Как же так случилось?

Как же так случилось,  что столь громкой славой мы овеяли имя человека,  её не заслужившего? Более того, - принесшего массу проблем своей стране, в значительной степени заслонившего собой действительных героев первых попыток русского освоения Амура?  Неужели и в самом деле идеализация образа Хабарова в отечественной литературе вызвана недобросовестностью наших историков?
 
В это трудно поверить. В принципе такое, конечно, возможно в отношении двух-трех, может быть даже десятка авторов, но это кажется невозможным, если говорить об исторической науке в целом.  Попробуем добраться до корней этого дела, понять, как, и из чего родилась эта слава.
 
Первые восторженные отзывы о Хабарове были высказаны Миллером и Фишером. Почин в этом деле положил Миллер в 1757 г. на основании  отписок Хабарова, скопированных  для него в якутской приказной избе. Этими же документами пользовался и Фишер в своей «Сибирской Истории».
Таким образом, первоисточником описания «подвигов Хабарова» был сам Ерофей Хабаров. Впрочем, начиная с осени 1652 года о его действиях ни Миллеру, ни Фишеру    ничего не было известно. Миллер по этому поводу писал: «заподлинно неизвестно, сколь далеко он ехал, где проводил зиму». Фишер высказался еще более определенно: «После помянутаго разлучения (речь идет о побеге из отряда «бунтовщиков» во главе со Степаном Поляковым), о храбрых Хабарова делах у Амура ничего не записано; разве положить, что он в самом деле не учинил ничего более знатнаго, или известия о том пропали».
 
Немногие публикации первой половины девятнадцатого столетия   лишь повторяли эти рассказы. В 1840-е годы  вышеупомянутые  документы были опубликованы, -  сначала в «Сыне Отечества», а затем   в IV томе «Актов Исторических» и в III томе «Дополнений к Актам Историческим».
В то время имя Ерофея Хабарова  было мало кому известно. Сибирский краевед Щукин с сожалением писал в 1840 году в журнале «Сын Отечества»: «…  многие ли знают имя Ерофея Хабарова? ... имя Хабарова почти изгладилось из памяти потомков».
 
Надо сказать, что уже в то время мнения о деятельности Хабарова на Амуре в публикациях различных авторов были неоднозначны. Тот же Н. Щукин в 1848 году опубликовал в журнале «Сын Отечества», статью «Подвиги русских на Амуре в XVII столетии», где писал: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи, но знаем ли мы Василия Пояркова, Ерофея Хабарова, знаем ли Ануфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева? Покуда будем мы возвышать русский дух иностранными примерами? Зачем не искать великих дел в нашей истории?!». Как видим, автор восторгался «подвигами» испанских конкистадоров, «возвышавших русский дух», при этом не видел особого их отличия от  русских землепроходцев. Всему находилось оправдание и одобрение. При этом далеко не всегда эти публикации соответствовали исторической правде и были подтверждены сохранившимися  документами.

Вот несколько фрагментов из статьи этого автора:
«Первый пустился на завоевание Амура Воевода Якутский Поярков  в 1643 г., но предприятие его было безуспешно…».
«… В числе отважных искателей приключений, которые сотнями уходили в Сибирь, … был и уроженец Устюга Великаго Ерофей Павлов сын Хабаров …  Мы имеем теперь в руках подлинную проезжую запись нашего Устюжскаго Кортеца …».
«…Хабаров завоевательною ногою ступил на берега Амура …, имя Хабарова почти изгладилось из памяти потомков. Не потому ли, что робкая политика уступила потом все плоды его подвигов  хитрому и сильному соседу? Но разве, тем не менее, не должно быть признательно потомство смелому предку своему, если бы потом недоразумения и неудачи его последователей и разрушили все, что было им начато…?».
«… в 1650 году  воротился Хабаров с вестями в Якутск, что до Амура он доходил, тамошнею землею завладел; князь Лавкай, испуганный, от него бежал, и — богатый ясак соболиный свидетельствовал об успехе начатаго дела …. Он завладел там главным Лавкаевым городом Албазином, укрепил его, и благословясь поплыл в 1651 г. по Амуру покорять берега сей реки до самаго устья…».
«… С горстью людей в два года он навел ужас на жителей Амурских. Князья и Ханы приходили и кланялись ему  … с двумя сотнями Хабаров властвовал Амуром, … где имя его заставляло трепетать, и где он казался грозным и сильным воеводою…».
«…Хабаров удостоился видеть светлыя очи ласковаго Царя; милостиво приняли его Царь и вельможи, но, кажется, не поверили его отважным предложениям… через тридцать лет, Посол Русский торжественно уступил Китайцамъ все завоевания Хабарова Нерчинским трактатом 1689 года…».
«…Если Хабаров дожил до старости, … то он мог видеть разрушение всего, так счастливо им начатаго. Он был пожалован от Царя в звание Сына Боярскаго и определен  Государевым прикащиком на Лену от Усть-Кутска до Якутска».

Как видим, при героическом, гротескном изображении «искателя приключений, … завоевательной ногой ступившего на берега Амура», пафосном возвеличивании  «начинаний … устюжского Кортеца» и   критической оценке действий  «его последователей» и «робкой» правительственной политики, автор осознанно или по незнанию сплошь и рядом  искажает исторические факты. Это касается и «воеводы Пояркова», и укрепления Хабаровым  Албазина, и  взятия им «богатого ясака соболиного», не говоря уже о «милостивом» приеме его царем и вельможами и определении  «государевым прикащиком на Лену от Усть-Кутска до Якутска». Все эти «ляпсусы» превращают  статью, претендующую на историческое обозрение, в непрофессиональный и безответственный опус краеведа-любителя.
 
В конце 30-х годов Х1Х столетия вышел в свет капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение» Словцова, основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этом труде автор  резко отрицательно  характеризует  Хабарова и результаты его экспедиции на Амур.
«Этот необыкновенный посадский, - писал П.А. Словцов, необдуманными обещаниями увлекший легкомысленного воеводу, по сие время не усчитан в уронах, в бедствиях, какие он нанес краю, всей Сибири и даже государству. Только что начал восточный край гнездиться в заселении и домоводстве, пришелец уводит с Лены на Амур в два приема до 250 человек и, отняв столько рук, подрывает промышленность вместе с деревенским обзаводством. Отряды казаков, на вспоможение туда посланных, уменьшают силу сибирских острогов, в непрерывной борьбе и не всегда успешно ограждающих свои окрестности; а во что оценить побеги жителей и казаков, разграбивших свои и чужие селения, казенный провиант, порох, свинец? Во что оценить ниспровержение собственности, благочиния и даже святыни образов, серебром обложенных, где не было ничего неприкосновенного, ничего святого?
Если предположить, по меньшей мере, что 1500 чел. в течение десяти лет ушли на Амур и там изгибли, каких сил и какого поколения лишился край пустынный? Заменит ли ясак Хабарова одну пагубу, какую служба потерпела от голодовки, от бесчинств неподчиненности, от пренебрежения к властям и от подобных самовольств, не так скоро исправляемых в отдаленности? Во что поставить озлобление и отчуждение миролюбивых племен, по Амуру особняком живших и против воли вынужденных прибегнуть к покровительству маньчжуров? Не сами ли мы сделали соседей врагами себе в таком числе, в каком умножили подданных Китая?
Если правительство ласкалось приобретением Амура, то видим ли какой-либо план в безместных шатаниях Хабарова по водам? На зиму укрепляют место, весною бросают его на разорение прибрежных жителей; где же опора, где пребывание власти? Если и Степанов расточал силу и время на подвиги грабительства, то все надобно винить Хабарова, который в пользу свою имел и всеобщий переполох по Амуру и благоприятное время, для утверждения главного места в любом из оставленных городков. Не только в 10, но и в 5 лет можно было обезопасить себя и дружбою соседей, и хлебопашеством, и военным ограждением. Но, к несчастью, при всеобщей неурядице, господствовал один лишь дух ясака и грабежа».

Любой образованный человек в России, интересовавшийся историей Сибири,  знал этот труд. Без сомнения, знал его и генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев. Причем не только знал, но, по всей вероятности, считал Словцова провидцем,  в некотором смысле духовным отцом своих начинаний на Амуре. Ведь Петр Андреевич при изложении в своей книге событий, предшествовавших заключению неравноправного Нерчинского русско-китайского договора,  писал: «Права на берега Амура были равны у нас и у них (маньчжуров), но не равны силы», а главу о событиях на Амуре  завершил  пророческими словами: «Если судьбами времен предопределено Албазину когда-либо воскреснуть, то ореол его воспарит из пепла, как феникс, не с луком и стрелою, но с грозным штыком и огнедышащею пушкою…». Ведь именно так и произошло.

                *

Казалось бы, приговор истории вынесен, имя Хабарова предано забвению. Но произошло невероятное, - через четверть века о Хабарове  вновь заговорили.  Это произошло в период освоения русскими людьми Амура  после подписания Айгунского договора и связано с появлением на Амуре селения Хабарово. Историки в один голос заявляют, что  это название  генерал-губернатор дал селению в честь «замечательного первопроходца Ерофея Павловича Хабарова, присоединившего Приамурье к России». Так ли это? Ведь такая трактовка  не подтверждается ни свидетельствами самого Муравьева и его сподвижников,  ни историческими документами амурского похода Ерофея Хабарова.
 
Что было известно Муравьеву о Хабарове и его действиях на Амуре? Вероятно,  лишь то,  о чем писал в своей книге П.А. Словцов,  было опубликовано в 1840-е годы  в журнале «Сын Отечества», а затем   в IV томе «Актов Исторических» и в III томе «Дополнений к Актам Историческим». Вряд ли  у генерал-губернатора было время  для архивных поисков каких либо дополнительных материалов. Да и была ли в этом нужда? Таким образом, Муравьеву было известно, что Хабаров, разорив Даурскую землю,  зимовал в Ачанском городке, где отбил атаку аборигенов и маньчжурского отряда из Нангуты, после чего вновь вернулся к устью Зеи, где намеревался поставить острог, но вынужден был отказаться от этой затеи из-за раскола в отряде.   Вот и все. Правда, как мы знаем теперь, Хабаров после этого устремился в погоню за бунтовщиками. Но он не писал об этом в своих отписках, а изветная челобитная казаков-«бунтовщиков», в которой называется место, где состоялась их встреча,  стала достоянием историков лишь в самом конце Х1Х столетия. Так что Муравьев и его сподвижники понятия не имели, насколько далеко вниз по Амуру прошел Хабаров.

Если Василий Поярков прошел всю Зею, Средний и Нижний Амур до самого устья, если Бекетов пройдя Шилку и Верхний Амур, потом вместе со Степановым, построив Кумарский острог, отбили атаку десятитысячного войска; после чего  взяли ясак с сунгарийских жителей, зашли в Уссури, прошлись по ее притокам,  приводя в русское подданство окрестных жителей и оставляя записи в ясачных книгах; спустились с той же целью в самые низовья Амура. То в «активе» Хабарова было лишь знакомство с верхним и средним Амуром, да разорение даурской земли. На счету Хабарова было всего лишь  четыре сорока безлапых соболей с полухвостами, официально учтенных Сибирским приказом в качестве ясака. (Еще 17 сороков, доставленные в Москву Зиновьевым не пошли в зачет Хабарову, - видимо, были засчитаны компенсацией расходов казны  на экспедицию «государева посланника»). В то время как ясак, собранный Степановым и Бекетовым к 1656 году, составил   95 сороков соболей и 62 шубы собольих.

 Мог ли Муравьев на основании этих данных считать Хабарова «великим землепроходцем, присоединившим к России Приамурье»? Разумеется, - нет. Где находился Ачанский городок, под которым Хабаров дал бой маньчжурам, современники Муравьева тоже почти ничего не знали. На основании исследований Р. Мака, которые он провел в 1855 году,  складывалось впечатление, что Хабаров в том походе не дошел даже до устья Уссури.
 
И, тем не менее, через две недели после подписания Айгуньского договора, - 31 мая 1858 года, Н.Н. Муравьев, прибыв к Амурскому утесу, где начал размещение 13 сибирский батальон,  назвал новое поселение Хабаровкой (исторически более точно – Хабарово; во всяком случае, именно так именовалось это поселение в официальных документах почтового ведомства).
 
Чем вызвано столь неожиданное решение?  Что  побудило  генерал-губернатора дать такое название  новому поселению? Почему такая идея появилась именно в это время и применительно к этому месту, - ведь оно никак не было связано с историей амурской эпопеи Ерофея Хабарова? В его ли честь  назван этот населенный пункт?
 
Казалось бы, самое простое, - обратиться к свидетельству самого Муравьева и находившихся рядом с ним его сподвижников. Однако, вот что удивительно. В опубликованных документах того времени нигде нет прямого указания на мотивы, которыми при этом руководствовался генерал-губернатор. А в тех немногих воспоминаниях, которые оставили сподвижники Муравьева, находившиеся рядом с ним, говориться лишь о том, что он назвал поселение Хабаровкой, но не указывается на какую-либо связь этого события с именем Ерофея Хабарова. Такая трактовка появилась несколько лет спустя,  и принадлежала деятелям более позднего времени, не имевшим непосредственного отношения к делам Муравьева на Амуре.

 Не странно ли? Возможно ли, чтобы, назвав этим именем столь примечательное место, ни сам Муравьев, ни люди его окружения нигде ни единым словом не обмолвились о мотивах такого поступка? Казалось бы, такого  не может быть. А значит, эти сведения или бесследно исчезли, или  были сознательно изъяты из исследовательского оборота, подобно тому, как обошлись с первоисточниками, содержавшими сведения о походах Хабарова, из которых при их опубликовании в открытой печати было купировано все, что «очерняло» образ этого человека. Исследователям-историкам еще придется немало потрудиться, чтобы узнать истину.

Попытаемся  приоткрыть эту тайну хотя бы предположительно на основе внимательного рассмотрения событий, предшествовавших появлению на Амуре селения Хабарово. Оставив в стороне многосложные детали Амурской экспедиции генерал-губернатора Муравьева, обратим внимание лишь на историю заселения русскими людьми Амура и наименования появившихся там населенных пунктов.

                *

В 1850 году лейтенант Г. И. Невельской высадился в устье Амура и явочным порядком основал  военный пост Николаевский, - по имени российского императора. 14-го мая 1854 года по Амуру начала спускаться русская флотилия,    доставившая в его низовья боеприпасы, продовольствие и войска. Часть войск  отправилась морем на Камчатку для укрепления Петропавловского гарнизона, часть же осталась на Амуре для реализации муравьевского проекта аннексии Приамурья.
 
Во втором сплаве, состоявшемся в 1655 году, кроме солдат, казаков, артиллерии и военных запасов плыли по Амуру  первые переселенцы, - русские крестьяне. Поселения в низовьях Амура получили скромные названия: Троицкое, Вознесенское, Иркутское, Богородское, Ново-Михайловское, Сергеевское. О Хабарове,  спускавшемся (со слов сибирского краеведа Щукина) «до самого устья», как видим, никто и не подумал. Иначе и не могло быть, поскольку современники Н.Н. Муравьева и Г.И. Невельского ничего конкретного об этом не знали. Первые публикации о том, что Хабаров спускался в низовья Амура, преследуя «бунтовщиков», и зимовал в Мингальском улусе появились лишь в 1898 году с обнаружением в архивах изветной челобитной Полякова.

В 1856 г.  был проведен третий сплав войск, в ходе которого вдоль левого берега реки были основаны военные посты Кумарский, Усть-Зейский, Хинганский и Кутомандский. Весной 1857 года был проведен  переселенческий сплав на Амур забайкальских казаков. По верхнему Амуру расселилась  451 казачья семья (по другим источникам – более 500),  было заложено 16 казачьих станиц,  поселков и выселков. Они заняли берег на 980 верст от Усть-Стрелки до Хингана. Именно тогда кем-то из штабных офицеров,  а возможно и самим Муравьевым, было предложено называть станицы и поселки именами русских людей, оставивших след в истории освоения Амура. Появились станицы  Бейтонова, Толбузино, Бекетово, возродились места, отмеченные русской боевой славой, - станицы Албазино и Кумарская. Военный пост Хинганский был переименован в станицу Пашково. Как видим, имя «великого землепроходца» нигде не было упомянуто и в этот раз, хотя именно   здесь по выражению   сибирского   краеведа  Щукина  «Хабаров завоевательною ногою ступил на берега Амура».
 
Несмотря на то, что официального разграничения территорий между Китаем и Россией еще не состоялось, генерал губернатор принял меры по закреплению устья Уссури. 15 февраля 1857 года он потребовал от Корсакова (атамана забайкальского казачьего войска) ранней весной выставить посты  у устьев Сунгари и Уссури.

 Спустившись весной 1858 года по Амуру, Муравьев 5 мая остановился в Усть-Зейской станице, заменившей к тому времени военный пост. Если бы генерал-губернатор хотел  оставить в памяти потомков имя  Хабарова, как человека, положившего начало освоению русскими людьми Амура, то лучшего места, чем устье Зеи, для этого просто не было. Именно здесь Хабарову удалось   привести «под руку государеву» даурских князцов (правда,  неудачно, - дауры после этого разбежались), здесь он собирался зимовать в зиму 1651-52 года, здесь, с его слов, летом 1652 года он намеревался поставить острог. То есть это место  больше, чем какое либо другое, было связано с именем Хабарова. Но генерал-губернатор этого не сделал.
 
Муравьев и сопровождавший его в поездке владыка Иннокентий не раз обсуждали, где лучше основать центр будущей губернии и новой епархии, и как его назвать. Решили, что самое удобное место для этого –  Усть-Зейская станица. Продумывая названия будущего города, перебрали много вариантов: Зейград, Зейгород, Зеймур, Чернореченск, Чернорецк, Россиеслав. Решение пришло неожиданно. Накануне отъезда губернатора в Айгун, где предстояло вести переговоры, владыка Иннокентий в присутствии Н.Н. Муравьева заложил храм во имя Благовещения Пресвятой Богородицы:  «Близ устья реки Зеи, в бывшем Усть-Зейском посте, где в настоящее время находится Главное Управление Амурской линии и предполагается быть городу, положено мною основание храма  во имя Благовещения Пресвятыя Богородицы», – докладывал Иннокентий  в Святейший Синод 9 мая 1858 года. В ознаменование этого события, Усть-Зейская станица распоряжением Н.Н. Муравьева была переименована в станицу Благовещенскую.

В тот же день генерал-губернатор направил в Петербург великому князю Константину Николаевичу, - председателю Особого Амурского комитета, представление о преобразовании станицы Благовещенской в город. В обоснование этого предложения Н.Н. Муравьев писал: «Особенно выгодное местоположение Усть-Зейской станицы при слиянии рек Амура и Зеи, одним из значительнейших его притоков, среди довольно густого маньчжурского населения, делают этот пункт весьма важным в стратегическом и коммерческом отношениях и представляют все условия быстрого и успешного развития. Вследствие этого я считаю необходимым учредить в этом месте город, а как сопутствующий мне в настоящую мою поездку на Амур высокопреосвященный Иннокентий, архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский, заложил сего 9-го мая в Усть-Зейской станице храм во имя Благовещения Господня, то и полагаю приличным дать новому городу наименование Благовещенска».

10 мая, проследовав по приглашению китайской стороны в город Айгунъ, Муравьев вступил в переговоры о разграничении территорий с китайским уполномоченным, - амурским главнокомандующим князем И-Шанем. При этом в ходе переговоров предъявил права России не только на левый берег Амура, но и на Уссурийский край от Уссури до моря на всем её  протяжении вплоть до Кореи.
В популярной исторической литературе этот эпизод Амурской эпопеи часто излагается весьма поверхностно и упрощенно. Между тем, переговоры шли очень трудно. Китайская сторона упорствовала и пыталась отодвинуть границу севернее Амура. Вопрос об Уссурийском крае китайцы вообще отказались обсуждать на том основании, что это часть Маньчжурии, а Маньчжурия - родина китайского императора. Переговоры зашли в тупик.Доводы Муравьева, состоявшие в том, что если не взять под контроль Амур, его устье и морское побережье, то в ближайшее время его займут другие иностранные государства (английские и французские корабли все активнее проникали в это время в Приморье), китайской стороной не принимались во внимание.

В такой ситуации потерявший терпение Муравьев пошел на демарш:  объявил, что если договоренность не будет достигнута, то России придется решать вопрос военными методами, после чего покинул лагерь для переговоров. Решительность Муравьева произвела впечатление, - на следующий день в его ставку прибыли гонцы И-Шаня, который просил губернатора  вернуться и продолжить подготовку договора.
 
Действия китайской стороны можно было понять, - Китай не желал уступать территорию, но и был не в состоянии воевать на два фронта (напомним, в это время шла 2-я опиумная война, в которой Китай вновь терпел  поражение, британские войска уже обосновались в Шанхае и Нанкине, захватили о. Гонконг).

Еще 11 мая 13-й Сибирский линейный батальон, находившийся в устье Зеи,   был отправлен Муравьевым для основания поселений в районе слияния Уссури с Амуром. В приказе командиру батальона капитану Я. Дьяченко было поручено «заведование 2-м отделением Амурской линии, к которому присоединяются  наши поселения по Уссури под главным начальством военного губернатора Приморской области  контр-адмирала Казакевича». 16 мая батальон уже был на месте и приступил к работам. Военный топограф М.И. Венюков писал  в своих воспоминаниях, что в день подписания договора он вместе с капитаном Дьяченко и солдатами 13-го линейного батальона «вбивал первый колышек» Усть-Уссурийского поста.
 
16 мая 1658 года Айгуньский договор  был подписан. Согласно его положениям, России отходил весь северный берег Амура за исключением китайских поселений, которые уже стояли на этом берегу. В отношении Уссурийского края был достигнут компромисс: он объявлялся в совместном владении России и Китая «впредь до определения границ между двумя государствами».

О благоприятно складывающейся обстановке Муравьев известил контр-адмирала П.В.Казакевича, который на пароходе «Амур»  немедленно направился в район слияния Амура и Уссури. В устье Бури возле Амурского утеса в это время уже обустраивался 13 линейный батальон. Казакевич оставил пароход на главном русле, а сам проследовал на лодке к Усть-Уссурийскому посту, где стал ждать Муравьева.

                *

 По завершению переговоров на последней торжественной встрече с представителями китайских властей произошел обмен памятными подарками. Китайские сановники получили в подарок сабли, кинжалы, украшенные драгоценными камнями, часы и другие, довольно ценные вещи. Китайцы со своей стороны преподнесли традиционные подарки своей страны. Муравьеву был поднесен почетный, по понятиям китайцев, подарок — живая свинья,  торжественно врученная ему китайскими чиновниками.  Через переводчика они пространно объяснили, что по древней китайской традиции  такой подарок свидетельствует о пожелании ему мужской силы, счастья и всяческого благополучия. Этот подарок, - вспоминал Б.К. Кукель (чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе), вызвал  немало смеха и острот. Надо думать, не вызвал он восторга и у генерал-губернатора,  заподозрившего в этом действии некий двойной смысл. Прочим русским участникам переговоров были присланы  разные сладости и дешевые шелковые материи.
 
21 мая генерал-губернатор вместе со всем своим штабом отплыл вниз по Амуру. У этого сплава были свои особенности. Первая из них состояла в том, что все его участники находились под впечатлением подписания договора о возвращении России Амура. Это, без сомнения отражалось на эмоциональном состоянии как самого генерал-губернатора, так и его окружения, давало повод для неоднократных застолий  с провозглашением разного рода тостов в связи с успешным завершением  многолетних усилий. В немалой степени этому способствовала  вторая особенность экспедиции, - во время  плавания обер-квартирмейстер Будоговский выбирал места для поселения Амурского казачьего пешего батальона. Участники экспедиции не  раз на своем пути высаживались на берег, осматривали понравившееся место, после чего на берегу вкапывался столб с дощечкой, на которой было написано название будущего поселения. Названия  давал сам Муравьев, но, судя по всему, с предложениями и идеями выступали и  другие участники сплава. Об этом свидетельствует тот факт, что одно из мест будущего поселения получило название Екатерино-Николаевского, - в честь супруги генерал-губернатора.
 
В названиях селений были увековечены имена  спутников Муравьева,  сотрудников амурской экспедиции, принимавших участие в организации сплавов, сослуживцев генерал-губернатора: Иннокентьевка (владыко Иннокентий, - архиепископ Камчатский, Курильский и Алеутский); Радде (ученый-натуралист, который занимался в это время изучением флоры и фауны Амура); Помпеевка и Пузино (Помпей Поликарпович Пузин – казачий офицер, со своей сотней предотвративший высадку англо-французского десанта в заливе де-Кастри, активный участник организации сплава на Амур забайкальских казаков); Венцелева (военный губернатор Восточной Сибири); Головино (генерал-лейтенант Е.А. Головин - сослуживец Муравьева и его непосредственный начальник во время службы на Кавказе). Скажите, разве это не повод, пусть даже и по-походному, выпить за здоровье и долголетие названных лиц?

Прибыв к Сунгарийскому посту, где служившие там казаки ждали смены их забайкальскими казаками-переселенцами, Муравьёв переименовал пост в станицу Михайло-Семеновскую (Михаил Семенович Корсаков – атаман Забайкальского казачьего войска, организатор заселения казаками берегов Амура и Уссури, двоюродный брат Н.Н. Муравьева), а находившееся неподалеку намеченное к заселению местечко,  назвал Монастырщиной (подпоручик Петр Монастыршина  командовал 2 ротой 13 сибирского линейного батальона, снабжавшей продовольствием казаков сводной Амурской сотни, которая несла службу на Сунгарийском посту).

Не были забыты и исторические личности, - заложены станицы Нагибово, Степаново, Поярково, Дежнево.  Вспомнили даже Квашнина, - того самого промышленника, что в 1649 году предупредил даурского князя Лавкая о подходе  отряда Хабарова. Назвали его именем будущую станицу. Имя  Ерофея Хабарова  не было упомянуто и на этот раз, хотя, казалось бы, для этого были основания.
 Дело в том, что известный натуралист Р.К. Маак, проводивший в 1855 году исследование Амура, пришел к заключению (как впоследствии оказалось – ошибочному), что  Ачанский городок, у которого Хабаров в 1652 году отразил атаку маньчжурского отряда,   находился на скале Кырма  возле нанайской деревни Нюнгя, где берет начало Амурская протока. Проводник-нанаец сказал Мааку, что  в древние времена на этом выступе был построен город. Построили де его какие-то пришельцы, жившие там временно.
 
«На вершине выступа - писал Р.К. Маак - мы в самом деле нашли остатки четырехугольного укрепления, которого две стены были обнесены валом и рвами и с одной из них по середине находилось свободное пространство, которое, по-видимому, служило входом в укрепление, внутренность его напоминала Албазинское, но было обширнее, столетние дубы, выросшие во рвах и внутри укрепления, ясно указывали на его древность. Очень вероятно, что это укрепление есть знаменитый Ачанский городок…».
 
К слову сказать, разделял это ошибочное мнение и  Г.И. Невельской. Он писал в своей книге: «За Шунгалом жили ачане, у них около устья Уссури, Хабаров остался зимовать в большом Ачанском улусе».

Участники сплава,  конечно же, останавливались у этого места,  находившегося верстах в 30 от Усть-Уссурийского поста,  рассматривали сохранившиеся следы укрепления. Надо думать, не обошлось при этом  без воспоминаний о походе Хабарова. И самому Муравьеву и офицерам его штаба, как людям военным, без сомнения импонировал тот факт, что здесь русские люди под водительством Хабарова «дали по зубам» напавшему на них маньчжурскому отряду. Тем не менее, и здесь экспедиция не отметила прилегающую местность основанием  какого-либо поселения с упоминанием имени Хабарова.  Это еще раз указывает на то, что и  генерал-губернатор и его окружение не видели в нем героя, достойного увековечивания его памяти.
 
Увлеченно занимаясь в течение двух недель поиском мест и подбором наименований будущих поселений, находясь при этом в состоянии победной эйфории, вызванной подписанием Айгунского договора, участники сплава не могли не задуматься над тем,  как можно увековечить память об этой историческом событии? Разумеется,  лучшим памятником этому  могло стать крупное русское поселение в особо примечательном месте, способное со временем превратиться в город. В его названии  должен  был отразиться успех, достигнутый в результате многолетних усилий Амурской экспедиции. Есть  основания считать, что и Муравьев и его окружение уже знали такое место, - Амурский утес ниже устья Уссури.
 
Сама по себе идея закладки в этом районе стратегически важного населенного пункта вызрела достаточно давно. Еще в 1854 году  Г. И. Невельской писал Муравьеву: «Пункт этот, как ближайший к побережью южного Уссурийского края и как пункт центральный относительно Нижнеамурского и Уссурийского бассейнов, представляет такую местность, в которой должна сосредоточиваться вся главная наша деятельность в этом крае и управление им».

Генерал-губернатор, как известно, не разделял этого мнения,  центром будущей губернии и новой епархии он уже определил Благовещенск. Вместе с тем и Муравьев был убежден в важном стратегическом значении этого места и благоприятных условиях основания здесь крупного населенного пункта. Контр-адмирал Казакевич, принимавший участие в первом сплаве войск по Амуру в 1854 году, позже вспоминал: «3-го июня 1854 г. по ошибке проводника, запутавшегося в бесчисленных островах, флотилия, приняв один из протоков Амура за фарватер, вышла в реку Уссури верстах в 40 от впадения ее в Амур, к месту, где позже встал Усть-Уссурийский пост.  При выходе из Уссури в Амур Муравьеву  бросился в глаза высокий правый берег реки, густо поросший вековым лесом. «Вот где будет город», — сказал он, указывая рукою на отдельную, выступившую из общего очертания берега, скалу». Так что место будущего города было определено и дело  сводилось лишь к тому, как назвать  новое поселение.
 
Возле устья Уссури, куда Н.Н. Муравьев прибыл 31 мая, он встретил военного губернатора Приморской области П.В. Казакевича, иркутского купца И.А. Белоголового и военного топографа поручика М.И. Венюкова, который готовился к экспедиции по Уссури. Понятное дело, главным содержанием их бесед  были  результаты состоявшихся переговоров с китайцами и содержание заключенного договора. Один из участников этой встречи позже вспоминал, что «когда, по заключении Айгунского договора, он  (Муравьев) встретил на устье Уссури Белоголового в теперешней станице Казакевичевой, то на бывшем в генерал-губернаторском помещении (шалаш из коры) завтраке единственный тост, провозглашенный хозяином, был «за процветание амурской компании», которая должна была избавить Амур от мелких хищников-спекулянтов». Впрочем, вряд ли это импровизированное застолье ограничилось только лишь одним этим тостом.

Пребывание генерал-губернатора в устье Уссури было  кратковременным. К его прибытию  часть личного состава 13 линейного батальона уже обосновалась в устье Бури возле Амурского утеса,  другая часть возводила первоочередные постройки в казачьих станицах, заложенных Казакевичем на главном русле Амура и близ устья Уссури. Первую из них Муравьев назвал Новгородской, две другие получили имена ближайших сподвижников генерал-губернатора по Амурской эпопее, - Корсакова и Невельского. Усть-Уссурийский пост Муравьев переименовал в станицу Казакевичеву.
 
В тот же день 31 мая 1858 года генерал-губернатор со всеми своими спутниками сплавился к Амурскому утесу, - месту дислокации 13 линейного батальона, где экспедиция сделала остановку на несколько дней. Трудно сказать, что успел  к этому времени построить батальон, но условия здесь были, без сомнения,  лучше, чем «шалаш из коры» у станицы Казакевичевой. Надо думать, спутники Муравьева не преминули этим воспользоваться. «1 июня весь день отмечали с  Казакевичем  удачный сплав и заключение Айгуньского договора», -  пишет историк Г. Лёвкин, - почетный член Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.
 
Обсуждение этой темы проходило, судя по всему, в весьма веселой и непринужденной обстановке пересказа Казакевичу  забавных деталей состоявшихся переговоров. М.И. Венюков  позже писал: «…помнится, при этом и сам Н. Н. Муравьев  смеялся над И-шанем, который хоть и уверял, что боится петли (за подписание  договора), но на последовавшем за подписанием трактата угощении так усердно пил шампанское, что снял с себя курму и остался только в той части одежды, которая походит на поповский подрясник…». Вспомнили, конечно, и свинью, которую  маньчжуры «подложили» генерал-губернатору.

Видимо, именно тогда-то и состоялось обсуждение, а потом и принятие  решения о названии нового поселения. Это было не просто. Попробуйте-ка сами подобрать подходящее слово, в котором была бы отражена мысль об удачном приобретении Россией полуторых миллионов квадратных верст новой территории со всеми её природными богатствами. В современном русском языке  найти такое слово весьма затруднительно. Однако Муравьев такое слово нашел, - Хабарово.
В честь великого амурского землепроходца Ерофея Хабарова, -  убеждены  нынешние жители России. Так ли?
 
Мало кому приходит в голову, что  мы в своей уверенности уподобляемся людям, которые склонны считать, что если в пригороде Москвы появится поселок Лужково, то это непременно в память бывшего мэра столицы, а если село Березовское близ Тольятти, то, конечно же, в честь Бориса Абрамовича Березовского, даже если это село расположено среди бескрайних березовых рощ.

Увы, старинное  русское слово «хабар» уже давно  вышло из житейского употребления и большинство нынешних россиян понятия не имеют, какое смысловое значение кроется за этим словом. Между тем во второй половине Х1Х столетия это слово было в широком употреблении.

Обратимся к знаменитому словарю В. Даля, который, к слову сказать, во времена Муравьева-Амурского только что был издан и являлся, как нынче говорят, бестселлером. «Хабар, хабара, - пишет Даль, - старинное русское слово, означавшее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. К этому добавим, что в словаре русских синонимов рядом со словом «хабар» называют слова: прибыль,  добыча,  доход, выигрыш. Хабарное дельце – удачное, с выгодой.

Таким образом, название нового поселения, - Хабарово имело всем тогда понятное, не требовавшее пояснений нарицательное значение счастливого (удачного) приобретения, что вполне соответствовало значению для России Айгунского договора. К Ерофею Хабарову и его походу по Амуру это название, смею предположить, не имело никакого отношения. Дело в том, что нет никаких исторических свидетельств, подтверждающих такое суждение. Ни в сохранившихся официальных документах того времени, ни в письмах Муравьева, ни в воспоминаниях его спутников. Они  лишь констатируют факт названия нового поселения Хабаровкой без каких либо комментариев. Это можно расценивать так, что смысл  названия не нуждался в каких-либо пояснениях, подобно тому, как не нуждаются в них названия  таких городов, как Холмогоры,  Новгород, Владикавказ, Царицын, Березов, Владивосток, да   и многих других.

И все же маловероятно, чтобы, наименовав этот стратегически важный пункт, Муравьев не аргументировал бы своего решения. Можно было ожидать, что эти аргументы он изложил в письме  великому князю Константину Николаевичу, отправленному вскоре после описываемых событий, - 11 июля 1858 года. Однако в открытой печати мы встречаем лишь выдержки из этого письма, не связанные с наименованием нового поселения. Говориться лишь о том, что «…13-й линейный батальон он расположил на правом берегу главного русла Амура, так сказать, в подкрепление казачьей линии на Амуре и Уссури…», и о том, что пароход «Амур» к его приезду  стоял «… в 40 верстах на главном русле …». О мотивах, определивших название нового поселения, в этих вырезках  ничего не сказано. А ведь, казалось бы,  Муравьев по долгу службы   обязан был  информировать великого князя, являвшегося председателем Особого Амурского комитета, о  названии этого стратегически важного пункта. Причем не только информировать,  но и согласовать с ним это решение с изложением соответствующих аргументов, подобно тому, как он это сделал в отношении Благовещенска.

Если бы достоянием историков стало собственное заявление Муравьева о том, что он назвал это поселение в память о Ерофее Хабарове, или об этом сообщили бы в своих воспоминаниях его спутники, то  это, без сомнения, цитировалось бы в каждой публикации об истории города Хабаровска. Однако мы встречаем лишь упоминание о том, что Муравьев сам выбрал место для будущего поселения и назвал его Хабаровкой. При этом иногда еще и добавляют: «по преданию».

В свете нынешних представлений сомневаться в том, что город назван в память о землепроходце Ерофее Хабарове, действительно  может показаться абсурдным. Но как же тогда объяснить эти неувязки? Необходимость тщательного изучения всех обстоятельств с целью  установления исторической истины диктуется уже хорошо  известной историкам практикой купирования исторических документов, имевшей место в нашей стране в течение многих десятилетий.

К слову сказать, Муравьев в этом начинании не был оригинален, - на русском севере к тому времени уже три столетия существовало поселение с таким названием.  Оно  появилось во второй половине  ХУ1 века на побережье Югорского шара (пролив между материком и островом Вайгач, что северо-восточнее устья реки Печеры) и имело подобное же смысловое значение. Это место являлось одним из главных сборных пунктов окрестных и большеземельских самоедов (ненцев), которые ежегодно весной пригоняли сюда на летние пастбища своих оленей и свозили  все, что ими было добыто за время долгой полярной зимы. Все, что можно было продать или заложить приезжающим сюда   торговцам: шкуры белых медведей, моржей, морских зайцев, нерп, моржовые клыки, сало морского зверя, рыбу, пух, шкурки песцов и лисиц, прочие продукты своих промыслов.
 
Местоположение  ярмарки было вполне объяснимо, - через Югорский шар проплывали суда поморских и западно-европейских купцов, державших путь к устьям Оби и Енисея, а впоследствии и к «златокипящей Мангазее». Самоеды  меняли здесь продукты своих промыслов на муку, калачи, соль, коровье масло, кожаную обувь, цветное сукно, домашнюю утварь, другие жизненно необходимые товары, в том числе и заповедные (запрещенные), - вино, порох, свинец, ружья. Вот там-то,  у западной оконечности пролива и появилось становище (так называли место временной летней стоянки), получившее название Хабарово. Со временем оно превратилось в постоянный поселок, даже имевший свою церковь. Можно ли сомневаться, что название этой стоянки было продиктовано удачным её расположением и смысловым значением слова «хабар»,  - прибыль, прибыток, доход.

При всем этом спутники Муравьева  не могли, конечно, не задаться вопросом: а не будет ли это название ассоциироваться с именем Ерофея Хабарова? Впрочем, в чьем именно сознании? Если говорить об образованных россиянах, то их мнение о Хабарове вполне ясно высказал П.А. Словцов. Что же касается простого люда, не читавшего ни трудов Миллера, ни ученой книжки Словцова о Сибири, то они в то время в абсолютном своем большинстве просто-напросто ничего не знали о Хабарове и его походах по Амуру. А если и знали, то со слов более образованных наставников и, надо полагать, тоже в свете словцовской характеристики.
Так что, если  подобные ассоциации и могли у кого-то возникнуть, так, прежде всего в умах князя И-Шаня и  подобных ему исторически сведущих маньчжуров. Правители Китая знали это имя еще с тех времен, когда бежал к маньчжурам из хабаровского войска предатель Ананий Урусланов, хотя вряд ли они знали о смысловом значении русского слова «хабар».
 
Как видим, это  не  поколебало   намерений  Муравьева и его окружения. Скорее даже наоборот, - пусть, вероятно посчитали они, это напоминает маньчжурам о событиях у Ачанского городка в 1652 году. Действия Муравьева здесь были подобны действиям Петра Великого при заложении города на Неве, - «… здесь будет город заложен назло надменному соседу…». Надо сказать,  намерения Муравьева не ограничивались аннексией Приамурья. Известно, что он делился мыслями о захвате Россией северных территорий Китая, части Монголии и даже Кореи.

И все же намерение Муравьева оставить новым поселением  память о заключении Айгуньского договора, не выдержало испытания временем
               
                *

Связь наименования поселения с именем Ерофея Хабарова стала проявляться в общественном сознании уже с середины 60-х годов Х1Х столетия. Чтобы понять причины этого явления обратимся к событиям, происходившим в то время в России.
 
Это был период зарождения и расцвета так называемого народничества, - идеологии в  интеллигентской среде российского общества, ориентированной на «сближение» с народом в поиске своих корней, своего места в мире. В литературных сборниках того времени появляется масса статей, посвященных жизни простых людей, народной мудрости, проблемам народной жизни и её героям. Публикуются произведения на исторические темы, - «Емельян Иванович Пугачев» Л. А. Тихомирова и П. А. Кропоткина,  поэмы С. С. Синегуба «Илья Муромец» и «Степан Разин».

Весьма показательна в этом отношении деятельность фольклориста, этнографа и поэта Дмитрия Николаевича Садовникова (1847—1883). Он учился в Симбирской гимназии, работал педагогом, то есть не был  ни историком, ни даже сибиряком. В 1874 году он опубликовал в «Симбирских губернских ведомостях»  часть своего большого собрания заговоров и произведений детского фольклора. Составил сборник «Загадки русского народа» (1876), в сборнике «Сказки и предания Самарского края» (1884)  поместил материалы о Степане Разине. Интерес к народным движениям в Поволжье выразился и в цикле его стихов о Разине; лучшие из них — «Из-за острова на стрежень», «По посаду городскому» — стали народными песнями. Интерес к истории сказался и в его просветительской деятельности, -  он явился автором популярных книг для народных школ и училищ «Наши землепроходцы» и «Рассказы о заселении Сибири» (1874), в которых в красочной героико-патриотической манере, подобной писательской манере вышеупомянутого краеведа Щукина, нарисовал картину событий, происходивших в Сибири в ХУП веке.

К 60-м годам  уже вся Россия знала о результатах деятельности на Амуре Муравьева-Амурского, в том числе  о быстро развивающемся селении Хабарово при слиянии Амура и Уссури. На волне народнических настроений и в свете подобного рода публикаций молодое поколение русских интеллигентов, а вслед за ними и простые люди, не могло не связать названия нового поселения с именем амурского землепроходца.
 
Одним из первых это сделал этнограф-беллетрист С.В. Максимов. Морское ведомство поручило ему отправиться на Дальний Восток для исследования только что приобретенной Амурской области. Первые публикации материалов этой поездки увидели свет в «Отечественных записках» и «Морском сборнике» в 1861 году, в 1864 году в Санкт-Петербурге вышла книга «На Востоке. Поездка на Амур», а в 1871-м она была переиздана.

В своих заметках Максимов  пишет, что  селение у слияния Амура и Уссури носит имя «первого храброго завоевателя Амурского края Хабарова». Вместе с этим его описание станицы Албазино свидетельствует о полном  незнании автором содержания исторических документов о действиях Хабарова на Амуре и албазинской обороне 1680-х годов. Вот, например, что он писал об этой станице:
«Большая и главная часть нынешней станицы выстроена внутри тех укреплений, который построил выходец из Великого Устюга Хабаров. Несколько нынешних домов лежат позади этих укреплений отдельной слободкой. Укрепления до сих пор изумительно хорошо сохранились и во рвах, и в насыпях. (...) На горе, внутри крепости, нынешним казакам селиться, сказывают, заказано. Распахивая под поля нови, казаки находили внутри нижнего большого городка землю разрыхленную, мягкую, вероятно, вспаханную прежними казаками Хабарова».

Как  известно,  Хабаров не только не строил в Албазине никаких укреплений, а его казаки не пахали там землю, но и  сам городок даурского  князца Албазы  по приказу Хабарова был разграблен и сожжен. Заброшенное Албазинское городище было восстановлено русскими людьми лишь десять лет спустя.

Тем не менее, идея была брошена, её подхватили другие литераторы и через несколько лет суждение о том, что  поселение на берегу Амура названо в честь Ерофея Хабарова, укоренилось в умах людей.
 
Достоянием истории стали записки полковника Николая Цесаревича Грудзинского, служившего до революции ротным командиром Хабаровского кадетского корпуса. Находясь после революции в эмиграции в Аргентине, он встретил земляка, товарища по несчастью, - сына раскулаченного помора, родившегося и выросшего в Хабаровске. И записал его воспоминания о раннем детстве, относившиеся, судя по всему, к последнему десятилетию  Х1Х века: «Вот здесь, где эта лестница спускается к воде, - говорил мне, малышу, двоюродный дед, брат бабушки со стороны матери, гуляя со мной по высокому берегу Амура и указывая на деревянные ступени крутой, длинной лестницы, - здесь, недалеко от базара, и был стан Хабарова. Тут он валы насыпал, пушки поставил, из бревен кедровых стены сложил. По его имени и город назвали Хабаровском... ».
 
Как видим,  в этих воспоминаниях звучит уже укоренившееся в сознании хабаровских жителей представление о том, что город обязан своим именем и рождением Ерофею Хабарову, хотя мысль о возведении  там Хабаровым оборонительного сооружения не соответствуют историческим фактам и навеяна, по всей вероятности, публикациями, подобными публикациям Максимова.

Может быть, подумает иной читатель, генерал-губернатор все же намеренно приберег это примечательное место, ставшее впоследствии столицей целого края, чтобы назвать его именем великого землепроходца. Потому  и не стал называть его именем менее примечательное место, даже и связанное с пребыванием там Хабарова?  Однако такое предположение  не выдерживает критики.
При всей стратегической важности этого населенного пункта, на что указывал еще Невельской, и общей уверенности, что он со временем превратится в город, ни генерал-губернатор Муравьев, ни правительство России в то время не видели в нем будущей  столицы края. Такая роль отводилась Благовещенску,  как  центру будущей губернии и новой епархии, - об этом уже говорилось выше. Селение же Хабарово долгое время было подчинено Софийску и  стало административным центром лишь четверть века спустя, - 28 апреля 1880 года, когда столица Приморской области была перенесена из Николаевска в Хабарово. В июне 1884 года было утверждено решение об образовании Приамурского генерал-губернаторства, в состав которого вошли Забайкальская, Амурская и Приморская области, его административным центром  стало Хабарово, только лишь тогда получившее статус города. В Хабаровск же он был переименован еще позже, - в 1893 году.
 
По высочайшему повелению 1881 года памятник Муравьеву-Амурскому тоже  предполагалось установить в Благовещенске. По разным причинам его сооружение задержалось на несколько лет. В 1886 году для ускорения дела был образован специальный комитет, в состав которого вошли соратники Муравьева-Амурского и приамурский генерал-губернатор А.Н. Корф. Тогда то и было решено  установить памятник в Хабарово, поскольку этот город  стал административным  центром Приамурского генерал-губернаторства. Памятник графу был открыт в 1891 году.


                *

В начале нового века Россия кипела революционными страстями, россиянам было не до Хабарова. С установлением новой власти многое изменилось в сознании людей и их мировоззрении. Представители новой власти уже не видели в «царском сатрапе»   Муравьеве-Амурском каких-либо заслуг перед страной. Возведенный ему  памятник в 1925 году  был разрушен. Что же касается Ерофея Хабарова, то его слава только укрепилась. Этому в значительной мере способствовало ошибочное представление историков, что он родился и вырос в бедной семье  устюжских хлебопашцев. Ну, как же, - свой брат – пролетарий.

Правда, в первые годы после революции, когда историки стали резко осуждать всех завоевателей и виновников установления на Дальнем Востоке колониальных порядков, в нашей стране появились первые работы, авторы которых резко осуждали насильственные действия  Хабарова на Амуре (Бахрушин С.В., 1925; Огородников В.И., 1924; 1927). Но с конца 30-х гг., когда окреп сталинский тоталитаризм, возник культ Ивана Грозного и иных крутых деятелей русской истории, образ Хабарова  стал необоснованно идеализироваться. Именно тогда сложились  далекие от исторической правды стереотипы, которых стали придерживаться  историки, но еще более рьяно литераторы.

Очень убедительно раскрыл  суть и причины  последовавших за этим событий  В.А. Тураев, - ведущий научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН в своей статье «О характере купюр в публикациях русских землепроходцев XVII века». Приведу в кратком изложении несколько основных тезисов этой статьи:
Опыт интерпретации исторических фактов в нужном направлении, пишет автор, уже был,  сделать это не составляло особого труда, поскольку абсолютное большинство исторических документов, опубликованных в изданиях XIX-го века,  уже давно стали библиографической редкостью. (К слову сказать, книга «Историческое обозрение Сибири» П.А. Словцова  в советское время так ни разу и не была переиздана).
В 1951 году в Москве, а годом позже в Ленинграде вышли сборники документов: «Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII в. на северо-востоке Азии»  и «Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах».  …Именно с них начинается традиция умолчания неудобных для официальной историографии фактов. Многие документы в них содержат пространные купюры, при этом сокращению подверглась преимущественно та часть текстов, где речь шла именно о военных стычках казаков с аборигенами Сибири и Дальнего Востока.
 В конце 1950-х годов, в период так называемой оттепели, ситуация с публикацией документов несколько либерализовалась. Правда, начавшаяся с 1956 г. «борьба против культа личности» серьезных перемен в освещении деятельности Хабарова не внесла, - она совпала с подготовкой к празднованию столетия города Хабаровска, когда на вокзальной площади города был установлен  памятник Хабарову. Поэтому в 60-80-х гг. мало кто решался сказать правду о насильственных действиях Хабарова. И все же в крайне осторожной форме Ф.Г. Сафронов смог несколько расширить наши представления о Хабарове по ранее неизвестным архивным документам (Сафронов Ф.Г., 1956; 1983). Важные уточнения в историю амурских походов Хабарова позже внесли и некоторые другие историки, изучавшие историю продвижения русских к Амуру по архивным документам. Но уже со второй половины 1960-х практика публикации документов с купюрами и в извлечениях вновь становится обычным делом, приобретая массовый характер.  Особенно тщательно «очищаются» от неугодных сюжетов документы, рассказывающие о русских походах на Амур.
…Большое воздействие на характер публикации этих документов оказывали непрерывно ухудшавшиеся после 1960 года советско-китайские отношения. Территориальные претензии маоистского Китая, попытки обосновать его «исторические права» на дальневосточные земли  СССР, доказать извечную вассальную зависимость населявших их народов от китайских императоров не могли не вызвать ответной пропагандистской кампании. Под строгую цензуру были взяты работы историков, писателей, журналистов, обращавшихся к истории освоения и заселения дальневосточных земель, к проблемам их культурных, экономических и политических контактов. Борьба с «китайским присутствием» оборачивалась нередко борьбой со здравым смыслом, сопровождалась даже искажениями исторических фактов… на многие сюжеты казачьих «отписок» и «скасок» легла печать строгого табу.
В результате жестокий, кровавый поход хабаровского воинства по Амуру, недобрая память о котором до сих пор хранится в фольклоре амурских народов, превратился в невнятное повествование о борьбе русских с маньчжурами, а сам Е.П. Хабаров, на редкость сложная и противоречивая фигура, вот уже несколько десятилетий рисуется исключительно розовыми красками.  Из «отписки» убрано все, что, по мнению публикаторов, могло бы бросить тень на портрет этого человека. Между тем список жестоких «деяний» Хабарова обширен. Упоминания о пытках, которым подвергал он нередко своих пленников, о разбоях и грабежах, которые чинили казаки в завоеванных улусах, встречаются на многих страницах. Стремление не запятнать белоснежные ризы русского землепроходчества отчетливо прослеживается во многих опубликованных в последние десятилетия документах. 
История русского землепроходчества в Сибири не нуждается в  приукрашивании. Да и вообще, можно ли подходить к событиям и людям XVII века с моральными мерками сегодняшнего дня? Многое из того, что кажется нам сегодня диким, выходящим за рамки человечности, тогда считалось обычным делом, даже нормой права. Без пыток на дыбе, кнутом или раскаленным железом обходился редкий допрос в воеводской канцелярии не только пленных, но и собственных казаков. Человеческая жизнь мало что стоит сейчас, так что уж говорить о нравах  людей, едва расставшихся со средневековьем?
 
«Очевидно одно, - завершает свою статью Тураев, - историческая правда требует объективного освещения многих страниц русского «взятия» Сибири и Дальнего Востока, развенчания многих идеологических мифов, сформировавшихся в общественном сознании в последние десятилетия. И первое, что надлежит здесь сделать, — это вернуть историческим документам их первоначальное содержание».

Что же касается действий на мировой арене самой России в лице русского государя и его окружения  (правительства), то она поступала, как поступали все сильные государства того времени, - Англия и Испания, Португалия и Голландия, Польша, Швеция и государство Великих Моголов. Как действовали те же маньчжурские правители, воевавшие Монголию и Китай.

                *

Я в полной мере разделяю взгляды Вадима Анатольевича Тураева. Со своей стороны скажу, что он в своей статье говорит лишь о купюрах, но ведь при проведении этой компании какие-то исторические свидетельства,  оказались и вовсе скрытыми от общественности. В этом я вижу  одну из причин столь малого числа обнародованных исторических документов, в которых нашло отражение действий на Амуре Петра Бекетова, - личности по своим заслугам перед отечеством несравненно более значительной, чем Хабаров.

Какова их судьба? В лучшем случае они были только лишь изъяты из исследовательского «оборота», и тогда, может быть,  еще всплывут где-то в  исторических фондах. В худшем случае – были непростительно уничтожены, подобно тому, как во времена  «оттепели» были уничтожены многие «расстрельные дела» и другие документальные свидетельства причастности к репрессиям 30-х годов некоторых лиц советского руководства.

И все же при всех этих негативных явлениях историческая правда, как  видим, открывается, благодаря сохранившимся источникам, прямо или косвенно повествующим о происходивших в то время событиях. Несмотря на все ухищрения чиновников от истории, не избежал объективной оценки потомками своей деятельности на Амуре и Ерофей Хабаров.

«Пока тоталитарная система продолжала существовать в нашей стране, - писал Б.П. Полевой, полностью освободиться от ложных стереотипов относительно Хабарова было крайне трудно. И только недавно, наконец, появилась реальная возможность восстановить в полном виде историческую правду о Хабарове. Однако и теперь  отдельные ложные стереотипы о действиях Хабарова на Амуре еще продолжают жить в сознании некоторых историков и дальневосточных краеведов».

Автор настоящей статьи в полной мере сознает, что её содержание может быть воспринято кем-то негативно и даже враждебно. Но считает, что изложенные в ней соображения не лишены здравого смысла и имеют право быть представлены читателю. Возможно, что-то здесь является ошибочным, - трудно избежать ошибок, повествуя о далеком прошлом. Но огульно все отрицать не следует. Для этого нужны контраргументы, исторические свидетельства. Как известно, именно в споре, встречном обмене суждениями рождается истина.