отмели где мне нравилось останавливаться. Я натянул мои штаны, сел на камень и одел ботинки. Джаспер ожил после рыбы, следил за мной с открытой пастью, улыбаясь потому что он знал мы не шли никуда далеко и будет еще парочка рыб, в этот раз сваренные и посоленные.

Окей, тронулись.

Мы обошли заросли ивы и ольхи еще не покрывшиеся листвой и нашли тропу сквозь зеленые живые почтенного возраста ели, кора почти становится оранжевого цвета когда они стареют, и мы нашли наше кострище в песке в нескольких ярдах от воды и ровное место для сна под одним из старых деревьев.

Я принес несколько сухих сучьев из леса поблизости за нашим лагерем и разбил их и положил на постель сухого испанского мха и быстро зажег костер. Чтобы мы согрелись. Сучья были сухими и полными смолы и начали шипеть и стрелять искрами похоже на местную песню подпевая ровному бормотанию ручья и ветру в высоких кронах. Темнота уже пришла в лес, она заполнила маленький каньон словно медленный прилив, и языки пламени делали ее глубже а небо все еще было светлым от прозрачной синевы и я увидел две звезды.

Джаспер был тоже счастлив. Он свернулся поближе к огню против ветра и против дыма и положил свою голову на лапы и смотрел как готовилась наша рыба на легкой с длинной ручкой сковородке которая похоже была сделана сотню лет тому назад. Ручка была обернута в слой блестящей жести чтобы распределять жар и на ней стоял штамп Симпсон и Сыновья Полевая Утварь. Сто лет тому назад когда пастухи гнали свои стада вверх в горы на лето покупая у Лесной Службы сезонный пропуск и обустраивали свои походные лагеря, возвращаясь назад под осень как поется в ковбойских песнях. Те обветренные всадники так же проводили свое время у таких же костров. Чего они никак не могли представить себе. Нас, как мы жарим нашу рыбу здесь с карпом и разбрызгивая во все стороны масло. Брызги и шипение, треск сучьев, языки пламени в колеблющемся ветре, тот же самый ветер несет холод с высоких склонов и проскальзывает сквозь ветки деревьев будто привидение давних спусков серферов.

Джаспер садится в позу сфинкса и смотрит на меня очень близко. Его момент. Я солю самую большую рыбу, кладу ее на гладкий камень и выдергиваю скелет с хвоста, открываю застежкой костей.

Provecho.

Он вскакивает, виляет хвостом, впервые за весь день, и поглощает свой ужин издавая тихий рокот.

Я протягиваю шнур от большого дерева стоящего на страже нашего лагеря к молодой ольхе и вывешиваю поверх нейлоновое покрывало чтобы укрыться от росы.

Я готовлю рыбу для себя и потом наклоняюсь к воде у камней и пью воду и обмываю мое лицо. В гладкой темноте между камнями с еле заметным течением пробегает водомерка и дрожат несколько звезд.

Я раскладываю нашу постель под деревом и ложусь. Вновь встаю, развязываю два угла покрывала и закладываю их под дерево. Нас немного оросит росой да только мне все равно, мы можем высушить что-угодно утром у костра. Сегодня ночью я хочу видеть небо. Вновь ложусь и Джаспер шатаясь подходит ко мне словно на ходулях, как во время похода днем, и вылизывает все мое лицо пока я не начинаю смеяться и отворачиваюсь от него. Затем он устраивается у моей спины в его любимую позу и вздыхает. Мы слушаем ветер в вышине, воду в низине. Я кладу руки под голову и смотрю как наливается светом Ковш. Я чувствую себя чище. Чище и лучше.

*

Наутро я просыпаюсь замерзшим. Спальный мешок и Джаспер покрыты инеем. И моя шерстяная шапка. Может и не самая лучшая идея была спать без покрывала. Ничего, мы зажжем огонь через минуту.

Ты должно быть совсем состарился, парень. Иди-ка. Я взялся за конец его одеяла чтобы окутать его поплотнее. Он тяжелый, недвижный. Застывает, с каждым утром.

Давай, приятель, так лучше. Пока не зажгу костер. Давай.

Он игнорирует меня. Я натягиваю на него одеяло глажу его ухо. Рука останавливается. Его ухо холодно. Я провожу рукой по его морде, тру его глаза.

Джаспер, что с тобой? Тру и тру. Тру и тяну за загривок.

Эй, эй.

Тяну за шерсть на шее. Эй, проснись.

Я толкаю его чтобы сел и накрываю его, грудью на его спину, и покрываю собой.

Эй, он в порядке. Просто еще спит.

Спит.

Я прижал его, замершего в спящей позе, поближе к себе и положил одеяло на него и сам лег на спину. Я дышу. Я должен был заметить. Как тяжело было ему когда он шел. Слезы которых не было вчера полилилсь. Прорвали дамбу и полились.

И что я теперь буду делать? Зажгу костер через несколько минут.

Джаспер. Братишка. Сердце мое.

Я зажгу костер. Положу дрова на мох и зажгу. Я приготовлю последние две рыбы. Я съем одну. Я.

*

Мы шли вместе.
А теперь ты будешь тропой
Я пойду я пойду
По тебе.

*

Целый день я не делал ничего. Я лишь добавлял дров костру. Я оставил его в его одеяле завернутый и удобно устроенный один лишь нос торчит наружу. Этот его вид там я не хочу потерять для себя.

Он лишь один такой. Этот его вид. Который. Завтра я. Я не знаю.





КНИГА ВТОРАЯ

I

Я ничего. Ничего не делаю весь день. Не зажигаю костер. Не готовлю пойманных рыб. Они висят на крючках на ветке. Для медведя и пумы. Все равно. Встаю помочиться, отпиваю немного воды из ручья холоднее от заморозков ночи. Накренившись от корней, упавшее дерево лежит на камнях поверх течения над водой. Вот так. Возвращаюсь. Сердце как течение тоже сузилось.

Иду к спальному мешку и ложусь рядом с ним. Дремлю. Толкаю его моими ногами чтобы почувствовать его вес. Теперь другой, одервеневший, да только это он. Пью в полдень. Прохладный день. Солнце над ручьем, над нами двумя, может три четыре часа потом уходит. Чувствую запах от рыбы. Вот так.

Все так же не натягиваю покрывало и жду ночи. Что это была за песня? Если я умру, перед поминками, накормите Джэка, он был добрым псом ... Может и лучше. Тогда он бы умер от одиночества разлуки. Лучше уж так. Словно темнота вливается в каньон накрывая течение накрывает нас черным покрывалом. Медленно. Нет спасения. Никому. Ничто не разрешается ответом, ничто не заканчивается. Ковш возвращается на свое место в небесах. Лишь один поворот. Один поворот колеса и мы стали другими, никогда не прежними. Никогда никогда. Даже те звезды. Даже они, они распадаются, взрываются, соединяются, расходятся. Закрываю мои глаза. Это внутри. То что двигается внутри, плывет в боли как слепая рыба вечно плывущая. То что живет что остается. Возрождает, обновляет любовь и боль. Любовь это русло а боль заполняет его. Заполняет каждый день слезами.

Где-то в ночи, где-то когда Близнецы над каньоном, я размышляю о санях и винтовке в ней. Что делать с ней. Я ощущаю вес Джаспера на моем колене где я протолкнул мою ногу под него и я думаю: Он не одобрил бы, нет. Он бы сказал: что? Он не сказал бы ничего. Он никогда не оставлял своего поста, он всегда поддерживал меня в этом. Мы никогда не оставим наши посты так ведь? Потому что мы такие.

И под Близнецами я засыпаю.

*

Третий день. После рассвета я двигаюсь, ощущаю его под пледом и наступает момент. Момент когда я забываю и затем я вспоминаю и все равно ожидаю что он зашевелится. Очень очень ожидаю что он зашевелится. Потому что он мог бы. Мы же все преодолели так ведь? Почему бы и это?

И затем я плачу. Плачу и плачу. И поднимаю себя и несу его свернувшегося в пледе, отношу его к деревьям и начинаю копать. Палкой, плоским камнем, моими пальцами.

*

Почти все утро пока не становится достаточно глубоко для медведя. Выравниваю. Здесь было нашим любимым местом для походов. Год за годом. Если его дух сможет видеть. Меняющийся ручей, сезон за сезоном. Я кладу его завернутого в плед и я говорю

Прощай, дружище. Ты Джаспер. Сердце мое. Мы никогда не расстанемся, ни здесь, ни там.

Затем я сгребаю назад землю.

Я провожу остаток дня собирая камни. Булыжники, валуны. Гладкие и отшлифованные течением. Я строю надгробие вышиной мне по грудь. На вершине я не знаю что положить. Я снимаю мой старый шерстяной свитер. С его запахом и моим. Я кладу его поверх и накладываю сверху еще камни. Чтобы растворились там его запах и мой смываясь сезонами года. Как будто покрываю его.

Потом я нагружаю сани и иду вверх по течению.

*

Двадцать раз в день я останавливался и поворачивался словно хотел крикнуть. Эй давай давай. Двадцать раз я вновь возвращался поворотом плеч к холмам. Опускал мою голову, ноги к тропе.

Остановился однажды, повернулся всем лицом к солнцу, глаза закрыты, пусть свет выжгет мои слезы. Опрокинул мою голову еще дальше назад, койотом во весь голос.

Ручей справа от меня спадает порогом. Солнце пробивается сквозь веки, льется как тяжелая вода.

Если ничего более не осталось тогда лишь: наполниться этим, поглотиться.

*

Это не так что ничего не осталось. Осталось все что было, минус пес. Минус жена. Минус шум, звук.

Нам кажется что словами и разговорами мы можем удержать что-то. А. Я не смог. Ты не смог. Ты пошел со мной потому что думал это твоя работа. Я глупец? Мы оба? Любить это принять одну сторону и держаться ее и держаться до самой смерти. Приземлиться на нее обеими ногами. Или на все четыре, да, дружище?

Мы глупцы идем вверх по тропе, два глупца, а теперь один.

*

Есть боль от которой не найдешь спасения. Ты не можешь от нее отговориться. Если бы было с кем поговорить. Ты можешь лишь идти. Один шаг другой шаг. Вдыхаешь выдыхаешь. Пьешь из ручья. Мочишься. Ешь сушеную оленину. Оставляешь оленину на тропе для койотов для птиц. И. Ты не можешь переварить потерю. Она в клетках твоего лица, твоей груди, в изгибах твоих кишок. Мускулов сухожилий костей. Во всем тебе.

Когда ты идешь и выталкиваешь себя вперед. Когда оставляешь сани и садишься на упавший ствол и. Ты представляешь себе как скручивается он клубком рядом с тобой на каком-нибудь солнечном месте может скрутившись у твоих ног. Чувствуя себя плохо. Затем садится с тобой, Боль кладет свои руки на твои плечи. Это твой самый близкий друг. Преданный. А ночью ты едва-едва терпишь свое дыхание одинокое не аккомпанирующее другому и под тяжестью огромного покоя похожего на музыку внезапного ослепления от того что все все вырвано у тебя. Потом. Боль лежит рядом с тобой, близко. Не издает никакого звука даже дыхания.

*

Вот такая тяжелая херня, да, Джаспер? Поэзия какая-то когда я просто просто тоскую по тебе. Я на самом деле просто ***** тоскую по тебе.

*

Я шел три дня. Едва ел и спал. Ложиться на спальный мешок был какой-то проформой. Я вообще не чувствовал чтобы разводить огонь или сидеть у него, я не чувствовал чтобы спать или не спать, я не знал что делать. Иногда становился на колени и пил из ручья. Шел на восток и затем на север. Прямиком к Индейским Пикам. Когда я охочусь я оставляю сани и вещи в базовом лагере или на заметном месте и иду дальше без шума. Я беру рюкзак поменьше на день с пуховым свитером, бутыль воды чтобы я мог забраться поглубже к хребтам или просидеть весь день на каком-нибудь склоне вдалеке от воды. Спички, пилу, куртку. А теперь не взял. Я тащил сани со скрипом и шумом и не увидел никакой живности, лишь бурундуки, поползень, вороны, встревоженные белки переговаривающиеся друг с дружкой на деревьях, отчего все вокруг знали: Вот идет Хиг. Хиг со своим ружьем. Да только он какой-то несерьезный, он гремит своими вещами, он не похож на себя. Где его кобелина? Белка на ветке, беспокойная, хвост крючком вверх позади спины, живая и стремительная, громко переговаривается пронзительно словно горном. Ты еще засвисти. Олли Олли тут и я. Не поймали вы меня. Даже вороны просто сидят, вертят своими головами, наблюдают, за мной, блестящим глазом, открытый клюв, вытягивают шею и кудахчат недовольно. Из-за меня. Наливаются злостью. Этот охотник совсем неосторожный. Он тащится вверх по тропе. Он небрежный, громкий, невнимательный, весь в вещах. Он нарушает Порядок. Правила. Кто охотится и на кого охотятся. Никакого уважения. Что-то с ним не так. КААРИИИЧ.

Скорбь часть природы. У нее есть цикл как цикл у углерода, у водорода. Никогда не уменьшается. Она приходит и уходит.

В третий вечер выпал снег. Снег поздней весны да только не тяжелый, не мокрый. Температура упала внезапно как проходящее облако, холодно, холодно словно в середине зимы и ветер стих. Мы были на краю небольшой впадины выше леса и на дне ее были сугробы старого снега и небольшое озеро только что освободившееся от льда. Мы. Я. Мы можем все еще быть вместе. Говорите что хотите но чувствуется так же. Будто идет позади, перебегает с одного края на другой, так же да только его не видно. Не видно. Озеро словно россыпь драгоценностей в оправе всклокоченной тундры и осыпавшихся обломков, вода зелена от светящейся вызывающей зелени полудрагоценных камней и ежится от ветра. Затем спокойна. Поверхность застывает и превращается в стекло, отполировавшись в одно мгновение, вода отражает темные облака которые накапливаются вместе и упираются в хребты как нечто текучее и внезапно становится очень холодно и снежинки начинают касаться поверхности. Овальные, молчаливые, исчезающие. Я отпустил поводья саней. Я был в пятидесяти ярдах от воды. Снег тяжелел. Белая озимь затемнила воздух, та что ускоряет приход сумерков точно так же как огонь делает ночь темнее. Я стоял прикованный к месту. Слишком холодно для непокрытых кистей да только мои кисти были такими. Снежинки застревали в моих ресницах. Они сыпались на мои рукава. Огромные. Цветами и звездами. Они сыпались одна на другую, не теряя своей формы, становились небольшими кучками совершенных видом звездочек и бутонов собиравшимися вместе в уникальные геометрические фигуры словно детские конструкторские блоки.

Что-то вроде смеха. От того что цветок может быть таким маленьким, таким невесомым, от того что снежинка может быть такой большой, такой настойчивой. Невероятная простота. Я застонал. Почему у нас нет слова для описания нечто между смехом и плачем?

И неожиданно я почувствовал голод. Отвел глаза от моего левого рукава и посмотрел вокруг себя. Каменистый хребет и пик надо мной были невидны. Какого ***** ты тут делаешь? Хиг, о чем  ***** ты думал? Зачем ты здесь так высоко, так поздно для дня?

Не должен был. Ночевать выше леса. Штормы сейчас в это время года двигаются очень быстро как и все остальное. Холод. Видимый для всех. Паника начала расти в моей груди. Паника от приближения ночи, от непогоды, от того что буду один на открытой земле. Напугала меня до самой усрачки.

Должен быть внизу, там.

Я хочу сказать что паника была знакома мне как тоскливая тошнота или похмелье знакомы но не чувствовались очень давно что мне казалось они покинули меня. Как если бы застряв между жизнью и смертью нет никакой нужды в панике. Не случилось. В смысле не покинули. Совсем. Паника знакома своим особым запахом, своим собственным способом сжиматься. Я взялся за санную упряжь. Посмотрел на мои следы по полю застывших остатков снега. На темноту сгущавшуюся снежинками. Слишком поздно. *****.

Джаспер всегда мог успокоить меня. Он никогда так не взбудораживался за исключением может волчьих следов, и я с ним.

Да только было спокойно. Без ветра не было опасности. Я бы мог уложить покрывало рядом с валуном и залезть в спальный мешок и заснуть. Завтра утром если бы снег не был слишком глубоким я бы мог спуститься и найти убежище между деревьев без никаких проблем, я бы легко наловил рыб за полдня. За несколько часов внизу.

Я съел всю сушеную оленину. Голод рос, ширился, жил. Если бы я не выбросил все остальное мясо, Джаспера, я бы съел его сейчас. Кто был бы мне судьей сейчас? Какая разница он или я, мы оба как одно. Да только я опустошил этот груз по дороге.

Ладно. Есть вода. Есть куча валунов на другой стороне, на покатой стороне у озера. Я взялся за сани и шагнул и остановился.

Тень у хребта. Все стало очень близко: озеро, склон, скатившиеся валуны, острая линия хребта позади всего спускающаяся из снегопада и прямая под низкой крышкой облаков. Как раз там где в уключине хребта, как раз там где склон скрывался в облаке, большая темная фигура. Я стряхнул лед с моих ресниц обратной стороной руки и когда я снова посмотрел на хребет ничего не было.

Сделал косую крышу из голубого покрывала рядом с камнем, очистил место под ней от мелких камней для сна, и укутался и заснул. Спал без сна, без тяжелого чувства горечи, спал чтобы проснуться в почти абсолютной темноте чтобы услышать постукивание снега по пластиковому покрытию чтобы вновь заснуть. Проснулся думая тень была как раз достаточно большой для лося. Думая что я не видел следов и спрашивая себя хорошо ли это или плохо желать увидеть нечто чего там нет.

*

На десятый день я послал сигнал Бангли по переговорнику. Рано утром. Я почти не волновался о том чтобы кто-то прикрыл меня на несколько миль, о том что в меня стрельнут или что за мной шли еще с леса, просто это был наш ритуал. Также дало ему немного времени приготовиться к моему возвращению в его мир, может пару часов чтобы вспомнить что такое быть человеком. Может. К тому же он проглядывал периметр в прицел с окна своего дома чем он занимался каждый день, могло спасти меня от дружественного щелчка. Я никогда не волновался когда приходилось выбирать, я всегда лишь сопротивлялся одному выбору. Просто послушай как звучит: ошибка Бангли. Или нет. Даже пол-ошибки, а того ему не понять бедное создание. Вот так. Не хотелось бы жить им в Короткой Счастливой Жизни. Я достал уоки-токи и нажал микрофонную кнопку дважды.

Два оленя лежало в санях. Они были маленькими самочками, но их было две, вполне достаточно оправдать мое отсутствие, да может и нет. Да и хер с ним. Он может сказать все что ему угодно. Больше не его шоу, хотя и не мое тоже, когда я стал об этом размышлять я стал понимать все меньше и меньше. Совсем перестал понимать.

Одна минута, меньше, затем шорох, и

Ну-ну. Блудный Хиг. Решил что отбросил копыта. Я точно так подумал.

Привет Брюс.

Значительная пауза, довольно длинная. Останавливает его всегда. Рефлексивно как кнопку нажать. Может это была только его мать кто называла его так. Когда злилась.

Что-то там?

Нет иронии уже. Удивило меня. Бангли почти что был озабоченым. Трудно сказать, однако, по уоки-токи.

Немного.

Окей. Рад что вернулся невредимым.

Пауза.

Так ведь? Невредимым?

Я отвел переговорник от лица и посмотрел на него. Бангли звучал как блин нормальный человек. Должно быть прием, статика, что-то изменило радиоволны, что-то вроде солнечного излучения, искажает. Что он хотел сказать: Тебе помочь с переходом?

Угу целым. Руки ноги, все такое.

Окей через девяносто минут.

Понял, прием.

Хиг?

А?

Получил свой ***** отпуск?

А-а, прежний Бангли.

Я нажал на микрофонную кнопку. Девяносто минут. Конец.

Уже было светло. Я был чуть ниже склона где начинался лес – заросли ивы и тополя у основания первых холмов где ручей сворачивал к югу а наша тропа продолжалась все так же на восток. Вокруг открытое пространство. Если бы я все делал как надо я закончил бы все задолго до рассвета и не заставил бы Бангли идти к башне средь бела дня. Он притащил бы CheyTac .408 свое легкое снайперское ружье легкое настолько каким может быть подобное оружие. Его гордость и радость, сделано удобным для переноски если надо идти куда-нибудь и легким для настройки стрельбы чтобы попасть кому-то в грудь с расстояния в одну милю.

Я подождал девяносто минут под солнцем прямиком в мое лицо, что честно сказать не было замечательным решением, идти наполовину ослепшим, и я был рад что он был бы там в своей башне, солнце за спиной с ясным видом до самых первых деревьев в прекрасном освещении. Три раза были трудности с моим переходом к башне. Тот один раз с девушкой и ножом хотя не было ничего опасного. Я подумал как опасность была самым последним что я мог ожидать, как тепло было на рассвете, свежо от запаха новой травы и ранних цветов, когда я пошел. Я прошел больше часа с тяжелой ношей позади, обе оленихи лежали грудой в санях, и я был на половине пути к башне, тянул упряжь, тянул сильно, когда радио пристегнутое к моей груди заговорило.

Хиг рядом компания. Внезапно. Черезвычайно редко.

Окей. Компания.

Я бросил поводья и повернулся. Позади на моих следах ничего. Высокий шалфей, пучки травы уже до колена. Желтые и белые астры цветут, жирные пчелы уже начали кормиться, тропа гладкая и пустая позади меня. Сердце стучит молотом.

Хиг, они следят за тобой. В четверти мили позади. Слышал? Четверть мили, чуть дальше.

Окей. Окей. Слышал.

Скажи понял. Повтори прием. Ты же пилот.

Бог ты мой Бангли.

Пытаюсь успокоить тебя. Сосредоточься на деталях. Потихоньку.

Матерьбожья. Откуда выродился этот человек?

Пауза.

Понял ***** отлично. Четверть мили. Сосредоточился.

Хорошо. Окей, повернись обратно. Давай. Повернись обратно! Посмотри в мою сторону. Возьми бутылку воды. Потянись. Будто ты отдыхаешь. ДАВАЙ!

Окей, окей, даю.

Они нас не могут слышать, Хиг. Ветер от них к тебе. Они по ветру. Выгляди как ни в чем не бывало. Потянись. Выпей. Нажми на кнопку словно ты чешешь грудь. Ты же ведь совсем один там. Как им кажется. Хиг, ты же один. Легкая добыча.

***** замечательно.

Где твой приятель?

Мой приятель? А, Джаспер. Долго рассказывать.

Короткая пауза. Почти что услышал как в его голове стало пощелкивать, легкая перестановка в стратегии.

Девятка. Понял? Число девять. У тебя девять преследователей.

Девятка? Срань господня.

Хиг они знают ты вооружен. Им нужно твое мясо им нужно твое оружие. Они невооружены. Нет винтовок. Не видел винтовок. Если бы у них были ты бы уже был мертвец. Прием?

Да, ***** прием. Девять?

Слушай Хиг. У них мачете. Похоже на мачете или мечи.

Мечи? ***** мечи?

Хиг, успокойся. Они готовы к потерям. Так мне кажется. Им очень нужно твое оружие.

***** Бангли. Он разглядывал все это с двух миль. Стоя на башне наклонившись над оптическим прицелом.

Отлично.

Готовы к потерям. Каждый думает что будет кто-то другой. Они хотят есть оленину и они хотят винтовку. Слышишь меня?

Да.

Скажи это Хиг. Сосредоточься.

Мое сердце стучало молотом. Я едва громко не засмеялся. Прямо там под солнцем мне в спину глядя на тропу сквозь высокую траву с блин, практически блин отряд гостей в четырестах ярдах позади.

Скажи это.

Понял, прием.

Хорошо. Успокой дыхание.

Бангли, да скажи ты мне ***** что ты хочешь чтобы я сделал? Что я должен сделать?

Дышать, я хочу чтобы ты дышал. Они следят за тобой Хиг. Они следили весь день. Так мне кажется. Не торопись. Ты двигаешься медленно, они приближаются. Потихоньку. Затем они набросятся на тебя. Они уже так делали раньше. Они двигаются будто уже так делали. Повтори, прием?

Да я ***** понял, прием.

Окей. У тебя есть преимущество. Преимущество Хиг. У тебя сейчас есть убежище.

Есть?

Да еще ***** какое Хиг. Слушай меня.

Мне показалось что его голос был озабоченым отчего не становилось спокойнее. Девять было слишком много ***** гостей которым хотелось тебя убить. Меня.

Слушай меня. Впереди, на восток, может в восьмистах ярдах, на тропе небольшая впадина. Неглубокая, но пойдет. Ты потянись и достань шнур будто ты очень устал и продолжай идти прямиком к той промоине.

Бангли я на самом деле очень устал.

Хорошо Хиг. Тогда ты не будешь дергаться. Никакого кофе для Хига, не сейчас. Руки не дрожат. Мы хотим чтобы руки не устали и не дрожали. А теперь иди. Там большой густой куст шалфея или что-то такое на северной стороне тропы. Пара кустов. Превосходно. Ты затащи сани позади этого куста и спрячь. Нарежь веток если надо. У тебя там два животных как мне видится. Правильно?

Ты здорово видишь Брюс. Ты удивительный.

Пауза после того как он услышал. Неуверен может я язвил или нет, да в общем какая разница.

Рад что до тебя наконец дошло, Хиг. Я такой. Сани, мясо будут твоим укрытием. Если только у них нет винтовок. Если только у них простое оружие. Лук или что-то вроде этого мне невидно. Если нет, тогда нам нужно чтобы у тебя было укрытие. На всякий случай.

Ему очень хотелось сказать такое. На всякий случай. Ну, поэтому он и был до сих пор жив. Я должен был, я сложил на него. На Бангли.

Ты спрячешь сани а сам за ними. Понял?

Понял, подтверждаю. Пауза. Бангли?

Чего Хиг.

В моем магазине пять выстрелов. Один в стволе. Шесть.

Пауза. Я почти слышал как дыхание пробиралось сквозь траву. Внезапно все стало очень тихо.

Как я смогу убрать все девять если они на меня бросятся? Шестью выстрелами?

Радио щелкнуло. Не помню когда я так радовался услышав это. Звук вмешательства, спокойствие перед перестрелкой, голос мастера тактики. Бангли.

Окей слушай, Хиг. Дыши и слушай. Потянись еще раз. Ты совсем ни о чем не подозреваешь, ни чуточки что эти ***** позади тебя. Не помешает если запоешь.

Запою?

Да, песню. Или засвистишь. Ничего нет успокаивающего чем свист. Теперь слушай, слушай меня, Хиг. Когда они подойдут к краю впадины где ты будешь. Спланируй свои выстрелы. Ты будешь стрелять справа налево. Легче для тебя. Понял?

Да.

Скажи это.

Справа налево. Понял, прием.

Окей. Даже если утро сегодня не твое ты все равно уронишь двоих может и троих. По крайней мере. Ты к тому же будешь стрелять из укрытия. Те первые выстрелы будут для них полным ***** сюрпризом, поверь мне. Полный шок. Они думали что взяли тебя. Они думали что ты какой-то бедняга охотник на оленей по дороге домой. Они не знали что входят в наш ***** периметр.

Он специально приободрял меня. Работало. Чертов Бангли.

Хиг?

А?

Ты там?

Окей. Что они сейчас делают?

Ты о них не беспокойся. У них целый день впереди, помнишь? Пока ты остановился, отдыхал, они не шевельнулись. Окей, Хиг, уронишь двоих троих вначале. Может и четверых если сегодня твой день рождения. Потом они ныряют и пытаются найти тебя. У них нет времени найти тебя. А у тебя еще патроны как раз выложены. Может и не все, может ты уронишь патроны. Выставишь в линию одиндватричетыре пять. Возьмешь десять. Двенадцать если захочешь быть щедрым. Там на санях. Десять.

Десять.

Хорошо. Магазин вставляется сбоку. Никогда не понимал как ***** работает эта твоя ностальгия по .308. Что там у тебя? .99 винчестер?

Он точно знал что там у меня.

А да, .99 винчестер. Чертов Хиг. Ну ладно я рад. Теперь я рад.

Правда что ль?

***** шик-блеск. Магазин сбоку. Быстрее чем сверху. Просто заталкиваешь их большим пальцем. Один за другим, не торопясь. Если есть время пользуй его медленно и тихо и загоняешь шестой. Тихо брат ты же не хочешь чтобы они тебя нашли. А они еще не нашли. Понял?

Я делаю глубокий вдох. Я был вымотан. Я внезапно очень очень обрадовался что Бангли был за моей спиной. Никогда не был так счастлив.

Понял. ***** прием.

Это мой дружище Хиг. Потом останется где-то семеро или пятеро. Ты укрыт, спрятан, и если они подумают что их дешевые жизни стоят того чтобы найти тебя, после того как ты уронил их приятелей, то они слишком крутые чем я думаю. Они скорее всего не решатся. Но они могут и разозлиться, тоже. Злость. Она дает сил. Отчаянная ты-только-что-убил-моего-тупого-близнеца. В этом случае ты в еще лучшей ситуации.

Я начал смеяться. Прямо там под солнцем в мое лицо, и ветер спускался с гор, неся, скорее всего, запах eau de marauder, а мой пес мертв, я начал смеяться.

Ты смеешься или плачешь?

Голос был очень озабоченный.

Смеюсь, я смеюсь. Джаспер умер. Во сне.

Жаль, Хиг. По-настоящему. Возьми себя в руки. Хиг!

Окей окей. Отчаянная-тупой-близнец. Я тут, Бангли.

Внимание Хиг. Не теряй внимания. У тебя останется четверо-семеро. Если они кинутся на тебя злые просто сними еще парочку, тут все и закончится. Оставшиеся отступят, гарантированно. Если они умнее чем выглядят, они рассредоточатся в стороны. Затем они попытаются зайти с флангов. Это будет серъезно но я помогу. Помнишь когда ты хотел построить башню двадцать футов высотой? Остановиться на двадцати? А я сказал тридцать и ты потом был недовольным пару недель? Помнишь? И площадка наверху? Моя усиленная опорами площадка? Вот поэтому. Я могу их видеть. Каждого. Они легли на землю сейчас, но когда они передвигаются, даже ползком, я их вижу. Так что не волнуйся. Если они рассредоточатся, просто перезаряди, и я займусь ими. Впереди тебя валун, к западу, на двенадцать часов и я оттуда ими займусь. Направление и дистанция. Будет как по спортивным тарелкам.

Хиг? Ты понял это?

Спортивные тарелки. Валун на двенадцати часах.

Молодец. Твой голос звучит как уверенный, Хиг. Просто думай о чем-нибудь. Заряжаешь второй? Твой Глок?

Да.

Все будет чики-чики. Мы сделаем все так как я только что сказал. У них не выйдет, кто-нибудь приблизится слишком близко, просто вытащишь его и шлепнешь. Держи его взведенным. Подожди когда скроешься с их виду и держи его взведенным. Понял?

Да... понял, прием.

А теперь бери бутылку с водой, начинай свистеть, берись за поводья и иди.

То что я сделал. Я засвистел. Я надел упряжь себе на лоб как тамплайн у индейцев, чтобы снять нагрузку с плеч, и я вновь начал идти. По-настоящему медленно. Неожиданно я устал до самых костей, устал так как никогда. Часть меня просто хотела лечь и заснуть под ранним теплым солнцем, позволить им взять мясо, винтовку, мою жизнь. Просто покончить со всем, но другая часть меня жаждала поработать с Бангли. Я мог бы сказать что он был очень рад такой возможности, и я мог бы сказать что этот ***** был очень уверен во мне. Что я смогу. Странно, но часть меня хотела помочь ему. Вот почему я полагаю сыгранная команда гораздо более сильнее чем сумма индивидуальностей. Я нагнулся вперед и потащил и тянул как мул повозку и сани покатились за мной по гладкой тропе, и они, как только сдвинешь их, были легки и подвижны. Я приблизился к впадине и взял поводья в руку, и отошел назад и взялся за нос обрезанного каяка, и подтолкнул через край спуска. Я контролировал рукой во время небольшого склона. Внизу, пока еще катились сани, я потянул их изо всех сил и побежал как только мог. Там был песок, на дне. Как только мог быстро. Как только я скрылся из их виду они должны были приблизиться ко мне, побежать. Я затащил сани в густой куст шалфея на дальнем краю промоины и повернул их боком к тропе. Почти тем же движением я достал большой охотничий нож и начал резать толстые ветви. Меньше чем за минуту сани были хорошо укрыты. Каяк должен был быть покрашен в зеленый цвет, как зеленый лес, и внезапно я стал ужасно блин радостным что как-то предвидел и выбрал нечто камуфляжное вместо яркой зелени.

Пятьдесят ярдов Хиг. Пятьдесят ярдов до впадины.

Я освободил винтовку от привязей в санях, одна коробка патронов, и лег, лег с винтовкой поверх плоской шкуры куска задних ног оленихи. Всегда разделял тушу животного, шкуру снимал позже хотя и было труднее но зато сохраняло мясо дольше при транспортировке. Хорошо что так сделал. Короткий мех был отличным упором для ствола .308.

Тридцать ярдов. Тридцать Хиг.

Шепчет, как приближаются.

Замедляют. Одиночка на пустой тропе. Они ни о чем не подозревают, Хиг. Понял, да? Преимущество Хиг. Просто оставайся спокойным, жди их кучу как спустится вниз, и справа налево, с близких к дальним. Перезаряди. Еще раз очередью. Ты будешь в порядке. Должен замолчать сейчас. Повеселись вволю.

Он замолчал. Бангли. Странная вещь чтобы сказать: Повеселись вволю. Но этот ***** на самом деле так считал, вот как. И от этих слов что-то случилось в моей голове. Я завелся. Балансируя винтовкой по оленьей шкуре, вытащил Глок из кобуры на поясе и взвел его, положил его на шкуру справа. В двух футах. Вытряс красный пластиковый держатель патронов из коробки и выложил каждый патрон на мех справа от винтовки пулей к целям, чтобы я смог зарядить их большим пальцем не меняя направления патрона. Мои руки слегка дрожали. Слегка. Повеселись вволю. Все поменялось после этого. Тебе нечего терять Хиг. Вот что я сказал себе. Значит повеселись вволю. Сердце бьется, но это был почти что радостный стук помню похожий от футбольных игр в школе. Я был вратарем, последней защитой, самой последней, олицетворением надежды команды, и так же я чувствовал себя сейчас. Про*****, и тогда лучше уползай под камень. Но как только начиналась игра все приходило в движение, никаких мыслей, и радость пробивалась сквозь страх. Так я почти что чувствовал себя. Нечего терять очень похоже на самурайское Ты уже мертвец. Вот что сказал я себе.

Кладу тринадцать блестящих патронов в ряд. Счастливые 13. Я взвел затвор и загнал патрон в ствол и вставил большим пальцем еще один в магазин. Двенадцать осталось, ряд блестящих солдатиков. Два полных перезаряда. Один глубокий вздох и выдох спокойствия. Расслабленный вес оленьей ляжки под мышцами и шкурой. Уперся грудью. Правая рука на прикладе палец на спусковом крючке и оба глаза смотрят на пыльный кусок тропы где она переваливает через край впадины, пыль почти отполирована дорогой саней, дорогой наших лет. Может сто пятьдесят футов. И

Первый вышел на корточках, не быстро не медленно, вышел оглядываясь и замедляясь, удивленно разглядывая. Но вышел. Очень худой человек с длинной седой бородой, голые руки покрыты тюремными татуировками, звезды и кресты, нес саблю. Кавалерийскую блин саблю. Не видя своей добычи, ожидая увидеть, рефлексивно выпрямляясь в рост и спускаясь вниз и изучая съезд саней по песку. Человек следом за ним почти напрыгнул на него выходя быстро, готовый к атаке, большой мужчина, краснобородый, также с саблей. Все размышления закончились. Убийцы. Они были убийцами. Я захотел их. Черт побери, Хиг, пора парень. Почти что услышал слова Бангли в каком-то телепатическом разговоре. Я не помнил когда мой рот пил когда-нибудь воду. И жалость к ним как жалость к добыче. Третий был с длинными волосами, кольца грязных волос по пояс, выбрит, в черном кожаном байкерском жилете – с бейсбольной битой утыканной шурупами. Длинными, может с четверть дюйма шурупами со спиленными головками и заостренными краями. Краснобородый и Шурупы обогнали их лидера и выкатились на открытое место только с одним намерением, и они оставили позади себя сто футов прежде чем остановились и начали осматриваться. Они были в моей руке. Трое еще спускались, расплывчатые как движущаяся масса. А я держал этих. От первых к последнему, Худой лидер и Краснобородый с Шурупами были слева направо. Ну ладно, я навел прицел на лидера, нажал. Знакомый вздрог, винтовка подпрыгивает на шкуре, поднимаясь лишь на немного, выравниваю и направляю направо, я делал уже так когда стрелял по двум-трем оленям, справа к центру группы, ствол теперь стал широким кулаком по остальным, никаких проблем, по центру Краснобородый и огонь. БАНГ! Затвор. Не думая просто стрелять. Едва соображая что двое упали, последний, Шурупы, только сейчас начал сгибаться к земле и БАНГ, удар в плечо или в бок, он крутится и падает и дергается на земле, затем поверх, масса вверху у края разбегается, становится фрагментарной, просто целься по большим объектам, два человека вместе и нажимай, одна рука откинута, замирает и падает. Затвор. Четыре. Четыре! Всплеск чего-то, не радости не триумфа но близко. Я был, мы были, были командой, мы сделали четверых ...

Хиг, убирайся! Беги!

Радио громко, тревожно, почти отчаянно тревожно

Беги ко мне приятель! Сейчас же! Глок! В карман Глок. Бери патроны другой рукой винтовку беги! БЕГИ! Ко мне!

Боже мой. Я побежал. Из-за приказов, приказ, очередь очень понятных слов, будь ты здоров как можно долго, я схватил Глок, засунул в правый карман, сгреб патроны, винтовка, побежал. Оглянулся. В тот же самый момент пятеро перемахнуло через край впадины за мной на полном бегу, разбегаясь в стороны. Они были быстрыми. Поджарыми и быстрыми, без ничего лишь оружие в каждой руке. Вот такой вид: пять здоровяков разбегаются по сторонам и преследуют. Песок должен был их замедлить, они настигнут меня за тридцать секунд. Всего лишь один, всего лишь один из них может меня убить. Бегу. Винтовка, патроны в руке, бегу. Как только могу быстро. Один взгляд назад, они уже на дне, на открытом месте и приближаются ...

РОААМП

Сотрясение брызжет на меня землей пылью в глаза

РОААМП

Руки накрывают голову иисусбогтымой

РАУУУУУУУОМК

Дрожит земля трясется ногтями за землю пыль поднимаются облака дождем комков песка в сыпящейся сверху гальке куски дерева хлопаются комья и

Молчание. Звенит в ушах, звенит. Сыро. Кровавит нос.

Из звенящей тишины доносится, радио, Хиг? Хиг? Хиг! Ты живой? Хиг!

Все на месте. Пальцы выпускают землю. Что? К голове. Целая голова целая. Уши звенят. Перекатываюсь на сторону, рукавом к носу, кровавит, неплохо. Сплевываю. Глаза. Прочищаю глаза, онемевшие пальцы, дышу. Целый.

Хиг! Черт тебя побери ты живой! Передохни, передохни. Ничего не сломано? Все в порядке? Попробуй встань. Медленно. Хиг!

Окей на колени. Останусь так может на всю неделю. Руки и колени. Кровь из носа капает на землю вижу это, это хорошо, хороший знак. Руки и колени дышу. Дышу. Окей я окей.

Хиг, они разбежались, по сторонам. Видишь одного, ну части одного, позади в ста футах. Может еще больше потерь. Остальных не видно. Исчезли, Хиг. Слышишь меня? Когда придешь в себя, найди свое оружие свою винтовку.

Хиг? Ты в порядке. Возможно небольшое сотрясение и все. Все еще Глок у тебя? Хиг? Проверь карман. Скажи если Глок все еще у тебя. Чтобы полностью удостовериться что все вокруг в порядке. Скажешь мне.

Руки и колени. Перекатываюсь на сидение. Моргаю от солнца. Говорит со мной. Бангли говорит со мной. Радио. Достань рукой до груди, кисть застыла медленна как в замедленной съемке, нажми микрофонную кнопку нет сил

Я. Я

Хиг ты в порядке. Ма-ла-ток.

Я. У меня Глок.

О-о так. Это хорошо. Молодец, Хиг. Пока не двигайся минуту. Дыши.

Пауза.

Бангли.

Да, Хиг?

Ты все время говоришь мне дыши.

Смех доносится из переговорника. Настоящий смех освобождения. Глоток холодной воды.

Лучше так чем ***** никак, а, Хиг?

Еще смех.

Ты молодец, Хиг. Ты был настоящий ***** молодец. Ты снял четверых в начале. Четверых! Ты у-у-у какой везунчик. Мы же тебя на двоих прикинули, как ты неуверенный был голос такой.

Смех.

Спасибо.

Пауза.

Что за ***** произошла? Бангли. Ты что сделал?

Миномет. 81 мил британский. Должен был когда-то попользоваться этими *****. Площадка на башне я тебя заставил ее сделать? Вот она для этого Хиг. Спас твою задницу. Все хотел чтобы сюрприз был для тебя, ну как подарок на день рожденья.

Кряхтит довольно.

Сюрприз ведь, да Хиг? Ты же удивился. Еще есть. Если станет совсем жарко.

Кряхтит.

Сидел на земле под солнцем пока кровь в моем носу не засохла корочкой и пытался переварить все такое минометное. ***** Бангли. Держал миномет спрятанным на площадке башни все блин время. Ну и дела.

Кряхтит.

Когда я сначала увидел девятерых подкрадывающихся к тебе я достал этого ***** из кустов где я его хранил. Похоже тебе точно нужна была очень мощная помощь Хиг.

Пауза.

Но ты молодец. Мог бы все сделать и без минометов. Как ты стрелял. Чертяга.

Я увидел мое ружье закатившееся под просоленный куст в пятнадцати футах от меня. Наклонил голову в строну: глаза закрыты, солнце растекается, звон медленно проходит как заблудившийся ветер. Засмеялся. И заплакал. Смеялся и плакал в одно и то же время, я не знаю как долго, просто как сумасшедший.

*

Я полетел позже днем. Совсем был не в форме, но все равно полетел. Посмотреть на остальных четверых, чтобы увидеть может они планировали что-то против семей или нас и такого не было. Ушли к холмам вот что они сделали. Самое лучшее. Слетать. В первый раз без Джаспера. Все так же положил его плед фазаньей охоты на сиденье на добрую примету, я полагаю, все так же осторожно разворачивал самолет в полете, нырял носом все так же без глупостей стараясь не выбросить его наружу – как я научил себя сам летать. Сделал большой круг и у первой волны холмов я повернул назад и снизился чтобы разглядеть побоище, три кратера свежей земли в кустах, тела где мы оставили их когда Бангли пришел мне помочь с санями. Я еле-еле мог тащить их. Не потому что не оставалось сил в моих ногах. Моя голова разболелась, боль во лбу, просто не мог сконцентрироваться настолько чтобы сделать пять шагов без принуждения себя. Чувствовал тошноту к тому же. Бангли был терпелив и после совместной ходьбы он сказал

Хиг отдохни. Я потащу пока. У тебя был слишком длинный день.

Скажешь опять чтобы дышал?

Он отхлебнул из пластиковой бутыли воду и оглядел меня заново оценивая. У него на щеке было пятно табака похоже на родимое пятно. В том же месте как у Мерилин Монро.

Хиг?

А.

Отдыхай дыши когда захочешь. Ты знаешь, когда ты так говоришь мне становится легче. У тебя сотрясение Хиг несомненно. О чем я сожалею. Но. Лучше так чем мертвецом. Не так уж и плохо. Твои глаза смотрят в одном направлении и Хиг еще не потерял чувство юмора.

Он одел упряжь на голову наклонился вперед и пошел.

А сейчас с самолета я могу видеть все: следы на песчаной тропе и куча веток где я спрятал сани, кусочки красного пластика на земле патронного держателя, место где я был когда первая мина ударила в восьмидесяти футах от меня. Четверо где я их положил, трое на песке внизу впадины, один повыше, птицы, стервятник ворона ворон сорока, разбегаются в стороны когда я пролетел над ними. Тот кого зацепила мина мог быть и мной. Одна рука, полголовы нет. Моя голова все еще болела и когда я пролетел на бреющем и увидел его я наклонился через борт и меня вырвало в окно. Почти ничего для рвоты лишь консервированные бобы и салат с олениной Бангли приготовил их для меня в ангаре но все равно рвота растеклась по фюзеляжу и я должен был отодрать ее на следующий день. Что произошло, это то что мог быть я. Мина совсем не точное оружие. Бангли сказал что отработал расстояние и угол на пяти точках вдоль тропы и был очень уверен в своей правильности да только. Что случилось, это было огромным риском он увидел где был я и.

Я вытер мой рот тыльной стороной ладони и полетел на юг и на восток и проверил дороги у семей, и ничего. А когда я вернулся с востока я увидел дюжину их во дворе и красный комбинезон дергающийся на флагштоке и я сел. Попрыгал по дороге и остановился. Вылез с трудом.

Аарон высокий мужчина, сутулый, с кривой бородой, борода как ложка вырезанная из дерева. Он был очень болен болезнью крови как и большинство из них и двигался медленно осмысленно как человек намного старше его возраста. Он помахал кистью, огромной на конце узкого запястья вылезавшего из заплатанной фланелевой рубашки.

Я помахал в ответ и пошел и они все, матери отцы дети, двинулись ко мне своей пестрой толпой и остановились и мы встали напротив друг друга с грязной лужей двора между нами. Пятнадцать футов. Установившаяся без слов неотменяемая дистанция как в старых ковбойских кинофильмах где какой-нибудь житель гор встречается с солдатами на каком-то лугу. Или местный житель выступает против жадного богача и его наемной шайки, лошади всегда останавливаются дыбом у невидимой линии как перед обрывом. Всегда осторожно уважаемая демилитаризованная зона через которую летают слова а за ними бывают пули и стрелы и смерть. Так мы называем это, ДМЗ. Неловкая в самом начале но уже не сейчас. В нашем случае мы решили без никакого обсуждения или даже медицинских свидетельств что болезнь никак не могла быть передана через такую даль. Возможно и не через пять футов, возможно и не через касание, но все, особенно я, чувствовали себя лучше с таким расстоянием. Если было нужно, мы ставили вещи посередине для друг друга и это тоже было нормой.

Аарон сказал Ты не приведешь Джаспера сюда?

Я моргнул, полуповернулся назад к самолету, затем просто постоял. Не смог вздохнуть на секунду.

Они смотрели на меня, я чувствовал словно давление. Я опустил голову книзу, увидел как соленая капля упала в грязь. Протер.

Хиг ты в порядке?

Аарон стоял наклоненным вперед, худой спиной, птичьей шеей, бородой. Страна потерянных. Уже мертвых. Я выпрямился.

Он умер Аарон. В горах. Во сне. Он был стар.

Я почти увидел как волна потрясения пробежалась по их небольшой группе. Последняя смерть здесь была смертью ребенка, Бен, мальчик восьми-девяти лет он так обрадовался, больше чем кто другой когда я сел впервые и вытащил Джаспера. Много раз он забывал о правилах и бежал по зоне пища от радости и протягивал свои руки псу который вставал и начинал махать хвостом и как фигурка с могильных урн он так никогда не приблизился, так никогда не дотянулся до своей цели – всегда какой-то длиннорукий родитель или тетка хватали его и мягко выговаривали ему.

Жаль Хиг. Нам всем очень жаль.

От чистого сердца, подлинно. После всего что было у них и потом было потеряно и. Не имело значения. Это было мое, моя семья. Вторую слезу я вытер и сказал себе что не будет другой. Не перед ними.

Благодарю.

Маленькая девочка вышла вперед. Ее звали Матилда. У нее в руке были дикие астры. Она дошла до половины Зоны и положила их на землю и улыбнулась мне.

Я собрала их раньше, сказала она. Для тебя.

В подарок?

Она кивнула, смотря на меня. Она улыбалась, миловидная, кожа воскового цвета, темные круги под глазами.

Спасибо тебе, сказал я. Спасибо тебе. И тут я разрыдался. Прямо стоя перед ними всеми и заплакал, заплакал неудержимо, вздрагивая и улыбаясь девочке сквозь слезы. Ее улыбка погасла и она испугалась и вернулась назад к юбке матери а я почувствовал себя не в своей тарелке но не смог все равно удержаться. Это же был Джаспер, не просто. Это было все. Что же это за ад? Любить так, горевать на расстоянии пятнадцати футов, на непреодолимой дистанции?

Я подобрал цветы но не отошел назад. Они были меньше чем в руке от меня, может в двух.

Спасибо вам, сказал я им всем. Джаспер любил приходить сюда.

Что было правдой. Мне кажется запах детей делал его довольнее.

Цветы прекрасные. Я вдохнул их. Ммммм. Уау.

Усмехнулся. Девочка снова улыбнулась со своего места держась за женскую юбку.

Ты поднял флаг?

Аарон кивнул. В прошлый раз была неделя после последнего Спрайта. Насос на солнечной батарее которым они качали воду для ирригации сдох, просто лишь предохранитель но у них не было другого и тогда я принес на следующее утро привез им. Высокая женщина вышла вперед. Она была очень красивой, половина ее лица. Болезнь еще не забрала у нее силы. Половина лица была ужасно обожжена, от какого-то взрыва топлива. Когда она говорила она отворачивалась обожженой стороной и смотрела на тебя боком и казалось говорила в воздух. Ее звали Реба как певицу кантри до этого и она тоже умела петь. Я слышал ее. Она держала треснутое пластиковое ведро с оленьями и я взял, из руки в руку, в первый раз за все время, и там был засоленный молодой салат.

У нас рассада прямо прет, сказал Аарон. Я помню ты говорил что не растет по какой-то причине. Мы подумали. Он не докончил.

Я улыбнулся. Я наклонился вперед и протянул мою руку к маленькой девочке которая дала мне цветы.

Иди сказал ей мать.

У нее была грязная рука и я взял ее слегка сжал и улыбнулся. Я встретился взглядом с ее орехового цвета глазами, в ней кипела кровавая битва с иммунной системой, и подержал ее маленькие пальцы какое-то время, держась за них как будто они были веревкой а я был утопающим.

*

Бобы уже распускались во все стороны, показывая маленькие усы только что выступившие из земли. Вода бежала по грядкам. Я сказал Бангли что опять решил пойти.

Мы были в его месте это старая полуподвального типа гостиная богатой усадьбы к северу от моего ангара. Большие двойные окна на запад, в противоположную сторону от гор. Это была оружейная кузница просто и наглядно. Бангли никогда не извинялся за свое незнание двигателей, дерева, плотницкого дела, агрокультуры, в особенности агрокультуры, овощеводства, готовли еды, в особенности готовли еды, языков, истории, математики за пределами арифметики, моды, кожи, самогоноварения, шитья, самое смешное – декораций приличия, правил уважительных дебатов.

Давай выплевывай Хиг вот что он обычно говорил в последнее время. Выплевывай и не надо ударов поддых. Это только ты да я здесь ха ха! Не надо никаких поразительных трюков.

Но он знал оружие, знал как их модифицировать, усилить их, и он смог бы сделать одно прямо из ничего, из трубы и старых жестяных тарелок. В прицепе он притащил позади своего пикапа в тот полдень когда он показался в аэропорту он привез с обой тяжелый пресс, сварочный аппарат, генератор, электроточило, шлифовальную машину, ленточную пилу. Когда я указал ему что эти умения – сварка, пайка, отжиг – очень годились и для других работ по металлу, он выпустил хриплый смешок.

Для другого не приспособлен только он и сказал.

Он также привез с собой около пятидесяти постеров-плакатов, все девушки в бикини или без него держат различные оружия и с заголовками разных громких названий производителей оружия начиная с Кольта и до Сига и Винчестера. Они были прикноплены по всем ореховым панельным стенам где когда-то висели обрамленные картины, даже прикноплены к краям окон. Они стреляли из автоматов держали пистолеты в низкой стойке стрельбы фиговым листом и иногда даже совсем не беспокоились по поводу своей оголенности и отчего мне было очень нерадостно смотреть на них, я говорю что вид обнаженных женщин на самом деле хватал меня за глотку и душил так что я совершал свои визиты к нему лишь по самой необходимости. Ха. Когда я приходил я приветствовал его еще со двора и ждал его отклика, может и приглашения, пытаясь приучить его к тому же и чтобы он перестал пытаться вызвать у меня сердечный приступ в моем ангаре хотя я знал и безуспешно.

У нас навалом оленины, Хиг, сказал выпрямляя длинную трубу тисками.

После нашей переделки в тот день он провозгласил что построит гранатомет. У него был один, М203, но дистанции его стрельбы было недостаточно для спасения моей задницы, сказал он, поэтому он переделает его. В более точный заявил он.

Мне не нужно еще сотрясение мозга у Хига, от него он совсем подобреет.

Он выпрямил трубу и прищурился на меня а я все пытался не смотреть на убийственных голых девушек. Странно: на низком столике, у кожаного дивана он решил оставить, стояла рамка с фотографией семьи которая жила здесь раньше: где-то на горнолыжном отдыхе, три блондина-мальчика в шлемах, куртках, их родители стоят за ними держа лыжи и широко улыбаясь, зубы белые как снежные горы вдали позади них. Вершина какой-то горы в Вэйле или где-то еще. Я никогда не спросил о них. Я интуитивно понял что непросто было напомнить ему о теплой атмосфере когда-то бывшей здесь, и скорее всего Бангли просто держал ее там как победную награду навроде: Гляньте вы ***** яппи, у вас все было а кто теперь в вашей гостиной сегодня, здоровый как конь и делает все лучше и лучше оружие чтобы быть здесь а вы-то и не смогли.

Мне так казалось.

Ты что думаешь еще раз порыбачить? Последний раз был недостаточно веселый?

Покачал я головой. Я полечу.

Полетишь?

Гранд Джанкшен. Получил сообщение оттуда не очень давно. С диспетчерской башни.

Его кисти, по мне так похожие на клешни они были такие широкие и такие круглые, они отошли от трубы, положили напильник. Он посмотрел на меня из-за подвешенной к потолку оружейной полки я сделал ее для него в самом начале – он не занимался ничем без оружия на целый взвод в пределах его руки.

Не очень давно?

Три года тому назад.

Его ухмылка выпрямилась. Он потер щетину на щеке и я мог слышать ее скрежет с другой стороны комнаты.

Три года.

Он полуотвернулся назад чтобы посмотреть в окно на запад в направление Джанкшен словно пытаясь соединить в пространстве связь между дистанцией и прошедшее время. На одну секунду, впервые за все время, я увидел как он состарился. Он повернулся ко мне.

Черт побери Хиг. Ты же херово отвечаешь на телефонные звонки получается так?

Я улыбнулся ему.

Хиг?

Да?

У тебя что кризис среднего возраста?

Прямо за ним слева на ореховой панели рядом с окном была известная чешская модель держащая короткий, странного вида автомат, нечто вроде Узи. Она держала на весу левую ногу, ее правое бедро отошло в сторону, и все геометрии вели глаза от ее зеленого прозрачного одеяния к ее холмику который высился треугольником темных волос, который ну никак не скрывал короткую линию, тропу к земле обетованной. Убила меня. Дыхание тут же сжалось. До меня дошло что Бангли был  настоящим тактиком до самых костей. Он прочитал ситуацию мгновенно, нашел пружину раскручивающую мои часы, уязвимое место. У меня разве был кризис среднего возраста?

Не очень верю в него, сказал я. Наша вся жизнь блин один сплошной кризис.

Ты так думаешь?

Нет.

Сначала лось, а сейчас диспетчерская башня. Триста миль отсюда. Какая у тебя Точка-Невозврата?

Он имел в виду топливо. Точка где у меня не хватило бы на то чтобы вернуться?

Двести шестьдесят.

Может ты за тенями гоняешься Хиг. Хочешь чтоб оба погибли?

Я стоял посередине семейной гостиной комнаты. Раньше был большой плоскоэкранный телевизор, система стереозвука, аппаратура на боковом столике с десятью тысячами песен, много кантри попа. Бангли выдрал все это, набил дюпелей и навесил постеры. Там был игровой контроллер на среднем столе. Мы включили его: Мир в Войне VII. Я подумал что Бангли понравится. Он тут же отвернулся когда я включил, и явно расслабился когда я выключил.

Понимаю, сказал я.

Он посмотрел на меня. Его минеральные глаза, его холодная ухмылка.

Я знаю что риск. Кто бы там ни был кто послал сообщение у него была энергия. Он был в диспетчерской башне значит у него был мощный передатчик. Может он что-то знает.

Что-то знает?

Какие-нибудь новости.

Новости.

Об Арабах или еще что-нибудь.

Бангли не пошевелился. Затем он взял напильник и взялся за трубу своей клешней и опустил голову.

Хиг ты акула, сказал он. Должен двигаться или умрешь. Должен так должен.

Я думал об этом всю ночь когда я лежал у основания бермы один, вес Джаспера на моей ноге  боль отсутствия. И наблюдал последние зимние созвездия уходили под землю на западе. Так он разрешил мне. А мне и не нужно было. Все же.

*

Прозрачное спокойное утро, ранний май, ветряной указатель у топливного насоса недвижим, небо над горами звенящяя чаша голубизны чистой воды. Наш местный краснохвостый сарыч парит, скользя на первой упругой теплоте едва нагревшейся взлетной полосы. Неторопливые круги. Гнездо с подругой на ибискусе на краю нашего пруда с рыбой и вчера я услышал пронзительные крики птенцов. Трое мне кажется. Она встала, развернула свои широкие крылья и посмотрела на меня со смертельной нацеленностью. Не пытайся шутить ***** шутки с матерью. Даже и не думал об этом сказал я вслух.

Я включил насос и накачал два шестигаллоновых бидона и поставил их за моим сиденьем. Около семидесяти пяти фунтов. Заполнить баки надо пятидесятью пятью галлонами. Дополнительное топливо даст мне еще около часа, недостаточно если придется покружиться разведкой по пути, недостаточно чтобы вернуться, но я не возьму больше топлива как бы мне не хотелось лишь для короткого приземления и быстрого взлета если понадобится. Паек это еще тридцать фунтов включая сушеного мяса на десять дней, сушеные помидоры, кукуруза, две стеклянки оливкого масла. Пять галлонов воды которой мне скорее всего не понадобится поскольку Гранд Джанкшен назван так в честь слияния двух больших рек. Но это город в пустыне и я не знаю что может случиться, как трудно будет добраться до реки. Всегда беру воду.

Я все еще держу плед Джаспера с рисунками охоты на птиц на пассажирском сиденье. Пристегиваю винтовку и пистолет к вертикальному зажиму перед его сиденьем.

Какой план, Хиг? Полетим туда.

А потом что? Встретиться с местными.

А потом что? Обменяться новостями.

У тебя нет никаких новостей.

У меня есть то что есть.

А потом что? Полетим домой?

Хороший вопрос.

Заправиться.

Удачи.

Я и я разговариваем. Бангли не видно нигде. Лезу по лестнице, на верх Зверушки. Хватает солнечного света чтобы включить насос, наслаждайся старушкой щелкающей цифрами в окошке насоса. Легкий теплый бриз на моей левой щеке, единственный описывающий круг крик сарыча. Неровный по краям как его крылья. Знакомое возбуждение перед дорогой, настоящей дорогой, означающей новое место. Всплеск оптимизма не знаю почему. Бангли прав. Вероятность новых полезных новостей очень мала, вероятность человека в башне ставшего скелетом очень велика. А какие новости будут полезными? Я спрашивал себя об этом каждый день всю неделю. И что такое новость? Мы едим мы спим мы охраняем периметр мы защищаемся я иду в горы иногда чтобы принести новости о ручьях и деревьях. Со Зверушкой новости о ветре. Какие еще новости?

Должен был показать Бангли как поливать огород в его первый раз, как направить поток с по разным направлениям, как прочищать грядки, показал ему что такое сорняк и что не такое. Он был упрям. Он признался что когда-то поклялся никогда не будет фермером, что единственная земля которую он выкопает будет с могилы.

Волосы встали у меня дыбом на шее когда я услышал что он сказал. Столько знать его и все равно поразился.

Мой отец был фермером сказал он.

В Оклахоме?

Он уставился на меня, глаза-двухстволка заступ в его руке смотрит в никуда если не у себя дома.

Окей значит ты уже делал подобное.

Он уставился на меня. Он сжал губы, посмотрел на лезвие лопаты испачканное глиной и наполовину вкопанное в гладкое течение.

Это твое шоу, наконец сказал он. Если бы я то я бы использовал трубы от ворот лежат во дворе с того места к северу.

Теперь наступила моя очередь уставиться на него.

Ты же фермер, сказал я.

Ну и что. Он прищурился и посмотрел на запад на солнце. Заблудившийся ветерок закачал волосы выбивающиеся сзади из-под его бейсболки. Течение ирригационной воды из ручья испустило холодную волну и взбурлило. Она прокатилась по комьям земли свалившимся с краев, перетекла через них гладкими горбами рассыпающимися на мелкие порожки позади нее. Кругами по краям. Если бы я продолжал смотреть вид влажных грядок увеличился бы в моей голове, превратился бы в превосходную форельную стремнину от вида на любую прямую линию воды. Я всегда занимался ирригацией босым и мои ступни онемели. Я насладился ощущением пока я сидел на возвышение Джаспера с которого он наблюдал за мной, и чувства пощипывая вернулись в ноги под солнцем. Я подождал пока ступни высохли упершись пятками в кусок тряпки. Стряхнул грязь с ботинок и носков прежде чем я надел их.

Я уставился на него.

Вот что этот такое, сказал я. В какой-то предыдущей Жизни Бангли. Эта лопата. Похожа на блин часть твоей жизни. Словно ты  был рожден с ней.

Повернул свою голову и посмотрел на меня и волосы вновь встали дыбом. Холодно, ледяно будто вода отекающая мою правую ногу.

Это штыковая лопатка, сказал он.

Я кивнул.

Я знаю.

Мы посмотрели друг на друга. Какого черта, я же уезжал на рассвете.

Отец не был тебе по нраву, да?

Помедлил, покачал головой медленно.

Ты ненавидел этого *****.

Челюсти Бангли ходили с края на край.

Ты же все знаешь как делать. Бог ты мой. Фермер. Тогда же ты научился. Ты можешь сваривать железо, кузнечить, прибить подкову, построить загон, сарай. Может даже лучше меня блин плотничаешь. Вот же *****.

Скрестил мои руки на ручке лопаты и посмотрел на горы. Ласковый ветер. Лунь, светлое брюшко, трепал шалфей у ручья, взмывая и скользя на кустами пытаясь напугать кролика. Две птицы, не краснохвостые сарычи, поменьше, парили в вышине. Много певчих птиц исчезло еще задолго, а в этом мире только хищники похоже спокойно выживали. Мир хищных птиц.

Как долго? Ты работал на ферме с ним? Ненавидя его?

Мы стояли все там же. Вода между грядок перетекала из одной в другую переполняя края. Ни слова а я понял совсем определенно что Бангли убил своего старика.

Когда  вернешься, наконец он сказал. Мы сделаем получше. Если хочешь. Мы сможем сделать поливку еще легче. Только я все время думал Хигу очень нравится работать тут под солнцем месить грязь туда-сюда.

Очень заботливо.

Он почесал выпирающую кость щеки под своим правым глазом. Странное чувство. Я посмотрел на него как если бы вы посмотрели на свою супругу когда узнали бы что она в программе защиты свидетелей. Раньше была наемным убийцей или кем-то вроде этого. Или сенатором.

Вот *****.

Вот *****.

Я не знаю разозлиться на него или лопнуть от смеха.

Он улыбнулся мне. Не ухмылка прямого разреза а настоящая полуулыбка от которой впервые ему стало неловко.

Выбор, сказал он.

Что?

Выбор. Это самое трудное. Когда надо подумать о такой срани.

Ты ***** придурок. Придурочный ***** фермер.

Он тоже облокотился на скрещенные руки и его ухмылка снова стала прямой несмеющейся и я понял что разговор закончился и что я скорее всего больше не должен так называть его.

Я начал заливать мои баки до упора. Я передвинул алюминиевую лестницу вокруг носа, проскрежетал ее по бетонке к левому крылу и влез на нее с тяжелым шлангом и оконечником на моем плече. Щелк щелк щелк, закрутились цифры, топливо забурлило и зашипело достигнув заправочного отверстия. Семнадцать запятая три десятых галлонов. Даже сейчас после всего что произошло я все равно немного становлюсь довольным от бесплатного бензина. Бесплатного пока. Солнце было в двух пальцах над возвышенностями на востоке, два пальца на вытянутой руке что означало полчаса что означало почти шесть часов. Тринадцать сотен Зулу. Гринвичского времени. Гринвич. Где-то в Англии. Дом Всех Часов. Центр Овремененной Вселенной. Когда то был. Никто более не следит за этим так уж мне кажется.

Когда умер Дядя Пит от похоже цирроза печени убыстренного раком и он знал ему оставалось несколько месяцев он занялся тем что по моему мнению было совсем не в его характере: он провел свои дни в летнем домике за приведением в порядок своих фотослайдов. Своей огромной коллеции цветных позитивов. Он рос занимаясь этим и все время снимал лишь на слайды которые как говорил он были гораздо ярче и четче обычной пленки. Он положил желтые картонные коробки, белые и голубые пластиковые, каждую с роликом, в стопку высотой около фута по всему своему кухонному столу. В частые приступы боли, в свете небольшого окошка днем и от лампы вечером, он открывал их лишь один ролик по очереди, каждую фотографию вставлял в рамку и в прозрачный лист кляссера. Он маркировал их тонким фломастером: на слайде он писал номер кляссера/номер слайда, на странице он писал то же самое плюс время фотографирования и два-три слова описания: Рыбалка Флорида. Кроме кляссеров, каждый содержал до пяти лет в зависимости как успешно он занимался в то время камерой, у него был еще один наборный трехкольцовый журнал-байндер с линованной бумагой внутри. Там были более пространные описания, заметки об отдельных фотографиях особо запечатленных в его памяти. Я был у него в то время однажды. Пока он каталогизировал, я пилил и щепил дрова для долгой зимы которую знали мы оба ему не увидеть. Три огромных навала дров клена бука ясеня желтой березы, срубленных на его лесной территории у невысокого холма, распиленные и выставленные друг на дружке вдоль парадной стороны веранды и вокруг дома, и вся ситуация – я работал пока он был внутри – ужасно смущала его. Сначала я подумал он немножко двинулся головой. Ведь он мог бы просто сидеть на своей небольшой веранде следить за вермонтской весной превращающейся в бунтующую зелень и за знойным летом в последний раз своей жизни, наблюдать за крапивниками и жаворонками и совами в их лирическом соревновании за пару и выведении птенцов, за листьями и воздухом. Чтобы его покусали черные мухи, гнус, потом комары, в самые последние удивительные вечера. Почему он не сидел снаружи в своем кресле-качалке? Ковыряясь на своей разбитой гитаре?

Но однажды я лежал в моей старой кровати у широко открытого окна слушая крики совы она хотела напугать меня женскими воплями а я только становился счастливее – горький плач недостижимой красоты и великой потери – и тут до меня дошло: это же очевидно что он проживал свою жизнь. Именно. Слайд за слайдом, фотография за фотографией. Он набирался воспоминаниями словно строил стену от пожара и его маленькие коробки слайдов были его кирпичами.

Стоя на лестнице мягким утром, слушая последний всос топливного бурления в топливный бак крыла и вымеряя время по солнцу. Что-то из этого заставило меня вспомнить о Дяде Пите и его альбомах как наклонялся над столом в полусумраке дома который пах смолой и древесным дымом и кофе. Как наклонялся бы человек против непрекращающегося ветра. Приводя вещи в порядок который уже был не нужен за исключением последнего оплота перед разрушением. Против мрака всеобщей потери.

Ну. Я не собирался считать часы. У меня был самолет полный топлива и хорошая погода и я собирался взлететь и податься на запад и посмотреть как далеко я смог бы добраться. Я закручивал крышку бака когда я услышал шарканье ног и увидел Бангли идущего ко мне. У него была корзина в руке.

Я усмехнулся. Как из старой железнодорожной песни. Пит пел ее. Мать у Джонни принесла ему корзину/ Она сказала дорогой мой сын/ Осторожней будь в своей дороге/ Жизнь теряют те кто ищут лучших времен ...

Это не пирог, сказал он.

Я усмехнулся. Вставил панель над топливной крышкой и спустился вниз.

Он дал мне корзину, повернулся к лестнице и выщелкнул застежки удерживающие выдвижные ступени и от этого лестница сложилась и он понес ее к насосу. Внутри корзины лежали шесть гранат.

Не знаю почему раньше о них не подумал, сказал он. Работал над гранатометом и вот вспомнил.

Они лежали внутри как яйца в гнезде. Яйцо Смерти. Нечто такое я прочел в какой-то сказке только не вспомню в какой.

Сколько магов у тебя для винтовки?

Четыре. Больших.

Он кивнул.

Взял ручной насос?

Он имел в виду насос с длинным носиком я бы мог использовать с любым бензохранилищем подземным каким-угодно. Кроме дополнительного топлива тридцать футов шланга были моим самым тяжелым грузом. Я кивнул.

Что делать будешь когда бензин закончится?

Сяду.

Он кивнул. Он взглянул на Зверушку, на горы. Руки в карманах. Он смотрел на запад в легком бризе, и он сказал

Ты был хорошим партнером Хиг. Иногда немного наивным.

О-о *****. Моя грудь сжалась и показалось что я ... Ну.

Как настоящая семья сказал он

Я стоял там вросший в бетонку.

Я нелегкий человек. Только те кто смогли быть со мной были моя жена и сын. И ты. Большой Хиг.

Мне кажется у меня открылся рот. Я заморгал глядя на него.

Долгая история, сказал он. Он улыбнулся полуулыбкой.

Глазами крути по сторонам Хиг. За ситуацией следи. Не будь наивным думая о прошлом и какой-нибудь ***** подкрадется к тебе. Слетай и возвращайся.

Я не мог оторвать свой взгляд от него.

Я послежу за сорняками.

Он пошел. Я смотрел ему вслед. Вот *****.

Вот *****.

Я закрутил назад тяжелый шланг и поднялся в Зверушку, закрыл на защелку дверь. Включил зажигание, топливные баки и нажал стартер.

*

Лишь несколько звуков в мире так же взволнуют меня как взрывной завод двигателя вернувшегося к жизни. Первые провороты пропеллера. Рев превращающийся в ровный гул когда исчезает пропеллер от скорости поворотов.

Давай поскорее исчезнем.

Прокатился по рулевой между рядами разбитых и сломанных самолетов, повернул прямиком на полосу и взлетел с середины взлетки. Увидел как Бангли открывал дверь дома где у него была мастерская, он не посмотрел в мою сторону.

*

Зверушка голодная. Летит по воздуху как нервная лошадь. Я оглядываюсь: пустое правое сиденье, лишь корзина Бангли с яйцами и плед с охотниками целящимися во взлетавших фазанов, снова и снова. Смятый от двери. Даже наполовину глухой и еле двигающийся Джаспер был лучшим вторым пилотом для меня чем большинство людей. Чем все люди. Так все сошло к одному: жизнь дистиллированная рисунком в потертом покрывале. Выстрел никогда не долетит, птица никогда не упадет да и охотник никогда не промахнется. Или потеряет что-нибудь. Кого-нибудь. Его пес никогда не умрет.

Самая большая дыра от этого кобеля.

... думая о прошлом и какой-нибудь ***** подкрадется к тебе ...

Я лечу. Прямиком к Водоразделу. Скала чернеет внизу, треугольные плиты Флатайрона вылезают из массива гор как белые надгробья. Красивейший поселок на Земле мог бы быть но там не выжить. Ставим пометку. Лыжная зона Эль Дора исчеркана старыми трассами и спусками, линии подъемников прямо под нами, можно увидеть пустые сиденья качаются от ветра. Несколько воздушных кочек, Зверушка очень помогает мне. Проплываем над снежным седлом между гор. Довольно близко чтобы увидеть следы от одного большого животного поднимающегося к хребту. Невозможно да только. Слишком высоко. Все мы тут слишком высоко.

Зимний Парк и Долина Фрейзер появляются на другой стороне и мы летим туда. Следы от лыж нежная зелень на ржавчине мертвого леса. Когда-то мы ходили здесь на лыжах. В последний раз Мелисса и я разошлись в гонке и я бежал рядом с одним большим мужчиной который сказал что был здесь на зимних каникулах с группой из церковных прихожан с Небраски. Автономные.

Мы просто следуем Библии словом в слово сказал он. Словом в слово никогда не совершишь ошибки. Покачал головой широкая улыбка. Трудно было не верить ему.

Я подумал о камнях в реке, камни двигаются. Один камень к другому, не думая ни о чем. Словом в слово. Просто следуй им, человек. Хлебные крошки от Бога. Сидя в сиденье подьемника рядом с ним, наши лыжи болтаются в воздухе на высоте шестидесяти футов, я подумал Может есть другое значение для послушания. Может не послушные унаследуют, может все проще. Не унаследуют Землю, они уже владеют ею.

Я сказал ему я всегда застреваю на потомках Пятой главы Бытия. Я сказал я прочитал при этом Книгу Плача и очень похоже на сцену из Безумного Макса. Женщины едят своих детей, все умирают.

Он не засмеялся.

Он сказал, Я стараюсь оставаться на Правой Стороне Библии. Левая была написана евреями. Следует всегда обращать на это внимание, я полагаю, и на Вашем месте я бы начал с Иоанна.

Мы все должны обращать внимание на Левую Сторону так я сейчас думаю. На Неправильную Сторону, на Сторону Где Случается Всякая Всякая Херня.

Спускайся пониже и следуй над Фрейзером дальше Табернаша. Большинство долины выгорело за исключением пожарной части и ликерного магазина дисконтных цен который стоит особняком на краю поля полного толсторогих баранов. Они вскакивают, бросаются в стороны и бегут в панике к почерневшему лесу когда я пролетаю и я вижу четырех волков стоящих вдали от травы и они отворачиваются от меня как пастушьи собаки. Лети.

Я знаю всю эту местность. Док Аммонс, я могу видеть его амбар все еще стоящий посреди сотни акров открытого поля на этой стороне Гранби. Доме нет да только. Его сын Свифт был моим самым лучшим другом в колледже и они были моей второй семьей. Трое нас мы часто рыбачили  Долине Фрейзер. Можно увидеть бревенчатые загоны, круг где Бекки тренировала своих лошадей и возила школьников. Смог бы наверное найти мои старые книги в бревенчатом сарае где я обычно спал. Сегодня я не хочу воспоминаний. Я пролетаю.

Прямиком сквозь Кровавый Каньон концы крыльев упираются в его каменные стены. Кажется так. Рыбачил здесь, тоже, река слетает здесь быстро, пороги очень шумные, отскакивают эхом от обрывов – ты был очень осторожным когда шел по железнодорожным рельсам и постоянно оборачивался. Некоторые рыбаки так и не услыхали и не увидали никакого проходящего поезда. Воздух над водой холодный и тяжелый от тумана, Зверушке нравится.

А мне? Мне когда-то нравилось так летать. Качаться на крыльях в каньоне в пятидесяти футах от воды.

А сейчас я ничего не чувствую. Я чувствую лишь то что чувствовали бы мои ноги после десяти минут стояния в потоке снежного таяния. Онемевший и просто рад. Просто рад быть онемевшим.

Разница возможно между живым и мертвым: живое часто хочет онеметь а мертвое нет, если оно ничего не хочет вообще.

Солнечный свет. С другого конца. Река утихает черной водой, камни укатываются назад к холмам, леса перестают чернеть. Я могу видеть утку плещущуюся в воде. Цапли в тростнике, угловатые, расправляют широкие крылья от звука самолета. Запах дыма.

Что ты хочешь? Хиг. Что?

Я хочу быть цветом дыма.

Затем что?

Затем. Потом.

Сильно тяну на себя штурвал и круто поднимаюсь у моста Стэйт Бридж. Сухие овечьи холмы, стайки антилоп и оленей разбросаны. На равнине вдоль реки Игл я могу видеть когда-то дорогущий аэропорт Игл. Нажимаю на кнопку микрофона и вызываю диспетчерскую. Прошу разрешения на пролет над аэропортом. Надежда и привычка. Тройное Три Альфа три на восток на девяти сотнях запрашивает пролет над аэропортом по маршруту ...

По какому маршруту? Джанкшен может. С забегом на юг к Анкомпагре Плато, к месту где когда-то я охотился. Просто так.

по маршруту ...

Я хочу сказать По маршруту к Чему-то Совсем ***** Другому. Я пролетаю.


II


Внезапно зашаталась и нырнула носом. Снова. Бросило налево, левое крыло тянет вниз. Держи крепче штурвал, выправляй и следи за альтиметром. Очень мне это нравится. Штурвал в руках на нейтралке, самолет выровнен и стрелка альтиметра кружится по часовой вверх. Поток вверх. Деревья уменьшаются, давление сиденьем снизу будто поднимает ладонью. Тепловой поток позднего утра, все еще темные деревья впитывают солнце и выбрасывают вверх перо теплого воздуха. Непрошенный подъем быстрый, носом вверх, слегка тревожный.

Поднимаюсь выше на полторы тысячи футов совсем без труда. Пролетаю высоко над слиянием рек у Карбондейла, не обгорел от пожаров, охвачен реками и зелеными кусками ранчо. Я моргаю. Похоже на стадо внизу. Стадо тех давних. Черных и рыжих. Должно быть ... больше никаких других цветов. Черт побери. Стадо одичало, держится поближе к домам, чудесным образом не пропало от волков. Я бы спустился разглядеть но не хочу терять высоту и тратить потом опять бензин на подъем через горы.

Ранчо. Стадо. Течет весенняя река. Дом на ранчо в тени распустившихся тополей и округлившихся ив. Потрескавшаяся в промоинах дорога. Прищурюсь и я смогу представить кого-то во дворе. Кого-то наклонившегося прицепить сеялку к трактору. Кто-то думает Чертова спина, все болит. Почувствую кофе из открытой кухонной двери. Кто-то еще развешивает стирку на солнечных местах. И все вместе с причитаниями и никакого представления как повезло. Прищуриться и переделать мир. В нормальный. Да только.

Более нормальный когда нет.

Хребет Хантсмана. Можно увидеть длинные каменные сходы по которым мы когда-то скатывались на лыжах, называли Бесконечными. Казались тогда. А теперь само совершенство: весеннего снега совсем немного. Опасность схода лавин равна нулю.

Половина осинового леса все еще в листьях, все еще живой. На левой стороне неровная стена Раггедз. Я согласно киваю, перелетаю.

А сейчас опасности нет. Осиновый лес будет тянуться несколько миль. Я постукиваю по топливному датчику.

Двадцать девять и три галлонов. Недостаточно чтобы вернуться домой. Вот такая вот простота.

И таким вот простым образом мы перелетаем через край.

*

Я думал: Смерть это быть так? Таким одиноким? Столько любви внутри и просто выпустить ее?

*

Мы почти добрались. Паония. Некоторые неправильно называют Пеони. Мелисса устала учить, устала от директора и школьного Округа, очень хотелось попробовать чего-то другого. Выращивания органических продуктов может быть. Не так много строилось в этой части штата но я бы мог как-то удержаться на плаву ремонтами, кухонными кабинетами, старыми домами. В первый раз когда я увидел это место подумал похоже на игрушечную железную дорогу. Все еще похоже. Я отпустил Зверушку вниз.

Выключил мотор и соскользнул вниз вдоль склона Гранд Месы, верхушки мягкого осинового леса в нескольких футах под нашим брюхом. Все еще зеленые, бесцветные стволы все еще радостно видеть, мох под ними все еще толстым ковром без сомнения кормит оленей. Свистом поверх обрывов. И открывается долина: зеленое дно рекою упирается в высокие двойные горы с лихим седлом между ними. Сады, акуратные ряды кучек деревьев на каждой стороне реки. И виноградники. Высокие тополя указывают на речной поворот к западу. Там на западе, где река вытекает из долины в сухую пустошь, я вижу железнодорожные пути, плоскогорье мес и массивный подъем Плато, фиолетовое в утреннем мареве. И поселок, скорее деревушка, между рекой и холмом белокаменного Плато.

Часто покупал здесь продукты, патроны, собачью еду. Ожидал семь минут на переезде пока проклацает угольный состав. Специально засек время, ждал. Смотрю на сиденье Джаспера.

Тебе нравилось здесь, так ведь, дружище? Прогуляться вдоль реки по городскому парку и бросить палку в течение. Ты не очень был ловок с палкой. И в плавании. Нравилось все равно. Мы все должны быть такими, так ведь?

Снижайся по реке и целься на высокое высохшее плато. Кишки узлом.

*

Я не могу жить так. На самом деле просто не могу так. Чем я занимался? Девять лет прикидывания.

*

Дорога по которой мы ездили шла по зеленому мосту. Каньон назывался Домингез. Я в восьмистах футах над землей. Видишь мост. Видишь сады прижатые к стенам каньона, пыльная тропа. Следуй над ней.

Редкий лес, ели, можжевельники почти черные и все равно живые. Пустынные деревья растут не вверх растут вбок и вширь. Малорослые и упрямые. Похожи на Бангли. Они любой ценой просто отказываются умирать. Некоторые из них здесь еще со времен когда так называемый испанский проповедник прошел здесь с его богом.

Никогда не летал здесь. Мы все время бывали здесь в автомобиле. Дорога заросла. Обросшее шоссе отходит от малой реки чтобы взобраться по хребту. Спускается вправо в очередную водяную пойму где я когда-то охотился. Да только. Влево в сторону от пути ручья яркое пятно красного камня, верхняя стена каньона показала себя. Всегда поражался как такое маленькое течение может оставлять после себя такие изменения, столько территории таится в этих расщелинах. Я подаю назад чтобы лучше увидеть.

В приближении, показывается рыжее лицо высокой стены, темно-красное и мокрое в полосах черного цвета и охры. Срезан выступами. Бледная линия ограничивает место где отошел огромный блок. Утес похоже двести футов в вышину.

Это компактный каньон. Черт меня подери. Взорвавшаяся зеленью верхушки тополей, немного распустившихся деревьев. И. Я облетаю тесным кругом. Как я никогда не замечал этого места раньше? Потому что я всегда следовал дорогой, если ее можно так назвать сейчас.

Расколотый небольшой каньон расширяется в эту шумную зеленую дыру. Ручей пролетает мимо. Луг на левой стороне. И. Я удивлен и полон любопытства спускаюсь планером и я почти касаюсь высокой стены своей спиралью.

Каменное жилье у скалы. Дым выходит отттуда. Каменный мостик через ручей к полю. Домашняя скотина разошлась по мокрой траве. Полдюжины.

Стадо.

И.

Огород больше нашего. Поливается из траншеи выкопанной у поворота ручья. И.

Согбенная фигура в огороде.

И.

Это женщина.

Длинные темные волосы собраны пучком за спиной. Выпрямляется. Рука ко лбу, тень чтобы увидеть самолет.

Женщина в шортах, мужская рубашка связана на талии. Босоногая? Босоногая. Высокая и долговязая. Встает прямо, высокая, закрывает свое лицо и смотрит на меня. Рот широко открыт. Кричит? Да.

Еще одна фигура из дома если это дом, мужчина с ружьем. Старик. Старик с ружьем поднимает его вверх и целится. Боже мой.

Я не слышу попадания да только. Дзинь дроби, треск алюминиевой обшивки и свист воздуха. Боже мой. Затем шлеп, ожог и боль, мое лицо обожжено с левой стороны. Обе руки хватаются за штурвал. Вытягиваю крутым подъемом и ухожу на правом крыле почти зацепив верхушки низких можжевельников на краю расщелины и я ухожу дальше и теряю их из виду. Кусочки разбитого стекла забегают мне за воротник. Эй. Эй. Окна нет. Левого окна, что осталось мозаика треснувшего стекла прицепившаяся к раме.

Кровь течет по рубашке. Воздух.

*

В это мгновение я понял зачем я прилетел.

*

Не то о чем подумали вы: вы думаете Женщина но это не так. Было очень радостно снова почувствовать себя живым.

В тот самый момент когда понимаешь ничего важного не повреждено в тебе, не в Зверушке, что ты поднимаешься, выравниваешься, что двигатель урчит, все под контролем. Что твои дрожащие пальцы приближаются к стороне окровавленного лица и касаются его, и касаются осторожно, чувствуют четыре стеклянные занозы и все. Немного стекол. *****. И крыша кабины усыпана дырками, лишь обшивка, ничего не прошло внутрь сквозь метал. Вот так близко. Тот ***** едва не убил меня. Если бы я не выкатился из этого каньона вся дробь была бы в моей голове. Черт. И в этот момент я начал смеяться.

Моим первым инстинктивным желанием было спуститься туда с винтовкой и сделать из того старикана месиво с близкой дистанции. Так захотелось. Какое-то чувство, не эта угрюмость. Хиг, этот ***** сделал для тебя доброе дело. Разбудил твою жалкую задницу. Просто сделал то что бы и ты сделал защищая свой очаг и дом и женщину.

Женщина.

Его женщина? Этого старого барсука. Кто бы знал все договоренности между людьми в этом мире. Первым инстинктивным желанием было спуститься и убить ***** и забрать его женщину. И. Почему бы и нет?

Ну, в любом случае Хиг, хороший ли ты человек или плохой, или даже очень хороший в этом ***** мире, ты сначала посадишь Зверушку. Посадишь ее в стране сходящих вниз камней с одной дорогой которая уже не дорога.

Я облетел вокруг, отлетел от каньона и нацелился книзу на луг с дорогой идущей прямиком на юг покрытую выбоинами.

Двойная Ж-О-Н-Ш-И-Н-А. Впервые вид живой, высокой, без кровяной болезни похоже, и не замершая на плакате Бангли или распростертая на земле за тобой, слишком молодая, с кухонным ножом в руке – один взгляд на нее и готов все позабыть. Даже место для приземления.

***** Хиг, соберись-ка.

Я поднялся. Низко покружился. Глубокие выбоины на дороге. Мог бы всмятку. Замечательно, Хиг. Был бы очень длинный путь назад в никуда.

Да не только. Просто. Чуть не запрыгал от желания с тысячи футов. Я понял, смеясь, что могло быть больше людей, или она ведьма. Это было нечто новое отношение к человеку любого пола: что я больше не должен был убивать их. Или позволить Бангли убить их. Это же был их дом, не мой. Я был пришельцем.

Поразительно как не убив кого-то освобождаешься. Несмотря на факт что Дедуля хотел убить меня. Ну. Все в прошлом. Я бы мог дойти дотуда и убить его или нет, от последнего становилось легче. Или их. Мог быть целый взвод в доме или где-то спрятан в ожидании меня. Я низко покружился дважды и отметил осторожно все выбоины на дороге, где начинались промоины, где заканчивались, замерил их кустами и ямами. Могли бы они услышать меня за милю в каньоне? Возможно. Возможно прямо сейчас они выставляют в линию крупнокалиберные патроны перед собой на камне, возможно она растряхивает свои волосы, расстегивает рубашку и ждет приманкой меня поближе как Сирена.

Хиг!

Сконцентрируйся Хиг, дыши. Скажи, понял, прием.

Понял, прием.

Сконцентрируйся на мелких вещах. Не теряй головы.

Понял, *****, прием.

Я бы мог не садиться на рассохшейся дороге и сесть на лугу но у меня не было специальных шин и камень в кустах мог бы порвать колесо. Лучше видимая опасность и т.п. Сделал так чтобы я смог увидеть заранее выбоины потому что я решил поставить одно колесо на центр дороги а другое шлепало бы по краю кустов. Затем я решил не быть таким уж жадным. Приземление должно было бы быть очень точным плюс минус несколько дюймов. Лучше надо следить как дул ветер.

Я немного поднялся, еще на триста футов, и осушил сторону моего лица углом пледа Джаспера. Затем достал деревянный ящик из пространства между сиденьями и вытянул чеку дымовой шашки зубами и выбросил ее в окошко. Густой оранжевый дым закипел из нее.

Сел в двадцати футах у дороги и встал на восток-северо-восток.

Черт, была хорошая идея. Сильный боковой ветер запросто помешал бы моим планам. О чем я еще мог позабыть?

Причина по которой Бангли был все еще живым он никогда ни о чем не забывал. Может он помнил слишком много, много ненужного, ему было все равно. Что бы еще он сделал? До меня внезапно дошло может причиной что я живой это было то что Бангли никогда ни о чем не забывал. Бангли. Муж и отец. Фермер. Черт.

О, я знаю. Хиг, ты забыл что приземление на испещеренной выбоинами дороге на почти что камнях которых ты почти не можешь видеть сквозь кусты – ты забыл что от этого можешь погибнуть ты. Или погибнет Зверушка что в общем-то одно и то же.

Окей, дыши. Я развернулся напоследок и наполовину поднял элероны и нагнул нос, вывернул хвостовой, и полетел боком на поле.

*

Приземление по кустам довольно отрезвляюще. Если еще не проснулся. На малых оборотах, двигатель на пустых, и Зверушку бросило как раз перед касанием, левым крылом вниз против ветра и левая сторона шлепнулась по кустам глухим стуком. Я боролся с порывами. Чтобы удержать нос над левым краем канавы а не в ней. Потом правую сторону, заднее правое колесо стукнулось о кучу земли между старыми следами от колес колеи и нас дернуло влево. Я боролся чтобы то колесо держалось подальше от колеи. Должно быть, потому что я не почувствовал чтобы что-то сломалось, просто слышал громкие трески и стуки и визги пока густые кусты бились по самолету и держал ее нос поверху как только мог а когда он все же опустился перед нами был милосердный просвет мелких камней и сжеваной травы, благодаря горным баранам, или еще кому-нибудь, и Зверушка подскочила и затряслась и вздрогнув остановилась как раз перед карликовыми елями.

Уффф. Дыши. Первая мысль: я же красил. Прекрасная Зверушка была исчеркана кустами. Вторая была: Это было ооочень неосторожно. Это было ***** глупо. Все это было глупым. Если бы я не бросил дымовую шашку я бы побился. Я посмотрел на цифровой топливный указатель прежде чем выключил. Чуть больше двенадцати галлонов осталось. Меньше чем на час. И меньше чем на час в двух бидонах. Совсем недостаточно чтобы вернуться. Глупо. Да только. Я смогу добраться до Джанкшен если смог бы взлететь так же удачно как приземлился.

*

Прежде чем я забил три штыря и привязал ее к ним лицом на взлет, прежде чем я положил два Яйца Смерти Бангли в карманы моей куртки, и повесил винтовку на плечо и покинул Зверушку, я сделал самую первую неглупую вещь за все утро. Я вытащил бидоны и вскарабкался по стойке на крылья и залил в каждое, последнее топливо в каждый бак. Залил сейчас. Лучше заправиться раньше чем упакуешься. И я взял ключ. Положил его в правый карман джинсов и сказал

Хиг. Ключ в правом кармане джинсов.

Никогда не знаешь как будешь спешить на обратной дороге.



III



Ну она не была голой ожидая меня у ручья, даже не приоделась сидя на траве распевая песни перед домом, ее не было видно. Значит не надо привязываться от соблазна ни к каким мачтам. Дым что вытекал из трубы и вздымался по каньону исчез.

Место выглядело внезапно мертвым. Ведро отпинутое на дворе, грязный половник рядом с ним. Стадо, несколько овец, было там мордами в луг все по направлению вниз по течению. Худющие, острые кости, почти что заморенные голодом. Одна большая птица в небе высоко парила вдоль каменного лица. Сокол. Обрыв с белой лентой помета скорее всего был гнездом. Круг наружу, круг назад. Бедные утки забредшие сюда в эту дыру. Нет куриц. Обнаружил я. Из-за птицы? Нет, у старого босяка было ружье. Потому что нужен петух, или два, чтобы обслуживать стаю – возможно слишком громкий по утрам если хочешь оставаться незаметным, как прокукарекать на всю страну что ты здесь. Умно.

Я повернул прицел вверх по каньону где ручей выливался по стене двадцатифутовым водопадом. Над домом возвышался обрыв. И с двух сторон уходили ввысь стены. Неплохое местечко. Длинный ствол сухой сосны наклонно лежал возле водопада, ветви торчали подобием лестницы. Окей. Если они убежали в спешке туда они не взяли с собой и не спрятали лестницу, может потому что она была слишком тяжелой или у них не было времени.

Я лежал у самого края обрыва, две каменные стены по бокам уходили вниз. Вот мой спуск может сто футов глубины может поменьше. Я был на самом краю и должен был завести кобуру с Глоком на спину чтобы не поцарапать его.

Думай как Бангли. Вот что тебе надо делать. Голос Бангли, я почти что слышу его:

Черт побери, Хиг. Старик и долговязка дали тебе на орехи. У тебя же пока сильнее оружие у твоего правого бедра чем у него в десять раз.

Да но если их больше чем десять? Или у него еще есть что-то кроме дробовика?

Видишь какие-нибудь знаки что их больше? Стулья во дворе, одежда висит, постели, старая обувь?

Мм.

Боже мой начинаешь так думать, Хиг, ну ты даешь. Проверяешь окружение. Хиг старый пес но он же учится понемногу всякой херне. И ты должен посмотреть на всю информацию она же прямо перед тобой. Я не говорю что здесь нет еще трех мужиков с оружим спрятанные в деревьях. Хорошо бы запланировать и это тоже. Но ты должен действовать по тому плану в который веришь. Плюс к тому же у тебя есть винтовка, у тебя есть гранаты. У тебя гранаты есть, да?

Да, две.

Хиг?

Да?

Что ты делаешь здесь?

Молчание.

В смысле чего ты хочешь? Чего ты ***** хочешь?

Молчание.

Ты не сможешь придумать план если у тебя нет никакой задачи-миссии. У тебя не может быть никакой миссии если ты не знаешь чего ты ***** хочешь. Правило номер один. Ясная миссия, стратегия ухода после.

Мне казалось что первым правилом было Никогда Не Вступай В Переговоры. Начнешь переговоры, Хиг и ты будешь торговаться своей жизнью ...

Это первый принцип. Да в любом случае какая ***** разница? У тебя есть самая большая проблема в начале. И она: Чего ты *****, Хиг, надеешься добиться?

Каньон потемнел и я вздрогнул. Набухшее облако тащило свою тень по каньону. Унося последний холод долгой зимы. Тень пахла сосной. Она прошла и солнце на моих рукавах разгладило гусиную кожу. Лежать на камнях здесь было довольно приятно. Я мог слышать жужжание слепня но он не беспокоил меня. Тут же ко мне пришло я могу сейчас положить голову на поджаренные рукава и заснуть без всяких проблем. Мой нос был в дюймах от земли. Я смотрел на муравья карабкающегося по стеблю маленькой фиолетовой астры. Пахло очень даже замечательно. Каменистой землей и новой травой, побегами мискита.

Хиг!

А, да. Что?

Концентрация, черт побери. Перестань дрочить. Каждую минуту ты лежишь там не зная что ты ***** хочешь, ты уязвим. И самолет. Кто бы там ни был они могут вылезть наверх чтобы разведать кто ты такой. Планируй прямо сейчас как нейтрализовать угрозу и эта угроза Хиг. Вот чем мы должны заняться и очень быстро. Вмес’того чтобы лежать уязвимым, открытым, как ты сейчас там лежишь.

Мм.

*****. Не подумал об этом. Огорчился, чуть не засвистел. Что с тобой? Ты совсем того? Совсем потерял свое?

Было ли у тебя это свое?

Хиг!

Мм что?

Знаешь почему ты сонный? Почему внезапно ты можешь просто вытянуться и подремать до заката?

Почему?

Потому что ты не знаешь что ***** делать! И ты бы знал что делать если бы у тебя была цель. Я же видел тебя раньше, Хиг. Когда у тебя есть цель как сбежать от девяти ***** мародеров и дать им жару тут ты просто замечательный. Хиг летел на колесах. Но у тебя же нет никакой идеи что делать тут. Ты как потерявшийся щенок. Один взгляд на высокую девушку у которой может нет болезни и ты превратился в болвана.

Это не так.

Почему ты тогда рисковал самолетом? Я видел твой хитрожопый маневр. Очень ***** непростой. Рискнуть всем чтобы посмотреть поближе на эту *****. А если она ненавидит мужиков? Ты такое можешь представить?

Очень плохо когда рискуешь всем ради Нечто Известного вот что ты хочешь сказать.

Затем я подумал: Мы скорее рискнем всем ради чего-то неизвестного. Ради какого-то извращения.

Говорил я тебе, Хиг: Начнешь философствовать вместо тактики и тебя нет. Зажарили. В тостере.

В тостере.

Звучит вкусно. Два кусочка слегка коричневого хлеба с маслом и джемом. Не ел масла девять лет не пил молока. Те коровы ставлю на все дают сладкое теплое молоко каждый день. Одна или две. Я перевел телескопический прицел на луг на набухшие подбрюшия и я увидел их. Просто повезло дураку. У него похоже было два ружья, что в общем-то понятно охотничье ружье и дробовик, потому что увидел блеск его прицела. В одно мгновение. Вполне достаточно чтобы увидеть его сквозь тростник рогозы, на краю ручья, на луговой части, подальше от дома. Огромный валун песчаника размером с автомобиль скатился туда и он был за ним. Я бы тоже был бы там на его месте. Та же базовая стратегия как и у нас в аэропорте: дом будет приманкой. Он сидел там где он, или они, могли бы просматривать открытое пространство между ручьем и небольшим каменным домом. Все на расстоянии выстрела дробовика. Мог бы разделаться со всеми возможными угрозами двумя выстрелами из двустволки. И у него, у них, была винтовка для выстрелов подальше, или после всего. Они. Как только я приметил его я смог увидеть ствол его винтовки, темнее, прямее чем тростник, и я смог разглядеть ее поворотом темных волос. У нее было еще одно ружье. Дробовик. А он не смотрел на двор он целился как раз в меня. *****.

Выстрел расколол камень на куски и осколки осыпались на правую половину моего лица. Я дернулся назад. Вторая пролетела по воздуху над моей головой. *****.

Проморгался. Каменная пыль в глазах. Теперь заболела правая сторона лица. Ладонь к голове. В этот раз нет крови. ***** Дедуля. Уже дважды. Старая сволочь настучал мне по обеим сторонам головы. Если бы я не был черт побери осторожным следующий выстрел попал бы мне в самый центр.

Я услышал как смеялся Бангли. Словно он был в нескольких футах от меня. Смеялся из некоего эфира, как почти добренькое привидение.

Зачесалось сильно, да Хиг? Затруднительное положеньеце. А ты только хотел подружиться и глядишь тебе придется застрелить кого-то. Смеялся громче и громче.

*

Был смысл в его словах, старый таракан Бангли, мой герой-тактик. Та сволочь внизу был отменным стрелком. Похоже на профессионального, как и Бангли. Он почти грохнул меня дробовиком, будто Зверушка и я были одной голубокрылой уточкой. Довольно отменный.

Почему меня все клонило ко сну? Каким-то образом от моего позыва я становился довольным. В смысле, не от того что захотелось. Я бы мог просто уйти. Да только. Я представил себе образ белой тряпки привязанной к концу палки над краем этого обрыва. Размахивая как по голливудским канонам. Никто никогда не пытался делать так с нами в аэропорту потому что А) всегда происходило ночью, и Б) мы, в основном Бангли, убивали их прежде чем они что-нибудь осознавали. Если кто-то попробовал бы так сделать там, и что дальше? Никогда не вступай в переговоры. Бангли использовал бы все тактические уловки, позвал бы их, Окей выходите безоружные и затем он отстрелялся бы им по головам. Старый добрый таракан Бангли.

Угу, такое требовало глубокой веры и доверия и даже тогда это было бы как бросить монетку, и плюс ко всему у меня не было ничего белого.

Я отполз назад, встал, потянулся. Просвежел словно немного подремал. Затем я почапал к Зверушке. У меня была чистая бумага в кармане позади сиденья и несколько пастельных мелков. Также несколько размером с кулак камней и резинки кольцом. На случай если мне нужно было сбросить записку семьям. Но пару раз я сбрасывал записки на бродяг устроившихся на дороге слишком близко к аэропорту которые очевидно никак не могли понять залихватскую СеверЮгВостокЗапад песню: Поверни назад на север или умрешь и т.д. Не динамитную шашку. Эти записки, обернутые вокруг камней и сброшенные со Зверушки, были очень короткие и графичные и они всегда очень хорошо срабатывали. Сила письма. Я был очень доволен собой когда придумал короткие четыре линии слов от которых банды пиратов быстро собирали свои вещи и улепетывали по дороге. Я взял полдюжины листов и черный карандаш и собрал все пледом Джаспера и потрусил назад.

Я улыбнулся гримасой. Я чувствовал как она растягивала мои поумневшие щеки. Я лег у края каньона и написал на листе вертикально большую как только смог: Я

Удовольствие сочинительства. Вспомнил как Дилан Томас иногда писал одно слово новой поэмы затем шел в паб и напивался до усрачки празднуя. Прорыв молчания.

Ну. Посмотрим что будет прежде чем я испорчу еще листы.

Замерев, скрутившись у края обрыва который прямо для меня был крутым и обрывался вертикалью, если даже не отрицательным углом, песчаника. Держа свою драгоценную пораненную голову в укрытии, я вытащил и покачал краем пледа, развернув его как флаг. Чтобы были видны охотник и взлетающий фазан и пес прямо с самого дна и чтобы мои пальцы никоим образом не высунулись за край обрыва.

Так весело не было уже много лет за исключением может рыбалки и мне кажется потому что это было похоже на рыбалку, за исключением того что там были люди на другом конце линии. Поймай и отпусти.

Только расправил плед еще один выстрел. Обдало воздухом руки, голову.

Ты знаешь как пролетают пули свистом из ковбойских и военных историй и знаешь ли что? Так и есть. Они пффффт словно кто-то открывает банку содовой. Сода Смерти. Как вакуум преследует себя со скоростью ныряющей утки. За ним почти в то же время негромкий мычащий звук, музыкальный восклицательный знак.

Окей стреляй по моему пледу если хочешь. У меня есть иголка и нитка.

Затем тишина. Так так. Вот значит как.

Часто рыбача я мог почувствовать прямо тут же дух рыбы на другом конце линии лески. Такая связь. Ты узнаёшь это прямо тут же: яростная ли, напуганная ли, опытная, молодая и глупая, обманчивая, паникуюшая, сдавшаяся, уверенная, хитрожопая. Все это быстрым натягом линии. Мне часто виделось молчание между людьми таким же.

Я взмахнул пледом и выстрел прогремел почти в то же самое мгновение и затем тишина. Тишина вопросов. Я усмехнулся. Я знал Дедуля целился из оптического прицела по пледу, изучая повтор его появления, раздумывая. Что за *****? Я знал что с такой дистанции в прицел он смог бы закончить нашу сцену. Я притащил по земле два тяжелых камня и поставил их на плед и оставил его болтаться.

Я дал им возможность подумать, может и обсудить. Затем я взял бумагу, воткнул ее на конец сломанной четырехфутовой ветки и выставил ее над краем: Я. БАНГ! Свист. Полный промах. Ха! Не целится по бумаге а по моей голове, где бы я был если бы встал чуть поближе.

Тишина. Я повесил бумагу веткой вертикально чтобы он мог прочитать. Он смог бы. Они же были так ***** близко. Если бы я захотел показаться злее я бы мог сбросить валун через край. Или плюнуть.

Я затащил назад ветку. Если я и довольно посмеивался то это было со мной впервые за последние может девять лет. Посмеивался – именно такое слово. Это слово не для Конца Времени. Я вытянул еще один лист из стопки моими зубами и написал на втором листе вертикально, ВАМ.

Почему я просто не крикнул им туда? Ну, разговор мог бы стать напряженным очень быстро. Что я обнаружил. В первый раз я встретил Мелиссу в кофейне и я был слишком застенчивый чтобы заговорить с ней и тогда я передал ей записку. Сработало. Одна неправильная интонация в голосе и всё. Неа, так лучше. Плюс ручей тек, плюс ветер, плюс ни за что на свете я не собирался высунуть мой рот за этот край.

Вытащил ВАМ на ветке повисеть. Теперь не было выстрелов. Тишина. Сукин-сын мог прочитать. Я ВАМ. Довольно экзистенциально. Блин, я же могу остановиться на время, просто дать им обмозговать. Взял пастельный мелок, написал НЕ. Затащил ветку, повесил на нее. Поболталась на ветру.

Философская импликация перехода от предпоследнего утверждения к последнему была неимоверно глубокой по смыслу. Гамлету там было нечего делать. Диалектика в развитии. Во как.

Затем я заострил мелок о камень повернул страницу боком и написал как только мог побольше чтобы все влезло: ФАЗАН.

Подержал на весу. Поставил на палку еще один камень и повернулся лежа лицом к солнцу, руки скрещены под моей бедной головушкой, и пусть тепло покроет меня и солнце обогреет мои раны.

Они никуда не денутся, да и я тоже.

*

Если бы это был ковбойский вестерн я бы повесил мою шляпу на ветку. У меня была кепка. Пропотевшая с потрепанными краями бейсболка на которой было написано Гольф Клуб Черри Хиллз. Мне досталась она от одного гостя и мне понравилась может потому что на ней было такое замечательное послание утешения: Конец Всего означал Конец возможно навеки вечные, возможно во всей вселенной, для Гольфа.

Я ничего не имел против гольфа.

В любом случае там в Шотландии наверняка были шотландцы которые каким-то образом выжили и теперь гоняли по всей пустоши играя в свою игру – никакой ирригации лишь туман да дождь, никаких газонокосилок лишь стада диких овец. Постукивая своими ударами в туман. Замечательная мысль.

Может Дедуля ненавидел гольф. Вряд ли он смог бы прочесть слова такой величины но если у него был десятикратный увеличивающий прицел, ну, тогда он смог бы. Я все равно оставил надпись на ветке, для смеху, вытащил за край. Ничего. Старая телега не поддалась. Он будет ждать пока он не увидит глаз, ухо. Хммм. А сейчас что? я бы мог встать, подойти к краю и крикнуть. Эй! Я пришел с миром! С дружбой! И. Если они подписались под Первым Принципом Брюса Бангли я буду мертвецом. Любопытно, впервые за долгое время я не был готов умереть. Не в эту самую минуту. У меня были другие чем просто выжить интересы. По некоторым причинам.

Окей. У меня появилась идея.

Я сходил опять к Зверушке взял еще бумаги. Навалом времени: никто из нас похоже никуда не торопился. Если они только не рванули за деревянной лестницей чего они не сделают поскольку я положу их так просто как немецких офицеров в той хемингуэевской заварушке читать про которую мне очень нравилось. Это было абсолютно замечательно. Они пытались перебежать, а мы жарили по ним с сорока ярдов. Они вбегали, и офицеры появлялись поодиночке и тоже пытались. Это было абсолютно прекрасная преграда. Если конечно мне надо было так сделать здесь.

Я сел на корточки позади камня на солнце и написал еще слова. Вывесил их на ветке одно за другим и держал их какое-то время на весу. Глубокая тишина пока рыба на другом конце думала обо всем этом.

Я-МОГУ-ВАС-РАЗБИТЬ-НА-КУСОЧ-КИ-НО-НЕ-БУДУ–МИР

Хорошо что у меня было полпачки бумаги.

Затем я достал Яйцо Смерти из кармана вытащил чеку очень тугая и выбросил гранату через край.

Я послал ее подальше по течению в где как мне виделось начало луга – подальше от коров и протухшего сукиного сына и его девушки.

От взрыва я получил огромное удовольствие. Спасибо тебе Бангли. У меня была еще бумага и пока они проверяли себя живы ли нет ран я вытащил еще на палке:

ВОТ?-ПОТОМ-КТОТО-ПОСТРА-ДАЕТ

Долгая пауза.

БУМАГА-У-МЕНЯ-НЕ-ЗАКОН-ЧИТСЯ

Пауза.

ВСТАНЬ-ТЕ

Должен признаться я наслаждался ситуацией. Впервые за столько лет моя голова была ясной. И мои мысли совсем не были похожи на те потрепанные норвежские лошадки и не с трудом соображали что они тут делали. И совсем не были похожи на потерявшихся в лесу.

Чтобы убедиться я потихоньку вытащил за край бейсболку. Ничего. Может мы начинали понимать друг друга. Я подкрался к краю и посмотрел. Они оба стояли в тростнике держа ружья в стороны. Он был высоким, стройным, не таким уж старым, может чуть за шестьдесят, в потрепанной ковбойской шляпе. Она была выше его и должен сказать привлекательная. Тонкая но с волевыми чертами лица, высокие скулы, темные брови, длинные темные волосы собранные косой. Не знаю почему но она выглядела очень сообразительной даже с трехсот футов. Я достал винтовку и посмотрел в прицел на них. Если бы из человека вылетали искры из него они точно бы посыпались: рот сжат от злости а его глаза серые блистали во все стороны яростью. У его лица были черты человека который заслужил свое место начав почти с нуля. Ее глаза были широкими и что? Фиолетового цвета? Нечто между синим и черным. Ее щеки горели алым цветом и она выглядела напуганной но еще немного другой: слегка радостно-удивленной. Почему? Ей было около тридцати пяти лет.

Можно ли влюбиться через оптический прицел? Черт. Я отстранился головой и посмотрел глазами вниз. Хорошо сложена, широкие бедра, высокая. Может немного худощавая. Я снова приблизил глаз к ружью и наставил ствол и пропутешествовал прицелом понизу. Признаюсь честно. Ее ноги были в царапинах и с покраснениями и может немного слишком худые но они были длинными и с плавными линиями.

Дыши Хиг. Скажи понял, прием. Понял, прием.

Поднялся на одно колено, все еще целясь, оба глаза открыты. Я заорал.

Привет!

Он заморгал. Я взглянул в прицел на ее лицо и они оба стали похожи на немного сумасшедших или может все еще в плохом сне.

Привет!

Прицелом на ее лице. Она улыбалась. По-настоящему улыбалась. Совсем чуть-чуть, но в десятикратном я мог ее видеть.

Что будем делать? Кричу.

Тишина.

Дедуля! Спокойно! Если бы я захотел убить и изнасиловать и ограбить ты бы уже был мертвым!

Пауза пока до него дошло.

Я тебя прощаю! Кричу я.

В смысле за попытку убить меня больше чем два раза! Чуть не сбил мой самолет. Ничего личного. Я знаю. Сделал бы то же самое.

Мои крики уносятся ветром. Но я вижу что они слышат меня. В смысле реакция на слова. Я также вижу когда я поднял голову и посмотрел вниз в каньон что все коровы и овцы сгрудились в ужасе у высокого плетеного забора по краю луга.

Извините за то что напугал ваших коров!

Они стояли там, руки опущены. Я прошелся в прицеле по ним. Он жевал скулой стараясь понять какого черта происходит. А она. Я не был уверен. Я видел что-то происходило и я подумал что-то не очень приятное поднималось в ней. Такая моя фантазия. Я знал, я знал что я чего-то не допонимал, но также что моя голова была ясна как всю мою взрослую жизнь.

Окей можете держать свое оружие. Я спускаюсь.

Окей?

Окей?

Он кивнул. Наконец-то. Приставил ружье к телу и встал как хозяин своего мира. Я скажу вот что: внутри этого эксцентричного старикана было нечто честное и гордое. Он был ***** стрелком, это уже я знал. У меня появилось ощущение все что делал этот шипастый паршивец он делал с огромной уверенностью в себе. Такой вот взгляд со стороны.

Если решите убить меня потом вы очень пожалеете об этом! Я вам обещаю вы лишитесь самого лучшего времени вашего дня!

Она заулыбалась. О-о-о. Я улетел. Я подумал Может, может он ее отец. Какой глупец.

В чистилище куда же мне еще попасть. Я опустил винтовку, повернулся и быстро пошел к Зверушке.

На всякий случай я положил еще одну гранату в карман куртки чтобы было две и захватил немного сушеной оленины для мирного подношения, затем я повесил винтовку на плечо и поспешил по лугу. Я прошелся по краю каньона сквозь низкорослые ели пока не заметил спуск и я нашел тропу диких животных вниз к ручью.


IV


Мое сердце гремело как барабаны бонго но не от усилий. Дорога была непростая, да, путь к ручью крутой и усыпан валунами. Я клал кисть на их теплые плечи когда я прыгал и колбасил вокруг них, скользил по грязи следуя тропой оленей. Их помет лежал вокруг между длинных коричневых игл желтой сосны и солнце смешивало запахи которые были очень странным образом похожи на мускусный запах оленя чем ближе к соснам. И тогда во мне проснулся охотник. Но даже не от этого. Мое сердце стучало я чувствовал себя словно на пути к первому свиданию.

То, самое первое свидание Хига – я был таким нервным это было настоящей катастрофой. Мы пошли посмотреть Аватара в 3D. Я все сгибался и убегал в туалет. Каждый раз после этого я приносил еще больше попкорна или сладостей. Она должно быть подумала я был каким-то диабетиком или булимиком или еще кем-то. Я не поцеловал ее в конце и не попытался и она явно была покрасневшей и растерянной, а я так никогда не узнаю потому ли что она подумала что я какой-то ботан и никак не могла от меня отделаться – что произошло со мной через несколько месяцев – может она нервничала так же как и я и может я ей немного нравился да только не знала как попросить меня и почувствовала отвергнутой когда я так резко исчез. Мое первое понимание что кто-то может взволнованно ждать моего утверждения, что они могут бояться меня. Перед концом мира это было для меня удивительно глубоким откровением. Сейчас я сразу знал без объяснений: каждый боялся меня.

Что в общем-то странно таким образом направляться на свидание. Бедный Хиг, бедный Франкенштейн.

Не она. Она улыбалась. Она улыбалась.

Я очаровал их так ведь? Очаровал и свел их с  Режима Убить. Прямиком тепленькими. Так ведь?

Я встал. Прищурился на ручей, осторожно шагнул в тень сосны. Может и нет.

Весело с пледом получилось. У старикана нет терпения. Он высоко ценил свое время свое внимание. Пока я лежал на спине под солнцем наслаждался, позволяя им обдумать все, он должен был скрючившись сидеть в мокром тростнике, кровь закипала, страх тоже – за жизнь, за свою подружку – думая, я убью этого сукиного сына. Думает он такой симпатяга, посмотрим каким симпатягой он будет когда я заставлю смотреть как будут поджариваться его яйца.

Где-то так.

Я пошел. Несмотря ни на что. И с волосами дыбом на моей шее.

Когда я дошел до течения я последовал легкой тропой вдоль берега. Высокая трава здесь, крохотные белые астры словно ромашки, ястребинки. Земляника, подорожник. Большие желтые сосны, запах холодного мокрого камня и ванилы. Белые мохнатые бабочки крутятся друг с дружкой над галькой. Любятся. Первое свидание: уже история. Мое сердце все еще бежит но не из-за этого. Я посмотрел на флиртующих бабочек, три потом две, влетая и вылетая из солнечного света, и мысль: Хиг, влюбляться скорее всего не на повестке дня не на сегодняшней. Скорее всего никогда.

Когда ты доберешься до самого низкого обрыва у верха, с водопадом, когда ты спустишься на ту древесную лестницу и повернешься спиной к Дедуле, он застрелит тебя вкусно кряхтя. Прямо там. Ты что думаешь это игра, подонок? Ты-не-фазан-Правильно:-ты-мертвец. Напиши это на своих листочках. Банг. Ты ну никак не оставишь нас в покое. Банг. Хватит трястись, дохни? Банг.

Бангли: Я-же-тебе-говорил-Хиг:-никогда-никогда – *****-ты-же-все-знаешь-черт-хорошо-что.-Покойся-С-Миром.

Мм. В какой переделке я был тут в такой же я все еще нахожусь. Это я увидел когда я двинулся вдоль течения. Еще одно: он, они, могли бы вскарабкаться по дереву-лестнице в верхнюю часть ручья за две минуты ровно и могли бы уже поджидать меня в ивах за каждым деревом и напасть когда им вздумается. Я замер на месте.

Не очень хотелось умирать. Не сейчас.

Я мог быть уже у них на виду. Опять гусиная кожа только в этот раз не от холода.

Просмотрел ручей. Клен у края воды, листья цвета лаймы. Несколько тополей ниже. Когда налетал ветер пульсом, их листья поворачивались обратной стороной, становясь ярче будто ладонь руки обращенная к свету. Стоп. Они могут сидеть на корточках позади тех толстых обтрепанных стволов.

Стоп, Хиг, Стоп. Еще раз крепко подумай о несовершенстве простого человеческого понимания. Вот пример дерево.

Когда ты рыбачил, зачем? Почувствовать, понять. Подумай о цене которую заплатила рыба. Рыбе не нужно было твое понимание и если бы форель могла убить тебя одним проглотом он бы сделала так. Дедуля это рыба. Он может тебя проглотить.

Хм.

Я остановился, встал прижавшись к дереву. Ручей был приблизительно в тридцати футах ниже меня, течение уже почти чистое и довольно мелкое чтобы перейти вброд. Низкий уровень воды уже так рано для этого времени года, может по бедро в самом глубоком. Просмотрел противоположный берег. Это был склон, крутой, новая трава и цветущие растения распустились на открытых кусках земли между желтыми соснами. К верху обрыва, осыпающийся каменистый край похож на обветшавшие руины, стены и парапет.

Прекрасное место для того чтобы спрятаться. Им. В смысле прекрасное место для конца. Отсюда, вверх по течению, никогда не догадаешься что течение откроется широкой поймой, с лугом. Никакого нет повода спускаться сюда, следуя за ручьем. Не назовешь путь легким и дорога поверху, на которую я приземлился, скорее уведет на север и восток. К местам где дорога пересекает речушку без всякого труда. С земли наверху не увидишь их дыры, их каньона, пока ты не там, прямо по краю. И я думаю что путь наверх был сотворен водопадами и порогами. Это было прекрасное место. Для пряток. Разбойники в прошлом жили бы тут.

Как они притащили сюда коров? Один путь был только по лестнице. Интересный вопрос.

Почему когда я был в самом критическом моменте мое сознание уплыло в интересности? Бангли осудил бы. Бангли сказал бы Опустись. Идея засады похожа на правду. Пригнись и подумай что происходит.

Я так и сделал. Отошел от склона на десять шагов в укрытие толстого можжевельника который стлался над землей как раскидистый куст. Сел на корточки за ним, вжался чтобы я смог присесть и видеть сквозь ветви склон. Негнущиеся ветки оцарапали мне лицо. От запаха плыла голова. Было похоже что сидел внутри тесной упаковки. Почему она так сделала? Пыльные голубые ягоды можжевельника посыпались дождем на землю. Из таких вот ягод гонят джин. Правда что ль?

А теперь что? Я был в сохранности. И чего ты добился?

Сидя на корточках среди колючих ветвей. Я был троллем который жил у дерева. Смотрел на мир сквозь шуршащую сетку иголок и веток. Жил дождем, обрывками песен и воспоминаний.

Я положил винтовку на землю, обнял колени, прислонился к толстым ветвям.

Выдохся. До самых костей. Облегчение которое надо было получить таким усилием. Полет казалось мне как будто состоялся в другой жизни, а аэропорт был сновидением. Если аэропорт был сном, значит Джаспер был сном во сне, а до этого совсем до этого был другой сон. Внутри и еще внутри. Сновидения. Как нежно успокаиваем мы свои потери в бесцветных привидениях.

Подожди до прихода ночи вот что. В темноте я смогу пройти ручьем. Увидеть их. Спуститься по лестнице спокойно. Одно достоинство из многих у рыбалки, рыбалки до умопомрачения в темноте: я знаю как довериться своим ногам чтобы нашли дорогу.

Форель могла видеть маленькую мушку на поверхности самой темной ночью. Небо всегда светится, светится для форели и для насекомого силуэтом напротив. Я любил ловить рыбу в темноте. Часто лишь по звуку в спокойной воде, шлепку, еле слышному всплеску тут же дернуть. Я любил.

Темнота. Ничего. Резкий запах теплых иголок. Спать. Окей несколько минут. Спать.

*

Проснись.

Мм?

Проснись. Тихо. Тронешь винтовку и ты мертвец.

Твердое и остро-твердое острое нечто у шеи. Ствол. Угу ствол. Длинный. А на другой стороне ствола человек с ружьем. *****. *****. Отлично Хиг.

Руки на землю. Тихо. Ползи.

Ползи. Медленно. На землю, ляг на землю. Руки за голову. Быстро!

Коленом резко в спину. Рука бесцеремонно залезает под куртку освобождает меня от кобуры с Глоком. Рука проходит по моей спине, вновь вверх, по ногам, эксперт, быстрый.

На спину.

Так же спереди, быстрый обыск, освобождает меня от гранат. В карманы своей рабочей куртки.

Моложе чем. Или нет. Тоньше. Седой. Крепкий словно выдубленная кожа. Морщины. Глубокие линии складок с щек вниз. От обычного выражения. Брызги морщин в углах глаз, над глазами. Серые глаза блестят. Блестели так же на солнце. Не тратит времени. Каждое движение осмысленно и быстро.

Не знаю почему: вблизи я чувствовал себя спокойнее. Никакой паники. Наверное было очень глупо. Дедуля ни каплю не опасался меня, ни самую малость. Каким-то образом я ответил ему тем же.

На живот опять. Поворачивайся.

Коленом резко в спину, острые иголки впились в правую часть лица. Следил за ним краешком глаза. Сбросил кольцо веревки с левого плеча, схватился за ее конец одной рукой, крепко связал мои руки. Своей одной рукой.

Должно быть работал на ранчо, сказал я. Не скажешь правда по шляпе.

Заткнись.

Понял, прием. Я и сам люблю говорить только по существу.

Я такого не говорил, ничего не говорил.

Коленом в натяг на позвонки спины, боль когда он потянул, затягивая узел.

Лучше бы летел дальше. Никто нас тут не беспокоит.

Я летел, точно.

Заткнись.

Коленом по ребрам. Он встал, пять шагов в сторону, разворачивая веревку, подобрал мою AR с дерева и повесил на плечо.

Вставай.

Даже не подождал меня. Одни рывком веревки поставил меня на ноги, чуть не вырвал мне плечи.

Иди.

Я пошел. И.

Какой покой от того что следуешь чьему-то приказу. Кого-то знающего точно что он делает. Просто следуй приказу. До меня дошло пока я спускался по хому что если бы он захотел меня убить я бы уже был мертвым. Как со мной когда я был на краю обрыва а они съежились внизу. Платил той же монетой. Он платил мне тем же сейчас. Прекрасно друг друга понимающая парочка. Черт.

Я был ближе чем мне казалось. Может двести ярдов где сходил ручей, сливался двадцатифутовым водопадом. Я мог видеть верх их древесной лестницы вылезающей слева от ручья. Я мог слышать шум каскада внизу. От него поднималась водяная пыль и пыль в лучах солнца сияла бегущими полотнами радуги.

С этого угла сквозь пелену пыли маленькая коробочка каньона выглядела райским садом. Зеленый и замкнутый, щедро политый, далекий от смерти. Как я должен был попасть туда? Собирался ли он спустить меня на привязанных руках – позади меня и плечам тогда не поздоровилось бы? Или просто скинет с обрыва, надеюсь воды там несколько футов?  Сломаю лодыжку или ноги, покалечит меня.

Резкий свист, я подпрыгнул от неожиданности. Повернулся рывком. Как соколиный но прямо над моим ухом. Она вышла из каменного жилища. Она держала винтовку с оптическим прицелом. С ручным затвором. Также небольшое одеяло. Она села на деревянный сбитый из кусков стол, расправила одеяло, положила бочонок как мешок с песком, прицелилась, подняла ружье и выдвинула двуногий упор, на бочонок, прицелилась снова. Получше угол прицела. На меня. Она раньше так делала уже, было понятно.

Она знает что делает. Я научил ее. Чуть начнешь, умрешь.

Он вышел вперед и одним натягом освободил узел на одном запястье, оставив одну привязанную руку на поводу.

Спускайся.

С одной рукой? Я высоты боюсь.

Это правда. Летать это совсем по-другому.

Он пинул меня в задницу. Вот так. Быстрым пинком. Носком в мои подушки отчего я шарахнулся вперед, чуть не улетел за край обрыва. Больно. Вот сволочь. Немного обиделся. А если бы я перелетел дальше? Впервые с того момента как разбудил меня мне захотелось двинуть ему.

Двумя руками.

Я согнулся, схватился за дерево обеими руками заскользил вниз.

*

Меня зовут Хиг.
Я был рожден в год Крысы.
Серийного номера у меня нет но на моих правах летчика 135-271.
Я Водолей.
Моя мать любила меня. Она очень сильно любила меня. Мой отец. Отсутствовал. Ну. У меня был дядя который научил меня как рыбачить.
Я написал тридцать стихов после колледжа, двадцать три из них были написаны для моей жены.
Джаспер был моим псом.
Детей нет. Моя жена была беременна.
Мои любимые книги: Шейн, Бесконечная Шутка.
Я могу готовить еду. Довольно неплохо для мужчины.
Профессия: строитель. Не нравилось. Ненавидел. Должен был стать учителем английского языка или что-то вроде этого. Собаководом.
Я не болею, насколько я знаю я здоров. Я летаю к семьям с болезнью крови где-то два раза в месяц.
Мое любимое стихотворение написано Ли Шанъинем в девятом столетии.
Может и не было мои самым любимым раньше но теперь самое.
Я всегда по-особенному относился к потерям. Так мне кажется. Много было их.
Можно мне воды?

*

Он привязал меня к столбу во дворе. Лицом к солнцу. Посадил меня, на стул, руки позади. Туго. Они стояли и изучали меня. Я прищурился, пытаясь понять чего хотят. Придумать что-нибудь.

В моем правом кармане куртки.

Он выступил вперед протянул руку, покопался в ней, вытащил две банки Копенгагена. Девять или десять лет возраста, уже вышли по сроку, но все еще. Я принес их как подарок, так вот. Он подошел с моей стороны и я мог увидеть его как он наклонился, головой книзу, разглядывая со стороны, близко. Затем он открыл одну банку сковырнул ногтем эксперта, оборвав бумагу по бокам жестянки, провернул на четверть оборота и рывком. Он засунул свой нос, подышал. Я почувствовал запах. Соли и земли. Табак уже стал трухой, я знал от Бангли, но он загреб щепотью, засунул табак под верхнюю губу. Он был верхнегубый. Сплюнул.

Три очка.

Только и всего? Две жестянки. Шестерка это честно.

Он передал ей жестянку и я был удивлен когда она тоже взяла табака. Он придвинул второй стул рядом со мной, сел.

 Солнце уйдет с твоих глаз через двадцать минут.

Она стояла все так же в полный рост передо мной, светом из-за спины. Она была высокая. Я никак не мог разглядеть ее лицо. Чувствовал как она смотрел на меня при этом.

Она говорит?

Упс. Минус три. Назад к нулю. Там тебе нравится быть. Так мне видится.

Я люблю путешествовать налегке.

Он едва кивнул.

Это хорошо. Табак. Долго не видел. Мне до лампочки как тебе нравится путешествовать. Ты можешь обеденный гарнитур таскать с собой если хочешь. Вон посмотри. Нам бы пригодился.

Если я что-нибудь скажу ты снимешь с меня очки? В смысле не сказав мне. Да?

Он кивнул. Минус один.

А затем я потеряю мои привилегии частого путешественника так я полагаю.

Минус два. Дойдешь до минус десяти я тебя застрелю. Без возражений. Тут же. Вспомнишь ее еще раз сниму пять. Ты уже все понял. Скажешь неправду, это десять очков, ты мертвец. Насрал в штаны ты мертвец. Обоссался это как захочешь.

Внезапно мне все перестало казаться забавным. Я слышал грохот водопада, ритмичный как барабаны диких племен, услышал как заблеяла одна овца и именно так я себя и почувствовал. Печально-меланхоличным нечто вроде.

Я посмотрел на него.

Знаешь что?

Я все-таки сказал.

Знаешь что? Пошел ты *****. ***** тебя и твои очки. Я пришел сюда с миром а ты меня пробовал убить уже два раза. Я пришел сюда в поисках. Я сам не знаю чего. Я не знаю чего, понял? Не смерти, к тому же. У нас было этого слишком много в аэропорту. Слишком много смерти.

Я сидел туго связанный на стуле и я посмотрел на него и я почувствовал как потекли слезы по моему лицу, обжигая царапины на левой стороне.

У меня умер пес неделю назад, Джаспер. Мне не нужна всякая херня от тебя или что там еще. У меня нет ничего. Давай, отнимай свои ***** двадцать очков, стреляй. Я буду только ***** рад. Давай.

Соль от моих слез.

Подними его Пап, сказал она. Хватит. Подними.

Ее голос был грубым от волнения. Я проморгался глядя на нее в солнце. Почувствовал как его ловкие пальцы освободили веревку.

*

Я встал отошел от них к тополю у края ручья и помочился. Мне было все равно. Мне было не до приличий. Промыл лицо и бульканье течения унесло мои слезы. Прохладно в глубокой тени. Выплакал так сильно что чуть не задохнулся. Может они следили за мной, нет, они точно следили за мной, да пошли они *****. Я просто выплакал сколько мог, затем отдышался. Встал на колени и умыл лицо, порезы уже набухли сетью засохшей крови. Напился. Какого ***** я все время плакал? Мне было в общем-то все равно, честно. Я не раскис, просто я так почувствовал себя тогда. Девять лет ни слезинки, затем Джаспер, сейчас это.

Мир открывается внезапностью, открывается узким коробом каньона с четыремя овцами, и мы плачем. Два пастуха, может не совсем в своем уме, а мы плачем. Новые люди не Бангли, не с болезнью крови, а мы плачем. Мы плачем. Что это случилось посередине дороги в никуда и даже сейчас не от этого. Я совсем даже не от этого. До этого я мог определить себя: я вдовец. Я сражаюсь чтобы выжить. Я охраняю нечто, точно не знаю что, не огонь людям, может просто Джаспера. А теперь и этого не могу. Я не знал чем я был. Потому и плакал.

Я стоял в тени дерева в холодном дыхании текущей воды и звук от нее, легкий бриз пролетали сквозь меня. Я был раковиной. Пустой. Приложи меня к уху и ты услышишь далекий рев неведомого океана. Просто ничем. Легчайшее прикосновение течения или волны могло опрокинуть меня. Меня бы вынесло водой. Здесь на отмель, высох бы и выцвел и ветер продул бы меня и ошершавил, срывал бы с меня тонкие слои пока я не заострился бы и истоньшился бы как бумага. Пока я не осыпался бы в песок. Так я чувствовал себя. Я бы сказал что стало легко от того что ничего нет, ничего, да только я был слишком пустым чтобы понять облегчение, слишком пустым чтобы нести его.

Меня совсем не волновало что этот негодяй сделал со мной. Нечего терять это так пусто, так легко, что песок в который ты осыпался улетел пылью, так невесома эта пыль унеслась в нити пыльных бурей звезд. Туда мы все уйдем. А все остальное это просто ожидание когда истоньчишься и унесешься ветром.

Точно не самое лучшее время для переговоров. Нечем торговаться. Я даже не стал думать, Я пощадил его и его дочь он дожен мне по крайней мере за это. Что? Только одно? Двадцать блин очков.

Вернулся.

Я ухожу. Назад по ***** дереву вверх. Ясно что тебе нужна лишь своя компания.

Я посмотрел на нее.

Могу я напоследок? Никогда не был привычкой, но сейчас пах так  хорошо. Спасибо.

Взял большую щепоть. Никотин завелся сразу как только сглотнул и я почувствовал на секунду что поплыл.

Черт. Я забыл.

Я сплюнул.

Стрельнешь мне в спину на пути вверх и как я раньше сказал не знаю как мне это понравится.

Они глядели на меня. У нее было темное пятно на шее похожее на синяк.

Мне нужен мой Глок, моя винтовка. Оставь себе гранаты. Подарок.

Он замялся, подобрал пистолет со стола, передал мне рукояткой. Я положил его в кобуру. Он поднял винтовку чтобы оглядеть ее, к своей груди, передал мне.

Спасибо. Спасибо что пинул меня в задницу.

Я притянул его и врезал.

Как все время хотелось, коротким правым впечатанным в левую щеку. Он слетел с ног тут же и всем телом и он упал сначала на задницу. Слетела шляпа. Полная неожиданность. Он вскочил опершись руками и заморгал на меня и когда я окинул всю эту картину моими глазами целиком я увидел в его руке пистолет. Как по волшебству. Тяжелый .45, армейский.

Ты не должен был бить меня в зад. Или прикидываться палачом. Я пошел бы сам куда бы ты направил меня.

Да что говорить?

Я повернулся и пошел по открытой местности, спина неприкрыта и готова получить пулю и в ожидании скорого выстрела и падения.

*

Ты, ты, Эй.

Что?

Хигс, да? Так что ль сказал.

Хиг.

Хиг. Хочешь пообедать?

Остановился. Она была где-то на полдюйма выше меня. Загорелый шрам отходил от ее темных волос, ее правой глазницы. Тонкий и узкий. Синяк на горле.

Обед? Люди все еще обедают.

Мы да.

Посмотрел на дом. Старый сукин сын засовывал пистолет в кобуру, поправлял свою шляпу, следил за нами.

Он что точно твой отец,

Да. С отцовской стороны.

Никаких за него извинений. Ни малейшего предательства. Я оценил это. С отцовской стороны. Забавно сказано. Она улыбалась.

Он похоже не хочет со мной обедать.

Я его не пригласила.

Она засунула большие пальцы в карманы ее рубашки и выпрямила руки расправляясь. Я заметил. Как приподнялись от этого ее груди, как открылась кожа чуть выше ее талии.

Но приглашу, если вы два пообещаете не бить и не стрелять друг в друга.

Вы два. Деревенский акцент. До этого. Я уставился на нее. Честно я не знал хотелось бы мне пообедать с ними или нет. Я как-то привык к вечному нахождению на воздухе, к постоянному движению. Какое-то подобие комфорта в этом.

Хиг? Да? Голос Бангли опять, невесомый. Я представил себе его отрывистый смешок если бы он знал он был моим супер-эго. От которого я никак не мог избавиться, словно плохая поп-музыка. Девчушка приглашает тебя на обед. Ей неудобно что ты чуть не намочил свои штаны. Ха! Будь повежливее. Окей.

Окей сказал я.

Симаррон. Она выставила ко мне ладонь

Все зовут меня ...

Она остановилась на полуслове, посмотрела вокруг каньона, улыбнулась.

Сима.

*

Пастуший пирог на коровьем масле. Посоленый как раз. Говяжий фарш. Я думал я умру. Папаша был прав, солнце скрылось за краем каньона и мы ели за дощатым столом в тени. Близко к ручью: приятно веяло. Вместе с бризом который тоже звучал как бегущая вода когда просеивался вехушками тополей. Масло. Растаявшее потеками по картофельному пюре, желтыми лужицами. Кто бы мог подумать что такое бесформенное и бледное может заворожить человека своим видом? Она все несла и несла, я все ел и ел. Стальной кувшин молока остывавший в ручье я опорожнил его дважды. Йех ты. Хиг если бы ты залез по этому дурацкому дереву наверх и улетел отсюда или лучше того получил бы пулю в спину ты не съел бы самой вкусной еды в своей жизни. Меня так заворожила еда  я даже перестал следить как смотрел на меня Дедуля волчьим глазом или презрительным глазом или акульим или еще каким-нибудь взглядом которым обычно смотрят когда кто-то вырастет тебе шишак на лице а потом начнет есть твою еду безостановочно.

Предложит холодного молока. Заполнит эмалированную тарелку снова горкой. Женщина. Принесет снаружи с огня твою тарелку. Сидеть в тени большого старого дерева, не металлического ангара, и есть. Слушать блеяние овец доносящееся сквозь громкое шуршание листьев. И старше тебя человек сидит напротив тебя в молчании, тоже ест, враг ли друг ли пока не поймешь, какая разница. Быть гостем. Преломить хлеб.

Удовольствие чуть не растрескало меня как фаршированный помидор. Словно мое сердце разбухло а моя кожа становилась все тоньше и тоньше от всей теплоты. Их компании.

Бангли и я часто ели вместе, но это было по-другому трудно описать: это было как будто кормежка в зоопарке нас самих. Здесь было по-другому. Я мог спокойно уйти. Они могли прогнать меня. Чувство привилегии.

Никто много не говорил. Я кряхтел, радостно стонал. Наклонившись над тарелкой. Потом понял когда я поднял взгляд а она улыбалась. У ее лица были тонкие черты. Ее огромные глаза напомнили мне радарную тарелку впитывающую все вокруг, безостановочно. Правда только вблизи нее и больше всего ей доставалась боль. Еще один синяк на предплечье той руки с тарелкой. Взглянул на нее еще раз а она уже потирала заднюю часть шеи морщась. Явно получая удовольствие от моего голодного обжорства.

Нечасто наедаешься сказал Папаша. Ты.

Я прекратил жевать.

Нет нечасто. Где я живу большинство ресторанов слишком дорогие.

Где живешь?

Денвер. К северу отсюда.

Они оба уставились теперь на меня. Голодные как я. Только по-другому.

Я положил мою вилку на стол, долго-долго пил прохладное молоко, вытер рот рукавом куртки.

Было ужасно, сказал я. Девяносто девять и сколько там процентов. Смертность. Почти все умерли.

Семья? спросила она.

Я кивнул.

Все. Инфраструктура зашаталась потом рассыпалась. Перед концом. Было ужасно.

Взял чашку молока и выпил ее как если бы от нее стало легче.

Месиво. Каждый надеялся: они могут быть теми у кого иммунитет. Потому что мы слышали о таком, тоже, загадочная сопротивляемость передается в семьях. Генетически.

Они продолжали смотреть на меня. Он открыл раскладной нож, поковырялся в зубах.

Когда умерла моя жена я добрался до аэропорта где держу свой самолет. И я там скрывался.

Пришлось защищать его, сказал он, проверяя взглядом мое лицо.

Я кивнул.

Помогли.

Он пытался увидеть как я переношу ад, смерть, разрушение.

Мы защитили. Я и Бангли. Он показался в один день с трейлером полным оружия.

Бангли? Он хмыкнул. Он-то все знал этот Бангли. Так ведь?

Он положил локоть на стол, вытянул свои длинные ноги, поковырялся в зубах.

Он тебя с собой взял. Подучил малость. Периметр установил так ведь? У него не было никаких проблем чтобы убить любого кто нарушит границу. Молодого, старика, женщин. А у тебя были.

Но потом начал.

Пап.

Девяносто девять и сколько там. Что осталось? Сколько там. Один из двухсот? Трехсот? Мы видели как это. Не так уж приятственно так ведь? Ведь так Хигс?

Хиг.

Большой Хиг.

Я уставился на него.

Не так приятственно что осталось, так ведь?

Я смотрел на него в упор. Его глаза сияли одинаково холодным знанием и теплым озорством.

Он цыкнул едой сквозь зубы. Ты охотник. Олени, лоси. Раньше.

Кивнул. Как ...?

Он отмахнулся рукой.

Как ты держишь винтовку. Как идешь вдоль ручья. Смотришь на следы. Не спрячешь.

Мой рот открылся. Я увидел себя стоящего на сброшенных от солнца иголках изучающего кусочки помета. Он видел. Он мог бы сделать меня когда захотел бы.

Никогда в армии при этом.

Я смотрел на него в упор.

Правда в том тебе не нравится убивать. Даже лося сто процентов. Если бы нашелся хоть один. Даже форель. Если бы нашлась хоть одна. Плохо. Рыбачить тоже любишь.

Кто этот ***** всезнайка? Как ...?

Я видел как изучал ручей. Ты стоял как раз там где я бы встал чтобы не спугнуть рыбу вокруг.

Я смотрел на него в упор.

Да только к убийству можно привыкнуть. Так ведь, Хиг?

Нет.

Говори что хочешь.

Он наклонился вперед и его глаза влезли в мои. Он нацелил свои серые глаза в мои и они вспыхнули словно от пороха.

Я советую тебе отделаться от твоей всехзлящей самоуверенности. Как змее от старой кожи. Будет легче, глаже для тебя. Отвернулся и сплюнул. Никто тут за столом не святой. Эта херня с фазаном? Был бы поближе я бы тебе глотку перерезал. Не думая. Хорошо что не был. Было бы очень херово после этого.

Все происходящее, речь, образ, от всего внутри меня вздрогнуло как от холода или внезапного ночного ветра. Кто этот ***** всезнайка? Он мог бы перерезать мне горло под можжевельником. Пока я спал.

Он встал, потянулся. Ему под шестьдесят, так мне кажется, но он был высоким и стройным и выглядел будто его натянули всего жилами. Он двигался очень легко в своей коже. Жизнь работой похоже ему очень нравилась, так мне показалось если бы я начал угадайку. Работал на ранчо, может побывал в армии. Мне очень захотелось поиграть с ним в Отгадай Мою Профессию, тоже, да только было неправильное время. Мне не нужно было залезать в бутылку с ним, вступать в некий кто кого разозлит матч. Он же только что угостил меня самой лучшей едой в моей жизни. Или она.

Он сказал, Спасибо за обед. Тронул ее плечо. Как горло?

Она улыбнулась. Бывало и получше.

Он кивнул один раз, взял лучную пилу от стены дома и пошел вниз по течению. Открыл ворота загона и прошел дальше. Я налил еще одну чашку молока из кувшина. Должно быть четвертую или пятую.

У тебя нет привычки. Ты заболеешь. Получишь жуткую диарею по крайней мере.

Ты доктор такой же как и повар?

Угум.

Чашка остановилась у моих губ. Я поставил ее.

Какой доктор?

Внутренних болезней. Социальной гигиены и здоровья.

Ее рот вытянулся в подобие улыбки но ее глаза не улыбались. Даже без никакой иронии.

Эпидемиология сказать правду.

Все тут просто очень хотели сказать правду, всю правду.

Где?

Нью Йорк Сити.

Оо.

*****.

Что случилось с твоим горлом?

Он был злой но он не был похож на такого уж злого. Да только. Он же ведь был единственным человеком вокруг. Если только овцы на них не набросились.

Это не то что случилось. В смысле это результат повреждения моих кровеносных сосудов. У меня появляются синяки очень легко. Мои мышцы быстро устают. Фибромиалгия. Видишь ли у меня была гриппозная лихорадка. Я еле выжила. Одним из последствий длительной болезни стали постоянные воспаления из-за местных условий. Но у меня есть сопротивляемость которая как мы понимаем пришла от моего отца.

Биологическая сопротивляемость или простая злость.

И это тоже. Прости мы напугали тебя. Ты напугал нас.

И вновь она не защищала его, не было в этом нужды. Она была на его стороне как и должно было быть. Правильно?

Мы поговорили об этом. Папа не стал тебя бить как ты видишь.

Она налила себе чашку молока, наклонилась над столом. Бриз заиграл с кольцами ее кудрей толкая их к ее лицу, к ее бровям.

Из-за тебя мы опять вернулись к нашему Плану. Он решил мы должны поговорить что мы будем делать когда однажды нас захватят. Когда, не если. Или когда нас перехитрят или пересилят оружием. Когда ты появился с гранатами мы подумали вот оно это время.

Черт.

Я подумал, Может это и не было улыбкой я увидел на ее губах. В прицеле. Может такое лицо будет у тебя когда все закончено. Все все.

Одна из коров выдала длинный и глубокий рев поднимаясь интонацией к концу как часто у коров. Словно вопрос. Тополиные листья наверху порхали и шуршали.

Значит заключили договор да?

Она кивнула.

Он застрелит тебя.

Корова вновь замычала, в этот раз короткой нотой будто отвечая своему вопросу. Простая деревенская жизнь. Вопрос и ответ.

Как близко решились?

Близко. Он вытащил .45. После того как ты бросил гранату. Но затем он сказал, Давай еще один шаг сделаем. Он сказал может быть риск: он–ты–можешь застрелить меня тут же как мы покажемся. Но он сказал у него есть чутье.

Чутье?

Он сказал ты слабак. Он сказал, Давай поиграем.

Обидело. Я почувствовал как покраснел. Или это лактоза.

Вас тут дипломатами не назовешь.

Похоже во всем мире закончилась дипломатия.

Может и так. Бангли так же думает. Мой партнер.

Короче он дал мне его .45 на всякий случай. Если ты снимешь его с обрыва и попытаешься взять меня.

Боже мой.

Такой мир. Таким был мир который мы оставили.

Я кивнул.

Он сказал, Ты сможешь его сделать. Если он убъет меня, ты убъешь его когда он приблизится. Но если их больше. Тогда.

Она не контролируя себя обхватила свое горло. Я кивнул. Она скорее всего сделал бы меня если бы дошло до этого. Не принимай близко к сердцу, Хиг. Что-то вроде комплимента. Они же могут читать тебя с сотни ярдов.

Почему он не убил меня тогда? У ручья? Вместо того чтобы угощать обедом.

Мои глаза широко открылись.

Вы не хотите закормить меня? У вас же нет вкуса к человеческой плоти как у бродячей акулы?

Тут она заулыбалась. Она засмеялась. Отклонила голову назад, показывая большой синяк на горле, и засмеялась чувственно и тонким смехом.

Ай. Приложила ладонь к ребристой архитектуре ее трахеи. Болит но не так сильно. Бродячая акула. Нет. Уфф.

Она налила себе еще кружку молока, медленно выпила. Нет. Закончила последний глоток. Нет, ты нам нужен.

Оо.

Внезапно меня затошнило. Смешно, но первый образ был нечто вроде насильственного селекционного эксперимента. Почему я почувствовал себя плохо трудно сказать она была красивой, я бы сказал почти прекрасной. Хотя и со шрамами и очень хрупкая. Но образ был такой что я занимался ею на каменной постели как на алтаре пока ее отец стоял над нами с ружьем у моей головы.

*

Я не задал вопросов. Как эти люди делились своими мыслями, я знал мне скоро все расскажут понравится ли мне это или нет. Снова опустошение сил. Оно прошлось по мне. Будто какой-то горчичный газ. Что со мной? Девять лет бдительности внезапно закончились. Я почувствовал как только скрещу мои руки на дереве стола и положу голову поверх них тут же усну. Прямо сейчас.

Можно я тут подремлю ты не против? Я не знаю если смогу еще бодрствовать.

Это молоко скорее всего. Она встала и указала подальше на деревья у ручья. Там что-то вроде гамака. Гостю все.

Гостю все. Гость. К лучшему к плохому ли. Я поблагодарил ее за еду и лег у течения на подвешенном одеяле и покрылся курткой и заснул.

*

Мне снился дом в поле который был моим, я возвращался в место которое построил, ожидание рая, дома который укрывал в себе все что я любил, и как только я приблизился перейдя по бездорожному полю я увидел еще пристрой сбоку, справа как я смотрел, пристрой больше чем сам дом, и у него были углы очень странные для меня, моему чувству предметов – беспокоящие меня слишком высокие оконные проемы в скатах крыши, вытянутые там где не должно быть, и я понял своим тонущим сердцем и нарастающим чуством обреченности что кто-то кого я ненавидел жил в моем доме и у него были какие-то права на житье там, какие-то права плохо понятные мне сейчас и полученные им по дешевке по глупости еле вспоминаемые мной и что мне надо остановиться и оставаться там же хоть и с твердым ощущением: ощущение что все чувствовалось как ночной кошмар: или я смогу пройти внутрь и забрать каким-то образом все любимое мной, любимое до этого мучительного момента, и я стоял в поле и никак не мог решить пойти ли внутрь или уйти и я проснулся плача.

Так и не решился на то чтобы залезть внутрь и забрать назад свой дом.

Сколько решений невидимых нами. В каждое мгновение.

Лежать в гамаке и странно не было слез в этом нереальном мире, не было мокрых от слез воротников, лишь тополиные листья качаются и кружатся надо мной, ручей скользит мимо. Ты можешь проснуться от одного кошмара в другой в другой и никогда больше есть или мочиться и умереть от жажды.

*

Когда я открыл глаза она работала в саду. Я мог видеть ее отсюда сквозь деревья вдоль ручья наклонившись, скорее всего занимавшаяся сорняками. Он пришел из двери загона неся два ствола сосен, должно быть сухие поскольку он нес их легко. Легкий пух как от перьев слетал с деревьев, парашютики тополиных семян. Совсем не плыли по воде. Закрыл мои глаза слушал ритмичный рык пилы словно с трудом дышало какое-то запыхавшееся животное. Позже раздался глухой стук, треск расколотого дерева. Тополиный пух приземлился на мои веки.

*

Через некоторое время я поднялся, ополоснул лицо в ручье, пошел где она полола сорняки, теперь в тени откоса. Я занял линию рядом с ней и начал копаться в земле пальцами и вытягивать. Она бросила на меня быстрый взгляд, улыбнулась.

У нас тоже есть, сказал я. Огород.

Она кивнула.

Молчание. Мы работали. В молчании. В покое.

*

На следующий день после завтрака мы опять пололи. Солнце поднялось, оттолкнуло тень к стене.

Есть дети? спросил я.

Она села на корточки, откинула волосы назад запястьем.

Мы выжидали время для детей. Пока не начнет работать на полную ставку. Он музыкант.

Я кивнул. Так так.

Он закончил свою диссертацию, прошел устное собеседование и как раз тогда началаясь первая волна в Ньюарке. Мы жили на Кранберри Стрит это Бруклин Хайтс напротив через реку Финасовый Центр Ньюарка. Мы могли видеть все из нашего окна. Такой же вид какой видишь во всех кинофильмах – горизонт, мост. Мы все время из-за чего-то переживали. Я постоянно напоминаю себе о том времени, но теперь кажется как самая счастливая жизнь какую только можешь пожелать. Яйца и бекон на багеле у меня было каждое утро а я все беспокоилась об этом – ты должна пройти три шага в этот узкий словно вагонный зал дели-закусочной на Монтаг Стрит, всегда очередь, всегда еще люди по дороге на работу, нетерпеливые, брали кофе в тех бело-голубых а-ля-Греция картонных чашках, сахар и молоко вначале. Все так. Он позвонил мне на селлфон когда я ждала на платформе метро. Наверное одна лишь полоска приема: Что ты хочешь я принес бы домой? Индийскую еду? Пасту? Ха. Жизнь сделана из кусочков еды. Чтобы помнить об этом. Два человека ждут своего будущего а оно приближается детьми словно два человека ждут поезд. Самые счастливые ожидания. Может и не такие уж счастливые в то время а теперь кажутся самыми такими. Он преподавал в Хантере, адьюнкт-профессор, отжимался, любил своих студентов ненавидел свой департамент. Ждал когда получит звание. Ждал. Время в капсуле. Взрывается и разлетается во все стороны.

*

Она так со мной говорила. Я в большинстве слушал. Он работал. Проходил мимо меня молча. Я никогда не предлагал своей помощи. Что-то в его виде никак не располагало к этому. Я сходил к Зверушке и принес мой спальный мешок. Ночи были чистыми и прохладными, полными звезд, течение звезд обрамленное краями каньона будто берега темной реки, темной но плывущей в свете. Сквозь листья высоких тополей. Я спал в гамаке с листьями надо мной шуршащей крыши. Они двигали звезды по кругу и давали им голоса. В первую ночь моя спина затекла от гамака но после больше такого не было. На третий день я полез по дереву лестницы с винтовкой и принес домой большого оленя. Притащил вниз к ручью и спустил на веревке с обрыва водопада и мы ели сердце и печень в ту ночь.

Я сделал точно то же самое на следующий день и он и я даже не стали разделывать тушу а тут же разрубили большинство мяса на полоски для засушки. Работали быстро и слаженно но без слов. У них была соль. Двадцать галлонных бочонков они привезли с собой. Мы засолили мясо в соленом рассоле в ведрах. Он знал что делал о чем я конечно ему не сказал ни слова.

*

Забавно как можно жить всю жизнь в ожидании и не знать об этом.

Она заговорила когда она подхватила большую кучу стручков из чаши полной гороха. Мы сидели за столом, в тени больших деревьев.

В ожидании начала настоящей жизни. Возможно самое настоящее в ожидании это конец. Чтобы понять когда уже слишком поздно. Теперь-то я знаю что я любила его больше чем что-угодно на Земле и за пределами ее. Больше Бога, из моей Епископальной литургии.

Она лущила ранние стручки, ее волосы свисали над ее лицом, кожа на обратной стороне рук была синюшного цвета от крови. Ее пальцы касались гороха очень осторожно похоже болели. Они скручивали особенно твердые стенки стручков суставами большого и указательного пальцев.

Он умер зовя меня, отчаянно разглядывая всех в отделении зовя меня по имени. Потерянный. Какое-то время, перед тем как все связи нарушились и мой друг Джоел доктор который вел это отделение позвонил мне. Прежде чем мы поняли что это было. Моя мать умирала и стало слишком поздно для того чтобы полететь домой в Нью Йорк, слишком поздно и я тогда сделала выбор остаться с ней и с отцом. Джоел сказал он смог бы кремировать Томаса и сохранить его пепел. Я была черезвычайно благодарна. Было очевидно что моя мать не выживет. Я полечу домой через неделю две и поеду в горы и разбросаю его пепел у кемпинга Джон’с Брук в горах за Киин Валли где мы проводили каждые выходные когда могли. Я работала на городские власти потому у меня выходные совпадали с концом недели, понятно, большая редкость для врача. Меня никогда не вызывали за исключением экстремальной угрозы а это совсем не было частым. Мы останавливались в белом обшитом досками коттедже с видом на гору Нунмарк из веранды у спальни. Эта маленькая гора похожа на карикатуру горы, очень заостренная как Маттерхорн в Альпах но гораздо меньше. Маленькая гора что легко. Мы карабкались туда часто по субботам после ночевки. Шагали пешком по каменистой тропе начиналась сразу после чахлых сосен. А по долгим вечерам мы брали два велосипеда попроще и катили по мощеной дороге к пещере из которой сочился водопад, вода всегда холоднющая, а мы раздевались и прыгали туда. Такой у нас был обычай пока мы ждали когда мы начнем жить настоящей жизнью и я теперь понимаю что скорее всего вкус настоящей сладости понимаешь лишь на краю бездны. Я не могу сказать почему. Потому ли что мы так неуверенны, так осмотрительны и все ожидаем? Будто нужно еще больше места, еще больше пространства чтобы расширилось. Совершенно ничего не понимая, надеясь, в болезненной мимолетности: Это не настоящее, еще нет, и пусть проходит, пусть легонько разворачивается. Такие времена пролетают быстро. Так видится когда смотришь назад. На те радостные утомительные велосипедные катания по дорогам в теплые вечера. На мост. На узкую извилистую тропу между толстыми кленами. Где мы шлепали босыми ногами по воде когда бежали к нашей купальне. Даже получила однажды ожог от ядовитого плюща на выходных и пришлось пропустить два дня работы. Сейчас кажется что это было самое сладчайшее время за все все времена которого были удостоены два человека. За все все. На Земле. Пока мы ждали когда он получит свое звание, когда я рожу ребенка, чтобы потом жить по-настоящему.

Она подняла взгляд. Мы глупцы, понимаешь.

О *****. Эту ***** вещь я хорошо понимаю.

*

Тебе больно? Когда лопаешь стручки?

Она покачала головой волосы покачались над чашей не поднимая взгляда.

Больно же, так ведь?

Что такое больно? Немного поболит. Как если бы кожа на руке высохла и треснула бы на пальце.

Я следил за ее руками очень внимательно после этого. Ловко передвигала стручок между пальцами иногда до третьего или четвертого пальца равномерно распределяя боль. Быстро не жалуясь.

Не надо, сказал она. Не следи.

*

Как-то проходя мимо она сказала она не ожидает что доживет до пятидесяти пяти. Потому что знала как пострадали ее внутренние органы от болезни. Она также призналась что хоть и странно но она чувствует себя здесь счастливее чем где бы она ни была раньше. Даже после всех потерь. Счастливее быть или как хочешь назови это. Чем ожидать.

*

Я потерял счет. Дней. Может было пять, может девять. Время растягивается как аккордеон хриплой искренней музыкой.

Погода сухая и теплая. День за днем. Ручей становится мельче, чуть поменьше течения, чуть поменьше силы в шуме, водопад сужается, его белые кисти истоньшаются переливаясь через каменный обрыв. Ручей становится настроением. Меньше жизнерадостности. Я просыпался иногда посередине ночи лежа в гамаке, шевелил моей ступней высунув ее из спального мешка в холод и нащупывал шершавую поверхность босой ступней и раскачивал себя взад вперед. И разглядывал звезды проглядывающие сквозь мешковину листьев. Будто рыба ощупывала сеть.

Вот это мы, вот этим мы занимаемся: ощупываем носом сеть, толкаем толкаем, сеть которой нет. Узлы в мешковине крепки нашей верой. Нашими страхами.

Ха. Признайся: у тебя нет даже крохотной идеи что ты тут делаешь, никогда и не было. Все сети мира, настоящие или ненастоящие. Ты плавал вокруг них в блестящей неуверенной стае следуя за хвостом рыбы перед тобой. В основном. Перекусывая тем что попадется, в какое бы течение тебя не занесло.

Даже любовь твоей жизни казалась как будто тебе просто повезло, как будто она может исчезнуть в рыбной толпе в любой момент. Так и случилось.

Что ты делаешь?

Я не знаю.

Туда сюда. Вперед назад. Укачивай. Толкай. Отпускай. Раскачивай назад. Звезды, листья, даже звук ручья приближаются и отдаляются. Как в лодке. Как в гамаке. Как в детской кроватке. Как в чреве. Вперед назад. Туда  сюда. Запах холодного течения, камня, навоза, цветения. Спи.

*

Он рассказал мне все как можно проще. Пришел с первыми лучами к гамаку с дымящейся эмалированной чашкой. Раньше там были кофе и чаи, теперь отвар поджаренных кедровых орешек и сосновых выделений был горьким со вкусом дыма, неплохо. Он сел на пень который был для меня ночным столиком. Полукивнул вроде как спрашивая разрешения, взял Глок, положил его на мой рюкзак и сел. Передал мне чашку. Я сел, свесив ноги поверх одеяла. Включил мозги спросонья, на приходящие образы. Мне опять снился дом, в этот раз не в поле но мой, наш, тот настоящий дом на улице в западной части города, в двух кварталах от озера. Но он выглядел не как наш дом, это был низкий кирпичный бункер с трубой и я знал что это был крематорий, а я стоял неподалеку снова нерешительный соображая где я буду спать, кормить Джаспера.

Кажется я услышал его шаги по ручью. Я проснулся из путанностей сна в сложности моих потерь, в мягкий свет, да только в мире где все потеряно это было как очнуться в воздухе из воздуха.

Что рыба знает о воде? Полагаю очень много.

Я закрыл сон, взял чашку. Похоже он не спал вообще. Никогда не расслаблялся. Еще резче стремительнее в ярости да только никогда.

Через несколько недель если не пойдет дождь, только не пойдет, наступит время улетать.

Я сел еще прямее.

Я же сказал тебе я могу улететь когда-угодно. Просто скажи.

Он покачал головой.

Ты был более чем гостепреимным, я сказал на полном серьезе. Похоже я начал толстеть.

Он не улыбнулся.

Я не говорю о тебе. Я говорю о нас. Ты увезешь нас отсюда.

Я моргнул. Опустил чашку к коленям.

У тебя есть хоть какая-то блин идея что там снаружи? Есть? Почему ты уедешь отсюда? Из этого крохотного Эдема? Где ты и остатки твоей семьи могут тихо мирно жить?

Так я подумал. Я сказал, Почему?

Засуха.

Я посмотрел на бурлящее течение, зеленый луг.

Прошлым летом ручей почти высох. Мы должны были выкопать в русле побольше яму чтобы было достаточно воды для питья. Половина стада умерло. Все хуже и хуже с каждым годом. Становится все жарче. Как говорили что так и будет.

Он отпил из своей чашки.

Мы все время знали что уйдем отсюда. Может этой весной. Мы не знали куда. И потом страх дороги если не найдем воды. Если все засыхает вокруг, что случится здесь?

Он растегнул нагрудный карман рубашки и выудил оттуда Копенгаген. Взял небольшую щепоть дал мне жестянку.

И тут появляешься ты на самолете. Подумать только чуть не убил тебя.

Да уж тут без табака не обойтись. Я взял немного, отдал коробку назад. Знакомое удовольствие от табака под верхней губой, легкое волнение.

Вы хотите со мной?

Что значит хотим, Хигс.

Хиг, поправил я. Вот старый таракан.

Он прищурился на меня.

Вы двое хотите полететь со мной назад в азропорт Эри? И жить с нами? Со мной и Бангли? На равнине?

Он откинулся назад на своем пне, сплюнул. Я-то хочу оставаться здесь. Дожить мои годы в мире и согласии с дочерью. Скажем будем квиты. За весь этот эпизод.

Он помотал головой прочищая ее. Та жизнь которую я когда-то знал. Вернулся после службы, тогда я занялся ранчо. Я все же чувствовал будет все по-другому. Будем квиты.

Он выдохнул надутыми щеками. Его рука дрожала когда он поднес чашку ко рту. Он приложил обратную сторону запястья к углу глаза.

Это было ранчо моего деда. Он водил стадо сюда летом еще задолго до того как пришлось брать у чертова земагенства в аренду.

До меня дошло что его расстраивало более всего смерть его пастбища, несравнимо более чем смерть человеческой расы. Он мне в тот момент стал еще больше нравиться.

Почему б колодец не вырыть?

Он скривился гримасой. Разве я не пробовал. Под всем каньоном сплошной камень. Четыре фута вниз. Могилу приличную не вырыешь.

*

В те минуты нашего сиденья, крупнозернистая серость рассвета прониклась гораздо более гладким, светлым светом, будто чистая вода прошлась по мокрому гравию. Эта сторона похоже умирала. Я знал что снежная шапка становилась все меньше и меньше на Водоразделе, сходила раньше, ручьи мелководнее, больше сухости осенью. Да только я услышал как запел каньонный крапивник, шесть семь восемь высоких нот свистя высоко как не смог бы человек. И в ответ другая птица. Я слышал лугового трупиала на поле и видел нырок зимородка которого видел почти каждое утро. Быстро летел вверх по течению. Реки побольше как Ганнисон еще не пересыхали. Еще.

Его лицо замкнулось, он смотрел мимо меня. Кем бы он ни был, чем бы он ни занимался в своей жизни, он любил свою землю, свою дочь,  яростно и нераздумывая как погода.

Тут же возникла самая главная проблема: смог бы я взлететь с короткого луга с дополнительным весом. Вряд ли. Может не с обоими, может только с одним человеком.

У меня нет топлива чтобы вернуться домой, сказал я.

Он вздрогнул. Его глаза перешли на мое лицо и окаменели.

Не ***** мне, Хигс.

Хиг. Если ты забыл.

Еще до меня дошло прямо тогда что я мог бы быть иногда более тактичным. Если бы я не сумел вывезти их оттуда он мог бы меня просто пристрелить. Черт. Появилось чувство будто меня использовали. Полюбили лишь за то что я летаю. Как государство. Сначала Бангли теперь это. А если бы у меня не было самолета? А если бы это был просто Большой Хиг, просто пробирающийся сквозь этот разломанный мир не скрывая ничего что у него есть, немного доброты, немного сочувствия, немного знаний что да как но без самолета. Шутишь да? Банг.

Спроси у тех в полуприцепе с Кокой.

Что?

Извини. Так долго был в одиночестве не знаю иногда когда говорю с собой когда нет.

Я повернулся к бегущей воде и сплюнул.

Я не ***** тебе. Я пролетел мою точку возврата. Она была как раз на Колбрейном.

Он просканировал вновь мое лицо. Эмоций он вряд ли бы нашел но его глаза прошлись по моим деталям как будто каменщик примерился к очень старой стене. Его глаза открыто переоценили меня отчего я забеспокоился.

Хигс, ты увезешь нас отсюда. Ты увезешь нас в город, в укрепленное место, мне *****, а я найду тебе топливо.

Меня продрала дрожь. Да уж он нашел бы.

Автобензин больше не годится.

Что?

После трех лет никакой не годится. Даже со свинцовыми добавками. Портится. Неустойчивый. 100 LL гораздо более устойчив. Все еще годится да только уже девять лет это много. У кого-угодно там, их бензин сдох давным давно.

Он пожевал челюстями. Не сплюнул ни разу, я полагаю проглотил.

В Эри я об этом не беспокоился. У меня был на примете склад в Коммерс Сити полный всяких присадок «восстанавливает бензин до первозначного состояния» согласно брошюре в коробке. Как по волшебству. Хватит на следующее десятилетие по крайней мере. Да только. А в других местах кто знает. Даже авиационный может не сработать. Зависит от состояния топливных хранилищ, в большинстве.

Было очень тяжело смотреть на него. Я больше не чувствовал себя каменной стеной. Я чувствовал себя кроликом. Пойманным.

Зачем пришел сюда? спросил он меня прямо.

Не ответил. Не защищаясь, не скрывая своих мыслей, просто я не знал. На самом деле.

Ты сел в свой самолет и пролетел свою точку возврата. В мир может без никакого топлива. Ты оставил позади спокойные свои небеса, партнера с которым сработался. Ради стороны которая совсем небезопасна, где каждый встречный скорее всего попытается тебя убить. И если не от какого-нибудь хищника то просто от болезни. Ты о какой ***** вообще думал? Хиг.

Мой пес умер, ответил я.

*

Я рассказал ему о пойманном сигнале, три года тому назад. Я рассказал ему об охоте и рыбалке и смерти Джаспера и как убили мальчика и других, и о всех потерях.

У меня совсем не было никаких мыслей, сказал я.

*

Он знал. Он знал что Сессна 182 обычно несла пятьдесят пять галлонов топлива. Он знал расход горючего в час около тринадцати. Он знал приблизительно расстояния. Он все просчитал. Он просчитал я был прав по точке, невозврата. Просчитал я тащил пару допгаллонов. Чего он не просчитал и просчитался что я знал чем я ***** занимаюсь.

*

Полетим до Джанкшен. Мы проверим что ты хотел проверить. Башню, аэропорт. Затем найдем бензин. Затем полетим к Бангли. А если ему не понравится то мы его убедим.

Я не знаю смогу ли взлететь с вами обоими. С того луга.

О ты сможешь. Если надо мы тебе отрежем ноги и усадим. А я буду жать на педали.

Он хмуро улыбнулся да только я увидел тень беспокойства пробежала в холоде его глаз.

*

Нет смысла в забое скота чтобы сделать побольше сушеного мяса. У нас уже было где-то двадцать фунтов от оленины я застрелил и мы не могли больше брать грузового веса. Скорее всего физически не смогли бы. Сима сказала скот, они останутся сами по себе и если Бог захочет будет достаточно дождей и они тогда выживут.

Она хотела взять с собой двух овец, самца и самку.

Они не весят больше двадцати фунтов каждый.

Я попытался объяснить что маленький самолет скорее похож на воздушного змея чем на грузовик. Я рассказал ей о том как меня учил Дэйв Харнер в Монтане, что он кричал мне в первые дни когда я сажал 172 в аэропортах на берегах озера Флатхэд. Как я коснулся а самолет закружился и его понесло в сторону словно больную утку он заорал Боожмой Хиг! У тебя мотоцикл? Да! У тебя пикап? Да! Так я думал! Ни то и ни другое! Это птица! Понемногу понемногу! Боже! Противно смотреть!

Она засмеялась.

Харнер, мой инструктор, лесорубил. Большие деревья лесорубил когда еще были большие деревья на Северо-Западе. Он поднимался и спускался по крутым горам с сорокафунтовой бензопилой с пятидесятидюймовой цепью и срубил больше кого-угодно в тех местах. Жил навроде Пола Баньяна.

Помнишь такого? Пол Баньян?

Конечно.

Так просто проверяю. На его день рождения, к тридцатилетию, его друзья подарили Дэйву показательный полет в местном аэропорту. Это было в Калиспелле. Они сказали что хотели показать ему всю часть территории он срезал. Немного трогательно когда представишь. Он значит залез с парнем по имени Билли, летчик до самых самых, и повел по рулежке и тут же почувствовал все рули, едва коснулся – не как я, я чуть не въехал в ангар на первой рулежке – и наступила очередь для взлета и они поднялись над Калиспеллом. Он повторял что Билли говорил ему, и он был без никаких погрешностей, спокойный как ненормальный. В конце концов, он сказал мне, что может быть ненормальнее когда бегаешь вверх вниз по склону в сорок градусов с жуткой пилой орешь и тысяча тонн деревьев падает вокруг тебя? Это успокаивало, сказал он. Необъяснимо странно, почти как божественно, спокойно. Не такими словами правда. Он сказал, Хиг это было как будто летишь в фотографии, в красивой фотографии земли которую ты любишь, все тихо и недвижно именно каким тебе хотелся мир. О чем он говорил это когда летишь появляется чувство отстранения от физического тела. Будто мир становится прекрасным как поезд и ничто плохое не в состоянии коснуться тебя.

Я понимаю.

Да. Он тут же потерял голову. И все. Так же случилось и со мной почти что за исключением он был рожден для этого, я нет.

А ты был рожден для чего? Что лучше всего получалось?

Я подумал, Для потерь. Терять все ни попадя. Похоже это моя миссия в жизни. Конечно я не сказал этого, кто я такой чтобы жаловаться?

Рыбалка, я полагаю. Форель так и бросалась на меня. Ты?

Она покачала головой.

*

Я провел какое-то время у Зверушки. Вскарабкался по дереву-лестнице, мимо ручья и назад из каньона. К приходу лета я не приготовился. Я шел из тени в тень на солнце, солнце перестало быть приятным. Жарко в середине утра. Вода заметно убывала с каждым днем. Стало видимым ребристое дно ручья. Сучья и прочая мелочь застревала у камней, камни выступали наружу. Меня пугало. Течение убывало слишком рано и быстро. Высохнет совсем. Даже рыба привычная к теплой воде, даже она умрет. Карпы и сомы. Раки. Лягушки.

Сухие сосновые иголки скрипели и лопались под моими ботинками. Солнце отражалось повсюду не было тени спрятаться не было возможности отдыха глазам. Через две недели, где-то так, большинство цветов завянет. Самая быстрая весна насколько помню.

В прежних сезонных циклах засуха заканчивалась, приходил муссон, снега прилетали, и жизнь возвращалась. Каким образом тайна. Для меня. Форели, лосось который был здесь задолго раньше нас, пятнистые лягушки и саламандры, каким-то образом они раньше возвращались на следующий год. Откуда? Может из птичьих кишок я не знаю. А сейчас нет. Скорее всего.

Я прошел тропой сквозь архипелаг солнца, по островам тени от желтых сосен. Запах жаркой коры, все еще влажная земля высыхала. Кружилось летнее жужжание слепня. Верхушки были густыми. Толстые и сучковатые стволы, изгибающиеся от солнечного света, огибающие валуны как будто охватывая их баюкающими руками, медленнорастущие никогда не тронутые ни одной пилой. Некоторые из них скорее всего взошли когда Кортес смотрел на своих солдат с диким удивлением. Я прошел по открытому лугу, похлопал Зверушку по носу.

Скучал по тебе.

Оглядел вокруг парк. Невысокий. Карликовые ели и можжевельники в самой дали не были высокими, двадцать футов самые высокие, но обычные сосны были где-то около сорока футов. Нам нужно было их срубить.

Если бы была середина зимы. Тепло могло бы сыграть большую роль. Холодный воздух гуще, горячий воздух был намного хуже. Мы должны отправиться в темноте, только так, чтобы было достаточно видно и к тому же поближе к самому прохладному времени.

Вот я о чем. Я засунул голову внутрь, она всегда пахла одинаково. Пахла Джаспером, пахла все еще каким-то образом как в 1950-ых и достал ИУ из винилового держателя за моим сиденьем. Инструкция Управления, с того 1956 года. Тонкая фигня где-то меньше одной восьмой дюйма, восемьдесят восемь страниц с иллюстрацией на обложке. В конце таблицы. Они были замечательные – наглядные и бесценные. Какой-то летчик-испытатель садился в эту модель и взлетал и садился в ней и снова и снова. С этой высоты и вот данные. В такую температуру и вот они. Техники в белых комбинезонах и с толстыми стеклами очков записывали данные и рисовали прекрасные, простые, неторопливые изгибы. Они шли домой к женам с прическами улей и пили Сиграм Севен с кубиками льда в граненых толстых бокалах. Летчики-испытатели, что делали они? Они были летчики ветераны войны, Второй мировой, которые бомбили Японию и атаковали на бреющем аэродромы в Австрии и обжились в новостроенных домиках как описал их Джеймс Дикки, и вновь садясь в маленькие кабины Сессны в испытательном центре в Вичита, где самолеты привычно управлялись так же как раньше, и бывший командир эскадрильи был словно всадник который мог бы взлететь на любую лошадь с таким же сложным и простым ощущения дома и освободиться от ограничений обычности.

В самом конце моей инструкции были страницы таблиц и графиков. Взлета и разгонной дистанции. Я перелистнул – осторожно – я всегда держал в руках ИУ как держал бы древний и бесценный артефакт – на страницу названную Взлетные Данные. Провел пальцем по высоте нахождения на семи тысячах пятистах футов и вниз по колонке температуры по Фаренгейту. Взлетная дистанция с пустым грузом достижения пятидесяти футов высоты препятствия при тридцати двух градусах в безветрие была девятьсот пятьдесят футов. Вот видите? И не спрашивайте меня. Воздух жиже при нагреве. Затем я сделал то чего никогда не делал, не делал с того времени когда проходил экзамен на права летчика: я достал сертификат веса и балансировки я хранил в кармане моего сиденья у колена. Я достал чистый лист бумаги и решил мою проблему. Я посажу Папашу спереди у ста восьмидесяти фунтов веса и Симу позади ста двадцати с грузов продовольствия весящий двадцать. Пять галлонов воды на сорока. Никаких овец. Бидонов с бензином не будет я ими заправлюсь. Я просчитал по топливу, оружию, двум винтовкам, дробовику, пистолетам, четырем гранатам. Все. Две кварты масла.

Я пошкрябал карандашом по бумаге и просчитал цифры. Затем я оставил мои вычисления на сиденье, дверь открытой, ветра не было, и зашагал вперед по лугу.

*

Сто восемьдесят сто восемьдесят один сто восемьдесят два. Считал мои шаги. Напомнили мне о секундах я считал ожидая помощи Бангли. Огибая колдобины. Продираясь сквозь траву ступнями. Увидел грифа-индейку парящего на севере. И когда я дошел до двухсот и увидел сколько еще свободной земли оставалось передо мной я понял. Не хватало дистанции. Шестьсот сорок по максимуму. Никак.

В самом конце. Конечно я знал но все равно проверил. Я взял деревянную палочку для размешивания красок из того же кармана сиденья. Он был помечен фломастером интервалами по всей длине и замаркирован 5 10 15 и так до 30. Галлонов. Я влез на крыло, открутил топливную крышку наверху крыла и опустил туда палочку. Вытащил отвернулся от прямого солнца и заметил где быстро исчезала сильнопахнущая мокрота. Проверил на другом крыле.

*

Парни в белых комбинезонах. Пилот в своем костюме летчика. И жена с прической улей. Напевает, постукивает пальцами в такт по штурвалу Сессны Рок Вокруг Часов. В 1955. Все скоро хлынет лавиной: музыка, хула-хуп, серфинг и девушки, Элвис, все это кажется словно некая компенсация – за что? За Большой Страх. Где-то рядом. Впервые за всю историю человечества может со времен постройки Ковчега они ожидали Самого Конца. Что из-за какого-то огромного непонимания зазвонят вокруг красные телефоны, чей-то дрожащий палец нажмет красную кнопку и все закончится. Все. Очень быстро. Раздувающимся грибным облаком и огнем, самой ужасной смертью. Как такое должно быть повлияло на настроения. Вибрации внезапно нарастают глубже и глубже любых знакомых ощущений. Как сильный ветер впервые смог сдвинуть тяжелые колокола, куски заржавевшей бронзы у ворот горных переходов. Послушай: низкие устрашающие медленные ноты. Проникают во внутренности, в пространства между нейронами, стеная о всеобщей смерти. Что бы ты сделал? Закрути бедрами, изобрети рок н ролл.

Люди в испытательном центре Сессны собирали эти цифры, эти дистанции. Проверяли их по небольшим происшествиям пока животный страх Того Большого сдерживал их мечты. Так и было? Я не знаю. Я чересчур драматизирую. Но видя что произошло как перестать чересчур? Невозможно ничего сделать чересчур. Больше нет преувеличений лишь сухая грань выживания. Никто никогда не поверил бы в такое.

Летчики работали в прекрасных условиях на гладких поверхностях. Мягкое поле еще уменьшало процент взлета, и неровность поля никак не помогала. Мы могли бы заполнить колдобины, загладить их ровнехонько, да только.

Я раскрутил шланг и слил двенадцать галлонов назад в бидоны. Нам не нужно столько чтобы долететь до Джанкшен и станет меньше веса на семьдесят два фунта. Затем я подумал, Не обрезай слишком близко, и я снова залез на крыло и подлил как мне показалось опять два галлона. Я оставил один полный бидон в траве и опустошил другой на землю и затем взял его, пустой бидон, положил на Зверушку. Потом я пошел рыбачить. Я взял мой чехол с удочкой прикрепленный за моим сиденьем и легкий нейлоновый рюкзак с мушками и шнурами и пошел вниз к каньону.

*

Мои расчеты показали что самые лучшие шансы во всех случаях взлета, после очистки пространства, были лишь после того как старик оставался здесь.

Я мог бы представить как радостно это будет принято. Я мог бы представить себе разговор. Я мог бы услышать его нож вынимаемый из пластиковых ножен, мой взгляд на острие лезвия приближающегося к моему горлу. Не ***** мне Хигс! Я же сказал тебе не ***** мне.

Я поймал пять карпов. Взял фазанье перо по дну и вытянул их одним за другим. Сокол перевалился через стену вверху и полетел вниз, ускоряясь над деревьями у ручья. Мне показалось птица следила за мной, с любопытством. Соколы едят рыбу? Карп был худосочной рыбой, длинной и тощей и я понял внезапно огорчась они голодали. Перемена в температуре воды влияла и на них, тоже, на их еду. Я отцепил их с большой предосторожностью, так я делал лишь с форелью, и держал легко пока они были в моих ладонях против течения, пока их жабры не наполнились и их хвосты вновь стали сильными и они изгибаясь уплыли от меня. Я больше не стал, совсем не чувствовалось как на рыбалке.

Форели нет лосей тигров слонов рыбной мелочи. Если я просыпаюсь в слезах посреди моего сна, но никогда не признаюсь в том, это потому что даже карпов больше нет.

Я представил себе разговор. Я смогу взять твою дочь, двадцать фунтов мяса но не тебя.

Да только. Идея лампочкой вспыхнула во мне. Хиг, у тебя случилось как это раньше называлось откровение. Когда что-то понимаешь, некая связанная мысль, ценная как золото. Эврика.

Я принесу лист с балансом веса, карандаш и мои расчеты, потрепанную ИУ с отлетевшей обложкой и ее неопровержимые таблицы и пройдусь по цифрам как будто в первый раз и пусть каждый придет к своему решению.

Она обедала за столом в тени. Кувшин холодного молока, засоленное мясо, свежая зелень, зеленый лук. Я сел. Папаша следил за мной. Он следовал за мной взглядом, следил пока жевал еду. Она ела. Она двигалась сегодня без труда, легче. Синяки похоже таяли, ее настроение светлело. Она ела медленно, дышала глубоко словно вдыхала запах ручья, все новые запахи цветов.

Ну? наконец спросил он. Он поставил свою чашку, вытер рот рукавом ожидал.

Нету.

Она положила вилку. Рюкзак был у моих ног. Я сдернул молнию застежки, освободил завязки, вытащил инструкцию, листы, достал карандаш из-за обода кепки.

Вес и баланс, понял он. Я кивнул. Взлетная дистанция, сказал он.

Да-п.

Он все понимал. Я нацарапал формулу, оставив вес пустым местом. Наверху страницы в правом углу я подчеркнул места: Один гал. Авиатоплива = 6 фунтов. Один гал.воды = 8 фунтов. Сейчас в баках: 14 галлонов.

Я приблизил лист к ним. Я начал есть.

*

Он был сообразительным. Чем бы он там ни занимался на ранчо, на военной службе, он даром время не терял. Он взял карандаш и принялся за работу. Не спрашивал, Т;к правильно? Т;к ты делал? Эх столько времени ... ничего такого подобного. Человек непривыкший к вопросам к самому себе, непридумывающий себе причин. Не сказал даже, Хигс проверь мой расчет, правильный? Неа, СукСын оглядел одним взглядом проблему, начал умножать, заполнил все пробелы в формуле. Я увидел он сделал лист продовольствия, каждая вещь приблизительным весом. Он прошелся тремя разными путями и каждый раз я видел он вычеркивал два три названия с листа. Видел как он уменьшил воду до трех галлонов. Вычеркнул топливный бидон.

Эн ээ.

Он посмотрел на меня.

Бидон. Шланг. Десять фунтов. Нужны без вопросов. А если придется пешком принести топливо?

Он согласился кивком, вернул на лист.

Затем он уменьшил топливо, уровень в баках до 10 с 14.

Нет.

Я вновь прервал его. Карандаш остановился, бровь поднялась.

Топливо остается.

Тридцать пять миль до Гранд Джанкшен, макс. Сто двадцать миль в час с попутным. Ноль три часа при тринадцати галлонов в час. Десять за глаза.

Не пойдет. Если надо покружиться, проверить взлетку, рулежки, если по нам стрельнут, если придется искать обычную дорогу.

Он кивнул. Опять прошелся. В конце концов он отложил в сторону карандаш, выпрямил руки по краям стола, откинулся назад. Уставился на меня. Показалось что в нем появилась ненависть. Трудно сказать с этим Папашей.

Ты уже прошелся так ведь?

Я кивнул.

Я остаюсь, она улетает.

Кивнул.

Ты уже прикинул.

Кивнул. Он все продолжал сверлить меня взглядом. Подвижный свет прошелся по его лицу. От этого показалось что выражение его лица изменилось хотя мне кажется такого не произошло. Я бы сказал, Можно было услышать как звенит иголка, да только. Не с ручьем поблизости. Он смотрел на меня, медленно кивнул.

Окей, сказал он.

Вот так просто. Решено. А теперь мне этот старый енот точно начал нравиться, должен признаться. Он проглотил пилюлю, не пищал.

Я улыбнулся ему, может впервые.

Вот почему нам надо четырнадцать галлонов, сказал я. Одна из причин.

Он удивился, вздрогнул, залез языком себе под губу где держал свою табачную жвачку.

Нам нужно четырнадцать потому что мы сядем и опять взлетим. Мы подберем тебя на скоростной дороге. Совсем нетрудно. Там есть довольно приличное ровное место у поворота к мосту. Сколько надо для посадки взлета. Никто не вспотеет.

Он не отпустил свое лицо чтобы оно смягчилось, ничего подобного. Лишь в его уставившемся на меня взгляде, в самой зиме его, мне показалось я увидел легкое таяние, перемену оценки.

Ты сможешь выйти на день раньше и мы подберем тебя к закату.

Окей, снова сказал он только и всего.




КНИГА ТРЕТЬЯ

I


Не было такой уж спешки. Много воды все еще в больших реках если бы мы застряли в Джанкшен. Мы бы подождали пару недель, отъелись бы, пусть наступило бы настоящее лето, полетели бы куда смогли. Пусть ручей высохнет. Я решил насладиться этим. Я решил буду как на отдыхе, на самом первом после наступления тех времен.

После того как я придумал совсем неожиданный для всех план, настроение немного полегчало. Удивило меня, честно, что его удивило, мысль о том что подберем его попозже. Он же был таким востроглазым, таким знатоком тактики. Как Бангли, всегда за три хода впереди, и такой невозмутимый.

А потом до меня дошло что возможность его оставления пришла к нему прямо там же. И я зауважал его еще больше после этого. Он додумался.

Ему было ясно мы сможем взлететь без него и подобрать позже, но он решил держать эту мысль про себя. По двум причинам понял я. Первая, он был такого типа человек который двумя руками держался бы за Никогда не бери то что не было предложено. И вторая, его раздирали противоречивые мысли об убытии отсюда. Часть его, возможно б;льшая часть его, хотела остаться, увидеть как высох ручей, помочь животным уйти в другой мир, умереть вместе с его ранчо и стать прахом здесь в кремнистой земле.

Для человека его возраста с его ценностями жизни возможность последнего была гораздо предпочтительнее первой. Путешествия в незнакомую землю – потому что она теперь по-настоящему была Незнакомой Землей в любом смысле. К тому же, там равнины, не горы – обустраивать новую жизнь, адаптироваться к новым угрозам, новые правила не им созданные. Это была нерадостная перспектива. А если бы он сказал ей что он бы захотел сделать он обидел бы ее очень сильно, она никогда не позволила бы ему, она закатила бы истерику потому что женщина прожившая столько испытаний запросто могла бы закатить истерику. Она не простила бы ему тех слов.

Только потрепанная Инструкция Управления с таблицами взлетных дистанций, графики неопровержимые потому что никто не смог бы поспорить с ними, да лишь залатанный самолетик с трудом поднимающийся выше небольших деревьев и цепляющийся за них колесами, и крыльями, большая тележка ... вот такой был у них билет к спасению. Согласно плану. Может потому он не выглядел еще более удивленным. Потому и считал вес и балансировку перед ней.

Размышляя об этом я чуть не начал жалеть что предложил такое. Если он хотел умереть здесь он же был взрослым человеком. Да только.

Я качался в гамаке. Я повторял каждый стих который я когда-либо помнил. Я порыбачил и вверх по течению и вниз. Я наедался. Взял штыковую лопату и засыпал неровности на взлетной, срезал кусты и деревья. Помогал Симе собирать урожай, раннюю зелень.

Огород был хорош. Земля жирная, гораздо богаче чем наша в аэропорту. Полна червей и черная от унавоживания каждый год. Семьи давали мне куриный помет, но этого было недостаточно, не был таким. Ранним утром, в тени больших деревьев, земля была прохладная и мокрая, новая поросль покрывалась росой. Этот запах. Тень уходила на край и мне нравилось раздеваться до трусов и мои ноги уходили по колено в мокрую землю а солнце жарило мою спину. Грязь засыхала корзинами следов после нас, между рядами.

Почему на восточное побережье? спросил я.

Я получила стипендию в Дартмауте.

Мой дядя там учился. Ты была одним ребенком в семье?

Она покачала головой.

Брат близнец. Погиб когда нам было пятнадцать. Мотоцикл.

Эх.

У меня были хорошие оценки. Хорошо сдавала экзамены. Я собиралась стать ветеринаром, вернуться в Колорадо, вернуться домой и сделать большую клинику для животных. Всю мою жизнь чем я хотела заняться. У нас в школе ученикам помогал с выбором колледжа мистер Сайкс. Он был очень хорош в своем деле, но он очень контролировал всех и все звали его Айяйкс. Однажды в классе Английского послышался стук по дверному стеклу и вошел он и дал мне сложенную записку. Там было написано В мой офис 12:45. Во время перерыва на обед. Я помню мы проходили Любовную Песнь Дж. Алфреда Прафрока. Ты знаешь ее?

Мне очень нравилась эта поэма пока не стали учить ее в старших классах. Ты знаешь там есть Секретный Смысл?

Да неужто?

Ага. Секс, искусство и стипендия вот что нужно для учения.

Хм. Занятный способ обучения воодушевленных учеников.

Мы не были никакими воодушевленными учениками. Мы должны были отправиться на работу после школы техниками или на почту. Или на пивной завод.

Записка. От Сайкса, сказал я.

О. Мое сердце помчалось галопом. Каждый год Дартмаут предоставлял одну стипендию какому-нибудь школьнику из нашей школы. Это было устроено так одним человеком который построил фиберглассовый завод, выпустился там. Мне кажется он решил сделать так после того как ему стало совестно из-за формальдегидного дыма часто выползавшего наружу зимой. Каждую осень один школьник получал записку от Сайкса увидеться с ним во время обеденного перерыва. Он контролировал все, выбирал сам. Я не думаю что это было правильно но так все было устроено. Его маленькая вотчина. Держал в руке все семьи, весь городок, все старались ему угодить. До окончания урока никто не мог ни на чем сосредоточиться, они все смотрели на меня. А моя голова вся переполнилась образами возможностей, будущего о котором у меня не было никакого представления. Они все запрыгали вместе: кирпичные стены в плюще, привлекательные студенты в свитерах с ромбовидными рисунками, команды гребцов. Понимаешь у меня не было ни малейшего представления. Мои дни были заняты разбрасыванием сена до рассвета и бегом по пересеченной местности после школы, и затем опять домашняя работа, в основном овес и лекарства лошадям, чистить стойла, и школьные задания.

Я была красная как свекла, это я помню. Чем больше я старалась сконцентрироваться на поэме тем больше я чувствовала их глаза на мне и когда я украдкой взглянула, они все смотрели на меня. Я почувствовала кожей их зависть. Как ветер. К концу дня я уже не понимала удачей ли это было или проклятием. В общем, я пошла к Сайксу. Я не смогла ничего есть в кафетерии и поэтому я просто пошла в туалет и там села и попыталась отдышаться. Он сказал, Сима мне кажется у тебя отличные шансы для получения Стипендии Риттера. Он был совершенно лысый. Мне казалось его голова была в форме яйца. Я помню видела крохотные бусинки пота на пятнистой верхушке словно он сидел на горячем месте. Он был из Иллинойса, недалеко от Чикаго, я помню. Он сказал, Ты напишешь эссе в своем заявлении о жизни на ранчо и смерти Бо.

Я была в шоке. Показалось будто его просьба была галлюцинацией. Ну, это не была просьба. Повторите, сказала я. Его руки лежали на столе и он сделал большими и указательными пальцами треугольник и сжал губы и посмотрел на фигуру словно она была неким масонским окном в мое будущее. Он сказал, Ты напишешь о себе как о девушке с ранчо и о потере своего брата который был тебе очень близок.

Я уставилась на него. Я слышала что он держал в руках весь процесс подачи заявлений. Но никто не говорил ничего подобного мне до этого. Никто не ступал своей жирной ногой, шлеп шлеп, в мой внутренний двор. Бо был для меня как секретный сад. Место куда могла войти только я. Источник и печали и силы. Он улыбался мне. У него был очень маленький рот и только открывалась одна сторона его. Это я помню. Внезапность. Жизнь открылась во всю ширину и яркость и затем ужас: чтобы войти туда я должна была лишиться моей души. Нечто вроде этого. Такое же ужасное. Я помню я покраснела до самых-самых и я не смогла выдавить из себы ничего внятного. А он все улыбался мне. Он сказал, Ты не должна сейчас никого благодарить, это просто такой момент. Deux ex machina. Вот что он сказал! Как будто он был Бог! Честное слово. Он подумал я переполнилась благодарностью а я на самом деле очень разозлилась. Я чувствовала словно кто-то вторгся внутрь меня. Я была такой злой я смогла бы взять его голову и разбить ее. Я просто что-то пробормотала и уползла оттуда.

Так ты написала о Бо?

Да. Я написала о том что мой школьный советник по выбору колледжа потребовал чтобы я написала о моем мертвом брате-близнеце. Я написала длинное эссе, раза в два длиннее чем требовалось, об определенного рода такте поведения который был частью жизни ранчо и почему мне казалось так образовалось и почему это так важно и тот факт что девушка с ранчо пишет о своем ушедшем брате может быть интересен людям занимающимся подбором студентов в колледж европейского уровня этот факт был еще одним примером разрыва связи понимания между нами. Государственность на Востоке Америки и люди земли на Западе. Нам не нужна была ничья симпатия. Я ужасно разозлилась. Никогда больше такой не была насколько помню. Я послала заявление и не дала Сайксу прочитать его заранее, что вобщем-то было нарушением протокола. Никто так не делал раньше. Он постарался завернуть заявление, он был таким мстительным *****, но было слишком поздно. Полагаю на них произвела большое впечатление моя девушка с ранчо или нечто вроде этого. Я получила, конечно. Одной из первых, на всю стоимость обучения. Колледж надавил на школу и Сайкс ушел с работы. Ты знаешь меня до сих пор волнует одно что я знала я буду. Принята. Я выжала все из моей эмоциональности то что им была нужно, так ведь? Я же по-настоящему разозлилась, но я также знала в самой глубине от этого моя кандидатура становилась только сильнее. Я часто молилась обо всем. Я извинялась перед Бо что использовала его чтобы попасть в колледж.

Я стряхнул землю с пучка зелени и положил его в корзину.

Ты не использовала Бо. Ты написала как раз то что чувствовала.

Да, но я часто думала что самым честным было бы плюнуть на Дартмаут из-за таких ожиданий в эссе, из-за такого интереса, и поступить куда-нибудь на Севере. Школа же для ранчеров. Была.

Тебе было сколько? Семнадцать? Тебе захотелось поиграть мускулами. Ты же была такой же как твой отец. Никто на всей земле не может быть правильнее семнадцатилетних. И случилось не из-за колледжа, случилось из-за мистера Айяйкса.

Ты же понимаешь о чем я. Он же был прав, в конце концов. По поводу эссе чтобы их приманило. Не знаю. Я иногда думаю о нем, средних лет, одинокий, прогнали с работы на которой он был очень хорош. Чем он занимался остаток жизни, что случилось с ним когда пришла гриппозная лихорадка. Одинокий, оставленный, напуганный. Смешно какие вещи не дают тебе покоя всю ночь после всего такого случившегося.

Аминь, сказал я.

Молчание. Я выдернул немного луговой травы. Ладони черны в комках земли словно медвежьи лапы. Она была слишком тактичной чтобы спросить меня. Все еще девушка с ранчо.

Ты хочешь знать что мне не дает спать всю ночь?

Она села на корточки под солнцем, выпрямилась, сдула волосы с лица. У нее был сильный прямой нос, широченные глаза. Длинная узкая шея, с синяками.

Я не смог бы сказать: Я положил подушку на лицо моей жены в самом ее конце жизни. Что я почувствовал ее попытки в последние секунды оттолкнуть смерть которую так желала. Рефлексивно правда же? Что я держал плотно и наклонился над ней и сдержал свое обещание перед ней. Что было правильным решением. Было ли?

Смог бы я сказать что мы убили мальчика посреди ночи? Что мы не стали из него делать корм для моего пса. Что мы убили девушку средь бела дня которая бежала за мной с перочинным ножом скорее всего за моей помощью. Или что воспоминания о форельной рыбалке в горном ручье с Джаспером лежащим на отмели были моими самыми приятными воспоминаниями. Что даже могли скорее всего сойти за сон а может так и было. Что я более не понимаю разницы между снами и воспоминаниями. Я просыпаюсь из сна в сон и не понимаю зачем. Что мне кажется лишь любопытство дает мне силы жить. Что я больше совсем не уверен если и этого достаточно.

Я задушил мою жену подушкой. В самом конце когда она меня попросила. Как будто усыпить собаку. Или что-то другое. Еще хуже.

Ее руки все еще держали пучок зелени. Плотно там где листья. Она кивнула. Ее глаза были теплыми и ровными.

И я бы так сделала если было бы нужно для Томаса. Я бы очень хотела так сделать для него. Почему я не осталась с моим мужем? У моей матери был ее муж, ей не была нужна я как нуждался он во мне. Ну, не было явных признаков. Он кашлял но мы все сомневались. Не было температуры. Много людей просто кашляли, лишь немного из них были признаны заболевшими. Но я должна была знать. В моем положении с первыми сводками я должна была распознать.

Она сидела прямо на четвереньках и она молча заплакала. Я положил мою зелень в корзину и принялся за сорняки. Я стряхивал землю с корней и клал червяков назад в землю.

*

Самым глубоким местом было как раз за водопадом. Даже с низким уровнем воды там было четыре или пять футов глубины и прохладно. Трудно представить чтобы высохло полностью, да только это возможно без снежных шапок, без летних дождей. Когда дни стали по-настоящему жаркими я купался там каждый день. Я шел туда позже днем когда солнце все еще касалось дна каньона. Мне нравился контраст, жара и холод. Было закрыто ивами. Я вешал мою рубашку на одну из веток как флаг чтобы они знали я был там и погружался в маленькую заводь разбитой дороги воды. Брызги от каскада достигали гладких камней на отмели, должно быть на десять градусов прохладнее чем там. Благодарно, и благодарным был я весь день, расстегивал я мои штаны и развязывал ботинки, раздевался. Иногда просто садился в водную пыль, отдаленные камни самые теплые, и шевелил моими ступнями и лодыжками в воде: прохладная взвесь на моей груди, солнце на спине, контрасты. И наблюдал за радугой бегущей по водной пыли.

Я все хотел спросить ее: Что же вы точно знали о гриппозной лихорадке, о надвигающейся пандемии. Что ты? Неужто она пришла так внезапно? Почему так быстро? Что за болезнь крови пришла после всего и почему многие кто выжил заболели ею? Хотел спросить ее с тех самых пор когда она сказала что была доктором, как раз таким доктором. Да только она была слишком поглощена рассказом о смерти ее мужа без нее в палате и мне так не хотелось бередить ее раны и т.п. а теперь я решился. Она сама рассказала о своей профессии. Да только она все время плакала. Я бы тоже наверное плакал да только сказать правду я уже выплакался. Выжат как человеческая тряпка.

Сидя голошлепый на камнях и шевеля ногами в воде, чувствуя как давит мокрый воздух от водопада, слушая ничего лишь один рев падающей воды, с горячим солнцем обжигающим мои уши сзади. Думая ни о чем. И благодарный этому. Мое самое любимое время дня. Я бы мог сказать: Я покоен. Здесь на отмели умирающего ручья.

К полудню мы набрали зелень, я пошел к водопаду и стянул мою пропотевшую грязную рубашку через голову и подумал мне нужно ее постирать. Просто прополоскать и пошлепать ею по камням и выжать ее. Я подумал, Еще одна вещь за которую надо быть благодарным, Хиг: никакой кучи одежды для стирки и развешивать ее на веревку и складывать потом и собирать горкой в кубы в гардеробе который и так был небольшим. У нас с Мелиссой никогда не хватало места для всяких вещей. Ты скажешь плотник должен уж что-то сделать с обустройством дома, да только. Лишь рубашка, штаны, носки. Одна теплая нательная. Любимый шерстяной свитер штопаный перештопаный. Ты же думал ты уезжаешь из Эри на несколько дней.

И я держал рубашку и лез сквозь ивы а она стояла обнаженная в покрытой туманом воде, лицом ко мне, наблюдая за чем-то высоко на стене каньона. Она была тонкой как ива. Я бы мог сосчитать все ее ребра. Длинноногая, изгиб бедер невообразимо сладкий, холмик промежности, немного темных волос не скрывали ничего. Ее груди небольшие, но не маленькие. Плотные как яблоки. О чем это я? Гладкие, полновесные. Ключицы, красивые плечи. Сильные руки, узкие но сильные. Синяк на верхней части правого бедра. Я должно быть перестал дышать. Она была, ну я не знаю. Прекрасной. Прошла одна дурацкая мысль: Каким образом ты ухитрилась все это блин спрятать? Под мужской просторной рубахой? Мои глаза должно быть перестали различать такое! Вот о чем я подумал. Все в долю секунды. Потому что рефлексивно я повернулся взглядом на стену и увидел сокола садящегося в гнездо с добычей, с большой птицей.

Как ты думаешь она будет разделывать ее? пришел вопрос по воде от нее.

Что? Сейчас ничего не было настоящего реального. Я посмотрел на нее и она отвернулась боком, полукруглая горка, ее невообразимо сладкие ягодицы выступили прекрасным изгибом. Я. Изгибом который меня убивал. Смертельный Изгиб. Я моргнул. Я подумал, Она совсем ничто, так же ничто как на плакате Бангли. Она в миллион раз лучше. Я не сказал, Извини что напугал тебя, или что-то такое. Я сказал, Она раздерет добычу на куски. В смысле я прокричал это под грохот водопада и затем я отвернулся и исчез.

Большой Хиг. Какой крутой в самолете, какой крутой в обращении с нежданными гостями, водопадный заика.

Позже она нашла меня в тени. Твоя очередь, сказала она улыбаясь.

Она проходила мимо гамака, чуть наклонив вперед голову, расправляя волосы. Пока я лежал в каком-то эндокринном шоке – пытаясь одновременно и вспомнить и прогнать от себя каждую деталь что я увидел. Не ожидав ее появления и явно она легко читала мои мысли. Я скривился улыбкой в ответ, овечьей из робких шестнадцать лет.

Когда ты мне покажешь свое? спросила она.

Я должно быть вздрогнул, покраснел. Она улыбнулась широко и простодушно и я впервые увидел в ней школьную бегунью, девочку с ранчо которой так хотелось победить в забеге.

*

Ходил к Зверушке, проверял уровень масла, подкачивал воздух в шинах велосипедным насосом. Иногда подремывал. Сны о старом доме больше не приходили. Теперь мне снились большие кошки, тигры и пумы плыли над камнями реки в сумерках, неморгаюшие глаза их видели все. Во сне было ощущение некоей высшей грациозности и мощи и также ума. В этих снах я приближался к этим зверям очень близко и смотрел в их глаза и обменивался с ними какими-то мыслями да только не мог ничего назвать вслух. Когда я просыпался, странно, я чувствовал себя будто в меня вошло нечто сильное и устрашающее и возможно прекрасное. Я чувствовал себя счастливчиком.

В одном сне, лежа в гамаке в почти безветренном полдне, Мелисса и я охотились с луком и стрелами. Она никогда не занималась этим, а я да. Если бы у меня довольно много времени между моими работами, я бы купил лицензию охотника с луком. Во сне мы не охотились на больших кошек мы охотились на горных козлов еще с тех тех самых времен, где-то у подножия Гималаев, и когда она натянула лук прицелившись в огромного козла, очень близко, я закричал НЕТ! и животное отпрыгнуло в сторону и убежало а она повернулась ко мне и ее лицо прямо горело от злости и предательства. Когда я проснулся я держался за веревочный край гамака и заняло почти минуту чтобы понять где я был, что все было во сне, почти до головокружения, с мыслями, Все это был сон, и легкое облечение что я был во сне а не самим сном.

Синяки у Симы светлели и проходили и появлялись новые. Казалось мы говорил бесперерывно. Но я чувствовал себя вполне хорошо и в молчании хотя никогда не было настоящего молчания из-за криков птиц, крапивников и жаворонков. Промельки крыльев козодоя после заката. Позже были визги ночных мышей, шелест листьев, тихий шепот усыхающего течения. Все виды пасторали, немного странно если вспомнить обо всем. Мне было очень хорошо работать рядом с ней в огороде, чистить овощи и зелень в тени за дощатым столом. Я скажу так: Когда однажды заканчивается все ты уже больше не можешь чувствовать себя свободным. Чем более покойной была эта передышка, тем более дикое животное внутри моей клетки отказывалось подчиниться мне. Тем больше мне снились Джаспер, Мелисса. Тем печальнее мне делалось. Странно, да? Однажды когда лущили горох наши руки коснулись друг друга над чашей и она позволила нашему касанию длиться как можно дольше. Целую секунду. Я посмотрел на нее и ее глаза были ровными, прямыми, скорее похожими на зеркалье пруда почерневшее в глубине, безветренное, спокойное, замкнутое, ожидающее. Очаровательное. Ожидающее облачного отражения, налета дождя. У меня перехватило дыхание.

Открытость, простота быть-сейчас тех глаз показались мне и смелыми и пугающими. Я должно быть отстранился. Она улыбнулась в сторону и продолжила чистку гороха. Наверное как врач внутренних болезней ты видишь много разных симптомов, ничего более не удивляет тебя.

У нас было достаточно оленины, не было причины чтобы есть баранину или говядину. Папаша решил некоторые животные смогут выжить здесь сами по себе если позже пойдут дожди, если зима будет такой же мягкой как прошлая. Когда все наладится мы сможем сюда вернуться, сказал он. Никто не ответил ему. Папашу трудно было назвать самообманщиком но тут он был, у каждого есть некое спасительное место в его воображении.

Еще неделя, две. Какие-то струны внутри начинают ослабевать. Никогда не знаешь как они натянуты пока не. Папаша готовил дрова. Я зажег костер для ужина для нее снаружи и мы сели на пни и просто смотрели как он разгорался. Огонь раскачивался и шептал в такт бризу. В это время дня ветер пришел сверху ручья как и должно было быть да только форма каньона все время изменяла направление и от того дуло повсюду и не было возможности спрятаться от дыма. Мы передвинули наши сиденья дважды. Я прослезился от дыма.

От дыма появляются слезы а из-за них начинаешь горевать, сказал я. Как от резки лука. Всегда становился печальным.

Она улыбнулась.

Я никогда не был в Нью Йорке. Тебе там нравилось?

Очень. Просто очень. Ты знаешь как некоторые говорят что они очень хотели бы чтобы у них было две жизни и тогда они смогли бы прожить ковбоем в одной и актером в другой? Или что похожее? Я бы хотела прожить две жизни и тогда я смогла бы жить в Хайтс – Бруклин Хайтс – в одной и в Ист Вилледже скажем в другой. Мне так всего не хватало. Я хотела пойти на игры Янкиз – Янкиз не Метс – и на постановки Оф Бродвей и на поэтические баталии и потеряться в Метрополитен-музее. Снова и снова. Я ходила на все ретроспективные выставки художников какие только были бы. Я ела Сабретт’с пока мне не становилось плохо.

Сабретт’с?

Сосиски. С квашеной капустой, поджаренным луком, горчицей, без соленых огурцов. Иногда по вечерам я шла по Коурт Стрит до Карролл Гарденз и назад. Я должна была узнать всех торговцев со складными столиками продающих шарфы и детские книги и подделки часов. Я думала, Когда у нас будут дети мы купим первые книги здесь. За два доллара! Скорее всего украденные мафией с какого-нибудь грузовика, да?

Скорее всего.

Мир где мафия. Звучит старомодно. Прежние времена. Я спросил, А что с концом всего? Неужто ничто не предвещало?

Она покачала головой. Она откинулась назад и воткнула конец палки в кострище и когда она сделала так ее свободная рубашка соскочила с ее ключиц и я увидел ее груди снова еще более виднее чем они должны были, темнозагоревшие и конопатые наверху и светлее к низу. Я просто не мог сегодня избавиться от их вида. Похоже та часть меня проснулась. Возможно всегда была во мне, Хиг, и ты все время был в Тумане.

В Тумане Бытия, сказал я.

Что?

Извини. Я иногда говорю сам с собой.

Я заметила.

Правда?

Она кивнула. А я?

Не слышал вроде.

Молчание.

Я не предвидела как все произошло, массовых смертей. Но было какое-то чувство надвигающегося. Похожее на падение давления воздуха. В смысле что намного хуже чем плохая погода. Ощущалось подобное когда росли на ранчо. Смена давления  и ты можешь почувствовать это своим пульсом, легкими. Потемнение небы, странная с зелеными оттенками чернота. Стадо беспокойное и волнуется еще больше чем при приближении грозы. Так же чувствовалось. Вот почему я все-таки должна была предвидеть.

Должна была. Это я с собой. Сколько их когда должен был. Я бы смог построить дом из этого множества, жечь топливом, удобрить огород.

Ты знаешь как все началось? Нью Дели?

Она покачала головой.

Оттуда пресса начала свои репортажи. Мутация супервируса, одного из множества за которыми следили за последние двадцать лет. В воде и т.п. Вместе с птичьим гриппом. Мы назвали это африканизированным птичьим гриппом, после появления пчел-убийц. Первые случаи в Лондоне и свалили вину на Нью Дели. Но скорее всего зародилось не там. Мы слышали слухи что появилось в Ливерморе.

В государственной оружейной лаборатории?

Она кивнула. Слух был такой что это была обычная транспортировка. Курьер на военном самолете вез образец по дороге к своим друзьям в Англию. Полагают самолет упал в Брамптоне. Никто уже точно не узнает об этом – она провела взглядом по каньону и абсурдность сказанных слов медленно растворилась ветром в дыме.

О я совсем не спал. Она глубоко вздохнула и я смог увидеть – Хиг! Грудные соски торчали в тонкой материи ее рубашки. Боже мой. Хиг. Ты не слышал никаких новостей, всем твоим новостям почти десять лет. У тебя встал!

Генетически модифицированный вирус гриппа об этом давно известно.

Ну да, сказал я.

Хоть в глаза смотри когда здороваешься со мной.

Я встрепенулся. Она усмехалась надо мной в дыму.

Calmate, воин, сказала она.

Никогда не понимал испанский, пробормотал я в ответ.

*

Мы поужинали я не помню в какое время, да только был поздний вечер когда небо светилось синевой с одной звездой и козодои порхали над лугом и над ручьем в поисках корма для своего выводка. Они зимовали в Мехико или где-там и похоже вели неплохую жизнь. Острокрылые и акробаты проглатывания. Белые края крыльев вспыхивали неожиданно в разных местах. Небольшие создания. Радость от того как видишь птиц в их часе кормежки.

Я полагаю они кормились тогда потому что появлялись насекомые. Становилось не так холодно как позже когда совсем темно и пучки звезд свивались вместе и можно было почувствовать тепло дня исходящее от каменных стен.

Я взял несколько тарелок к ручью и помыл их песком. Они обычно готовили еду снаружи дома на специальном месте для костра обложенным вокруг ручейными камнями. В те ночи отец и дочь сидели на двух пнях и смотрели на ветер шевелящий уголья как в телевизор. Я поставил мокрую посуду на стол и лег в гамак и приготовился увидеть как долго я смогу быть без каких-нибудь мыслей в моей голове. Мне кажется моим достижением был счет до Шести Миссисипи.

Однажды ночью я заснул голым прежде чем я залез в мой мешок и я проснулся в темноте от его веса ложащегося на меня. Ничего необычного, вроде так и должно было быть. Я хотел привстать и рука уложила меня назад. Шшш, сказала она. Я просто вышла помочиться и мне показалось что тебе будет холодно без него.

Я лег назад.

Спасибо.

Она наклонилась надо мной я ощутил ее волосы пощекотали мое лицо, касание ее дыхания, затем она подняла плед, вытягивая свои ноги вдоль меня, и она зашевелилась устраиваясь бедрами, ее ребра краем гамака потеснились ко мне и она сказала в мою шею

Вот так.

Только и всего. Потом она заснула.

На ней была мужская рубашка. Больше ничего. Я мог чувствовать ее холмик ногой. Монс Пубис, так ведь? Где сходятся тазобедренные кости. Я лежу там, сердце молотит. Я прошелся по ее телу в моей памяти от ног где они касались меня, немного костистые и холодные, вверх к лодыжкам, бедрам, по обратной стороне колен, коленная чашечка где она втыкалась в мой изгиб ноги – короче вам и так все понятно. Мои мозги путешествуют сами, следуя карте, задерживаясь на каждой интересной точке, на каждом интересном виде. Все было вновь. Мое сердце стучало бегом и мой член распрямился и выпрямился и вытянулся, и стало почти больно. Он задергался, а мое сознание все продолжало путешествовать. Вверх и вниз по всей ее длине, по каждому месту касания. В один момент я должно быть выдохся, устал, я заснул.

*

На следующее утро я ощутил что рядом тяжелил чей-то вес в твоем личном пространстве сна, что было слышно чье-то дыхание. Только и всего. Джаспер так делал. А раньше лучше не вспоминать. Ей было нужно только это или бы она дала мне понять.

*

На следующий день во время завтрака холодным мясом и картошкой, в огороде, за обеденным столом, разжигая костер, она все та же. Те же спокойные глаза впитывающие все вокруг, как темный пруд впитывает солнечный свет. Изумительно. Женщины таковы. Папаша нет, и я нет. Он не дурак, возможно ожидает подобного развития со времен Дня №1. Как бы там ни развивалось, может и ни к чему. В конце концов мы только те люди которые остались на всей Земле. Словно из тех шуток про заброшенный остров. Та про шляпу. Было бы странно если бы ничего не случилось, так ведь, Хиг?

Не совсем так. Не чувствуется что так. Чувствуется очень блин странно. Не то чтобы странно, как-то беспорядочно. Одномоментно. Да, скорее что ничего. Скорее всего ничего не значит, в смысле вроде эксперимента посмотреть как чувствуется после стольких лет. Спящий эксперимент.

Его глаза задерживаются на мне немного дольше. Только и всего. Едва но очевидно. Я не могу ответить ему взглядом. Я отвожу в сторону. Я знаю Папаша тяжелый человек когда нужно быть тяжелым, но кроме этого он в общем-то не вмешивается в наши дела и ожидает от нас того же самого.

Хочет она близости со мной? Что за глупая мысль идиота. Ты что в школе? Ты же человек с Пляжа. Последний мужчина и последняя женщина где? В трех графствах всей округи скорее всего. Это же твоя патриотическая обязанность.

Правда?

Нет.

И что тогда?

Пожатие плечами.

Делай что хочешь.

Что я хочу?

Я хочу быть двумя людьми в одно и то же время. И один из них тут же убегает.

*

Следующей ночью она пришла очень поздно. Я понял я жду ее и не сплю. Просто жду. Спрашивая себя что я буду делать, что она. Она подняла плед и пролезла и прижалась ртом к моему уху и прошептала, Соскучился по мне. И заснула. Это был и приказ и вопрос.

Очень тесно. Она лежала в изгибе моей руки от этого застывшей, онемевшей. Я чувствовал всю ее длину, ее бедра на моих, ее грудь к моей груди, выдох дыхания. Она пахла дымом и чем-то сладким, пронзительным как пронзителен шалфей. Вновь все бурно поднялось. Я лежал там. Опять ты? Становится привычным так что ль? Добро пожаловать, пусть так, не забываем о приличном поведении. Я лежал там пытаясь отгадать созвездия сквозь листву, дыша ее волосами, слушая ровное дыхание. Посередине ночи она нашла меня, его. Прокралась кистью вниз по животу и коснулась. Слегка. Никакого шепота, никаких поцелуев, словно мы оба спали. Мы нет. Мое тело стало как военно-воздушная база из кинофильмов когда там завывает сирена. Все высыпают к своим самолетам изо всюду. Каждая клетка тела проснулась обратив свое внимание на мой удивившийся член. Ощущение было очень очень хорошим. Чудесным. Ее кисть замедлилась, замерла, два раза дернулась, она спала. А я все держался за свой край. Я лежал там в каком-то подвешенном, мучительном удивлении.

*

Папаша и я взяли заступ, мачете наверх к лугу, поработали над взлеткой. Работали молча, передвинули камни, выровняли, пристучали землю, обрезали кусты. Если присутствовала какая-то неловкость между нами она исходила от меня. Мы выкорчевывали куст с середины дороги. Он засовывал лопату, я тянул веревкой привязанной к худющему стволу. Я крутился полуокружием пытаясь выдернуть с лучшей стороны, и тянул, и крепкий корень освободился и выплеснул грязь ему в лицо. Он остановился, выпрямился, ослепший. Медленно стряхнул землю, сплюнул. Он держал лопату обеими руками как пику.

Хиг, ты ведешь себя как балбес. Слишком балбесно чем обычно.

Он не сказал Хигс. Он проморгался от грязи, протер глаза суставами кулака.

Тебе мое благословление нужно или еще что? Как в дурацком фильме?

Ошарашил меня еще больше чем если бы треснул меня. Я держался за край веревки словно не был уверен зачем это я, словно за хвост какого-то зверя я совсем не был уверен что захочу говорить на такие интимные темы.

Если бы только этим была занята моя голова. Да я никогда не стал бы таким отцом как он. Никогда не сказал бы, Приведешь ее домой к десяти.

Я посмотрел вниз на мою руку держащую веревку, на землю по всему его лицу и начал смеяться. Божмой. Я засмеялся. Чем больше я смеялся тем смешнее становилось. Блин, ну не знаю, может от того что был очень напряженным прошлой ночью. От дохлых спермиков так мы раньше говорили. Может от похожести на мультфильм с заброшенным островом, отец-защитник, от того что никто не вел себя так как вроде бы должны были. От того ли? Скорее всего нет. Скорее всего просто выхлоп освобождения от мысли что Папаша еще меня не убил. Или от того что он стоял там все лицо чумазое и совсем не злой. Или просто я давно не смеялся, по-настоящему не смеялся, слишком давно.

*

Должно быть прошла середина июня. Я потерял счет дням. Скорее всего это не хорошо. Без газет, без ничего напоминающего тебе о дате. Как только потерял счет, теперь уж навсегда.

Мы закончили оленину, осталась лишь сушеная потому что ее мы хранили для полета, и мы зарезали овцу и еле ее мясо два дня. Баранина и прошлогодняя картошка и свежая зелень, салат, горох. Дни стояли жаркие и медленный ручей и теплые ночи. Она пришла немного после прихода темноты, после того как я улегся на фланелевый спальный мешок поверх гамака в одной рубашке. Она была одета в длинную мужскую рубашку и ее кисть прошлась по моему лицу и далее по подбородку и она схватила за щетину моей бороды и дернула ее отчего я засмеялся. Месяц плыл над каньоном как упитанный корабль из света и я мог видеть ее очень ясно. Она держала одеяло. Она разложила его на землю рядом с гамаком и легла там на спину, одна рука заложена за голову. Она смотрела на луну, я смотрел на нее. Я протянул ступню через край гамака и коснулся ею шерсти одеяла оттолкнулся и раскачался.

Все убегаешь? пробормотала она.

Нет.

Я раскачивался. Она расстегнула рубашку. Половинки разошлись. Она оттолкнула ее с груди свободной рукой все продолжая смотреть в небеса она завела пальцы под край рубашки и скинула ее в сторону. Все открылось. Вдох и выдох дыхания. Во всю ее длину. В темноте она излучала мягкий свет изнутри словно волны разбивались о темноту. Гладкая бледная долина ее живота. И – вся она.

Боже мой, Хиг, не отворачивайся, не закрывай глаза. Дыши ровно! Ты обязан смотреть, дурачина! Это невежливо. Если ты не будешь смотреть ты обидишь ее этим. Для кого же ***** все это, для тебя же! Она что, как бы, просто спит по соседству.

Все это в моей зашумевшей голове. Говоря себе не будь невежливым, веди себя как взрослый. Запоминай все детали. Она же спасла тебя. Будь благодарным.

Старушка луна нарисовала ее без тени. Пальцы ноги уперлись в шерсть и я перестал раскачиваться. Я замер и рассматривал ее. Почти застыв в благоговейном ужасе. Таким же образом я рассматривал оленя вышедшего из леса: всего. Хиг, не может быть в действительности, слишком прекрасно. Не двигай мускулом или картина исчезнет.

Она не исчезла. Она повернула лицо на меня. В моем горле запершило.

А ты тут по соседству, сказал я как последний баран. Мой голос вышел из меня высоким словно ломающимся у юноши.

Она подняла одну бровь: может и так. Она приподнялась на локтях и сбросила рубашку вниз по рукам. Затем она перевернулась и улеглась на живот, ее голова на скрещенных руках. Предлагая моему вниманию еще один вид. Может мир идет к концу да только у тебя нет никакой защиты о нет.

Если ты хочешь, ты можешь просто смотреть на меня, сказала она. Похоже было слишком давно. Я не тороплюсь.

Она приподняла свой вкуснейший зад.

Ээ, ничего если пробежим быстро эту сцену.

Ээ аа.

Я слез с гамака, извился из рубашки и лег рядом с ней. Я не знаю почему, да только я начал думать о полете. Как будто есть проверочный список что надо сделать прежде чем заведешь двигатель, прежде чем покатишься по рулежке, прежде чем взлетишь. Как будто когда ты летаешь каждый день то все проходит гладко, по порядку, ты даже почти не смотришь на этот список, но как только проходит какое-то время простоя, раздумывешь все опять, рассматриваешь каждое действие из списка отдельно, стараешься сделать наверняка. Чтобы не было аварии.

Я забыл как начинать, сказал я. Я чувствую себя как ...

Пятнадцатилетний так не скажет.

Да. Я-то думал как летчик. Летчик в возрасте с кучей проверочных пунктов. Чтобы не попасть в аварию.

Коснись моей спины, сказала она.

Я коснулся. Я слегка проскользил моими пальцами по ней. Ее кожа натягивалась и разглаживалась под ними. Я подумал о ветре пробегающем над полем пшеницы. Она еле слышно выдохнула.

Больно?

Нет. Боже мой, нет. Она произнесла это сквозь сложенные руки. Еле трогая но чувствуется очень хорошо.

Моя кисть обогнула подъем ее зада ее бедер края поверхности.

Мммм, пробормотала она. Может так и лучше когда забыл.

Она легла на бок и ее пальцы нашли мои волосы, мою бороду, запутались в них, притянула мое лицо в ее. Когда ее рот нашел мой я распался на части. Не взорвался как бомба или что-то вроде этого, просто распался. На несколько частей постепенно. Они уплыли отсюда, улетели на какую-то орбиту. В галактику разных частей. Сумасбродная медленно движущаяся аннигиляция. Центром был ее рот, ее волосы. Она. Медленно собираясь вместе вокруг нее. Никаких мыслей. Я перебрался на нее и у нее вырвался всхлип боли.

Подожди ...

О. Блин. Поспешно слезая.

Ничего, ничего. Ладно. Я не такая уж хрупкая. Она толкнула меня на спину. Она поцеловала меня. Целовал и целовал ее волосы покрывшие меня. Она целовала мои глаза нос губы. Ее ртом, затем она приблизила свои груди к моему лицу и вновь целовала меня, касаясь сосками, глаза, нос, язык. И потом. Внезапно. Неожиданно. Она опустилась телом на меня. Сначала касание. Мокро. Словно ее рот. Сопротивление. Этот жар. Ужасно медленно, и вошел, сдаваясь.

О божемой, не двигайся. Все эти части. Она двигалась. Ее движение на мне звали эти части к себе звали их. Как качались вместе тысяча рыб увеличиваясь в размерах. Назад вперед. Как звезды в листьях. Я приблизился. В самое ее, в тот самый центр, где-то туда где был покой где все сливалось вместе. Ничего лишь само приближенье.

И затем я освободился. От приблизившегося напряжения куда? В ничто. В падение. Заплакал ли я тогда не скажу никому. Блаженство, от простого падения.

У нее вырвался низкий стон и я взорвался. На каком там созвездии, до куда там нас занесло все пронзил свет и выбросил мелкими кусками в темноту и *****, там все это должно было находиться. Она лежала на мне содрогаясь свои весом и все стекало с нас мягко и бесстрастно как пепел.

*

Уфф, прошептала она, ее губы вошли в мое ухо.

Да, уфф.

Прошло, да?

Да. По-хорошему.

Так ты вновь наполняешь себя. Лежа здесь. Чем-то вроде счастья, чем-то вроде воды, чистое и незамутненное вливается в тебя. Так хорошо что чересчур, оно вливается в тебя ярким течением, как будто оно всегда было в тебе.

*

Мы лежали недвижно как только могли, сердце бьется о сердце, чувственный ритм рикошетит и отскакивает и улетает напротив и вновь совпадает, мы оба кажется так были зачарованы этой музыкой и ощущением от нее. Через некоторое время она встала и накрыла нас фланелевым пледом и прижалась ко мне и мы заснули. Не так как в прошлые ночи непонимания. Глубоким сном отдохновения. В настоящем покое, от простой усталости.

Перед рассветом, чтобы не было неловко, скорее всего, она встала, застегнула рубашку и ушла спать на луг на одеялах поверх толстой подстилки сосновых игл где она спала в теплые ночи. Под звездами, говорила она, где она могла бы видеть все. Но мне кажется из-за чувства покоя от ровного дыхания стада, ритмичного пощипывания травы, всегда были две-три коровы ночью рядом, вокруг нее. И еще он храпел, сказала она. Он же пришел к ручью с первыми лучами света как всегда, сквозь журчание я мог слышать как он умывался, чистил зубы плоскими стершимися щетками, несколько горловых звуков и сплевывание, кашель.

А она – я услышал как она пожелала ему доброго утра, открыл мои глаза, увидел ее в рубашке и уже в брюках должно быть оставила у своей постели. Прекрасное чувство удовлетворения от вида ее прямо сейчас, тут в этом мире, только такими словами. Зная ее теперь как только знаю я. Закрыл глаза и задремал. Она всегда не давала мне зажечь утренний костер. Мое, настаивала она. Мой обычай. Не ломай мои привычки. Они таковы и надо к ним привыкать. Успокойся. Поспи. Так и делал. Когда я вставал у нее всегда была для меня кружка терпкого чая. Вот такой доброжелательный ритуал несмотря на жуткий вкус жидкости.

В то утро я встал медленно, потянулся, просчитал список: Хиг, руки здесь? Здесь. Ноги? Ноги. На части не развалился? Нет. Сердце на месте? Не было раньше такого вопроса. До того. Да на месте. Слегка покачивается, слегка переполненное. Легче и тяжелее, тоже, пойди пойми.

Они были у костра. Я почувствовал запах жареного мяса. Я плеснул водой на лицо, грудь, утопил голову, вытерся рубашкой, пошел к огню.

Утро доброе.

Папаша кивнул. Она сидела на корточках, подкладывая дрова в пламя и рассветный бриз закружил дым вокруг, обернув ее. Она сощурилась, скривилась, отвела лицо в сторону, подложила дров.

Доброе утро, сказал я.

Она или была слишком погружена в дым чтобы услышать меня или у нее просто не было ответа. Гримаса. Она встала, вышла из дыма, приложила суставы кисти к слезящимся глазам.

Доброе утро, сказал я.

Она вытерла слезы, заморгала на меня едкими глазами. Увидел как она продышалась. Не сказала ни слова. Она подняла кипящий чайник с пня, налила чая, подала мне мою кружку не глядя на меня.

Мясо сгорит, сказала она. Своему отцу или мне или же никому. Почти с горьким раздражением.

Сейчас я его, ответил я. Я достал длинную вилку но она оттолкнула мою руку своим предплечием, схватилась за вилку, перевернула кусок мяса на проволочном гриле.

Успокойся, сказала она.

Все внутри меня застыло. Посмотрел на Папашу который вежливо повернулся на своем сиденье, выражение лица непроницаемо. Он начал изучать дальний верх стены каньона, отхлебывая питье.

Опять:

Просто успокойся. Я поджарю мясо за минуту.

Я сделал глубокий вдох, отвернулся, тоже, поизучал дальнюю стену вместе с Папашей. Руки есть? Хиг? Хиг? Да, есть. Ноги? Да. Вот и все. Будь счастлив этим.

Я чуть не заплакал. Стоя в окутавшем меня дыме и спрятавшись в нем. Значит вот так.

После молчаливого завтрака, молчаливого жевания, я взял посуду к реке как я делал всегда: три тарелки, три кружки, три складных ножа, три вилки, длинная вилка для мяса. Пусть пока выгорят угли в гриле. Я растер мелкий песок по керамическим тарелкам пальцами, выскребывая жир. Думай над своим пока руками, собирайся с мыслями, Хиг. Вода. Кажется потеплела. Теплее. Это блин печально. Печально. Повтыкал вилками в галечное дно, протер их моими пальцами. *****. Подышал ровно. Когда я закончил я положил их чтобы высохли на дощатый стол. Папаша прошел мимо. Он нес ружье, висело на плече, и заступ.

Я пойду разведаю скоростную дорогу, сказал он. Я не хочу пойти туда в наш день и найти ее разбитой.

В этом был смысл. У нас не было достаточно топлива для кругов пока он заполнял бы выбоины.

Он шагнул, затем посмотрел на меня.

Всем досталось много чего, сказал он.

Я их тогда обоих полюбил.

Впервые я почувствовал нечто вроде семейных отношений. Насколько можно их собрать из развалин и месива.

Да.

Он кивнул головой, пошел по низине каньона к изгороди из кустов.

Она выметала комья земли вокруг костра метлой из веток. Она занималась этим каждое утро чтобы избавиться от крошек еды и не приманить муравьев и мышей поближе к кухне.

Я подходил к ней, она мела. Не останавливаясь. Внимание на земле впереди метлы.

Хочешь я наберу зелени к обеду, сказал я.

Мои внутренности сжались. Она мела.

Если ты хочешь, пробормотала она. Мела.

Сима?

Метет. Тугие ветви скребли землю.

Я поймал ее за руку. Она вся заморозилась.

Ай!

Я отпустил словно обжегся. Она уставилась на меня.

Будет синяк, сказала она. Без выражения.

Сима. Божемой. Извини.

Я словно застыл на месте. Паника в голове. Не мог ничего видеть. Сама по себе моя грудь заходила ходуном и затем я почувствовал как потекли слезы по моему подбородку. Полностью парализованный. Она в упор смотрела на меня. Маска. Как маска смерти но с живыми глазами или в поисках жизни. Ее темные глаза замерли монетками, потом каким-то образом появился свет как у живых глаз, наблюдая, размягчяясь. Она стояла там дрожа и изучая мое лицо и затем я увидел слезные колодцы в ее глазах и глаза вновь стали ее, темные заводи. Мы стояли как два дерева. Раскачиваясь. Что оставалось от дыма костра клубилось клочками.

Прошлой ночью она сказала. После того как заснули. Мне приснился Томас. Снился и снился он.

Ее губы кривились и ее маска дрожала.

Он звал меня. Он умирал в своей кровати и звал меня, блеял как какое-нибудь животное которое знает что его ведут на мясобойню. Как животное, Хиг! А я стояла у стены без сил помочь ему. Моему мужу. Моему самому близкому другу.

Она всхлипывала захлебываясь яростью.

Моя любовь замерзла. Словно зимний пруд. Должно быть мне все приснилось. В самом уже конце я больше не мог терпеть и я бы взял мой охотничий нож пошел бы туда и перезал бы ему горло. О божемой!

Она потеряла сознание. Я бросился к ней и поймал ее. На секунду во мне возникла мысль о двух деревьях почти потерявших свои корни и прислонившихся друг к другу.

Я не знаю если бы я смогла, сказала она. Я подумал что я бы смог.

*

Папаша доложил что скоростная дорога была в порядке и пригодна по крайней мере тысяча футов ее. Хватит, нет больших ям. Он привязал бандану к указателю расстояния для направления ветра. Сима была уже нехолодной, но скорее отстраненной. Она приходила к гамаку да только не каждую ночь и не каждую вторую ночь. У нас не было ничего опять несколько дней. Пять. Не буду притворяться что не считал. А когда опять случилось с нами, когда мы почти уже – мы лежим на одеяле голые, обнимаем друг друга, не целуемся, не говорим, лишь наши носы исследуют наши уши и шеи, а руки открывают новые территории ставшие вновь такими после прошедших воспоминаний потерь – когда казалось наступило время поглотить другу друга или по крайней мере каким-то образом отпраздновать нашу новую уязвимость, я положил ее наверх и она не была влажной и у меня не получалось войти и я ощущал что от этого ей будет больно, и по какой-то причине я подумал о Томасе – Томас из ее сна, в крови – и волна паники накрыла меня и я потерял мою эрекцию.

Черт побери этот мир снов. Его дух был там и все мешал тому что было всего несколько дней тому назад эйфорией любви.

Она руками сжала мой член простительно отчего мне стало еще хуже. Вздохнула тяжело – я вижу Разочарование – и перебралась на сторону сбоку от меня. Ее руки мягко обняли меня. Лежа на одеяле, рука в руке, в каком-то параличе. Я почувствовал себя еще более одиноким чем до появления в каньоне. Сердца стучали и отскакивали друг от друга, а души нет. Я не смог бы коснуться ее с б;льшей отстраненностью, или поцеловать ее, или даже просто заговорить с ней откровенно. Словно эта неудача любовной страсти лишила меня права на возможность быть любовником вообще. Забрала у меня право на любовь или даже на просто проявление нежности. Это было ужасно.

Тут ко мне пришла мысль когда я лежал рядом с ней и пытался разобраться с этим новым ощущением тоски – тоскливым разобщением когда любовь была так близко – тут ко мне пришла мысль чт; передалось мне в тот самый критический момент тот самый момент, вхождения, это было ее воспоминание сна. Мы переговариваемся друг с другом без слов. Я подумал что скорее всего окровавленный образ смерти прошел в ней в то же самое время или чуть раньше. Что означало никто из нас еще не был готов. Окей, Хиг, подумал я. Как хочешь убеждай себя. Успокой себя как только сможешь, да только уже не перепишешь ничего. Такая херня. Не станет лучше. Я не могу, я не могу двигаться. Еле дышу.

Хиг.

Она прошептала слово, ветер вкрадывается в мое ухо.

Мм?

Не смог бы ты поласкать меня ртом?

Она сказала это с французским акцентом и я тут же вспомнил откуда из какой старой классики, Pulp Fiction.

Я хмыкнул, беззвучный смех без никакого веселья.

Правда? Со мной.

Она настойчиво кивнула, ее голова на моей груди.

Окей. Глубокий выдох. Служба зовет.

И я. Я поцеловал ее тело между грудями, ее маленькие выпуклости вокруг пупка, гладкие выступы ее тазовых костей, спускающуюся книзу долину живота, лоскут тугих кудрей, маленькие губки, нежное зернышко, вдохнул ее и затем я начал. Как на службе. Что работает? Что работает лучше?

Какое-то время было так. А затем она начала поднимать ее бедра и раскачиваться от моих губ и языка и шептать. А затем она застонала, а затем я стал подбадривать ее, затем подгонять ее зубами, губами, языком. Затем вел ее и отпускал. Как воздушный змей, так тогда чувствовалось, а затем я позабыл про все свое и змей летал высоко высоко и вел туже и кровь сгущалась и она приближалась. Она выгнулась аркой и приближалась а я был внутри нее а она хваталась за мою спину и царапала ее. До меня дошло я должно быть давил на нее своим весом. Я быстро откатился и выплеснул себя в воздух и мы лежали и дышали просто без никаких мыслей и мы опять были почти что счастливы. Почти бесконечно.

Вот так.

А потом были еще три ночи из-за того что она покрылась синяками. Но настроение в нашем лагере стало лучше. И я стал ощущать приближение момента нашего ухода.


II


Папаша ушел задолго до рассвета. Без всяких церемоний или напутствий. Оглядел каньон, последнюю пару коров и телят, овец и ягнят, взял легкий рюкзак, ружье и без слов зашагал вниз по течению и далее за изгородь.

Оставил только после себя свою жизнь. Жизнь его семьи, его отца и матери, его деда. Это точно было в его крови а он закрыл на защелку ворота и ушел из каньона.

Я снова все взвесил. Сделал баллансные весы с литровой бутылью, пятигаллоновым ведром, палкой и веревкой. Повесил на низкой ветке у ручья. Пять галлонов это сорок фунтов а половина будет двадцать, литровая бутылка около двух. Я взвесил AR-15, рюкзак Симы, мой, шланг и ручной насос.

Сколько весит ягненок?

Небольшое стадо медленно шло по траве головами книзу. Три ягненка потрясли своими головами, ушами, продолжили свою еду. Один из них стукнул мать в ребра чтобы подобраться к соскам. Их жизни скоро изменятся. Если кто-нибудь выживет зиму это будет чудом.

Не знаю, может двадцать?

Посмотрим. У тебя есть мальчик и девочка?

Она улыбнулась. Баран и овца? Да.

Как в Ковчеге. Так так.

Мы завернули одного из малышей в рубашку и взвесили против ведра с водой. Он взмыл под ветку шлепая ушами, его ноги распрямились во все стороны яркими черными копытцами на концах, взгляд бесхитростного замешательства на его мордашке. Я опорожнял ведро пока весы не выровнялись. Около семнадцати фунтов.

Окей, мы сможем взять их. Без твоего отца на взлете мы будем в порядке.

Будем ли?

Это все равно игра в рулетку. Мы выровняли взлетную полосу, срезали верхушки деревьев в конце. В книжке написано нам нужно еще сто футов. Да только кто лучше знаком со Зверушкой.

Короткий кивок. Сима оглядела луг, каньон. Если бы здесь был художник – она была удивительно прекрасна тогда. Может и не только она, но весь этот момент. Зелень отражалась темнотой в ее фиолетовых глазах, и я подумал, Если мы разобъемся и сгорим завтра утром, ну и что.

*

Разожгли последний костер в темноте, наблюдали как языки огня касались и освещали каменный очаг в последний раз. Поели оленину и картошку, зелень, выпили чаю. Залили водой огонь, столб пара. Услышали как низко промычала корова, зашуршали листья.

Погрузил все вчера днем кроме ягнят. Сима спала в поле со своими животными, слушая их кормящихся вокруг. А теперь мы повели двух ягнят на привязи вверх по ручью, протащили их по дереву лестницы рядом с капающим водопадом. Они верещали, блеяли. Две матери ответили им, последовали за криками до конца поля, не нашли никого. Горечь нашего мира, она везде как вода. Поставили ягнят на их четыре копытца и они выпрмились и замерли, рассматривая жизнь вокруг них со своей высоты. И потрусили за нами.

Вести овцу на привязи это совсем не похоже на то чтобы вести пса на поводке. Это был постоянный разговор, спор. Полный аргументов, признаний, внезапной сдачи, настойчивого упрямства. Они упирались мы тащили. Они понеслись вперед, вот блин, мы побежали следом. Тут ну никак не удержишься от смеха. Это было прекрасным поводом отвлечься от чувств покидания такого места и всего что оно значило. В конце концов я просто взял своего ягненка и понес его.

У Зверушки Сима очень опытной рукой связала малышей и мы положили их на наши вещи позади сидений. Мы залезли, накинули ремни безопасности на наши плечи и пристегнули стальные застежки у пояса. Я передал ей письменную доску с зажатым на ней листом.

Ты будешь вторым пилотом. Давно не было у меня.

Я включил электричество, вытянул тугую ручку поршня из приборной доски, услышал как вбрызгивается бензин в карбюраторе и задвинул поршень назад. Повтори еще раз. Мастер-ключ. Набирающий обороты гироскоп. Включил магнето, зажигание, уперся ботинками в тормоза и включил стартер.

Два кашля, два пол-оборота пропеллера и я нажал еще больше на топливный рычаг и она схватилась и заревела и задрожала. Да и мы все, я, Сима, ягнята. Маленький самолет наполняется жизнью это черезвычайно эмоционально. Это как вся аудитория встает овациями. Это потрясающе и немного пугающе. Я отвел назад топливный рычаг на стояночный режим который был гораздо тише, не такой пафосный, меньше трясся и больше дрожал. Пусть двигатель прогреется немного, понаблюдал за датчиком масляного давления стрелкой в зелени.

Окей, прокричал я. Давай пройдись до конца листа Проверки.

Должен был кричать. Давно уж не возил с собой еще одни наушники. Какой смысл? Джасперу они были не нужны.

Закрылки и рули в нейтральном!

Есть!

Гироскоп.

Есть!

Обороты на тысяча семистах.

Есть!

Магнето.

Температура в карбюраторе.

Зажигание.

Есть!

Весь этот набор движений пока разогревался мотор, цифровые колонки каждого циллиндра двигателя поднимались, масляное давление упало – все это пока ревел мотор, самолет дрожал, все приближалось к критическому моменту взлета. Я очень любил это время. Все было так же – ожидание наконец-то быть в полете словно я сам был бы в полете и отчего я все время хотел испытать это ощущение когда мне предоставлялась такая возможность.

Наружный термометр показывал пятьдесят два. Хорошо. Приятно и свежо. Тяжелее воздух. Отпустил тормоза и она покатилась. Провел ее сквозь заросли шалфея на новую прочищенную нами тропу помогая ей выбраться тормозами, повернул ее к востоку и сделал круг на очищенном месте. Она смотрела на запад. Солнце позади нас удлиняло тени кустов. Рассвет долины высокогорья едкий и прохладный. Впереди нас за лугом кедровые деревья были нашим пределом, нашей взлетной планкой.

Она подняла большой палец. Я проверил еще раз закрылки и рули, вдавил топливный рычаг в приборную доску, быстро взглянул на давление масла, Зверушка взревела, встряхнулась я заорал, Бог велик! Отпустил тормоза.

Я не знаю зачем я заорал это. Могли быть последними словами сказанными мной в этой жизни. Я не думал ни о каком Джихаде я думал Хиг, те парни на заводе Сессны в белых халатах никогда так не тестировали. Они возможно никогда не могли представить себе мир через восемьдесят лет особенно что их самолет будет Ноевым Ковчегом для овец. Она покатилась, сбросила инерцию, почти что заартачилась в самом начале, слишком медленно, и понеслись мысли Не сможем!

А затем она взялась за себя, собралась на взлетке, вкатилась в нее, деревья на самом конце приблизились, выросли темнотой, больше, может за полдороги до них я почувствовал как она взлетает, момент поднятия и я прижал ее нос книзу, давление, она захотела взлететь, вскарабкаться, да только я держал ее нос книзу, держал так ее в трех футах ближе к земле где она могла бы набрать скорость. Мы пыхтели так почти над землей и затем я услышал крик Симы, первые деревья вырастали перед нашими лицами, и я потянул на себя штурвал, не потянул а высвободил к моей груди и Зверушка рванула, нос поднялся, самолет сел на зад, казалось прямиком в небо, одна единственная молитва Не заглохни *****, завыл датчик сваливания, указатель скорости, стрелка высотомера парит на шестидесяти, все еще воет, овцы заверещали, странные мысли появляются когда все вверх тормашками: овцы блеяли в тональность. В той же тональности что датчик сваливания. Как будто их мамаши.

Только не Сима. Она просто вскрикнула. Однажды. Я задвинул штурвал опять вперед, выровнял нос, все молился о скорости о скорости, и вскоре Зверушка схватилась, ускорилась словно ласточка после того как поймала в небесах бабочку и мы полетели на шестидесяти пяти, я посмотрел вниз на деревья, мысль, Проскочили над ними в двух футах.

Совсем не по инструкции. Нет в книге даже по короткой дороге с мягкой почвой.

*

Ну я просто обязан радоваться тому что живой. Я выдавил из себя крик. Можжевеловые деревья проскакивали под нами. Зверушка перекатилась вверх еще на пятьдесят футов над деревьями, казалось словно по ее собственному желанию, будто ковер-самолет. Направивший себя к какому-то дальнему месту. Дорогой в один конец к мечте. Она сияла как радостно сиял бы ребенок после того как успешно выжил путешествие по какому-нибудь аттракциону в парке развлечений Шесть Флагов. Она протянула свою руку и ущипнула мою.

Мы живы видишь? Молодец.

Не спим не спим.

Иногда ты говоришь странные вещи.

Даже ягнята повеселели под общим настроением. Они больше уже не блеяли, они подняли свои мордочки и следили за нашим разговором, болтающиеся уши и невинные свидетели. Им казалось, все происходящее было неким другим шагом в обычном жизненном цикле овец.

Мы пересекли большую реку и Папаша уже сидел на своих вещах как сидел бы простой голосующий на лишенном тени отрезке пустынной дороги. Что-то в его виде одновременно решительное и не признающее никаких авторитетов, с длинной тенью по земле, с ружьем между колен словно жезл у служка-аколита. Таким он и был: нацеленным на миссию, посвятившим себя достижению новой жизни. Если мы только сможем туда добраться. Бандана болтается на дорожном указателе, еле указывая на спокойный бриз летнего утра. Я повернул влево и приземлился и встал прямо перед ним сидящим.

Он залез позади своей дочери. Ноев Ковчег, сказал он увидев ягнят. Только и всего. Сима захлопнула дверь, закрыла на защелку и мы взлетели в западном направлении к Гранд Джанкшен.

*

Что-то было не так. Я не скажу что неправильно потому что как воспринималось это не было очень явным. В десяти милях к востоку я почувствовал первые признаки. Мы оставили после себя обрывы Гранд Месы, огромный ровный останец должно быть когда-то был частью полуострова у какого-то неглубокого, кишащего плезиозаврами моря. Шестьдесят миль буйного роста растений. Ограничены фиолетовыми обрывами и покрыты осиновыми лесами. Летом они зарастали по пояс папоротниками и покрывались темными озерцами и бобровыми заводями. Мы с Мелиссой провели отдыхая тут одни из самых лучших дней, зарываясь с палаткой на неделю у края озера без никаких дорог вокруг и горная форель чуть ли не сама выпрыгивала к нам на сковородку.

Мы пролетели над всем этим, низко чтобы сберечь топливо, теплый воздух вливался к нам через пустое обрамление окна выбитое дробовиком Папаши, и потом появился Гранд Джанкшен, сливаясь двумя реками и продираясь между пустынными холмами. Широко раскинувшийся еще со времен первопроходцев город вытянувшийся до самых гор Книжных Утесов на севере.

Там были скоростные дороги, улицы, замершие строительства, тупики веток кварталов, плоские крыши коробок магазинов, просторные парковки. Там была промышленная зона вдоль реки Колорадо, железнодорожные пути, фаланги складов. Город был пронизан тополями. Большинство старых деревьев стоявших вдоль улиц и зависящих от поливки были без листьев и мертвы но у многих корни тянулись настолько глубоко что они пробивались повсюду точками и тире буйной зелени словно некое сообщение кодом Морзе.

Рассады тополей все еще отбрасывали тени в приречных парках, несколько из самых старых и самых высоких отчаянно сопротивлялись засухе наполовину высохнув, все еще распускаясь листьями с одной стороны. И огонь. Не оставалось ни одного угла в городе где он не побывал. Как будто из-за огня а не из-за болезни смерть прошлась по всему городу. Автомобили, так казалось, все сгорели. Где они стояли по краям улиц в длинных рядах, на парковках моллов, на скоростных хайвэях, они были в таком ужасном хаосе, в таком беспорядочном нагромождении словно гигант разбросал их играючи. Многие кварталы были сожжены дотла. Оставшиеся выглядели будто их подожгли чтобы сначала потекли от жара а потом немного подостыли так шеф-кондитер готовит свое брюле. Сладковатый черный запах от древесных углей назойливо лез в мои ноздри и мне было трудно сказать действительно ли так пах город или же вонь появилась от вида всего. И где были скелеты деревьев там были и человеческие скелеты. Я видел их. Не скелеты в их виде после того как ушла соединяющая плоть, но кости мертвецов валялись повсюду собранные кучками какими-то хищниками и рассеяные падальщиками. Кучи настолько большие мы могли их видеть отсюда.

Симу вырвало. От вида развалин города. Торопясь она открыла боковое окошко и приставила к нему свой рот и забрызгала стекло позади нее. Это был город куда они приезжали за покупками, суперстор Костко и автозапчасти, оборудование для фермы. Сюда они приезжали посмотреть кино на выходных если у них не показывали интересного фильма в Дельте. Два города были почти на одинаковом расстоянии от их ранчо. Она не видела как все закончилось. Она и Папаша ушли поглубже перед самыми ужасными новостями. Когда все еще шли новости на телевидении, когда их ведущие выглядели все истощеннее с каждым днем, потом они пугались за себя и совсем выдыхались, потом приходили в ужас услышав как их коллег увозили в больницы и полевые госпитали, или просто пропадали с виду, подразумевая болезнь или смерть, и самые последние ведущие все еще оставались на работе, и корреспонденты записывали свои репортажи сами используя треножники, репортажи все более неистовые и все более напряженные. И в конце концов пришел и их черед. Я вспомнил все это. Потому что им ничего не оставалось делать в самом конце: передавать репортажи, смельчаки, как играл оркестр на палубе тонущего корабля, или так или идти домой и умереть там.

Где-то в это время Папаша и Сима решили уйти с ранчо и они загрузили трейлер для перевозки скота и прицепили его к вседорожнику, и они поехали по хайвэю посередине ночи. С дюжиной коров, столько же овец, две оседланные лошади, две австралийские пастушечьи собаки, и продовольствие. И Папаше пришлось повоевать прокладывая себе путь сквозь три баррикады засад всего в пятнадцати милях от дороги к ручью с каньоном, и застрелить еще трех ***** на кедровых холмах, все это он в общем-то предполагал встретить и не заняло большого труда для него пройти их. Да только они застрелили одну лошадь и двух овец внутри трейлера, отчего стало труднее притворяться перед самими собой что они просто вывозили коров на снятое внаем летнее пастбище как делали они это обычно ранним майским утром. Он поехал на лошади а она повела вседорожник, который тащил за собой небольшой прицеп, двенадцать миль до каньона. Она бы скорее поехала на лошади, она никогда не чувствовала себя уверенно на четырех ведущих колесах, но он умел лучше ее управляться с живностью и с собаками, тоже, и тем привычнее было следовать его приказам с седла.

На следующее утро они прибыли к ручью и он взорвал переезд у ручья динамитом, и сделал так чтобы туда можно было добраться лишь пешком или на лошади, и только когда уровень воды низок.

Они затирали свои следы как только смогли и уничтожали их последние две мили прежде чем они сошли с дороги к каньонной тропе. Заняло у них весь день. И затем, благодаренье богу, через два дня пошел дождь.

Все это она рассказала мне в последние три недели. Потому я понял какой шок на них произвел вид Гранд Джанкшен. Одна вещь когда теряешь весь мир знакомый тебе, а другая когда увидишь это, может при этом еще почувствуешь запах обугленных домов по соседству и выжженой земли.

Она выплеснула себя в окошко, стекло позади нее забрызгалось, да только в самолете продолжало вонять. Я протянул ей бутылку с водой я всегда держал ее между сиденьями и быстро посмотрел на Папашу как он изменился в лице от запаха или от вида внизу. Так случалось на кораблях и в самолетах, пассажиры всегда напряжены и если кого-то тошнит то начинается цепная реакция. Но он сидел как Будда с ягненком на коленях, одна его сильная клешня на ее плече, лицо непроницаемо и сурово, наклонился к окну всматриваясь во все.

Вот что ты оставил позади, подумалось мне. Подтверждение правоты выбора сделанного тобой в ту ночь. Правота и ужас. Иногда быть правым не всегда приносит радость: сколько раз за последние годы я раздумывал об этой горечи, как когда и о чем ты был прав – а теперь ты даже не можешь просто смотреть.

Да только не от вида обгоревшего и разрушенного города, от кусков яркой зелени деревьев, от них возникало ощущение чего-то неестественного или просто напросто неправильного. Я был в шести милях. Я был на шестистах футах от земли и летел к аэропорту, к диспетчерской башне, откуда три года тому назад я получил сигнал, начало сообщения. Я набрал частоту – она все еще показывалась на моем приборе спутниковой навигации – и начал вызывать.

Башня Гранд Джанкшен, Сессна Шесть Три Три Три Альфа шесть юго-восток на пяти тысяче восемьсот запрос на посадку.

Сказал еще раз. Затем чудо: статика. Громкий выброс звукового снега. Я покрутил настройку обрадовался и вновь позвал.

Сессна Шесть Тройное Три Альфа ...

Не было очень чисто но ведь было же. Было! Женский голос. Похоже в возрасте, немного хриплый. Слегка насмешливый, добрый.

Сессна Шесть Тройное Три Альфа, ветер два четыре ноль на пяти, прямым заходом, разрешаем посадку на полосе два девять.

Все формальным языком, все прекрасно, как по книге, как все было раньше. Сказано на полном серьезе. Как в обычный день в аэропорту. Не могу описать что сделал этот подробный обычный ответ с моим духом. Как будто притворившись что этот аэропорт продолжал свою работу я бы смог притвориться что моя жена все еще жила и мой пес, что она была на седьмом месяце и они вернулись а я собирался приземлиться после трехчасового полета от них, хотя ничего такого и не было и возвращался не к ним.

Все было неправильно но было не от этого. От маяка. Почти каждый аэропорт с твердым покрытием имел, когда-то имел, переменный маяк зеленого с белым. И я видел его вспышками с десяти миль, и ничего о нем не подумал. А затем на шести милях я увидел опять его вспышки, пульсирующий словно сердце продолжающего существовать предприятия и диссонанс – сгоревший город на самом конце знакомого мира, и живой, пульсирующий свет, голос диспетчера передающий обыденные команды – наконец завладел моим вниманием и волосы позади моей шеи встали дыбом. Не могу сказать почему за исключением того что происходящее было странным: у них была энергия. Или: почему бы и нет? У нас на Эри была. У многих аэропортов были дополнительные источники энергии светом и ветром. Или от того что маяк не должен работать в свете дня в чистых для полета условиях. Не знаю почему, могу сказать одно что нечто меня насторожило.

Я нацелился. Я ушел на двадцать градусов влево и выпрямился для посадки и вот она была длинная восток-запад полоса построенная для реактивных самолетов протянувшаяся перед нами всем обзором. И гладкая к тому же. Смотря отсюда. Не было колдобин, трещин, провалов как у каждой полосы на восточной части гор. Кто-то ухаживал за ней. По крайней мере так казалось отсюда с мили и в приближении. Отвел назад ручку, установил двадцать градусов на закрылках и пустил ее плавно с пятисот футов, Зверушка казалось облегченно задышала проходя посадочный протокол. Клянусь она точно живая или может думать или что-то вроде этого.

И пока мы приближались и полоса становилась шире и длиннее и выросла до своих размеров чтобы принять нас, мы могли видеть ряды ангаров, у некоторых проломы сбоку, у некоторых крыши наполовину содраны ветром. Мы могли видеть башню слева от нас, консольной балкой, зеленоватого цвета, пуленепробиваемые стекла. Мы могли видеть останки самолетов, на каждой стороне посадочной, большой реактивный самолет в самом конце. Как было в каждом аэропорту – привязанный самолет под давлением погоды, в конце концов освобождался от привязи и выкатывался, да только. Вот тогда до меня и дошло. Как будто шибануло пулей.

Я был наверное в тридцати футах от земли. Я выключил мотор, пропеллер в свободном, сделал все что делаешь в последних приготовлениях, и приготовился вытянуть на себя штурвал и ощутить мягкий толчок касания и. И тут до меня дошло.

Маяк, башня: самолетные останки в поле были так же сожжены как автомобили. Не могу сказать чтобы это что-то значило, ничего существенного, выделяемого, не было времени на это. Просто шок от вида: сгоревшие и покореженные самолеты. Совсем по-другому не как в Эри. По-другому не как в Денвере, в Сентенниал, со старыми самолетами выдранными из своих стояночных мест и увезенными по полю ветром. Там были останки крушений. С работающими двигателями крушений. Я потянул на себя штурвал, да только не для касания. Я резко дернул на себя и вдавил топливный рычаг и двигатель схватился и заревел и моя ладонь снова ударила по карбюраторному прогреву и мы дернулись и устремились в небо. Мы прыгнули вверх возможно еще круче чем был наш взлет полчаса тому назад с луга. И заблеяли ягнята.

Я взглянул в низкое боковое окошко, плексиглассовая тарелка над нами, и в то же самое мгновение увидел металлический трос. Выпрыгнул натянутый, промахнулся по моим колесам в десяти футах. Выпрыгнул как ловушка. Что и было.

*****.

Хиг, ты же хладнокровный *****. Так Бангли говорил. Очень редко хваля меня большими пальцами вверх. И в этот момент я бросил взгляд на топливный датчик и увидел у нас оставалось два галлона. Десять минут на самое большее. *****.

Я свернул влево чтобы осмотреться и приготовился к стрельбе снизу.

Чертвозьми. Это сказал Папаша. Натянутый трос. Он убрал ягненка с себя и у него было в руках винтовка и он просматривал в ее прицел ангары, самолетные останки.

Трос натянутый вдоль посадочной на трети дороги и в десяти футах от покрытия, был туго натянут двумя выскочившими наружу упорами сваренными из угловых балок. Упоры складывались словно крылья у цапли. Трос был выкрашен в черный цвет как и посадочная поверхность да только я мог четко видеть тень от него а затем и саму адскую нить. Нет стрельбы. Я покружил вокруг.

Папаша?

Только это, прокричал он. Их самая важная штука.

Хочешь? Я прокричал в ответ.

Дать им? ***** конечно.

Сима?

Она выглядела растерянной, все еще больной, не в состоянии полностью оценить случившееся. Она согласно кивнула.

У нас и выбора нет, прокричал я. Почти кончилось топливо.

Я закончил поворот и приготовился к еще одной посадке, в этот раз без проверочного листа, без всяких мыслей совсем за исключением Этот ***** этот *****. Я до тебя сейчас доберусь. И ощущение предательства как от удара в живот. Все эти годы, размышляя о радиосигнале. О высоких надеждах. Я просто озверел.

Переключено на стрельбу очередью. Я быстро сел в ста футах позади троса. Папаша наклонился ко мне и сказал:

Проедь. Туда. Встань за тем зданием, второй к западу от башни.

Я быстро прокатился. Зашумело радио. Хорошо сели сказал голос и теперь он не звучал как у Тетушки Би. Он был усталым и жестким. Затем смех. Смех будто металлом по асфальту, громкий и непрерывный. Поздравляю. Вы первые.

Я не ответил. Я повернул по рулежке и встал в укрытие где хотел Папаша и выключил ее. Мы были в тени Летной Школы Биг Ривер и Авторизованного Сервис-Центра Сессны и мы встали довольно близко к стене чтобы не был виден нам верх башни и они не смогли следить за нашими передвижениями, кем бы они там не были. Вылез первым сдвинул сиденье чтобы смог выйти Папаша. Сверчок громко пел где-то из основания стены. Сима продолжала сидеть. Не расстегнувшись. Я не знал что и сказать, я никогда не видел ее такой. Похоже на шок. Она была в шоке. Я прошел к ее двери и открыл. Ее длинная кисть протянулась к приборной доске легла на датчик давления масла и новый синяк показался на ее предплечье. Она повернулась. Затуманенные глаза.

Это не только от подлости. Ловушки. И от этого тоже. От города.

Я кивнул. Она и Папаша скрылись от этого мира раньше чем он сгорел в буйном пламени. Они достаточно много видели, достаточно много чтобы решиться на укрытие но только не сам конец. Не то что я видел каждый день сверху. С чем Бангли и я были знакомы посередине наших ночей. Обугленные города и всякое такое подразумевалось.

Хочешь остаться здесь?

Кивнула.

Окей.

Я вновь обошел самолет, забрался на мое сиденье и отстегнул Узи и передал ей.

Если кто-то появится непохожий ни на меня ни на твоего отца, уложи. Взведен.

Она помедлила, кивнула, взяла автомат.

 Я отстегнул свою AR. Также взял переносное радио. Включил его и настроил на 118.1, на башню. Иногда это хорошая идея поговорить со своим врагом. Не всегда. Бангли научил меня этому – ценить сдержанность. Также ценить превосходство в оружии. Я залез рукой под одного ягненка и вытянул из моего рюкзака гранаты, кивнул Папаше, и мы двинулись к южному углу здания. Я шел за ним. Он держался очень близко к стене чтобы нас все еще не было видно с башни. Прежде чем мы обошли следующий угол и перебежали открытое место где когда-то стояли небольшие самолеты, и нас мог бы хорошо разглядеть тот кто был наверху, мы остановились. Было пятьдесят ярдов до следующего здания, одноэтажного кирпичного, офис диспетчерской компании, с примыкающим ангаром позади. Мы видели: ряд темных окон все еще в большинстве неразбитых, и металлическая дверь выхода сзади.

Хиг та пожилая женщина там наверху говорила как моя бабушка.

И что?

Мы остановим ее часы и всех кто там. Никаких вопросов. Он посмотрел на меня.

Я кивнул.

Те ***** пригласили тебя сюда под лживым поводом. Ты видел все те обломки? Сколько самолетов ты думаешь они там сделали?

Много. Очень. Это самая большая посадочная по дороге к Лос Анджелесу между Денвером и Финиксом.

Он откинулся спиной на стену.

Зачем? сказал он.

Зачем они так делают?

Не для топлива же. Половина там сгорело. Не для мяса же. Если тебе конечно нравится угли.

Должны были быть уцелевшие. Некоторые может и не сильно повредились. И иногда не горели. Не полностью, иногда совсем. Должны были быть вещи, продукты, оружие. Ягнята. Бээээ.

Окей а что они делали с теми кто выжил и рассердился?

Молчание. Он вышел за угол и прилетела пуля. Выплеснула кирпичную пыль в мое лицо. Я подумал он не в себе. Он отпрыгнул назад. Я схватил его не видя от пыли, притянул к себе.

*****. Теряю себя, Хиг. Спасибо.

Он не был ранен. Он тяжело дышал. Я протер свои глаза.

Вот что они делают, Хиг. Разбирают по одному. Вылезают из обломков раненые, оглушенные совсем не понимающие что случилось и тут бац. Или пользовались ими для чего им там нужно было. Окей а теперь я совсем разозлился.

Он расстегнул свою клетчатую рубашку, оглянулся вокруг и подобрал двухфутовую ржавую арматуру. Повесил рубашку на нее.

Вытащишь наружу когда я скажу. На этом уровне. Мы попадем в то здание откуда по нам. Не ВЫХОДИ отсюда пока я тебя не позову. Он отодвинул затвор, проверил там патрон, сел на четвереньки. Три два один, давай!

Я вытащил рубашку, прилетел выстрел, стремительно, а его уже не было. Он бежал к той двери сзади как защитник в игре, вихляясь и зигзагами и еще два выстрела взрыли  асфальт позади него и впереди. Он добрался до тени здания, до того места где он не мог быть виден сверху, и прошел всю дорогу до двери шагом. Повернулся ко мне, большими пальцами вверх все в порядке прежде чем распахнул дверь и исчез за ней. ***** Папаша. Хотел бы я бегать так когда мне – сколько? – будет столько же. Я так никогда не смогу бегать. Черт. Я завел рубашку назад. На ней была аккуратная дыра внизу, повторенная в трех слоях. В живот. Ойей. Я подождал. Одна минута, две, начал считать как с Бангли. На двухстах я начал гадать что происходит. На двухстах двадцати трех: один выстрел. Он прозвенел по аэропорту как колокол. Один единственный звон. Пролетел эхом и исчез. Это был папашин .308. Я знал этот звук. Через полминуты дверь сзади диспетчерского офиса приоткрылась и Папаша помахал мне. Я побежал. Его ладонь притушила мою прыть Не спеши, остынь.

Что за *****? Что произошло?

Глупец, вот что было. Те окна на башне были пуленепробиваемые. После событий 9/11. Но стрелять откуда-то надо. Там были окна для оружия. Как в старых крепостях. Я сразу понял когда зашел внутрь, чтобы спокойно прицелиться в нужное место было сколько угодно времени.

Я уставился на него.

Ты попал в стрелка сквозь отверстие? Прямо в прицел?

Покачал головой. Не. Там два отверстия – повыше одно, может на уровне груди, для стрельбы подальше, еще одно для угла вниз к основанию башни. Тот смотрел сквозь верхнюю а я стрельнул в нижнюю. Ты хочешь взломать дверь, подняться и навестить?

Черт, Папаша.

Он запулил тому кто там был наверху как раз пониже. Через четырехдюймовую дырку.

О да. Мы пошли. Дверь внизу была тяжелой металлической зеленого цвета. Он расстегнул грязный пояс на животе вытащил оттуда две динамитные палки скрепил их вместе липкой лентой.

Все держал их до самого конца. Похоже теперь.

Он прикрепил их к тяжелой металлической двери у шарниров, поближе к земле, зажег их и отбежал. Мы спрятались в Сервис-Центре подальше. Взорвалось. Маленькие куски асфальта просыпались сквозь окно. Напомнило когда проезжал грузовиком по каменистым дорогами. Мы побежали назад. Дверь висела вся разодранная  на верхнем шарнире, качалась как печальный метроном в расползающемся дыме. Папаша встал в проходе словно задумчивый посланник.

Дай мне твою винтовку, сказал он. Не против?

Я передал ему, он дал мне свое.

Будет лучше для нас.

Рефлекс: он притянул к себе винтовку, проверил патрон в затворе, и перешел на командную позицию. Опять и снова. Не мог дождаться познакомить его с Бангли. Вот о чем я думал, весь в забавных представлениях пока Папаша прочистил первые ступени лестницы и пошел вперед с моей винтовкой проверяя все вокруг. Ступеньки были бетонными по стальным арматурам и они стучали глухим тонг тонг пока мы поднимались по ним. Там было пять уровней. На каждом он говорил мне стоять в колодце подъема и прикрывать его пока он входил в дверь. Он быстро прочищал каждый этаж и мы шли дальше. Склонившись у моего уха хрипло дыша.

Тебе понравится обстановка там.

Можно представить. Верхняя дверь, дверь в диспетчерскую была заперта. Конечно же. Он отстрелил замок, протолкнул внутрь. Вонь. Волной. Я начал задыхаться и сплюнул. Кошки везде. Напуганные стрельбой, скачущие по клавиатуре радара, коммуникационным панелям, выгнутые ощетинившиеся и шипящие у черных видеоэкранов. Трехцветные и черные, голубоглазый сиамец.

Воздух был пропитан кошачьей мочой и истекал светом с затемненных окон, зеленью словно в аквариуме. На западной стороне, с той откуда мы пришли, где я знал стрелок будет лежать на спине под консольными окнами, был задыхающийся и плачущий человек. Он держался за кишки рассыпанные по полу. Кровь вытекала за его спиной, собираясь лужей и разливаясь по полу зловещей лентой словно ручей.

Он был стариком, старше Папаши. Его борода была совсем белой, всклокоченные волосы нестрижены, спутаны и намочены кровью с покрашенного металлического пола. Тот с кем я говорил в самом начале, тот кого я слышал несколько лет тому назад, должно быть. На нем были подтяжки. Бейсболка отлетела от него до середины комнаты. С надписью желтыми буквами, Пеория Самолетный Центр «Помощь в самой глубине страны». Через отвращение, волна гусиной кожи. *****. Прибываешь в глубинку за убежищем от лихорадки и попадаешь под трос этой сволочи. Скорее всего. Его ружье лежало в нескольких футах от бейсболки. AR-10 с удлиненным стволом. Кошки протяжно голосили испуганным мяуканием приемной комнаты ветеринара. Старик задыхался, хрипел, стонал. Одна из самых смелых кошек уже начала лакать малиновый ручей.

Сэмюел! Леденящий вскрик. Сэмми мой Сэмми мой Сэмми!

Я подпрыгнул. В углу – там не было углов кругом были углы, восьмиугольник – на восточной стороне была старая женщина с волосами, да не совру, косой в пучок сзади. Это была Тетушка Би. Она стояла рядом с прицелом на треножнике и была одета, опять не совру, в ситцевый сарафан разрисованный голубыми васильками. На ней были круглые проволочные очки. Могла бы оказаться твоей школьной библиотекаршей, твоей обожающей бабушкой, лицом на этикетке сиропа для оладий. Она резко отогнулась спиной к окну и парализованно полу-двинулась к стрелку который должно быть был ее мужем, ее руки хватались за воздух перед ее грудью, а ее рот распахнулся в крике. Папаша ее застрелил. В середину лба. Двадцать кошек бешено запрыгали по комнате, затем застыли в разных позах выгнутыми спинами ужаса. Уровень шума в забитой эхом комнате уменьшился в два раза. Теперь только кошки и старик.

Папаша подошел к нему, пригнулся.

Кончай выдохнул Дедуля. Его глаза уплывали. Они покрывались пленкой как вареные яйца. Стреляй. Он попросил.

Папаша сказал Как трос сделал.

Чт...? Из его горла выплеснул сгусток крови.

Трос. Как сделал?

Экска

Экскаватором?

Дедулю вырвало знаком согласия.

Топливо? Где топливо? У тебя есть 100 LL?

Стреляй пжа...

Где оно?

Вос бак

В восточном баке?

А

Папаша вытянул связку ключей пристегнутых к ремню старика.

Этот ключ?

Еееее

Этот ключ?

А

Проваливай в ад.

Папаша застрелил его. Меня затошнило.

*

Выглянул в окно напоследок покидая кошек, вонь. Крыша Центра покрыта солнечными батареями. Как и в Эри. Чем они набирали себе воду, топливо, запитывали радио и маяк. Восточные топливные насосы близко меньше ста ярдов до них. Легко попасть отсюда выстрелом, так они защищали. Выжившие? От крушения? Легко устранялись с дистанции, или Тетушка Би выходила к защищенному месту как актриса, махала руками словно заботливая бабуля, звала к себе поскорее. Легче легкого. Черт.

*

Прежде чем мы ушли из башни Папаша позвал меня посмотреть третий этаж. Я ответил Я ничего не хотел видеть. Он сказал Ты захочешь там все посмотреть. Кошки уже рванули вниз. Я последовал за ними.

Бывали вы когда-нибудь в передвижном фургоне-жилище стариков-пенсионеров? Который они купили после продажи своего дома? Ни пылинки ни соринки, кровать накрыта сшитым из кусков одеялом, может даже из материи с васильками гладко натянутым, плюшевый медведь на подушке? Шелковая роза в стеклянной вазе на облицованным шпоном раздвижном столике? Точно так и было. Одна небольшая спаленка, нет окон, исключительно чистая плюшевое ковровое покрытие от стены до стены, никаких кошек. За исключением. В комнате которая должна была называться жилой где мог бы стоять телевизор, одна из стен была вся утыкана небольшими колышками и на сотне колышек висели кепки, в основном бейсболки с символами диспетчерских служб разных аэропортов, самолетных центров, авиаспециалистов разных областей – по циллиндрам, пропеллерам, обшивке – со всех углов страны. Остальные стены были заставлены полками. На полках, в добавлении, лежали очки – солнцезащитные, для чтения, бифокальные, какие-угодно – и грубо выделанные набитые тушки птиц разного вида. Они были неровные, одинакового цвета птицы заполненные каким-то составом без костяка, глаза зашиты наглухо без черепа – совы, дрозды, сороки, воробьи, утки. И указатели птиц: старые издания Петерсена, Голдена, Национального Географического, Сибли. Похоже каждое издание вышедшее в прошлом столетии.

Хобби все еще нужны людям, сказал Папаша. Это успокаивает.

*****

*

Мы набрались топлива совсем как в прежние времена, просто повернул переключатель и услышал электрический мотор насоса и просто наблюдал как крутились цифры галлонов. Я проверил цвет, и на содержание воды и частиц чистой пластиковой трубкой я держал всегда у себя. Мы нашли еще шесть пятигаллоновых бидонов и наполнили их. Завели двигатель. Она гладко запыхтела значит бензин был в норме. Мы взлетели. Папаша крикнул Внизу! В двух часах. Я повернул туда. Три бизона паслись в конце взлетной, горбы все еще облезлые и разноцветные от зимы.

*

Бизоны идут к своим прежним ареалам, волки, буйволы тоже. Горной форели нет, лосей, да только. Я видел скопу у ручья Джаспера, и лысого орла. Много мышей в мире, много хищных птиц. Много ворон. Зимой деревья полны ими. Кому нужны новогодние украшения на елки? Мили и мили мертвого леса да только ели возвращаются, пихта и осина.

*

Мы полетели. Ветер вбивался и пролетал где было мое окно. Над Креммлингом, над холмами после Цепи Кровавых Гор, видели большой пожар. Недавний. От молнии. Деревья подхватывали огонь и мгновенно вспыхивали. Мы видели оленя убегающего вниз.

Смотрите! воскликнула она.

Позади оленя был медведица гризли. Она неслась вприпрыжку, сильно отталкиваясь своими передними лапами, внезапно останавливаясь, кружилась стараясь ускорить ее напуганных медвежат. Вниз подальше вниз.

По реке, на гладкой разлившейся воде перед каньоном, плыл олень.

*

Я вспомнил о картине я видел в музее природы в Денвере. Группа разных динозавров, я помню трицератопса, бегут по едва покрытой растительностью равнине настигаемые огнем, и вулкан извергается позади на картине. Мне было интересно могут ли они бежать так быстро как медведица гризли или как олень.

*

В Зимнем Парке раскачиваются сиденья автоподъемника. Новые деревья почти доросли до них. У нас было как раз топлива чтобы долететь до Эри, только до Эри. Я решил сесть где-нибудь и добавить хотя бы один бидон. На всякий случай. Какой? Просто на всякий случай. Мы покружились чтобы осмотреть чистый пролет скоростной на западной стороне горнолыжного курортного городка. Приземлились, прокатились поближе к первым домам поселка. Встал на колесную стойку, Папаша подал мне. Край городка в семидесяти ярдах от нас, спортзал, газозаправка Синклэйр, безвкусный из темного дерева домишко: Еда Немецкой Кухни и Напитки Хельги. Чудом нетронутый огнем, городок.

Сима встала на дорогу, кисти в карманах джинсов, пристально разглядывала. Все еще в каком-то состоянии шока. Мир за пределами их каньона. Пустой сгоревший мир. Неповрежденные здания самые страшные. Для меня. Потому что они выглядят как обычные, потому что от них отлетает эхо. Это так не знаю почему когда зазвенит колокол все еще длится даже когда ушел сам звук.

Я хочу зайти внутрь, сказала она. Указывая словно туристка на ресторан немецкой кухни.

Туда?

Да.

Чем быстрее загрузимся и взлетим, тем спокойнее для нас. Пусто, да только. Кто знает.

Я хочу зайти.

Я пожал плечами. Папаша мечтательно рассматривал пики Кровавой Возвышенности, ярко-горящую Вечную Зиму, в некоем трансе. Можно привыкнуть ко многому но не к такому виду на всю панораму. Ни с того ни с сего он. Я свистнул ему что мы вернемся через несколько минут взял свою винтовку и мы пошли по вздутому от холодов шоссе. Клочья травы и шалфея, крохотные тополя росли в трещинах покрытия. Небольшие ящерицы разбегались по сторонам. Мы вошли прямиком в солнце висевшее над снегами Водораздела. Все еще есть снег, вот как.

Нравилась немецкая кухня?

Мне показалось мы были на свидании, что в общем чувствовалось странно. После каньона.

Ненавидела, очень.

Хээ.

Она дошла, схватила мою руку. Я никуда не хочу уезжать, Хиг, сказала она. Куда мне?

Много мест, так я подумал но я не сказал. На другую сторону хотя бы. Или поглубже здесь. Много разных мест где никто не найдет.

Я не проронил ни слова. Дверь была распахнута, там не было двери. Может сожгли ее в очаге заодно с мебелью. Окна были забиты. Кто-то готовился к концу всего плохого, готовился защитить свой бизнес, свои накопления жизни. Эти свидетельства надежды так смешны сейчас, скорее похожи на упрямство. Мы зашли внутрь.

Они не сожгли мебель: все столы, тяжелые деревянные стулья, громоздились в полумраке, готовы к сервису и безразличны. В центре был очаг, круглое место для огня, выложенное камнем, необходимый реквизит каждого плоскодума-дизайнера горнолыжного курорта. Наверняка горшочки для фондю на кухне. Ближе ко входу, где прошлись дождь и снег, дерево покрылось пятнами и покоробилось, но подальше в глубине была только сухая пыль и следы и помет мышей. Тяжелый дубовый прилавок бара позади, высокие деревянные стулья, грязное зеркало неразбитое. Отражало свет с выхода словно разлившаяся лужа у ручья в сумерках. Она помедлила, затем прошла дальше и встала перед баром, смотря в большое зеркало. Назад на пару футов, неподвижная, руки по бокам, и я подумал о ребенке на танцевальной репетиции кто позабыл свои следующие шаги. Полностью. Или о девушке с ранчо, девушке с холмов, потрясенная, которая не знала как сделать заказ, как спросить. Она оглядела себя и она разразилась плачем.

*

Кто был этот потрепанный, плотный, бородатый мужчина который держал ее? Это ты, Хиг? Ты выглядишь как будто весь в заплатах и весь заросший и облезлый как те менявшие шкуру бизоны. У тебя нет зуба. Ты похож на бездомного хоккеиста.

*

Не знал. Немного нервничал перед последним подъемом. Над Скалами, раньше так называли между собой в авиапарке словно было большим делом. Не для меня, никогда не было. Конечно было высоко, континентальный Водораздел все-таки, почти всегда там лежал снег, самое последнее место потерять двигатель в любых обстоятельствах, долгий путь вниз до первого удобного посадочного, давно умершие сосны. На обеих сторонах, в Зимнем Парке и в Недерленде. Я всегда держался выше чем на двух тысячах футах, летел так высоко чтобы хватило расстояния не приведи, и всегда все было в порядке. Да только. Сейчас это было большим делом. Так как будет? Я нацелился на места пониже в перевале где когда-то внедорожники карабкались по камням и снежным заносам, всматривался в подъем позади хребта, каким он был когда подлетал, следил как вырастал и разворачивался будто один из тех специальных флагов вывешиваемых на Олимпиадах, и наконец увидел позади последних подпорок подножий холмов: старый добрый Эри, посадочная полоса скоро ставшая явно различимая к югу от радиовышки уже не еле видимая, лента покрытия выкатившаяся словно доброжелательный коврик перед домом. Снова нервный в ожидании увидеть Бангли, вот почему. Прошло, по моим предположениям, чуть больше шести недель.

*

А сейчас мы спустились над подножиями, и я привычно направил Зверушку к Эри. Я направился к земляному откосу который был похож на рекламный щит скоростной дороги, все еще в пятнадцати милях к западу от того места где я начинал снижение прямиком на поле. Видя все это, во мне вспыхнуло воспоминание я был восемнадцатилетним: возвращаясь домой к Маме в ее маленький домик в Хотчкисс. Удивить ее. Как шел по дороге в сумерках. Радость возвращения домой, страх от этого же совсем не ожидал подобного ощущения. Мое сердце барабанило. Чувствовал как оно соревновалось с мерным тактом двигателя, рев и вибрация ослабли когда я завел рычаг на посадку.

Наши восемь миль над прерией. Над последними деревьями, над самыми последними живыми соснами вылезшими на равнину словно заблудившиеся дозорные, над нашим периметром, над нашей границей безопасности, и потом я мог видеть нашу башню, ту построенную вместе. Снайперскую палубу Бангли, веранду откуда он стрелял своими гранатами – и затем все наше место и не всматривался вниз разглядеть кости, тела оставленные непогребенными и растащенные волками и койотами, и всякое такое. Мог бы, если я стал бы вглядываться, белый скулеж реберных дуг или черепа. И я ощутил внутри нарастание – чего? Какого-то чувства к Бангли который в это самое мгновение стал для меня моей семьей. Потому что для него, как для моей матери двадцать два года тому назад, я возвращался домой. Не к моей жене, к моему ребенку, к моей матери, никуда а именно к Бангли с его каменным голосом. Для кого быть упрямым говнюком было делом чести все наше время. И я почувствовал укол страха, угрызения совести. А что если он был зверски зол на меня?

Противоречивые эмоции. А потом меня заполнил один лишь страх. Когда я спрыгнул на шесть тысяч футов и пролетел над отблескивающей речушкой была мелкой, но текла, и пошел прямиком на южный конец посадочной и увидел обугленные зубья домов, увидел фундаменты, увидел половину моего ангара распахнутую настежь словно прошло торнадо и выжгло.


III


Дом Бангли, сотня ярдов к северу, тот с оружейной мастерской в жилой комнате и с фотографиями светловолосой семьи лыжников – он стоял, да только окна были выбиты и там вокруг мансардного окна на втором этаже виднелись следы огня и тоже разбито, и рядом с ним в крыше зияла дыра. О *****. ***** ***** *****.

Папаша сидел напрягшись и весь во внимании на своих вещах, я бросил быстрый взгляд на него, он понимал все было не так как надо, а Сима жала мое бедро и не могла оторваться от окна, от вида всего словно ребенок у акульего аквариума.

Прежде чем я сел я прошел на низкой и пролетел над огородом. Он все еще был там, неповрежденный. Вода все так же текла по направленным с одного конца грядкам, и вода текла лишь по половине грядок.

Да только. Даже с двухсот футов я мог видеть сорняки. Она заполнили те места без воды и карабкались и занимали края отброшенной земли.

Я поддал газу и поднялся и вновь прошелся вокруг повыше. Наклонился влево и прицелился на середину поля и сел подальше и прикатился прямиком к дому Бангли. Топливо, магнето, главный ключ. Все. Выключил. Зверушка еще почти не остановилась а я распахнул цепляющуюся дверь и выпрыгнул наружу и побежал к дому.

Входная дверь была открыта, слегка раскачивалась взад вперед под легким ветром.

Бангли! Бангли! Эй! Ты там! БАНГЛИ!

Я удивился силе моего крика. Звучал как не мой.

Направился в мастерскую. Странно большое окно с видом на горы было невредимо но на стене с камином диагонально тянулась цепочка пулевых дыр. Фотография семьи на лыжах стояла нетронутой на столике. Инструменты Бангли лежали там где обычно, разобранный Зиг Зауер .308 его один из самых любимых, висел над рабочим столом в двух зажимах.

Божмой.

Папаша позади меня.

Твой друган, сказал он. Я знал с нашего первого интервью что он будет задиристым, иначе как такой парень как ты ...

Остановился на полуслове.

Даже не мог себе такое представить.

Бангли!

Отчаяние. Впервые я ощутил эти клещи во мне, отчаяние как вонь. Странно. Никогда не знаешь точно как ты относишься к другому пока не увидишь его сожженый дом.

Вздрогнул. Папашина рука на моем плече.

Они взяли его здесь. Он работал. Днем. Никак не ожидал нападения днем. Они ворвались со входа а он уцелел после первой атаки и он отбился. Он отогнал их, затем поднялся наверх где ему лучше виделось, лучший угол для стрельбы, и сражался оттуда. У них похоже только у двоих там были винтовки.

Я направился наверх. Сердце сжалось. Что я увижу? Никогда не был там, никогда. Коридор с рядами фотографий семьи блондинов. На лыжах, на яхте, в бамбуковых бунгало, пальмы, желтый лабрадор на цветочном поле. Видел все это пока мчался, бежал по толстому ковру пола, остановился однажды чтобы сориентироваться где входная дверь чтобы найти мансардовое окно. Вот эта комната. Распахнул слегка приоткрытую дверь.

Детская, мальчика. Плакат красотки в бикини над кроватью, кровать накрыта одеялом с рисунком ковбоев на брыкающихся быках. Пришпиленные бабочки в рамках на стене и электрогитара в углу. Также лыжи для слалома. Доска для серфинга, короткая подвешена к потолку, ярко-зеленый рисунок змея на яблоне и голая Ева полуотвернувшаяся, ее грудь едва покрыта кудрями ее волос: ВЕСЕЛЫЕ ДОСКИ. Подписанный плакат гоночного автомобиля НАСКАР. Номер 13.

Две охотничьи стрелы, настоящие, торчали в плакате а стена над ним была разорвана пулевыми отверстиями.

Две банки жевательного табака и плевательница из-под кофейной банки на полу у кровати. Бинокли для ночного видения и два Глока в кобурах свисают со шляпной вешалки. Божмой. Это была комната сына и комната Бангли. Здесь он жил. *****. Сохранил комнату словно в историческом музее. Я вспомнил об отце Бангли, кого он так ненавидел – и я подумал, У него никогда не было комнаты как эта. Он спасался или следовал какому-то инстинктивному желанию или что-нибудь еще более странное, кто знал, живя в этом музее, в этой игровой комнате. А сквозь крышу проникал свет. Дыра размером в два фута. Никаких знаков взрыва, откуда она? Оо. Почти наступил в такую же дыру на полу. Вопросы покатились в моей голове и сталкивались как автомобили в гонках НАСКАР. И обгорелое окно. И мешки с песком наваленные до подоконника и выше по краям. И никакого Бангли что в общем-то было хорошим знаком.

Я стоял посередине комнаты глотая воздух, успокаивая дыхание. Полез в разбитое окно и посмотрел вниз на наше прибытие, на наш аэропорт, и не удержался от внезапно выскочившего из меня пузыря смеха.

Он мог видеть практически все: поверх бермы у рулежки где я спал с Джаспером, прямо до самого мусорного бака мы оттащили от моего дома, мой дом был просто приманкой. Он мог бы видеть веранду и входную дверь того дома, весь ряд ржавеющих самолетных руин, две стороны диспетчерского здания, вход в мой ангар. Не так уж мало он мог охватить отсюда своим взглядом, вот почему он и выбрал здесь. Никогда я об этом не думал, не знаю почему. Или о том когда я посылал ему сигнал тревоги ночью а он мог видеть всю сцену в ночным прицеле отсюда. Он бы сразу знал сколько спряталось за баком, что у них, сколько их могло бы притаиться, знал все это прежде своей прогулки до бермы в темноте, скорее всего уже запланировав кого он застрелит первым и как. Вот почему он никогда не выглядел удивленным, всегда для меня выглядел слишком расслабленым. *****. И мешки с песком. Он бы пожалуй мог запросто отстреляться своей снайперской винтовкой прямо отсюда. ***** Бангли. Как далеко было? Триста ярдов, может быть. Легко. Для него. И я стоял там с поднимающимися во мне отвращением и восхищением и я должен сказать – еще с чем? С любовью, может быть, которая выросла во мне к этому ***** индивидууму.

Он был хорош в одном, очень хорош в этом, а во всем остальном он барахтался с непоколебимой бестолковой суровостью. Одна стратегия, я полагаю. И подстраховывал меня. Не подведя ни разу, без промедления. И, что еще? Щедро. Я говорю с лихвой, так ведь? Никогда даже не дал мне знать как должна была пройти вся операция. И когда я покинул его, он сразу понял угроза возросла, опасность. Наверняка откалибровал ее до самых самых, как он калибровал ветер и подъем винтовки для своих дальних выстрелов с башни, знал с холодной точностью в какой опасности он будет жить здесь один без меня и Джаспера, затем просто без меня, как без предупредительной системы. Симбиоз, до каких пределов я никогда не задумывался настолько. И как от его настойчивого и краткого сопротивления мне прощание было очень трогательным. Корзина с гранатами. Говорила мне я был семьей. Говорила мне пожелания доброго полета, беречь себя, не для него, а для меня самого.

А те другие уходы. Рыбалка и охота где он знал я отдыхал более всего телом, или психологически, скажем свободное от службы время, и в те дни он рисковал по-настоящему. Не возмущался ими.

Это была его комната. Немножечко трогательная. Немножечко странная.

Я повернулся. Папаша в дверном проеме пробегает своими серыми глазами по детским вещам, оружию.

Это где Бангли сам по себе, сказал я.

Ну-ну.

Папашины глаза прошлись по укрепленному мешками окну.

Он тут не умер.

Папаша подошел к одной большой дыре бывшей когда-то мансардным окном. Просмотрел все внизу, вокруг.

Его тут ранило. Папаша коснулся изрешеченной занавески.

Знал ему нельзя было оставаться здесь, они бы сожгли его. Знал он должен двигаться, а раненый был. Должен был двигаться и атаковать. Он был хорошим солдатом.

Был?

Папаша пожал плечами.

Мы оба стояли там. Я не мог двинуться. Я словно примерз.

А затем мы услышали двойной выстрел и крик.

А затем мы побежали по коридору, вниз по лестнице, сквозь изрешеченный местами первый этаж, наружу под обжигающее солнце.

Зверушка была в нескольких ярдах от заезда откуда я прирулил к этим домам на севере. Сима спряталась под ее крылом пытаясь стать меньше колеса.

Папаша резко остановился и я стукнулся в него, почти что снес его на землю.

Подожди.

Он прикрыл глаза козырьком и просканировал вокруг. Она у самолета согнувшись показывала. На мой ангар который был закрыт. В смысле на ту его часть которая еще была неповреждена. Она была в порядке, должно быть звуки выстрелов уронили ее на землю.

А затем Папаша сдвинулся.

Он там, сказал он.

Я обогнал его за три шага. Никогда не знаешь точно как ты относишься к другому пока он не погибнет а потом воскреснет. Я распахнул ангарную дверь, которая когда-то была сделана лишь для входа внутрь, которая была врезана в главную дверь поднимающуюся вверх, я двинул ее с такой силой я влетел в мою конуру. Я споткнулся о пол который я покрыл персидскими коврами из нескольких домов, споткнулся жестко и стремительно я дернул мою спину, *****, и растянул колено, ай, выпрямил себя и остановился и встал как дерево и прищурился привыкая к полумраку.

Там были две выцветшие полупрозрачные панели на крыше которые служили мне дешевыми проводниками света и вроде как освещали место натуральный дневным светом когда двери были закрыты. И увидел наш диван, Вальдес, место Джаспера, рабочий стол, стул, прилавок позади где я готовил еду, и покрытый красным линолеумом стол где мы часто наслаждались нашей деликатесной едой. Больше ничего. Но услышал. Легкое царапанье будто мышь в стене. Металлическое.

У меня был инструментный комод, выдвижные ящики, массивный красный стальной, шесть футов в ширину. Прекрасный. Занял почти целое утро у меня и Бангли чтобы прикатить его из ангара обслуживания, чтобы обойти вздутия и провалы, провезя по некоторым местам по мостикам из досок. Занимал почетное место у северной стены. Бангли называл его Красная Площадь. Мне нужен плоский ключ, четверть дюйма, говаривал он. Слезь со своей задницы и сходи-ка до Красной Площади и найди мне его? Пожалуйста. Царапанье исходило из комода и он стоял отодвинутый от стены. Конец рабочего ботинка Бангли торчал из-за комода. Рядом с ним, у стены, его гранатомет, над которым он работал.

Он был весь покрыт засохшей кровью. Будто кто-то вылил целое ведро на его нижнюю часть тела. Его глаза набухли почти закрылись, белая корка высохшей слюны или рвоты на той стороне лица лежавшей на его руках. Левая нога согнута в невообразимом углу. Он лежал на своей любимой винтовке, М4, а его окровавленная левая кисть лежала на предохранителе оружия.

Хрип вышел нутром из потрескавшихся губ. Слова пришли почти неслышным шепотом.

***** Хиг.

Только и всего. И его рука вытянулась словно клешня и коснулась моей бороды.

*

Коснулся и ушел. Две недели. Даже больше. Если бы он умер то скорее всего от обезвоживания, потери крови. А он нет. Живучий старый таракан. Мы знали он такой. Сима не хотела чтобы мы его двигали. Уложили на диване. Она собрала и заштопала его ногу разодранную пулей ему в бедро. Она прочистила и зашила дыру в левой части которая сломала ребро и прошла мимо кишечника. В ангаре было жарко в разгар дня но не так уж плохо с открытой дверью и дырой на восточной стене. Заняло четыре дня чтобы узнать мое лицо. На несколько секунд. Проваливаясь в нечто вроде комы между ними. Она поила его водой и Спрайтом из поилки для индеек. На шестой день он открыл глаза когда она кормила его и уставился на нее.

Миссис Хиг, сказал он.

Она рассказала она зашлась в смехе. Что-то в его выражении лица, наверное так: мимика лица полумертвого человека. Она рассказала это было как испытание, и попробовала бы она опровергнуть его, и не лишенное утверждения окружающего порядка, где-то с юмором.

Доктор Хиг для Вас, ответила она. Она рассказала мне он подержал глаза открытыми в знак значимости момента, едва-едва кивнул, и вернулся в свой сон.

*

Папаша все становился менее напряженным. Я взял его с собой в Зверушку и облетел. Указал на особенные места как будто туристический гид. Нашел для него наушники и объяснял пока мы летели. Башня, речушка, расстояния, и он все видел. Крутой склон ставший для нас рвом, одно лишь место перебраться через него, берма. Тридцатимильный радиус проверки дорог, семьи.

Когда мы пролетали они высыпали из огородов, домов, сараев, потрепанные и зачуханные приветственные, махали руками. Дети прыгали вверх вниз. Я сосчитал детей: семь. На одного меньше, не уверен кто. Покружился, помахал, указал им пальцем. Я вернусь.

Сима сказала Бангли был в ОРИТ, нуждался кто-то должен был мониторить его состояние 24/7. Мы были по очереди. Что-то в ней. Что-то за неделю выросло и расцвело, нечто дремлющее в каньоне вышло наружу под солнечный свет и этому нечто понравился вид света. Трудно объяснить.

В роли доктора, нет сомнения в ее экспертности, просто видимая всеми компетентность, возврат к завоеванной таким трудом значимости отчего она казалось мне стала еще больше. Ну не знаю, выше, шире, как на планете с б;льшей гравитацией чем прежде. Это было только часть. Посмотришь на любого человека в рамках привычной арены настоящего мастерства и ты увидишь это, становится больше чем сам человек. Как я люблю видеть такое. Да только было что-то еще. Как если бы к прибытию на этот наполовину раздолбанный аэропорт, в роли чужеземца попавшего в такие обстоятельства абсолютно незнакомые – после Нью Йорка, конечно же, гор и долин ее места рождения – как если бы к именно такому прибытию она готовилась. Всю жизнь даже не зная об этом. Возможно. Я не знаю. Казалось мне так. Как будто часть ее расслабилась, как будто сбрасывала нечто вроде старой кожи. Шелуху которая была для нее огромным препятствием и о чем я совершенно не имел никакого понятия. И сбрасывая ее, она открывалась и начинала цвести. Нелепые слова, да? А вот нет. Волшебно. Наблюдать за человеком освободившимся от чего-то и расцветшим.

Я никогда не узнаю от чего она освободилась.

Мне нравилось наблюдать за ней сидящей на стуле который я подогнал под ее рост, наблюдать наклонившуюся над Бангли и говорящую с ним мягко, не как доктор с пациентом, или как с амвона, но с уважением, с юмором, словно два старых знакомых. Мне нравилось наблюдать как она проверяла наложенную шину, перевязывала бандажи, за ее движениями более уверенными чем даже когда она работала со мной в огороде – какая разница между наполовину обиженной на всех и уверенностью гордости, тяжело добытых знаний и уравновешенности. Мне нравилось наблюдать как она убирала темные кольца волос с ее лица, связывала их позади вместе или вытягивала свои длинные руки и просто наслаждалась слепящим летним солнцем и шла к ягнятам укрытым за забором построенным Папашей в тени от круглого шара ивы. Мне нравилось наблюдать как она раздевалась и ныряла в пруд у речки и стояла точно так же как она стояла в тот первый вечер и манила меня. Она была просто самым прекрасным созданием из всех кого видел когда-нибудь Большой Хиг.

Мы спали на открытой земле где я всегда спал до этого. С Джаспером. Да только мы сделали ширму из ивовых веток, и мы распахивали два фланелевых спальных мешка и раскладывали их поверх матраса принесенного нами из моего дома, того с верандой, и я спал как никогда, до этого. Мы спали часто держась друг за друга в переплетении рук и ног чего я никогда не мог делать, ни с кем. Я просыпался посередине ночи как это бывало раньше и клал мою голову затылком на руки и наблюдал за звездами и считал созвездия и придумывал их еще, да только сейчас я занимался этим с ее локтем на моей щеке – нежно снимал с меня – и с ее волосами на моем рту, с ее бедрами у моих и с чувством сошедшей ко мне благодати.

Все еще, иногда ночью я горевал. Я горевал поскольку знал о конечности нашего нынешнего счастья как о конечности потерь нашего прошлого. Мы живем на краю, если нам когда-либо суждено жить в простирающейся вдаль долине. Кто знает какая атака, какая болезнь. Вновь эта двойственность. Как в полете: неподвижность и скорость, спокойствие и опасность. Точно так же проглотить расстояние Зверушкой и в то же время кажется мы никуда не двинулись, с ощущением нахождения в некоей картине.

Мы любились как если бы все было для нас внове. Может потому что мы должны были быть нежными, неторопливыми. Иногда она сближалась со мной и вбирала меня в себя так нежно и садилась на меня сверху и мы лежали недвижно так недвижно что звезды начинали двигаться вокруг нее и мы начинали двигаться бесконечно раз и это был как разговор и я наполнялся счастьем, как водой из ручья наслаждений как еще бы я смог описать.

Папаша взял себе дом рядом с Бангли, взял себе с комнатой с видом на авиаполе, еще один тактик, их двое как две горошины в стручке. И заложил мешками с песком одно окно и пришел к Бангли одним прекрасным утром и спросил выбирая слова если бы он смог занять на время у Бангли одну из винтовок, Зиг Зауер. Бангли тогда уже поправился, это был десятый или одиннадцатый день, поправился настолько что сел на диван и оглядел Папашу с ног до головы, чтобы выдавить слова сквозь зашитые губы.

Еще один старик, прохрипел Бангли. Это были первые слова.

Папаша раскололся полу-улыбкой и она получилась прямой, и я подумал *****, они улыбаются почти одинаково. Руки Бангли были в повязках и Папаша протянул свою и коснулся его предплечья. Жест вышел очень трогательным и уважительным.

Посражался ты знатно.

Бангли посмотрел на него прямо глазами которыми можно кого-угодно раздробить на части. Ничего не ответил.

Десять или двенадцать а? Похоже трое с ружьями.

Четырнадцать. Проскрипел Бангли. Четырнадцать и четверо.

Папаша согласно кивнул.

Что сквозь крышу пролетело?

Камень. Или что-то такое. Небольшая пушка была.

Они подобрали своих мертвецов.

Бангли показал как смог пожатие плеч.

Похоже, прохрипел он. После молчания он сказал, Вместе собрались.

Его горло схватилось и он прочистил его.

Думал я помер. В доме. Я дал по ним гранатометом. Потом еще двоих по дороге сюда. Хватило. Им.

Бангли изучил что доставалось ему в качестве нового друга.

С кем был? наконец он сказал.

Морские Котики, ответил Папаша. Афганистан. В других местах

Бангли кивнул, едва.

Одеты как чертовы монголы. Шесть баб. С луками. Знали как ...

Он потерял нить разговора, его глаза покружились, собирая остатки воспоминаний. Легкая дрожь пробежал по его телу.

Папаша подождал. Да уж кто бы знал.

Вот думаю, наконец сказал он. Я взял себе дом рядом на северо-восток. Вот думаю мог бы я занять на время тот Зиг. Пока ты тут в госпитале.

Прошло какое-то время пока Бангли смог сфокусировать свое внимание. После этого он полу-кивнул. Твоя дочь? Таков был его ответ.

*

Я взял ее посмотреть на семьи. Она сразу же захотела попасть туда как только я приземлился с Папашей. Она взяла ее медицинскую сумку. Мы сели на дороге и они показались со всех сторон, кто бежал, кто еле шел, выстроились как сброд вдоль карантийной линии во дворе. Мы вышли и я наблюдал за их выражениями лиц когда к ним подходила Сима. Темные кольца вокруг глаз расширялись от удивления, челюсти открывались, малыши словно любопытные и едва-настороженные олени, пробивали себе дорогу головами. Если бы их уши крутились во все стороны они точно бы закрутились, взглядами назад на своих матерей, радостное взозбуждение.

Сима переступила линию, и как один они тут же отступили назад на пол-шага, почти съежившись, и перед ней образовалась пещера пустого пространства. Она подняла вверх свою длинную, сильную, всю в синяках руку.

Все в порядке. Я доктор.

Как будто все объяснялось этим. Она улыбнулась. Поняв как абсурдно и архаично.

Привет, я Сима.

Наверное от вида синяков, еле уловимого ощущения хрупкости, что она выжила ужасную болезнь. Я наблюдал за их лицами. Некоторые помахали руками, закивали мне, заулыбались, да только. Они зачарованно изучали ее, с любопытством почти преодолевшим страх, с благожелательностью родственной души. Создание которое каким-то образом было как они, они правда не были уверены каким именно. И отличным от них, тоже, отличным настолько чтобы вызвать жгучий интерес. Ну. Они же были меннонитами. Готовность к новым визитам была их образом жизни. А я все думал я похож на спустившегося к ним ангела. Я стоял там в их дворе впервые не зная что делать с моими большими руками, чувствуя как сжались все мои кишки и глупо смеясь во время неловкой болтовни.

И. Она же была доктором. Да только.

Сима ... я позвал ее.

Она полу-обернулась.

Они ...

Они. Конечно же она знала что они заразные. Мы говорили об этом несколько минут назад.

Она подняла руку, жест Все Нормально, и также немножко отстранения от меня, и я опять засмеялся. Как меняются времена. Они придвинулись к ней из пещеры в круг и я понял что она уже завоевала их сердца, что они полюбили ее так же как полюбил ее я, это я понял с первых моментов.

Дети потянулись к ней, хватаясь за ее юбку, одна малышка, мне кажется ее звали Лили, Лили держала ее ногу как медвежонок держался за дерево.

Привет! я услышал Симу. Привет. Вы такие красивые. Как тебя зовут? А тебя? А этого очаровательного мальчишку?

Чудо прикосновения к чужому человеку. Неприкосновенных больше нет.

Я беспокоился да только. Почти что стоило того чтобы увидеть эту сцену.

Она устроила для себя комнату в старом доме фермы которую когда-то называли кабинетом, и она их всех проэкзаменовала. Она одела латексные перчатки. Я видел их на ее руках когда она открывала дверь кухни и вызывала следующего. Негромко. Должно быть была пачка в ее багаже. Она зашивала порезы, лечила раны, звала чтобы ей принесли теплой воды. Она проконсультировала молодую женщину беременную на шестом или седьмом месяце. Успокаивала, я знаю, старика чей плач доносился из-за решетки кухонной двери. Она сказала мне ничего страшного прийти мне сюда, общаться, все было просто неправильно воспринято. Как гепатит С, сказала она. Как когда-то был ВИЧ. Передача телесными выделениями, кровью. А все другое ...

Неправильное восприятие спасло их жизни. Большие вывески на заборах по краям их полей КРОВЬ. Ужас вызванный ими. И подтверждение для каждого у кого был бинокль чтобы увидеть: изможденные фигуры согбенные от неведомого ветра, тяжелые движения, пустые глаза. Держали всех подальше от них, всех атакующих, спасли их жизни продолжая их убивать.

Мы полетели назад в полном молчании хотя наушники работали.

Той ночью мы легли у бермы, легли близко близко друг к другу. Оба на спинах, оба изучая рифы светящихся облаков разорванных краями гор. Половинка луны растолкала их во все стороны, и они задрожали от жаркой молнии. Я наблюдал как они плыли и надеялся на большой дождь и как мы побежим в ангар где был Бангли. Земле нужен дождь. Она сказала

В конце всего проводились изучения. Несколько очень убедительных сводок.

По крови?

Угум.

Я подождал.

Они сообщали что появление болезни аутоимунной системы вызывалось тем что тело теряло способность вырабатывать витамин Д. Удивительный механизм болезни. Как СПИД с Т-лимфоцитами. Я хочу сказать если бы были еще данные.

Она помедлила, наблюдая за облаками.

Мне очень нравится когда ты так говоришь.

Она стукнула локтем мое ухо.

Не было свидетельств опровержения. Не успели проверить. Все это так ново.

Витамин Д может замедлить процесс?

Да.

Может нам пора бежать в магазин.

Она замолчала. Мы наблюдали облака. Они были разорванными и так и не сгустились. Не над нами. Дождь, если где-то шел дождь, оставался над горными пиками.

Эй, пробормотал я, хочешь услышать мои самые любимые стихи? Они были написаны в девятом веке, в Китае.

Я думал она размышляла над своими медицинскими мыслями, да только я ощутил ее вздрагивание. Не вздрагивание плохих снов как бывало иногда с Джаспером а вздрагивание ухода, отпускания.

*

В или примерно в. Лучше этого сейчас не скажешь. Бангли следил за календарем в моем ангаре до самой атаки и это мне кажется было очень с его стороны заботливо. Да только. Мы все знаем что случилось 19 июня. Да только он ни за что не смог бы сказать сколько дней он лежал позади Красной Площади. По крайней мере неделю ему казалось.

В или примерно в 4 июля я работал в огороде. Уничтожал картофельных жуков одного за другим. Сима была у семей. Я оставил ее там утром и она попросила забрать ее к ужину, она хотела побыть там весь день. Она занималась уколами витамина Д, да только я точно знал что из-за детей. Она никак не могла быть от них так далеко.

Я работал в огороде. Она была там. Бангли играл в шахматы с Папашей. Чем они занимались. Они садились на веранде моего дома в скрипучих креслах и играли в шахматы словно на картине в каком-то деревенском магазине из некоей апокалипсической пародии на Нормана Рокуэлла. Трость Бангли у поручня. Он играл лучше в шахматы, но часто терял нить мыслей и тогда Папаша мог его обыграть.

Я давил картофельных жуков пальцами и я услышал звук который я слышал так часто что не смотрел вверх. Да только. Не слышал долгое время. Я приподнял голову, прищуриваясь глазами против солнца и вот они: два испаряющихся выхлопа. Параллельно но один позади. И дальний искаженный звук удаляющихся двигателей.

Не во сне, нет.

Я так быстро никогда не бегал. Много лет. К Зверушке и включил главный и потом радио. У меня был цифровой сканнер, частоты вверх в молчании и совсем ничего. Статика. Вниз вверх цифры. Остановились как колесо рулетки. Наконец, конец всякой серости. Голос, слова. Прежде чем я заговорил в микрофон я начал слушать и я не понял ни одного слова. Арабский. Должно быть. Разговор, смех. Направлялись на запад на тридцати тысячах футах. Направлялись скорее всего в Калифорнию. Оттуда сверху, мы, наш аэропорт, был бы невыделим от всего вида ландшафта, разлагающаяся инфраструктура. Я вызывал и вызывал. Два лайнера, 747-е, Эри, два лайнера 747-е Эри. Боинги 747-е пролетевшие Денвер, здесь Эри. Я вызывал и вызывал. Пока мой голос не охрип и линии пара превратились в белое воспоминание, в мираж. Я долго глядел им вслед застывший. К добру ли или нет?

Неделю спустя, так же, еще два. Почти в то же самое время. И на следующей неделе. В четвертую неделю ничего. Четверо нас собрались на веранде в полдень словно ожидая фейерверка или появления важного лица. И ничего.

*

У них может быть иммунитет, сказала она. У расы может быть иммунитет. Или у группы людей. Арабские страны племенные. Целое племя может иметь иммунитет.

В сентябре, еще два пролетело. Никто не ответил на мои вызовы.

*

Мы спим снаружи в октябре. Может мы будем спать так всю зиму. Как когда-то Джаспер и я. С кучей одеял. Спать в морозные ночи одев шерстяные шапки, только носы наружу. Голова к голове или задницей к заднице. Мы вспомним все названия зимних созвездий а когда они закончатся которые мы знаем – Орион, Овен, Плеяды, Аврига – мы придумаем новые. Мои почти всегда животные, ее почти всегда еда – Заквасочные Блины с Сиропом, Краб au Gratin. Я назвал одно по имени не боящегося встречи с врагом, обожающего рыбу пса.

*

Мне все еще кажется что Джаспер жив. Пока его не отпустит мое сердце.

*

Мои любимые стихи, Ли Шанъиня:

Когда  я буду дома?

Когда я буду дома? Я не знаю.
В горах, дождливой ночью,
Переполнилось весеннее озеро.
Когда-нибудь мы будем снова вместе.
Мы сядем при свечах у окна на запад.
И я расскажу тебе как вспоминал тебя
Сегодня в грозовых горах.