В бой идут одни стиляги

(сокращённый вариант)


***
...Наша учебная геолого-съёмочная практика началась с камеральных работ: нам предстояло делать съёмку в окрестностях этого городка – выносить на план фактический материал, а план надо было наклеить на деревянный планшет, чтобы делать мензульную съёмку. Всю наблюдаемую фактуру – пласты и обнажения горных пород, точки наблюдения, шурфы и буровые скважины – всё это необходимо было вынести на план с одновременным описанием и отбором образцов горных пород. Как всегда, львиная доля хлопот досталась бригадиру Юрику Аркозову, но и мы, разумеется, не отлынивали от дела. Приклеили план на планшет, сделали обязательную поверку кипрегеля – это такой дальномерный оптический прибор с линейкой в основании.

 Управились к обеду, а после обеда пошли на речку. День был прохладный, но поплавать и понырять нам ничто не могло помешать. Чистенькая речка в сочетании с белопесчаным пляжем выглядела уютно и приветливо, как маленький кусочек рая. Имелась даже трёхметровая вышка для прыжков, но там было мелковато, и я не стал прыгать, хотя любил прыжки в воду с детских лет. Под вышкой глубина должна быть не меньше высоты самой вышки плюс ещё один метр, чтобы не врезаться в дно и плавной дугой выплыть на поверхность.

На следующий день, с утра, мы отправились на участок съёмки. Ближние окрестности городка начинались сразу же за речкой. Нам оставалось только перейти по мосту на другой берег, и работа началась.

...Неделю мы проработали нормально и сделали большую часть участка. Мы бы могли за неделю всё завершить – такой ударный настрой у нас было наметился. Но нас успокоил «Гастропода»: по плану практика должна продлиться две недели, машина придёт за нами в назначенное время, как договорились. Так что, работайте, ребята, спокойно, всё состоится в своё время.
 
Мы бы и работали спокойно, да, видимо, «покой нам только снится», как сказал поэт (кажется, Блок). Если человек не ищет неприятностей, то неприятности сами находят его. Через неделю нашего здесь мирного пребывания для всей группы начались неприятности немирного характера, и призвали их на нашу голову неугомонные «стиляги».
***
...У нас в группе было на тот момент двое настоящих «стиляг» и несколько человек, подражающих им.
К четвёртому курсу группа пришла с некоторыми потерями: ещё в начале третьего курса отчислили симпатичную девчонку «за аморальное поведение», потом ушёл в академический отпуск по болезни один парень, и ещё одного перевели (точнее, сам перевёлся) на буровое отделение.

...Когда мы собрались в начале учебного года после всех практик и каникул, то обнаружили, что группа пополнилась четырьмя парнями. Двое вернулись из армии для продолжения учёбы, двое других пришли после академического отпуска. Один из них на самом деле был отчислен «за буйное поведение» с четвёртого курса, но об этом мы узнали позже. Вот эти двое «академиков» сразу обозначились на общем сером фоне группы, как яркие представители новой молодёжной моды.

Тогда, в пятидесятые годы, всё это, вместе взятое: модная «стильная» одежда, и своеобразная, тоже стильная, причёска, и манера поведения, и умение танцевать «стилем», официально трактовалось, как «чуждый нашей молодёжи образ жизни». А такие парни, стильно одетые и причёсанные, иронично назывались «стилягами». Надо сказать, они не обижались, когда их так обзывали, а даже гордились этим. Впрочем, многие из нас и сами были не прочь так приодеться и приобуться, да бюджет не позволял.

Единственное, что мы могли себе позволить – это причёски, близкие к стильным. Недалеко от политехнического института, в частном доме, размещалась частная парикмахерская со скромной вывеской. Подстригал студентов маленький бодренький старичок. Первым к нему сходил Геныч, мой земляк из Новошахтинска. Мы дружно посмеялись над Генычем, когда он пришёл в общагу с новой причёской, обозвали его «стилягой», но тотчас же двое из нас пожелали так же постричься.

Но «канадка» – это всё-таки короткая стрижка. Чтобы придать причёске стильный вид, надо было ещё отращивать длинные волосы и формировать (с помощью бриолина) «кок» спереди – так называлась выступающая и слегка нависающая надо лбом прядь волос. Но до стильных «коков» мы свои причёски не доводили, весьма условно выдерживали модный «причесон». Нам хотелось выглядеть эдакими модными «чуваками», хотелось нравиться девушкам, но мы не были готовы отдавать столько времени и средств, чтобы поддерживать стильный облик. Ритм студенческой жизни нас увлекал полностью и времени на прихорашивание просто не оставалось. Главным для нас оставалось профессиональное образование, для того мы и пришли в техникум.

Но решающим «шлагбаумом» для перехода в «стиляги», конечно же, для нас стала невозможность приобрести модную экипировку. Сюда входили: светлый пиджак в клеточку или из буклированной ткани, с накладными плечами; сорочка светлая однотонная, а к ней галстук – узкий яркий, обязательно с обезьяной или с пальмой на нём; брюки-дудочки тёмные и туфли (желательно коричневые) на толстой подошве-платформе. И, конечно же, пёстрые носки (в полосочку, в клеточку, в горошек), и чтобы брюки не закрывали красоту носков. Носки требовалось демонстрировать для всех. Такую красоту и прятать под брюками!?

Разумеется, в магазинах приодеться в стильную одежду не представлялось возможным. Купить же модные «шмотки» можно было только в крупных городах на «толкучках» или у плавсостава в портовых городах, у тех ребят, которые ходили в загранплавание. Стоило всё это баснословно дорого. Когда я узнал о ценах на стильную одежду, то у меня начисто отрезало желание модно приодеться. Надо сказать, что этот вопрос не стоял для нас остро, потому что в большинстве своём мужской состав техникума одевался скромно, ибо по социальному положению мы, в основном, были рабоче-крестьянские дети. И мы понимали, что «ножки надо протягивать по одёжке», или, как говорили древние философствующие греки: «Довольствуйся тем, что имеешь, и будь счастлив». «Стиляг» же на весь техникум не набиралось и десятка на семьсот студентов.
***
...Среди всех «стиляг» в техникуме выделялся наш Вовик Егерский . Высокий, плечистый, даже чрезмерно плечистый из-за пиджака с накладными плечами, стильно приодетый, при этом ещё и красавец с брутальной внешностью. Он был бы, пожалуй, даже симпатичным, но высокомерная манера общения и брезгливо-снисходительное, даже наглое, выражение лица, не сходящее с его физиономии, как приклеенная маска, отталкивали его от нас, а нас от него.

Впервые с ним я познакомился в начале третьего курса. Тогда общага только строилась, а нас расселяли по квартирам. Мы с Генычем поселились в частном доме недалеко от техникума – всего-то в пяти минутах ходьбы. Кровати и постели нам выдали в техникуме, а хозяйка нам предложила небольшую комнату с низким потолком и отдельным входом из коридора. Нормально устроились, в общем-то, бывает и хуже.

Потом, уже во втором семестре (т.е. после нового года), нас почти всех переселили в отстроенное трёхэтажное общежитие. Мы с Володей Присекиным разместились на третьем этаже в большой комнате на восемь человек. Здесь ещё жили ребята с бурового отделения и ещё один парень четверокурсник Генка, с геологического отделения.

Надо сказать, что и Генка повёл себя сначала несколько высокомерно, как старослужащий перед салагами. Но здесь, пожалуй, надо отдать должное моему другу Володе Присекину, ибо у него была (от рождения, что ли?) такая мягкая, подчёркнуто вежливая, но явно издевательская, манера общения с возносившимися в гордости своей коллегами. Мы все дружно подхватили этот способ общения с «его высоким благородием» и Генка сразу ощутил всю неуютность своего претенциозного положения. Стоило ему только намекнуть в речи о своём высоком статусе, как тут же иронично, но вежливо и с почтением, ему с готовностью отвечали что-нибудь типа: «…какие будут указания, вашбродь?» или: «Рады стараться, ваше высокопревосходительство». А обращались к нему вообще только с титулами типа «учитель», «гражданин начальник» или «ваше сиятельство». Не выдержал Генка утончённых издевательств и при первой же возможности переселился в другую комнату, к своим одногруппникам.

...Дух вольнолюбия и равноправия, сложившийся в нашей группе, пришёлся мне весьма по душе, ибо совпадал с укоренившимся во мне ещё с детских лет нашим пацанским законом, который «юридически» кратко можно выразить так: «Никто не может господствовать над другим только лишь потому, что имеет крепкие кулаки и наглую морду». Правда, в обиходе этот закон звучал примерно так: «Да кто ты такой? Чо ты тут раскомандовался?» И это был весомый упрёк – строить из себя командира или «шишку на ровном месте» мы никому не позволяли. Мы просто не водились с такими «задавалами». Тут уж предоставлялся такой демократический выбор: либо ты с нами и принимаешь наши правила, либо гуляй сам по себе.
***
...Занятия на четвёртом курсе НГРТ начались во второй половине октября. К тому времени мы вернулись с первой производственной практики и отгуляли две недели положенных нам каникул. Нам было чем поделиться друг с другом, ведь мы впервые приобщились к настоящей геологической жизни. А поскольку многие из нас побывали в самых разных, дальних и ближних, регионах огромной страны, то интересных впечатлений и приключений было так много, ну просто заслушаешься!

 Целых два месяца, вплоть до нового года, мы рассказывали друг другу и в компаниях разные случаи из производственной практики – каждый о своём. Не сообразил я тогда записать воспоминания друзей по свежей памяти, а потом забылось всё и вытеснилось новыми впечатлениями. Хорошо хоть своё ещё запомнилось: будет о чём писать воспоминания, если вдруг возникнет такое желании – покататься на машине времени.

...Первая наша встреча как четверокурсников состоялась в одной из комнат общежития. На этот раз всем хватило места в общаге. Большой и шумный банкет с обильной выпивкой и закуской был замечен администрацией техникума – уж больно весело разгулялись геологи, вернувшиеся с полевой производственной практики. Я попал на продолжение банкета, когда шёл уже второй день разгула, не очень буйный. Но опять пожаловала администрация в составе комендантши и членов профкома и сделала нам ещё одно серьёзное предупреждение.

Сегодня здесь с ними никто и не спорил. Оказывается, диспут на тему «Права и обязанности студента, проживающего в общежитии», состоялся вчера и сопровождался матерной бранью в адрес комендантши и профкомовцев, прибывших увещевать участников шумного застолья. Поскольку и на этот раз никто никого не убедил в своей правоте, то обе стороны согласились на вышестоящий арбитраж – пусть решает директор техникума. И директор решил…

Уже на следующий день, когда мы пошли на занятия, появился приказ по техникуму – двоих наших ребят выгнали из общаги «за оскорбительные выражения и нецензурную брань». Пришлось им в тот же день переселяться на частную хату. А всем остальным было вынесено предупреждение о нежелательности пьяных мероприятий в стенах общежития.

...И вот в нашей группе появились свои «стиляги». Мы приняли их спокойно, без подобострастия и восторга. В совместном обучении мы узнавали их подробнее, а они – нас. Одного из новеньких, но не стилягу, пришедшего с армейской службы, мы выбрали старостой группы. Так сложилось в техникуме – этих ребят, бывших «дембелей» и производственников, обычно продвигали на руководящие должности – в старосты, комсорги и профорги и в техникумовский профком. И это было мудро, ибо у них был жизненный опыт, да и нам было легче признавать их власть над нами в силу их старшего возраста и лучшего понимания жизни.

Влившиеся в группу «стиляги» ничем особенным себя не проявляли. Учились они средненько, в общественной и спортивной жизни не участвовали, держались обособленно и смиренно, в пьянках замечены не были. В наших глазах они совсем упали, когда мы убедились, что они не умеют даже танцевать «стилем», в то время, как некоторые из нас вполне освоили пришедшие к нам с «загнивающего запада» буржуазные танцы «буги-вуги» и «рок-н-ролл». Но эти танцы считались запретными.

По субботам в актовом зале техникума часто устраивались вечера отдыха с танцами под оркестр. Играли вальсы, танго и фокстроты, под них и танцевали соответственно. Хотя все эти танцы тоже к нам пришли из капстран, но к ним уже привыкли, как к родным, А вот новые танцы «с запада» могли «морально разложить» советскую молодёжь. Так о нас заботились партия и правительство, чтобы мы не очень-то разлагались.

Иногда наш оркестр выдавал что-нибудь из запретного репертуара, и тогда мы уже вволю отплясывали «стильные» танцы, кто во что горазд. Нас особенно вдохновляла запретность этих танцев Преодоление запретов – это ведь так романтично! Но такие вольные пляски случались редко.

Обычно на вечерах дежурил кто-нибудь из преподавателей, они и следили за порядком на вечере, и за музыкой в том числе. Но преподаватели тоже люди, а люди бывают разные. Некоторые из них пораньше уходили домой, а с некоторыми удавалось договориться, и тогда актовый зал гудел от бурных, темпераментно исполняемых, запретных танцев.

За порядком на вечерах вообще следили дружинники, назначаемые из старшекурсников. Иногда дежурила наша группа, и порой дружинники исполняли свои обязанности чересчур ревностно. В один из вечеров случилось мне пригласить на быстрый танец симпатичную третьекурсницу, а она возьми и откажи мне. И тут же пошла танцевать со стильно одетым высоким парнем из соседнего горного техникума (через улицу от нашего СТУЗа).  Нормальный ход вещей: высоких и стильно одетых парней девушки предпочитали всегда. Даже в пещерный век женщины охотнее отдавались тем неандертальцам, которые и ростом повыше, и набедренная повязка у которых была из хорошо выделанной буйволиной шкуры. Стиль во все времена выделял самцов в глазах самок, а самок – в глазах самцов. Стиль – он и в Африке стиль.

А дальше действие развивалось так: подошли ко мне двое дружинников из нашей группы, здоровые такие ребята с красными повязками на рукавах, а там аббревиатура «НД», что означает «народная дружина». Я им так, между прочим, пожаловался на свою тяжкую долю: дескать, со мной танцевать не захотела, а вот с тем «стилягой», что в клетчатом пиджаке, пошла. Наши ребята приняли мою жалобу, как руководство к действию, тут же подошли к увлечённо танцующей парочке и предъявили парню серьёзное с виду, но не серьёзное по сути, обвинение:
    – Молодой человек! Вы танцуете запретным стилем. Пройдёмте.

И взяли его под белы рученьки и повели. Никто ни посмел перечить дружинникам, раз повели на выход, значит, есть за что. Парень перепугался, что-то лепетал в своё оправдание, но покорно шёл к выходу, втянув голову в плечи. Боялся, видимо, что бить будут. Мне стало жаль его. Я догнал их и попросил Валерку Гонтаря:
    – Сильно не бейте…Разок-другой по шее и хватит.
На улице ему слегка дали по шее, и ещё Валерка от себя добавил под зад коленкой. Довольный таким исходом, «стиляга» резво помчался по улице, и даже отомстить не пообещал.

Однако, вернёмся к нашим «стилягам». С ними у нас не было в группе никаких проблем – вели они себя со всеми ровно, в лидеры не рвались. Хотя во втором семестре у Вовика Егерского порой прорезались лёгкие намёки на лидерство, но сложившийся к тому времени у нас в группе свободолюбивый дух «вольных геологов» не способствовал проявлению эгоистичных желаний покомандовать или повести за собой на худое дело.

...Говорят, человек – существо загадочное, и может открыться перед хорошо его знавшими людьми неожиданной стороной своего характера. Да, это бывает. Но гораздо чаще в жизни человека проявляется то его свойство натуры, которое уже проявлялось в нём, за которое он был наказан и от которого кто-то пострадал. И которое опять неудержимо рвётся к публичному проявлению, хотя, может быть, сам человек пытается сдержать в себе это свойство. Почему это свойство в человеке почти всегда нехорошее, гаденькое, а иногда и подлое – сие есть не совсем хорошо понятно.

Даже умные люди – психологи, социологи, психотерапевты и прочие психо-аналитики, бессильно разводят руками, затрудняясь ответить на вопрос: «Почему человек, зная, что такое добро и что такое зло, чаще делает зло? И другим, и себе…"Говорят, этим вопросом в античные времена мучил себя Сократ, известный греческий философ, но так ничего и не вымучил. И ещё вопрос: «Почему на худое дело людей легче собрать и повести, чем на доброе?» Ответа на этот вопрос я ни нашёл нигде, в том числе у писателей, инженеров человеческих душ.

И ещё я мог бы задать ряд вопросов, только кому? Тем и хороша молодость, что такие вопросы, если и возникают в сознании, то недолго мучают нас. Предполагается, что жизнь всё расставит по своим местам, и «опыт, парадоксов друг», даст нам со временем какие-то ответы на некоторые вопросы. Но далеко не на все. А потом нам становится понятно, что всё знает только Бог. Значит, с вопросами надо к Нему. А как же я буду спрашивать, если я в Него не верю?
***
...Вернёмся же к временам нашей молодости. Четвёртый курс геолого-разведочного техникума, мы прибыли на учебную геолого-съёмочную практику в небольшой городок на севере Ростовской области.
 
Прошла неделя. Воскресенье. Законный выходной день мы провели на речке – плавали, валялись на белом песочке, флиртовали с местными девушками.

Наши стиляги на танцах появлялись редко, они предпочитали любовь в её телесном воплощении. С наступлением вечера они шли «по бабам» и возвращались утром. И здесь отличился Вовик Егерский: привёл однажды в общагу женщину, заперся с ней в одной из комнат и ублажал свою и её плоть до двух часов ночи. Это было бы его личным делом, если бы не коснулось всех нас: ребята, жившие в этой комнате, до двух часов ночи слонялись под дверью своей комнаты и не могли туда попасть. Возник шум, взбудоражилась вся общага, некоторые предлагали ломать дверь, но другие сдерживали горячие головы: ломать казённое имущество не стоит, нам здесь ещё неделю жить. Устроили очень большой шум, стучали в дверь и в окно, и громко орали, но только в коридоре. Не хотелось нам будить городок среди ночи, поэтому обошлись только внутренним ором.

И вышел всё-таки Вовик – пьяный, взлохмаченный, сверкая глазами словно демон. С ним вышла испуганная и плачущая женщина, но убедившись, что её бить или задерживать не собираются, быстренько исчезла. Вовику предъявили претензии, но он повинился перед группой, и на том все разошлись по комнатам, досыпать. Может быть, забыли бы этот случай, но в выходной день «стиляги» и один из подражающих им во главе с Вовиком устроили пьяную безобразную драку среди белого дня прямо в центре городка, возле «Дома культуры». И опять это коснулось нас всех, но на этот раз болезненно и даже с пролитием крови.

Безобразность этой драки состояла в том, что трое наших отметелили местного парня жестоко, до потери сознания. Били кулаками, ногами, гитарой, а под конец уже крепким гитарным грифом. Избиение имело место при свидетелях, наших запомнили, и впоследствии местные мстители требовали у нас:

    – Выдайте нам ваших «стиляг» и мы больше никого не тронем.
Мы, естественно, отказались кого-либо выдавать, но пообещали местной братве, что мы с ними сами разберёмся. Но сначала требовалось разобраться, что случилось вообще, кто затеял драку и зачем такая жестокость?

События после драки развивались следующим образом: вечером в воскресенье, уже ближе к полуночи, пришли с танцев возбуждённые ребята и привели Геныча с перевязанной головой. Ему досталось от местных: они отлавливали «стиляг» и жестоко били. Под горячую руку им попали ещё несколько человек, но их побили легонько, «для порядка». Кто, что, зачем и почему – мы поняли только к ночи следующего дня, когда поговорили спокойно с местными парнями и распросили своих. Нам предъявили избитого парня – на лице его живого места не было, голова забинтована, рука на перевязи. Это произвело впечатление.С Генычем произошла ошибка, он попал под избиение за внешнее сходство с нашими «силягами», из-за своей «стильной» причёски. У меня  к тому времени уже не было «стильной» причёски. В начале лета я сходил в «цирюльню» и побрил голову. До блеска. Говорили, что волос лучше растёт, если побрить голову, что я и сделал. В «стиляги» я не проходил по всем параметрам и для местных мстителей никакого интереса не представлял.

В понедельник с вечера нашу общагу взяли в осаду: несколько десятков местных парней, разбившись на группы по три-пять человек патрулировали всё пространство вокруг общаги, пытались заглядывать в окна, но в двери не лезли, поскольку там их сдерживали несколько народных дружинников. Об этом по-заботился наш «Гастропода», когда ему доложили, что студентов начали бить. Он обратился в милицию, оттуда прислали дружинников, чтобы охранять общежитие.

Днём мы проходили за городом практику, а по вечерам ходили на танцы и гуляли по городу. Не сидеть же нам взаперти, в самом-то деле! Почти всегда за нами следовал эскорт из 3-4 человек местных. Они упорно искали «стиляг».

«Стиляги» три дня прятались в комнатах у девчонок, и спали там же, под кроватями. В конце концов, нам всё это надоело: прятки, жмурки и осаждённая общага. Даже в уборную (в смысле – туалет) на базарный двор мы ходили под приглядом местных парней.

Собравшись всей группой, мы решили: надо отправлять «стиляг» поездом в Новочеркасск. Отправлять тайно, так, чтобы миновать патрули. Посадить в поезд, и пусть едут с глаз долой. И с наших, и с чужих.

Вовик Егерский хорохорился, предлагал нам выскочить с геологическими молотками и разогнать местную «шоблу». Но его воинственный запал никого не затронул, ему предложили заткнуться, поскольку свою «победную войну» он уже поимел. Ему задали ехидный вопрос:
    – А в бой нас кто поведёт? Ты, что ли? Великий полководец нашёлся…Трое на одного – это у вас славно получилось!

Оправдания Вовика в том, что «он сам на нас полез» никого всерьёз не убедили.

***
...Надо сказать, среди нас нашлись горячие головы, готовые идти в бой под водительством «великого полководца», но большинство пришли к тому, что мы сюда приехали на практику, а не воевать. Да и не вбросил никто такой идеи, такого лозунга, такого призыва, чтобы разжечь в нас воинственный дух. Примитивный же выкрик «Наших бьют!» нас уже давно не увлекал.

Ещё на третьем курсе старшекурсники нас оповестили о неком традиционном противостоянии горняков и геологов, существующем якобы издавна. И мы, верные традициям геологи, должны драться с горняками при каждом подходящем случае. А подходящих случаев на день случалось ну очень уж много, поскольку горный техникум от нашего техникума располагался в какой-то сотне метров, в соседнем квартале. Всех делов-то – улицу перейти и вот они, горняки: дерись – не хочу!

Однако, сия традиция не прижилась, и рушилась она на наших глазах. Мало было желающих лезть в драку из-за каких-то невнятных традиций. Сам был свидетелем такой несостоявшейся драки, когда посреди улицы сцепились два парня – один из наших, а другой из горняков. Оба звали на помощь своих, а тут как раз мы проходили (нас было трое) мимо, из столовки топали в общагу. Мы вмешались в свару, но только для того лишь, чтобы развести драчунов. Подошли ещё несколько ребят из горного техникума и из геолого-разведочного, собралось в общей сложности человек двадцать. Но драться не стали, просто мирно поговорили и пришли к выводу: драться из-за этих пьяных «долбаков» не стоит, и вообще надо жить мирно. Но драчуны не желали мира, громко орали и требовали солидарных с ними действий. Тогда мы предложили «начистить хавальники» зачинщикам – свои своему. Дали по шее одному и другому, пожали друг другу руки и разошлись, уводя своих примолкших обиженных бойцов.

Когда друзья (в детстве или в молодости) звали меня идти драться с какими-то пацанами или парнями, то я всегда задавал вопрос:

    – За что будем драться? За какую такую светлую идею? Убеди меня, и я, возможно, пойду с тобою в бой.

И никогда не слышал я убедительных доводов, а все эти призывы типа «бей чужих!» ещё в детстве меня не трогали. Не мог я понять, наверное, в силу миролюбивого нрава, почему надо враждовать с пацанами из соседнего барака или с другого конца посёлка? Почему мне надо драться с ребятами из горного техникума, если я учусь в геологоразведочном? Тем более, что я сам прибыл в Новочеркасск из горняцкого города, а в горном учились знакомые ребята, которые нас с Генычем приютили однажды в своей общаге, когда нам негде было жить.

...В старших классах школы нас обучала английскому языку молодая красивая еврейка Ирма Евсеевна. Честно говоря, я был влюблён в неё, и не только я. Желая ей понравиться, я чрезмерно острил на уроках английского, но мои остроты она воспринимала не так, как мне хотелось бы, без восхищения – и выгоняла меня с урока. И это было не один раз.

 А потом, в десятом классе нам преподавал историю еврей по фамилии Шнейдер. Как же интересно он рассказывал! Вот когда я полюбил историю, полюбил навсегда. И ещё в 9-10 классах математику нам преподавал (и как толково преподавал!) учитель Тисленко, немец по национальности. Правда, по слухам, его многие относили к замаскированным евреям, но для нас это ничего не значило – все мы в старших классах полюбили математику и уважали нашего учителя. Даже если бы он был «негром преклонных годов», то мы его всё равно бы уважали. Если до девятого класса я плохо понимал математику и перебивался с четвёрок на тройки, то с приходом к нам немца с украинской фамилией, я стал учиться только на пятёрки. И в дальнейшем на всех вступительных экзаменах я спокойно сдавал математику «на отлично», да и с высшей математикой у меня не было трудностей.

Эти три учителя добавили в моё понимание жизни следующие выводы: если среди евреев есть хорошие врачи, красивые «англичанки», интересные историки и толковые математики, то почему я должен их считать врагами? Это нормальное отношение к людям разных национальностей сохранилось и упрочилось у меня на всю жизнь. И ещё один важный урок я начал усваивать: не надо доверяться чужим словам, когда о ком-то говорят плохо – во всём надо разобраться самому.

...И вот нас снова зовут в бой. Теперь врагами нам представляют жителей небольшого городка, куда мы приехали на практику. В бой нас зовут наши групповые «стиляги». В качестве вожака себя выдвигает Вовик Егерский. Прорезалось всё-таки у него неуёмное желание повести нас на худое дело. Он совсем не соображал (а может быть, хорошо соображал!), что влез в дерьмо по самые уши, и очень хотел всех нас затащить в эту вонючую историю, чтобы и от нас тоже несло дерьмом. Тогда ему было бы легче: все в дерьме, а я-то что? Я как все…

Но группа в большинстве своём настроилась на мирный исход конфликта, затеянного «стилягами». Хоть и злились на них, но всё же они были наши «стиляги», и надо было их спасать.

План вывода «стиляг» к поезду был одновременно и прост, и сложен. Простота плана заключалась в элементарном театрализованном действии: «стиляг» решили одеть в женскую одежду и в парах с «ухажёрами» провести к поезду. Выход наметили через окно захезанного мужского туалета. Там, кстати, и было самое слабо освещённое место, а в трёх шагах начинались кусты сирени, за кустами – забор, потом выход на улицу через дыру в заборе, которую мы заранее сделали. Девчонки, не раздумывая, выделили «стилягам» пару подходящих платьев.

Сложность плана состоялась в том, что надо было обеспечить необходимую скрытность наших действий. Патрули аборигенов фланировали по всему пери-метру общаги и могли проявить интерес к влюблённым парочкам, так поздно гуляющим по пустынной улице. У некоторых из них были фонарики, так что они имели возможность пристально всмотреться в лица гуляющих. Чтобы свести до минимума возможность случайной проверки личностей кого бы то ни было, решили создать несколько отвлекающих групп. Разбившись на «тройки», мы вышли из общаги и решительно двинулись в сторону, противоположную той, где размещался задействованный в операции туалет. Выйдя на улицу, мы стали расходиться «тройками» в разные стороны, уводя за собой патрули бдительных парней. К тому же, наше активное движение в одно время и в разных направлениях вызвало замешательство среди патрульных, и они, кратко посовещавшись, почти все двинулись за нами.

Время было около полуночи, поезд прибывал на станцию в ноль часов десять минут, так что увести патрули подальше и водить их примерно полчаса – нам удалось. Станция находилась недалеко от общаги, в ночной тишине хорошо прослушивались звуки движения поездов через станцию. Мы услышали шум проходящего поезда и даже наблюдали поезд по освещённым окнам вагонов, когда он двигался, набирая скорость, в сторону Ростова. Своё дело мы сделали, теперь можно было возвращаться в общежитие.

...Эту ночь мы спали намного спокойнее, чем три последних ночи. На следующий день с утра сходили на съёмку, а после обеда, как всегда, пошли на речку, Здесь мы намеренно сделали якобы случайную «утечку информации», и местные девчонки, дружившие с нашими парнями, узнали от нас «по секрету», что «стиляги» уехали в Новочеркасск. Уже вечером мы убедились, что наша правдивая информация дошла по назначению – патрули вокруг общаги больше не слонялись, только у входа ещё дежурили двое народных дружинников.

В этот же вечер к нам пришли в общагу двое парней из местных пролетариев. Один из них представился секретарём комитета комсомола металлургического завода. Ещё раньше, в начале конфликта, мы заметили, что он имеет над местными парнями какую-то власть, теперь же мы с ним говорили спокойно, без той враждебности, что имела место несколько дней назад.

Мы извинились перед заводскими за наших жестоких одногруппников и просили передать извинения тому избитому парню. Мерзость их поступка ещё усугублялась тем, что они избивали этого парня от имени нас всех: «Мы – геологи, мы – студенты! Да мы вас всех тут раком поставим!» – такие слова они выкрикивали во время избиения, и эти угрозы слышали многие люди, наблюдавшие драку.

Мы почти по-дружески расстались с заводскими ребятами, а между собой, немного обсудив, решили: с Вовиком надо разобраться самым серьёзным образом.
И сделаем это по приезду в Новочеркасск.
***
...В пятницу мы провели камеральную обработку полевых материалов. Геолого-съёмочная практика завершилась составлением геологической карты масштаба 1:10 000, которую мы сдали нашему «Гастроподе» вместе с полевыми журналами наблюдений.

...В субботу утром пришла за нами машина – тот же «газон» с тем же шофёром. Собрались быстро, сели, поехали…Уже за рекой, когда машина поднялась на пригорок, оглянулся назад: городок смотрелся так же приветливо и живописно – разноцветные дома, и крыши у домов тоже весёлых тонов, тоже разноцветные, и всё утопает в зелени, и всё отражается в зеркале водной глади. Прощай, городок! Вряд ли увидимся снова, хотя всякое бывает.

...А «газон» нёс нас с ветерком по холмистой донецкой степи, через обширные поля, на которых кое-где уже шла уборка нового урожая. Пролетали, не останавливаясь, через сёла, станицы, хутора. Дорога слегка пылила, но на большой скорости нас эта пыль не накрывала, а стелилась позади, мутным шлейфом оседая на поля.

Пейзажи менялись с быстротой киношных кадров: не успеешь рассмотреть толком один ландшафт, как уже с высотки, на которую легко взбегает «газон», открывается новый вид. И действительно, виды холмистой степи выглядели как невиданные доселе, хотя мы ехали по той же дороге, через те же населённые пункты. Дело было в том, что теперь эти виды открывались нам с севера на юг. А тогда мы ими любовались, двигаясь с юга на север. Как говорили древние палеозойской эры, мы видели пейзажи под другим углом зрения. Наверное, древние люди тысячи лет назад тоже любовались степными ландшафтами, как и мы этим наслаждаемся.

Все эти прекрасные пейзажи несомненно были созданы для нашего созерцания, чтобы люди могли понять, что эта красота существует для нас и понимание этой красоты в нас заложено Создателем.

Тогда я не верил в Бога, но желание выразить кому-то благодарность за удовольствие любоваться природой во мне смутно ощущалось. А кого благодарить-то? «Гастроподу»? Или директора техникума? Или мать родную, за то что произвела меня на свет божий? Но и за это, за появление на свет божий, надо опять-таки благодарить Бога. Это Его Земля и всё, что на ней есть живое, тоже Им сотворено.

А тогда я думал, что это я такой талантливый, такой очень способный понимать красоту мира. А поскольку я заблуждался вместе со всеми, живущими на Земле, то не считал свои взгляды на жизнь заблуждениями. Как все, так и я. Мы, нижеподписавшиеся, вместе со всем советским народом строим коммунизм и не верим в Бога. Его нет! А Земля и всё живое на ней появились случайно, само собой, из ничего…Хотя и были сомнения: как это из ничего само собой получилось нечто? В практической жизни, а прожил я на тот момент около двадцати лет, не видел я никогда, чтобы из ничего само собой что-то возникло. Даже невидимый нами воздух состоит из молекул и атомов разных химических элементов…А элементы откуда взялись?...Однако, я далеко забрёл в своих размышлениях. Не пора ли вернуться к нашему повествованию?

Итак, мы мчимся степными дорогами через холмы и долины, едем быстро, с хорошим настроением. Возвращаемся в Новочеркасск после завершения учебной геолого-съёмочной практики. Мы – группа студентов Рс-IV-1 из Новочеркасского геологоразведочного техникума. Нашу радость всё-таки омрачают события последней недели, когда мы по недоброй воле наших групповых «стиляг», были втянуты в конфликт с местной молодёжью из того небольшого городка, где проходили практику.

Проехали город Шахты. И вот он последний этап пути – хорошая асфальтированная дорога, ведущая прямиком к Новочеркасску. Приехали в самый раз к обеду, и тут же, бросив вещи в общаге, пошли поесть в любимую нами столовую НПИ. Открою "секрет": НПИ – это «Новочеркасский политехнический институт».

Через два дня у нас намечалась преддипломная практика. Направления в полевые партии у всех уже были на руках. Как и в прошлом году, распределение мест на практику мы провели методом жеребьёвки. Мне досталось СКГУ – Северо-Кавказское Геологическое Управление, находящееся в городе Ессентуки. Туда же получили направления ещё четверо наших ребят.

...Но прежде чем мы разъехались на практику, у нас состоялось комсомольское собрание по поводу драки с тяжкими телесными повреждениями в городке, из которого мы вернулись. На повестке дня один вопрос: аморальный облик студента Вовика Егерского. Он, как заводила пьяной драки, шёл «паровозом» в этих событиях и отвечал за всё. Если остальных участников драки сразу определили как второстепенных (как вагоны, прицепленные к паровозу), то «стиляга» Вовик намечался к исключению из техникума. Это было бы для него весьма болезненное решение, поскольку имел место рецидив – вторая драка, и опять на четвёртом курсе. И это после того, как ему из доброты позволили вернуться в техникум для продолжения обучения. На преддипломную практику ему можно было бы уже не ехать, если бы собрание приняло решение об исключении. Но, но…

Пожалели мы Вовика. Каялся он, как будто бы искренне, да и администрация техникума просила нас «подойти ответственно к серьёзному решению». Вынесли ему «строгий выговор с последним предупреждением», остальным соучастникам – просто выговоры. Собрание получилось бурным и затяжным. Пока обсуждали – дело шло к исключению, а проголосовали всё-таки за сравнительно мягкое наказание. Устали мы к концу собрания. Затяжные дебаты нас просто утомили. Видимо, потому и не хватило решимости наказать «стиляг» более строго. Мысленно мы уже были на преддипломной практике, и с облегчением проголосовали, лишь бы быстрее закончить и разойтись. Тягостное это мероприятие – обсуждать и наказывать своих сокурсников, пусть даже и за тяжкие проступки.

...Надо сказать, что уже на пятом, завершающем, курсе «стиляги» вели себя нормально и учились неплохо. И дипломные проекты они защитили «на хорошо». Видимо, они всё-таки оценили проявленное к ним великодушие. И хорошо, что мы их не исключили.

Потом мы уже окончательно разъехались по полевым партиям, кого куда назначили. Не знаю, как сложилась дальнейшая жизнь наших «стиляг». И про остальных наших сокурсников я тоже мало про кого знаю. Мы ведь разъехались по всему Союзу, во все концы огромной страны. В Кольцовскую экспедицию, например, нас приехало десять человек, а уже через четыре года осталось всего два человека, в том числе и ваш покорный слуга. Кто-то бросил геологию, кто-то пошёл учиться дальше, в институт, кто-то переехал жить и работать в дальние романтические регионы с высокой зарплатой.

 И что печально, так это потери, которые мы понесли в течение первых пяти лет после выпуска. Один из наших утонул в бурной горной реке на Северном Кавказе. Ещё один умер от сверхдозы радиации, которую заполучил на армейской срочной службе. Третий наш выпускник тихо спился, проработав всего лишь пять лет на Севере.

Все новости, в том числе и печальные, о наших ребятах – геологах выпуска 1960 года, мы узнавали от сокурсника, ставшего впоследствии преподавателем в нашем техникуме. Но он имел информацию далеко не обо всех наших. И его мы тоже потеряли: его сбил автобус на улице города Новочеркасска. Умер сразу. В полном расцвете жизни и вот такое... Нелепая смерть…Хотя, любая смерть, чаще всего, нелепая. Не припомню такого, чтобы кто-то умер красиво. Ну, разве что в кино…

...Иногда я рассматриваю фотографию нашей группы Рс-V-1, выпуск 1960-го года. Там нас тридцать человек – шесть девчонок и двадцать четыре парня. Все молодые и красивые, добрые открытые лица, спокойные взгляды, излучающие надежду. Здесь же наши преподаватели и директор техникума – все уважаемые нами профессионалы, достойные люди.

Всего лишь два с половиной года мы проучились в техникуме. Это так мало по сравнению с полновременной жизнью. Но какие интересные годы! Какие разные мы были, но ведь находили общий язык, понимали друг друга! И можно с уверенностью добавить – это были в нашей жизни самые весёлые годы! Есть о чём вспомнить, есть о чём написать. Потому, что хорошо всё отложилось в памяти.

Всё, что записано в этом и в других рассказах – то наблюдалось. Здесь я сохранил верность заповеди корифея горно-геологических наук Обручева, который сказал: «Что не записано, то не наблюдалось». Да, всё это было в годы студенческой жизни, было со мною, с друзьями, с нашими сокурсниками. С тех пор прошло более пятидесяти лет – как будто бы много, целая жизнь, а по сравнению с вечностью – один миг, искорка, мелькнувшая в ночи.

Где же вы теперь, мои сокурсники? Живы ли? Если кто жив, то отзовитесь, будьте так добры. Ведь мы жили тогда с надеждой на долгую жизнь. А разве семьдесят лет это старость? Ещё поживём!

                21.05.2012