Беглецы-романтики

                Юному поколению из прошлого послевоенного.
                Мужчинами не рождаются – ими  становятся. (Рябых В.Г.)
             - А-а-ах!.. Пар-рр- шивец… кусаться! – Далее следует непереводимый на литературный язык выплеск словесных эмоций старенького дяденьки в военной форме с болтающейся винтовкой на плече. Удержать моего друга Аркашу не помог укушенному охраннику и второй дядька в солдатской форме – выгоревшей  гимнастёрке на худющем теле и обвисшем галифе. Винтовка наперевес у второго бойца совсем не вписывалась в образ боевого армейца, по виду больше напоминавшего крестьянина с орудием мирного труда.
              Как же это так мы прозевали грозную охрану. Сумерки, мелкий моросящий дождь. А мы с Аркадием – моим другом – голодны, продрогли. Вот и потеряли бдительность. Мой друг проворен, умеет  избегать нежелательных случайностей, и не безуспешно в большинстве случаев, а потому, сделав сильный рывок из рук охранника, патрулировавшего с напарником вдоль железнодорожных вагонов, он оставил в цепких руках дядьки с винтовкой ворот своего пиджака. Жаль пиджак. Он принадлежал Аркашиному отцу, ушедшему на фронт. Отец не вернулся домой. Прошло почти семь лет, как кончилась жесточайшая война между народами, а от отца ни слуху, ни духу – полная неизвестность. Но осталась надежда у его сына Аркадия, и его бабушки – матери отца, что он жив.
              Пиджак старомоден, но добротен, непомерно велик для Аркаши, что позволяет его маленькому владельцу с некоторым комфортом укрываться от непогоды. В этом пиджаке сохранилось отцовское тепло, его энергетика. Ночью на свежем воздухе в открытом всем ветрам тамбуре грохочущего вагона, подвагонном ящике-контейнере или на крыше вагона пиджак согревал худенькое тело  маленького романтика-путешественника - моего друга Аркадия. И заодно и меня, когда в ночную холодрыгу укрывались оба, тесно прижавшись друг к другу.
               Старенькие дяденьки охранники, конечно не так проворны, как мы. Аркаша юркнул под вагон, стоящего на пути состава. Я удачно избежал цепких рук охранника и издалека, из-за колёсного диска  наблюдал, как силуэт моего друга мелькнул в сумерках и исчез. Охранники незлобно тихо  матернулись, потоптались на месте, обменялись мнениями, но лезть под вагон не решились – бесполезно. Махнули рукой:
               - Ну, пога-а-дитя поганцы… изловим… усё равно попадёте-ся… ухи надерём…- и пошагали дальше вдоль вагонов.
               Ну, какие мы диверсанты-террористы! Зачем нас ловить, да к тому же ещё и ухи надирать! Попробуй-ка, излови это послевоенное пацаньё – безотцовщину, разбежавшейся по несчастной России, только-только поднимающейся из  руин. И кому поднимать страну? Отцы-строители не вернулись с фронтов – полегли на родной и чужой земле. Ради чего? Чтобы потомство жило счастливо. А оно вон! Разбрелось по дорогам матушки-России – ищет свои пути без пригляда и наставлений. Выживают – волчий инстинкт самосохранения срабатывает. Почему волчий? Не уворуешь, не отнимешь – не выживешь. Жестокая правда выбранного пути. Путешественник без комплексов. А уж, железнодорожный путь самый предпочтительный: если умудрился оседлать вагон, то можешь удалиться дальше от родного дома, чем иным способом. Пешком, на авто, подводе с запряжённой лошадкой не очень-то подходило для дальних путешествий. Железная дорога конспирирует – забрался на крышу вагона, затаился. Никто тебя не видит и не слышит. Правда, опасно на крыше, но зато в сторонке от чужих глаз.    
               Соловьиная трель – сигнал об обстановке. Щёлканье – полундра, давай дёру, «атас»; переливистый свист – безопасно, спокойно, идём навстречу друг другу. Потеряться, отстать друг от друга – не дай Бог! По одиночке будет нелегко, а для меня, впервые рискнувшего отправиться в подобное путешествие - особенно, учитывая непредсказуемость предстоящих событий, но с предсказуемой концовкой, о чём говорит богатый опыт моего друга Аркаши. Он не раз пускался в опасные авантюры с логическим завершением – поимкой соответствующими органами и доставкой домой к любимой бабушке. Ну, а я начитался книг о приключениях, путешествиях, пиратах  вот и пробую один из вариантов за компанию со своим другом.
               Как обходился Аркадий без «прописки» в казённом учреждении, где-нибудь в пересыльном пункте, пока его не отправляли  «по месту назначения» - в детдом, например,  одному Богу известно. Может быть, из-за дефицита мест в детдомах, а может быть потому, что у Аркаши была всё-таки родная крыша над головой, где ждала его бабушка Дарья – потомственная дворянка, знавшая три языка, не считая родного – русского. Бабушка потеряла в своей жизни всех, кто был ей близок, потеряла по разным причинам. Остался только один внук – Аркадий, у которого война отняла мать и отца.
               Аркашина бабуля - это колоритнейший образ. Высокая, худая с необычайно стройной фигурой, своей манерой поведения она вызывала у меня трепет уважения и страх одновременно. Я перед ней робел, когда бывал изредка у Аркадия в гостях. Её побаивались пацаньё с улицы, а потому они почти и не бывали в гостях у моего друга, избегая встречи с его суровой бабулей. А меня неудержимо тянуло в их дом. Я с благоговением прислушивался к её голосу, особенно тогда, когда она переходила в разговоре с внуком, похоже, на французский язык. Она была строга, но никогда не повышала голос. Тон её всегда убедительный, создавал ощущение  правоты и беспрекословности. Почти диктатор. Но удивительное заключалось в том, что она невольно, конечно, без нашей мальчишеской осознанности, притягивала к себе умением слушать. Даже такую малышню – пацаньё уличное, как мы. Её высказывания в противовес нашему представлению не звучали занудными наставлениями. Диалог на равных. Она не позволяла себе унизить собеседника, в десяток раз младшего её, грубым сарказмом. Если и была ирония, то тонкая, не оскорбляющая достоинство сторон – ни её, поучающим тоном, ни собеседника, только-только открывающего для себя мир. Единственно, когда она вела себя «по-бабьи», как и любая русская и простая женщина – это когда возвращали ей драгоценного внука из дальних странствий. Она давала оплеуху «его высочеству» и, обняв, заливалась слезами. Она прощала ему детские глупости, а он ей оплеуху. Он её любил трогательно, ненавязчиво для постороннего взгляда. Манера их взаимоотношений вызывала у меня восхищение и зависть. Завидовал бабушкинской материнской ласке, которой был лишён сам - не публичной на показ, а настоящей истинной, основанной на любви.
                Лёгкий посвист призыва, едва слышимый. Пробираюсь меж вагонами в ту сторону, куда зовёт, наверняка, Аркаша, бдительно просматривая из-за и из-под вагонов длинные пролёты меж составами, группирующимися на неизвестной нам станции. И держать ухо востро – некоторые составы начинают медленно двигаться.  Умудряешься проскакивать под движущимися вагонами, пока их страшенные колёса-железяки медленно проворачиваются по рельсовой колее. Начало движения – перестук на сцепках меж вагонами, на стыках рельс.
                Кто-то хватает меня за рукав, я вздрагиваю от неожиданности. Фу-у-у!  Аркадий! Затихли, прислушиваемся. Навряд ли кто-то будет тайком нас выслеживать. Успокаиваемся и соображаем – как отыскать наш состав, на котором мы ехали в нужном для нас направлении. Его маршрут был нам с самого начала известен. И если мы на него не сядем, можем приехать не туда, куда душа стремилась.
                Определились, положившись больше на наш русский авось. Вроде наш. Осталось только выбрать вагон, где можно устроиться с комфортом. Есть разные варианты размещения в поезде, опробованные практикой авантюристов, выбравших способ передвижения по железной дороге. Места по комфортности делились по следующей классификации. Плацкарт – на крыше вагона, один из опасных вариантов, поскольку запросто можно скатиться во время движения, особенно ночью, что и случалось частенько с некоторыми бедолагами. Купе – в железном ящике под вагоном рядом с грохочущими колёсами, очень тесном, пропахшим маслом, часто очень грязном, но безопасном для жизни – не выпадешь, но, увы, легко доступном для поимки охраной. Элитное купе – тамбур, особенно если он не проходной. Здесь в уголке на деревянном полу можно было довольно уютно пристроиться, прижавшись друг к другу, чтобы экономить тепло; подложить под голову котомки свои со скудными  харчами. Шанс удрать с этой позиции был более вероятным, чем из купе-ящика. В составе иногда были места и получше, о чём доносила разведка – Аркадий не без моей помощи поднимался на крышу вагона идущего состава и обозревал сверху его вагонное хозяйство. При благоприятных обстоятельствах – остановка ли, снижение скорости – позволяло нам менять место своего временного обитания, переходя на более благоприятное, как нам казалось.   
                В котомке еды немного: картошка молодая, взятая с собственного огорода и отваренная втихаря, в полусыром виде, немного хлеба, лук с грядки, репа, морковь. А в основном в дороге, когда заканчиваются запасы, а они исчезают в наших молодых постоянно голодных желудках катастрофически быстро, переходишь на «подножный корм» - где, что перепадёт. Степень сытости зависит от нашей изобретательности и детской наивности попрошаек, что меня поначалу очень шокировало. Аркадий, несмотря на дворянское происхождение, к проблеме «протянутой руки» относился философски. Когда кушать о-очень! хочется, тут уж не до самолюбивых жестов. Правда, в протянутую руку почти ничего не клали – проходили мимо, реагируя по-разному. Кто отвернёт глаза, а кто ругнётся: у самих концы с концами еле-еле. А потому использовали этот приём, как исключение из правил, когда кушать хотелось  невтерпёж! По возможности попутно можно было оприходовать сады-огороды, где с определённым риском удавалось затовариться «чем Бог послал».
        Как-то наш состав поднимался в горку, пыхтел от натуги паровоз. Скорость упала до уровня человеческого шага. Рядом поле с наливающимся колосом то ли ржи, то ли пшеницы. Мы уже день голодаем – закончились припасы. Есть охота! С платформы, на которой мы разместились с комфортом на штабеле досок-длинномеров, соскочили и на бегу, не отставая от движущегося состава, рвали колосья, выдёргивая с корнем. Ох, и опасное это занятие было по тем временам. Тюрьма, если поймают! Да и рядом вроде никого не видать. Голод страх преодолел. Пищевой продукт-зёрнышки вместе с плевелами не лучшая пища, но, тем не менее,  средство для утоления голода. Морщились, но ели. Хорошо хоть зубы молодые – перетирали эту твердь, уж больно хотелось есть.
        На промежуточных станциях, где состав мог стоять и сутки, что-то разгружали, загружали, железнодорожники проверяли ходовую часть, подливали масло в ступицы колёс,  мы иногда меняли дислокацию во избежание нежелательных встреч.             «Тотальный» сбор беспризорников по стране, а они ещё оставались, хоть и  в малом количестве, продолжался – отголоски войны. И вроде бы война давно закончилась. Увы, её эхо продолжает катиться до наших дней. Пацаньё, в большинстве потерявшее родителей в войну, мигрировало по стране. Романтика? Поиск тёплого места? Безрассудство! Спрашивал себя – ответа не находил. Знал только Аркадий: ему нужно было идти к выбранной им цели. Да и вопрос то для взрослых – зачем? Зачем мотаться голодным, рисковать здоровьем, часто жизнью? Ради чего? Страна становилась на ноги и могла вполне «приютить» молодую поросль: мальцов в интернатах, отроков повзрослее – в ремесленных училищах, суворовских.
        Где-то ржание лошади вдоль по составу. Нам интересно. Пробираемся между вагонами в ту сторону. У раздвинутых створок теплушки подвода с сеном, несколько лошадей, конюхи. С выразительно-эмоциональным оттенком в речи, характерным для русского человека, в громогласном призыве-понукании конюхи загоняют по стланям  лошадок внутрь вагона. Одну за другой. Забрасывают сено с повозки, заносят пару тяжеленных мешков. Впоследствии оказалось, что это овёс, который высыпали лошадкам в ясли. Он оказался деликатесом не только четырёхногим красавцам и красавицам с гривами, но и нам – голодным бедолагам. Конюхи задвигают двери, набрасывают щеколду без замка и уезжают восвояси. Никакой охраны. Поезд пока стоит.
        Теплушка – вагон небольшой. По тем временам габариты их имели весьма скромные размеры. По углам вагона вверху окна-проёмы. Одно с решёткой, а другое – с её остатками. Кого раньше перевозили в этой теплушке – одному Богу известно. Проёмы вполне приличные, чтобы наши худосочные детские тела могли их свободно преодолеть снаружи внутрь. Что мы и сделали. Первоначальное решение проникнуть  через двери-створки, откинув щеколду, мы отвергли. А вдруг лошадки выскочат наружу. Да и попробуй-ка сдвинуть эти створки-махины.
        Осмотревшись и убедившись, что вокруг тихо, мы очень быстро реализовали наш план. Аркадий встал мне на плечи, дотянулся до окна со сломанной решёткой, подтянулся. Перегнувшись через проём и свесившись до неустойчивого положения – вот-вот свалится, друг мой протянул мне руки. Как раз. Я внутри. Правда, не подумали, как отнесутся к нам гривастые хозяева этого временного жилища. Решение принималось на подсознательном нашем русском авось - будь, что будет! Но здесь в теплушке крыша над головой спасёт от дождя, сено, на котором можно по-человечески выспаться. Несмотря на некоторые опасения, в дальнейшем так и получилось, правда, на короткое время – всего сутки.
        Аркадий, как только мы оказались рядом с лошадками, установил с ними полный контакт. Он тихо говорил им что-то вполголоса, нашёптывал на ухо каждой, поглаживая гривы этих необыкновенно красивых животных. Лошади, поначалу проявившие настороженность, фыркая и нервно прядая ушами, успокоились, по-видимому, приняв нас за своих.
        Аркаша, засыпая на ночь в ворохе сена рядом со мной, укрыв нас обоих необъятным отцовским пиджаком, рассказал, как в детстве с малых лет помогал отцу по уходу за элитными лошадьми в одном Подмосковном хозяйстве. Это было до мобилизации отца на фронт в последний год войны. Тогда он и приобрёл навыки «диалога» с этими умными животными. Запомнилось! Главное, он сказал, ласковое и спокойное отношение к ним.
        При каждой остановке поезда мы вздрагивали, просыпались мгновенно, настораживаясь и зарываясь поглубже в сено – вдруг кто-нибудь заглянет проверить  живой лошадиный груз. Мы не думали, что будет дальше. Нам надо было «перевести дух» - хоть чуть выспаться, отдохнуть от накопившегося напряжения, снять усталость от постоянного дискомфорта.
        Лошадей вывели через сутки. Время прибытия мы проспали – сон был лёгкий, отдохновенный. Проснулись, когда со скрипом и визгом открывались двери-створки теплушки. Деды-конюхи, выводившие лошадей и обнаружившие к своему удивлению «дополнительную живность», оказались доброжелательными:
       - А вы тута чаво делаити…?   А, ну  марш отселева!
        Видать им не в новинку была беспризорная братва, а потому в отношении нас не стали терять время – начали выводить лошадей. 
        Вдогонку один из мужиков:
                - Эй, робята… погодите-ка… идитя сюды… не бойтися… идитя!.. да идитя же…
        Мы остановились. Пауза, мы выжидаем.
       - Натя… возьмитя… хлебца возмитя… то. Робята, нате-ка…
        Добрые слезящиеся глаза, морщинистое лицо, как печёная картошка, вместо левой ноги деревяшка, выжженная солнцем  гимнастёрка до белизны на сутулых плечах. В протянутой руке четвертинка краюхи чёрного, больше похожего на уголь-антрацит, хлеба. С белыми пятнышками картофелин. Такой хлеб пекли в деревнях в войну и долго ещё после, добавляя к горстке муки всё, что может хоть как-то усвоить человеческий желудок и утолить голод: крапива, лебеда, картошка…
        - Вы чё же детки, бродяжитя та? Аль папки с мамкой нету-ти? …
        В глазах защипало, горло сдавило – слова не выговорить. В руке хлеб тянет к земле. Спасибо тебе русский человек за твою вечную доброту и желание поделиться куском хлеба со страждущим.
        А что же толкнуло меня вдруг податься в бега? Сбежал я с Аркадием после очередного сеанса «послушания» мачехи к моему младшему брату Юре – на два года моложе меня. Брат мой паренёк хулиганистый, но весёлый, жизнерадостный. Юрку постоянно тянуло на улицу, где все у него были закадычными друзьями-братьями. Улица была частью его дома – среды обитания. Слёз моего брата никто и никогда не видел – он их не показывал: это был  характер. Видел их, скорее, чувствовал, я. Для меня это была душевная мука. Я очень, просто болезненно, переживал его боль. Особенно, если она шла не от родной матери.
                Мой поступок удрать с Аркадием в земли обетованные, где на улицах растут апельсины и виноград с финиками, да и ещё  какие-то диковинные сладости, о которых мы, уличная полуголодная братва, имела иллюзорное представление, был продиктован и последней каплей – брата Юрку мачеха опять грубо наказала. Подсознательный протест? Возможно. А как изменить ситуацию, сдвинуть этот тяжеленный камень с души? Отцу и так было нелегко. Из-за нас с братом у него были серьёзные разногласия со своей женой – нашей мачехой. После смерти нашей родной мамы – мне было тогда пять лет - отец, чтобы мы не остались совсем без материнского ухода, женился. Неудачно для нас с братом.  Она приостанавливала свой яростный пыл после тяжёлого разговора с отцом. Но проходило время и всё повторялось. Эта женщина была недобрым человеком. И только время заставило её пересмотреть своё отношение к близкому окружению.       
               Я не думал о последствиях своей безрассудной выходки. Только много позже я смог осознать, какое воздействие на отца оказал мой необдуманный поступок. Увы, детская эгоистичность - это составная часть этапа формирования характера личности.      
       Прошло две недели со дня нашего побега из родного дома – целая вечность. Грязные, голодные. Но у Аркаши жив дух стремления добраться до его желанных апельсиновых рощ в солнечной долине, где он со своим другом, то есть со мной, насладится теплом и сытостью желудка. А я страшно заскучал по дому, отцу, брату Юрию. Романтика стала постепенно приобретать бытовой оттенок – постоянные поиски пищи, в холодные ночи согреться и умудриться не промокнуть под дождём. Хорошо, если тебя не оставит удача «стырить» из чужого огорода морковь или репу и не перепутаешь их в темноте со свеклой. Но и свекла, хоть и не варёная, вполне подходила для молодых, ещё не выпавших зубов – грызли, а что поде-лаешь, есть то хотелось очень!
      Постоянная боязнь потерять свой поезд – тот, который идёт туда, куда нам так не терпится попасть. Однажды всё-таки потеряли – сели в обратный, хорошо, уютно пристроились в тамбуре. Но отмахали назад сотню километров. В темноте перепутали составы, пока лазали в чужом саду. Пересаживались, ожидая очередного поезда в нужном для нас направлении, а тут дождь некстати, от которого нет спасения – одежда влажная, не просыхает, ознобливо. И опять тревожит прилипший желудок к спине – есть охота, особенно, когда наступает прохлада. Поневоле осознаешь, как жизнь прекрасна, когда пару дней подряд не перекусишь чего- нибудь «на зуб».
        Ночь глубокая. «Перекличка» вагонов – резкий останов поезда. Вагоны буферами сталкиваются – словно перекликаются, концерт устраивают. От их шума и основательной встряски просыпаешься. Эшелон стоит. Темень. Силуэты домов. Где мы? Двупутка – только по одному направлению поезда, то есть два ряда рельс. Не перевалочный пункт. Глаза привыкают к темноте. Сады, избы. Решаемся провести разведку – авось успеем. Забор хилый, легко преодолимый. Яблоки. Густо, но маловаты на ощупь по размеру. Полная тишина, лишь где-то жалобно одиноко тявкает собака - хорошо не в «нашем» дворе. Набрали полную пазуху яблок, заодно прочесали грядки. Дёргали за ботву, не разбирая в темноте, что за «фрукт» реквизируем в свою пользу. Так, на всякий случай – вдруг что-то съедобное. Скрипнула калитка ли, дверь ли. Окрик. Надо срочно уносить ноги. Забор старый, с древними переломанными штакетинами и торчащими гвоздями. Преодоление препятствия сопровождалось характерным треском рвущейся ткани – моих штанов и болью. Уже потом рассмотрел – длинная кровоточащая царапина на ноге. Ну, вот теперь мы с Аркадием вполне подпадаем под категорию оборванцев.
        Сбежали удачно – никто нас не преследовал, да и кто по темноте будет гоняться за призраками. Убегая, едва не потеряли друг друга. Но вагон свой с уютным тамбуром, увы, не нашли. Лязгнуло железо эшелона – он тронулся, не торопясь набирая скорость. Ему действительно нелегко давались усилия сдвинуть с места много вагонного монстра и потянуть его за собой. Он пыхтел, чихал, скрежетал ведущими колёсами, которые, как правило, прокручивались на месте в момент трогания и издавали характерный визг металла о металл.
        Поезд набирает ход. Силуэты платформ с фантастическими очертаниями каких-то конструкций. На фоне относительно светлого неба замечаем, что  платформа с торца, где сцепляются вагоны,  не занята. Мы успеваем забраться, хотя эшелон перешёл «на рысь».
        После тусклого фонаря на покосившемся столбе в конце полустанка мы ныряем в сплошную темень. Едва успеваем рассмотреть нагромождение бесформенного железа. Накрапывает дождь, нам не до исследования места нового обитания. Найти бы уголок, где можно  укрыться. Ощупью изучаем ближайшие границы нашего жизненного пространства. Сплошной металл. Есть что-то типа навеса – какая-то ниша, куда можно заползти. Совсем рядом острые края зазубрин, железяки с острыми «клыками». Но дождь не проникает в наше логово. Это уже утешает.
        Вываливаем из-за пазухи наши садово-огородные трофеи тут же на пол платформы. Хотелось есть, но ещё больше – спать. Усталость сковывает.  Продрогшие, с постепенно проходящим зудом, обожжённых крапивой ног, что росла вдоль забора нашего нашествия, а у меня ещё и царапина на ноге, и, прижавшись друг к другу, укрываемся Аркаши отцовским пиджаком. Засыпаем.
         Просыпаемся почти одновременно – лязг вагонов, словно паровоз споткнулся, и постепенная остановка. В предутренних сумерках степь до горизонта. Ни души вокруг, ни деревца. Чего встали? Тишь потрясающая, только лёгкое дыхание ветра, шелестящего высокую колышущуюся траву. Вокруг мир, покой! А в душе смятение и тоска – кому ты нужен в этом огромном разрисованном  разными красками мире: от тёмного синего неба в белоснежных облаках и цветущих трав степи?
         Над нами металлическая плита, от которой идёт тонкий запах сгоревшей резины и ещё чего-то, что раньше не «нюхалось» - сладковато-приторное, неприятное, едва уловимое, и, надо же, до сих пор не выветрившееся. Вылезаем из своего убежища, любопытно, где нашли приют? Ба-атюшки! Рты раскрыты. Танк! Вернее, его остатки. Без башни, гусениц,  катки с напрочь обгоревшей резиной. Корпус чёрный, с ржавыми пятнами и перемазанный засохшим болотным илом. Это зрелище особенно запечатлелось, поскольку в нас, уличных пацанах послевоенных, от совсем недавно отгрохотавшей бойни, остались яркие картины героики, отложившие на детской психике жёсткие следы. Не проходило дня, чтобы мы не играли в «войну», где проходили баталии между «русскими» и «немцами». Танк! Знакомый. В нашем посёлке, на его краю, стоял в большом окопе такой же. Правда, только один остов, даже башни не было. Весь раскурочили. Ну, мы ребятня по мелочам, а вот кто башню уволок? Не-известно. И зачем?
       Мы как раз расположились в задней части платформы у останков боевого оружия. Здесь нагромождено самое разнообразное железо. Свалены в кучу клыкастые траки гусениц, крышки люков, обода опалённых огнём колёс. Поверху корпус танка завален какими-то искорёженными, совершенно бесформенными конструкциями. Отпечатки суровых боёв, последние отголоски войны, что ещё долгие годы собиралось на переплавку по остаткам разбросанного на земле боевого металла.
       Да и сейчас, после многих лет минувших событий, есть места, где гниёт, умирает смертоносное железо. Его находят, выволакивают из болот, со дна рек, лесных чащоб и восстанавливают уже как памятники, а не увозят металлоломом на переплавку.
       Снова погромыхивает наш вагон – мы движемся. Бескрайние просторы. То редкие деревья, то лес низкорослый, а то степь до горизонта. Но чаще густой, непролазный лес. Поезд теперь стал двигаться пошустрее, с малыми остановками и препятствиями на пути, замедляющего его скорость. Днём сквозь мелко моросящий дождь промелькнуло солнце, давшее нам представление о направлении движения. Увы, мы катимся не на юг в тёплые и сытые края со сладкими финиками, которые никогда не пробовали, а только слышали о них, а на восток. Даже, похоже, чуть севернее. И поезд не останавливается – большие перегоны. Не пересядешь на встречный, чтобы вернуться и поправить свой маршрут в нужном направлении. Мы загрустили. А появившиеся возвышенности чем-то напоминали горы. И куда нас занесло?
        Оба чувствуем себя совсем не в лучшей форме. Яблоки, наворованные в чужом саду, оказались поздними и этой кислятиной мы набили себе основательную оскомину. Морковь и репа, хорошо хоть не свекла, оказались не в таком уж весовом эквиваленте, чтобы сполна утолить наши голодные желудки. Протрёшь ботвой морковь и репу от земли, доведёшь до «лоска» рукавом рубахи и ешь. И никак не сдержишься, чтобы оставить впрок. Уж больно суровая эта тётка-голод. А поезд, как назло, не хотел останавливаться, да и негде – не было подходящих мест и для «сбора» хоть чего-либо съестного.
        Мы отдались на волю судьбы – будь, что будет. Я совсем загрустил – вспоминал брата, отца, становилось стыдно, ведь я подвёл своего папу. Н-да, осознание своей глупости приходит с опытом. Особенно, если он горький, набивающий оскомину, как те не дозревшие яблоки. Аркаша держался: бодрился, поднимал мой боевой дух – убеждал, что не всё потеряно и мы набираемся опыта, закаляем свой характер и в следующий раз мы будем более осмотрительны и обязательно попадём куда захотим. Но в глазах его не было искорки, характерной для его живой натуры, которой нет у голодного уставшего человека. А он – тринадцатилетний пацан! Такие ребята, как мой друг, формировались в сильные личности и впоследствии, уже в зрелом возрасте, могли, например, как в прошлом, преодолевать в неласковых условиях гигантские пространства России, осваивая её территорию. Это они «стол-били» границы своей страны – нашей державы. Для будущих потомков. Сейчас задумываешься: а нынешнее поколение оправдывает ли своими поступками их усилия и жертвенность? Удержим ли то, что наши предки потом и кровью добывали для нас? Ведь это они строили могущество империи.
               Ночью приснилась мне «тарзанка» и во сне в момент взлёта верёвка оборвалась. Я начал  медленно падать вниз. Мне стало страшно, я открываю рот и начинаю кричать. Резкий толчок. Открываю глаза – склонившийся Аркаша: - Ты чего?!                Я объясняю. Полночь, а нас вдруг охватил смех. А потом, не засыпая, вспоминаем, как в Грачёвке, что располагалась в посёлке Ховрино на самом краю Москвы, бывшей усадьбе какого-то дворянина в прошлом, где росли высоченные старинные липы, мы на этой верёвке-«тарзанке» раскачивались от дерева к дереву. Придумал и начал, конечно, Аркадий после просмотра американского трофейного фильма «Тарзан», тогда очень популярного. Ребятня с ума сходила от этого фильма, особенно в те моменты, когда Тарзан перескакивал на лиане с одного дерева на другое. Повторить его виртуозные воздушные пассажи из ребят никто не решался, и не думалось даже! Страх! И только Аркадий однажды решился – отпустил верёвку, когда буквально влетел в ветви второго дерева. Удачно. Ребятня знала, когда произойдёт это «историческое» событие, уже собралась в месте действа и с любопытством, затаив дыхание смотрела на Аркадия – тот раскачивался, готовился. А ведь расстояния между липами было – «не приведи Бог»! Если бы узнала бабуля Дарья, что вытворяет родной внук, её явно хватил бы удар. Да-а! Аркадий был лидером, авторитетом – молчаливым, спокойным. Его слово было весомым, поступки достойными подражания. Он вёл нас своим примером. И в таком-то возрасте!
        Единственным средством  как-то сохранить свои силы оставалось одно – спать, и меньше двигаться. Сколько дней мы не ели – уж и не помним. Дождь накапливался маленьким водоёмом на продавленном бесформенном металлическом листе – части какого-то оборудования. Этой воды нам вполне хватало утолять жажду. Она спасала нас. Холодало, особенно ночью – хотелось тепла.
                Закончилось наше путешествие весьма тривиально, без всякой романтики. Мы спали, потеряв осторожность. Как-то стало всё безразлично и потому положились на общеизвестную истину «будь, что будет», махнув рукой на предстоящий исход наших приключений. Завершение нашего пути оказалось буквально рядом. В полудрёме послышались голоса:
  - Эт-т-о! что ещё за гости у нас? - Лёгкий смех – Не охрана ли?
         Открываем глаза. Наклонённые лица. Удивление в глазах. Поезд стоит. Совсем другие звуки извне – лязг механизмов. Урчащие подъёмные краны, перетаскивающие грузы с платформ, выполняя рутинную работу – поднял, перенёс, опустил. И так по новой, до бесконечности. Нашей платформе и приютившему нас танку, ставшего нашим временным убежищем, подошла очередь к разгрузке. Поезд прибыл на уральский завод. Переплавка металлолома. Это мы уже потом узнали.
             Оба стоим рядышком у вагона-платформы, который доставил нас к конечному пункту. Грязные, усталые. И неподвижные – бежать некуда. Нас окружили несколько человек в спецовках. Один из них, похоже, старший, из руководства, наверное:
- Ну, что же шалопаи с вами делать?
         Вопрос прозвучал обыденно, словно мы были рядовым явлением. С грустным оттенком в голосе. Видимо привыкли. Не мы одни болтаемся по свету в поиске финиковых рощ и виноградников. Или СВОЕГО места на земле. А где оно то место? Самостоятельно, без чьей-либо подсказки, мы его не знали, даже каково оно, и где спряталось от нас горемычных. Малы ещё – не понять.
         Дальше всё просто, как по накатанной дорожке: милиция, опрос-допрос. Дяденьки в синей форме отнеслись к нам доброжелательно, не сурово - никто нотаций не читал.  Да и как можно было нас винить, за что осуждать? Разве мы в этом произволе событий виновны?
                Накормили – уже неплохо. Не отмыли нас, но мы сами привели себя в порядок – умылись. Йодом прошлись мне вдоль по царапине, видимо, для самоуспокоения. Мне даже дали иголку с ниткой, и я заштопал порванные штаны сатиновые. Тогда, после войны, другого материала и не было. А удобные были! Лёгкие и стирались запросто.
                Итак, можно продолжать жить дальше. Н-да! Голод – это испытание на сгибаемость или ломку внутреннего стержня каждого человека. Физиология! А с ней непросто управляться. Она требует, а ты ей можешь противостоять только волей, характером. Если они есть у тебя, если ты их выработал в соответствующих условиях. Примеров – хоть отбавляй. В настоящем случае мы испытали себя голодом и холодом. Аркаше не впервой, а для меня  открытие. Фантастическое! Отворившее, впоследствии, дверь в мир взрослого человека. Признаю: воля, характер у Аркадия сильнее, выше, чем у меня. Безусловно, эти признаки формируют внутреннюю силу индивидуума. Из таких, как он, вырастали герои мирного времени и военного.
        Мы дома. Отец только несколько слов, тихо и проникновенно:
- Сынок, не делай нам больно…, больше так не надо… - И положил ласково свою руку мне на затылок. Я стоял, опустив голову. Выронилась слеза, чего не хотел. Внутри сдавленность и перехват дыхания – ни слова, ни звука. Отец нас любил. Он был очень добрым человеком. Никогда не использовал в качестве дисциплинарного воздействия физическое – рука не поднималась: ни уши надрать, ни поставить в угол, даже ремня не висело на гвозде в качестве «последнего предупреждения».
        У мачехи хватило ума понять, что произошло. Брата моего больше не обижала, хотя продолжала пошумливать своим громогласным голосом. Через многие годы, года Юра вер-нулся из армии, у них, на удивление, установились добрые отношения. Она называла его лас-ково – Юрок, Юрочкин.  Может потому, что осознала его благородство – он не держал на неё зла. И даже проявлял к ней сочувствие, помогал ей в чём то. В последующем периоде её жизни, когда отца не стало, она оказалась, по существу, в положении одинокого человека. Юра это понимал и старался поделиться с ней душевным теплом, тем самым помогая ей спа-саться от депрессии.
       Моё отношение к мачехе осталось нейтральным, с годами чуть сблизились – её было просто жаль. Нельзя быть злым. Жизнь научила.
       Следующим летом мы с братом на все три смены уехали в наш любимый пионер
ский лагерь. Там было весело, много друзей. Лагерь остался в прошлом, незабываемым своей теплотой, играми, сном в послеобеденное время на белых простынях, а не на платформе об-горевшего танка, работами на колхозном поле. Почему-то особенно запомнилась с того времени суп-лапша с листиками крапивы. Вкуснотища!
       Кончается лето, мы возвращаемся из лагеря домой. Бегу к Аркадию. Но там, в его доме, живут уже другие люди. Мой друг исчез вместе с бабушкой Дарьей в неизвестном направлении, не оставив мне весточки. Никто не знал, куда  – ни соседи, ни уличная ребятня. Где ты, друг моего детства? Я хотел бы увидеть тебя снова, брат мой по духу.

РЕЗЮМЭ ВМЕСТО  ЭПИЛОГА.
Дети России пережили за краткий период существования своего Отечества – всего то каких-нибудь сотню лет – три тяжких этапа:
- Гражданская война с 1917 года. Разрушены семьи, обездолены миллионы детей, разбе-жавшихся по стране. Не было бы этого непредсказуемого (или закономерного?) события, не погибло бы их сотни тысяч от голода, холода, болезней. А сколько ушло их от нормальной жизни в криминал? Страна искупила частично вину перед своими потомками. ЧК в лице Ф.Э Дзержинского немедленно приступило после гражданской бойни к борьбе с беспризорностью. За короткое время была собрана почти вся безотцовщина. Они начали  новую жизнь, как граждане России. Впоследствии из них выросли таланты и просто граждане, заложившие фундамент могущества своей Родины.
- Великая Отечественная война. Не по своей вине, а нашествием «цивилизованных» варваров-германцев, жаждущих напиться чужой крови, Россия потеряла в огне одной из самых страшных войн в истории человечества, может быть, целое поколение. Миллионы и миллионы детей остались без родителей, без крова над головой. Сколько их разбрелось по стране! Но Россия, поднимаясь из руин, в первую очередь подумала о потомках – своём главном наследии. Разве не благодаря им, их Родина стала супердержавой, которую уважали, любили другие народы. Да, и боялись. Враги, конечно.
- Свобода! Демократия! – истерический вопль в начале 90-х новых гитлеров – увы, наших «соотечественников», говорящих на том же языке, что и мы с вами. Они начали реализовывать несбывшуюся мечту наших недругов разрушить страну, взяв в качестве своей идеологии директиву 1947 года американского сенатора А. Даллеса. Новые правители России, бывшие «коммунисты», возомнили себя спасителями страны от большевизма. Получая в своё время партбилет, они клялись на нём верному служению «партии и народу». Эти особи, легко поменявшие свои убеждения и нарушившие священное - клятву, ныне размашисто кладут «крестное знамение» - теперь они верят не в «светлое будущее» своего народа, а в Бога. При удобном для них случае они снова распянут Христа, как распяли свой народ. Они совершили самое страшное - выпустили на «свободу» миллионы детей, ставших такими же беспризорниками, как в тяжелейшие для страны годы. Число, соизмеримое с демографической катастрофой войн. Малолетние проститутки, на обочинах дорог России, предлагающие дальнобойщикам «получить удовольствие» за кусок хлеба; пацаньё разного возраста, ушедшее в криминальную среду; фактическая продажа детей за границу; наркомания в диких масштабах, отвечающая «европейским стандартам». Пересмотрены каноны морали и нравственности, сложившиеся в многовековой истории моей Отчизны. В этой стране, называемой официально Россией, в настоящее время дети, по существу, не нужны. А значит, у России нет будущего. Если она не опомнится.
Ты будешь переживать за них – детей своей страны, и сопереживать каждой отдельной личности из них, если  испытал нечто подобное – был на грани. Сострадание русского человека – основная ментальная его черта, отличающая от других народов.   

Рисунок автора РУЛЕВОЙ.