Повороты

                1
Это было вчера. Немецкий фотограф всё время подхохатывал. Виктор Градецкий смотрел через густую поросль вишенника и готов был разорвать немца на части. Немец сноровисто устанавливал треножник, громко командовал помощнику, размахивал руками, причмокивал, накидывал на голову чёрную тряпку. Потом являл свой лик свету божьему и фотографировал, собственно. Немца смешило всё: и соломенные крыши хат, и колодец-журавль, и бедные одежды крестьян, и пыльный шлях, и порепанные подошвы ног повешенных хлопцев из отряда Бородулина. Николай Бородулин, бывший клепальщик Николаевской судоверфи, знакомый Виктора, организовал отряд, смог достать оружие и сделал всё, чтобы немцы быстрее убрались из его родного села, из Украины. Шёл 1918 год, кончалось лето.
Виктор поискал глазами: "Камнем, что ли, гада?!" и услышал тихий смешок за соседским плетнём. Сердито зыркнул и сердце тут же сладко заныло. "Ах, Танечка, панночка Татьяна!"
У соседа, дядьки Петра, гостила племянница, Татьяна Павловна Вознесенская, девица 17 лет. Ещё месяц назад Виктор не знал о её существовании, а теперь… Влюблён безнадёжно! Виктор тоже приехал к дяде Володе, родному брату отца, отдохнуть от политеха, подальше от зоркой полиции. И вот… Лето, скука, невольное соседство. Знакомство, разговоры, прогулки – всё это было неизбежно. За селом позволяла брать себя под руку, ведь никто не увидит. Благожелательно выслушивала объяснения в любви, вспыхивая румянцем от удовольствия. И только. Держала Виктора на расстоянии. Дворяне, не нам, разночинцам, чета.
 - Ах, Танечка, вы сводите меня с ума, жестокая!
Сказал банальную фразу, соблюдая неписаный бонтон. С удовольствием всматривался в очертания девичьей фигуры, залитой чарующим полусумраком вишенника. Ходила в малороссийской одежде и была соблазнительно хороша. Желанна!
Из глубины сада послышался голос и Танечка, приложив пальчик к вишнёвым губкам, лукаво улыбнулась и ускользнула на зов дяди. Виктор помрачнел. Второй мужской голос был ему ненавистен. Приехал Георгий Кулиш, бывший конногвардеец, теперь же – непонятно кто. Родственник – седьмая вода на киселе – дядьке Петру. Уже от одного жирного тембра самодовольного голоса Жоржа Виктора тошнило. В немногочисленных беседах апломб и многозначительность Кулиша доводили Виктора до тихого бешенства. Впрочем, успешно скрываемого. И в довершении всего Танечка отдавала Жоржу явное предпочтение. Что усугубляло неприязнь юноши. Виктор сморщился от досады, плюнул, ушёл в дом.
А сегодня немцы уходили. Пробираясь задворками Виктор поспешил на окраину села. В садике кузнеца заметил несколько человек, среди них хорошо знакомую фигуру. Николай! Обнялись с ходу. На столике хлопцы разворачивали дерюгу с винтовками; притащили ящик с патронами в обоймах.
 - Бери винтарь, проведём немчуру в последнюю дорожку.
Виктор сноровисто зарядил винтовку, передёрнул затвор и что есть духу побежал в камыши. Был на околице удобный холм в стороне от дороги. Взбежал на вершинку, задыхаясь,  бухнулся в начинающую желтеть траву, глянул на немецкий обоз. С трудом успокаивая дыхание, направил винтовку, выискивая через прицел особо ненавистную фигурку. Решил, что весельчак-фотограф на третьей подводе. Мозг превратился в счётную машинку: расстояние, ветер, скорость… Поднял планку прицела. Снова замер. Выстрел! Передёрнул затвор, не отрывая взгляда от немца. Тот замахал руками, привстал… Виктор снова выстрелил, убеждённый, что попадёт. Немец нырнул головой с телеги. Ага! Неподалёку защёлкали выстрелы хлопцев Николая, ветер сносил звуки в сторону. Немцы, не отвечая, нахлёстывали лошадей. Их отряд втягивался в балочку и скоро стал недосягаем. Виктор, успокаиваясь, открыл затвор, глянул. Конечно, патроны кончились. Не заметил, как расстрелял. Погладил тёплое цевьё, закрыл затвор, щёлкнул курком. Глянул задумчиво на простое  в своём удовольствии лицо Бородулина. Тот показал большой палец: молодец!
 - Витёк, есть у меня до тебя дельце одно. Приду вечерком, побалакаем.
В селе у виселицы суетились мужики. Повешенных сняли, положили рядком в тенёчке, бабы тихо причитали. У своего двора Виктор распрощался с Николаем. Тот забрал винтовку и опять пообещал, что придёт по важному делу. Из-за плетня округлившимися глазами глянула на парня Татьяна. Что было в них? Испуг, удивление, восхищение? Или всё вместе? Виктор невольно подмигнул, бесшабашно повёл плечами.
                ***
Вечер навалился духотой, словно днём ветер все силы израсходовал. Николай дымил самосадом и Виктор предложил выйти в сад. Они уселись на стволе старой вишни, срубленной год назад из-за споров с соседом, дядькой Петром. Помолчали. Потом Николай стал расспрашивать о знакомых в городе. Виктор отвечал, недоумевая. Затем Николай перешёл к главному:
 - Такое, браточек, дело. Ты же знаешь, где стоит особняк Заславских? Так вот… Сторожем там – дед Михайло. Надо до него сходить. Нету у нас документов, а немцы ещё в городе. Ты у нас студент. Матрикул у тебя, форма, всё чин чином. Опасно, конечно. Но не до студентов им сейчас. Так вот, слухай. У деда Михайла есть для нас кое-шо. Гранаты там, брусочки динамита. Запалы. Детонаторы, то есть. Нынче эти вещи очень ценные. Но самое главное – дед про графа шо-то расскажет. Ты там на месте решишь. Подмога если нужна будет, так сходишь по одному адресу. Скажешь, шо я просил, должны помочь. Понял? Там, в конце Биржевого проспекта, на углу, домик стоит. Крыша татаркой крыта. Два окна, одно на улицу, и то кустом сирени закрыто. Сарай во дворе. Учительша там живёт, сочувствует нам. Ото она и приведёт людей, ежели надо. Ты это, главное, с дедом разберись. Шо-то путанное он мне про графа беглого… Про ценности, каменья. Граф убёг, какие каменья? Он с человеком слова передал, меня не было. Да вот хоронить хлопца завтра будем, не успел я толком расспросить. Похороним в хорошем месте. Гарные хлопцы были, простые. На, возьми наган. Может, пригодится. Не дай бог! Денька через три жду. Будь! Приходи в кузницу. Там входов много. Покедова, братишка!
Виктор посидел ещё, прислонясь  к соседскому тыну. Услышал шорох, увидел в сумерках фигурку Татьяны. "Слышала она всё это? Или только сейчас подышать вышла?" Вспомнил её гладенькие алые губки, шею, плечи, грудь. Представил, как обнимает за узкую талию, прижимает к себе гибкую девичью фигурку, жарко целует… Томно потянулся, вздохнул. Не для него ягодка созрела.
                ***
На другой день Виктор встал пораньше, вымылся, побрился. Обрядился в университетскую форму, проверил, в кармане ли документы, деньги. С сомнением глянул на револьвер, сунул во внутренний карман тужурки. Прижал локтём. Не видно вроде бы.
У соседа гудели голоса, фыркал конь. Проходя мимо, Виктор неприязненно покосился на Жоржа, восседавшего на двуколке. Как раз со двора вышел дядька Петро. Кряхтя уселся на передок, кивком ответил на приветствие, хлестнул коня. Двуколка резво тронула с места. Виктор успел перехватить цепкий, насмешливый взгляд Жоржа, пренебрежительную ухмылку. Пошёл в ту же сторону, дорога была одна. Чуть дальше она поворачивала, изгибалась спуском, огибая вишенник соседа. Невольно глянул вверх, есть ли ещё чёрнокорка. Вздрогнул. Среди ветвей стояла Татьяна, облокотясь на плетень. Парень остановился, снял фуражку, поклонился.
 - О, Виктор! Далеко ли, в такую-то рань?
 - Кто рано встаёт, тому Бог даёт.
 - А дядько Петро раньше-то встал. И Жоржик. Значит, Бог даст им.
Виктор прямо глянул в насмешливые глаза. Перевёл взгляд на открытую гладенькую шею, тронутую загаром. Невольно скользнул по косе на высокую грудь, обтянутую украинской сорочкой. Татьяна покраснела, отшатнулась. Обдала высокомерным взглядом, скрылась за деревьями. "А что даст тебе?" Виктор вздохнул, пошёл дальше.
Вскоре шлях вывел на равнину, поросшую камышом. Где-то там, вдали было тёплое море. Шлях петлял среди холмов, пробился через гай. Виктор шагал неторопливо, размышляя о поручении. Вспоминал чаровницу. Талия у неё была такой узкой, что Виктор удивлялся, как она не переломится. "Чем эти девицы питаются?? Наверное, едят как птички. Штук тридцать зёрнышек." Представил, усмехнулся. Вспомнилось, как далеко за околицей, за старым ветряком, позволила поцеловать ручку. Его губы до сих пор помнили её нежную ладонь, глянцевитые пальчики, погладившие его щеку.
Вот так, витая мыслями, дошёл до окраины города. Тут шлях сворачивал направо, к густо прилепившимся друг к дружке домам рыбаков, рабочих. Чуть дальше зачернел остов сгоревшего здания. Бывшая контора Фельдмана. Так и не хватило хозяину времени, а, может, и желания на ремонт здания. Менялись порядки, менялась страна. Стояла бывшая империя на перекрёстке жизни, решала, куда идти. Или за неё решали. Так и здание стояло, светило небом через пустые оконные проёмы. Перекрытия были бетонными, оттого стены и не завалились. Первый этаж угрюмо чернел сумраком через дверной проём. Виктор неторопливо огляделся, взялся за пуговицу ширинки, заспешил в здание. Быстро прошмыгнул на второй этаж по каменной лестнице. Достал наган, завернул в носовой платок, сунул под окном в кирпичную крошку. Так же быстро шмыгнул вниз, уже спокойно вышел на улицу, поправляя ремень. Огляделся, пошёл дальше. Так-то спокойнее.
По улицам прошёл удачно. А ближе к центру уже было много народа. Виктор облегчённо вздохнул, став одним из гуляющих обывателей.
                ***
Особняк Заславских занимал большое, центральное место, в обширном парке. Часть его была выделена городу. Для элегических променадов. И для молодёжи, не терявшей возможности сорвать поцелуй-другой в тенистых аллеях, гротах и других ландшафтных ухищрениях. Денег на парк не жалели. Но вот, пришлось в спешке покинуть нажитое. Умчался граф за границу не по своей воле. Чуть не прихлопнули буянившие матросики. Да поговаривали, что таки прихлопнули. Пропал граф. А его семья давно по заграницам шлялась, ещё до семнадцатого года. Особняк, на удивление, не разорили. Были виды на него у новых хозяев города, а потом у других новых. Дед Михаил, сторож, жил в небольшом, на две комнаты и кухню, домике для обслуги парковой. Обслуга разбежалась. А деду бежать было некуда. Жил здесь давно бобылём. Поэтому приходу Виктора, да приветам от Бородулина обрадовался. Кивнул понимающе, засуетился. Стал накрывать на стол. Развёл во дворе самовар, потом внёс на кухню, вывел трубу в боковое окошко. Всё у него было устроено, прилажено, выверено. Виктор тем временем разулся. Натрудил ноги в ботинках. Ходил всё лето босиком по мягкой траве, по песочку у моря. Да по тёплой пыли дорог. Теперь смотрел, беспричинно улыбался. Услышал об учительнице, обрадовался знакомой фамилии. Дед балагурил, рассказывал о житье-бытье графа:
 - Так вот, шо я кажу. Было это ночью, когда графа матросики спрашивали. Не очень вежливо. Он сам-то стал, будто причинный. То волосы рвёт, то кидается в дом, то вертается, хватает сак. Станет, стоит, дрожит. Крикнет шо-то по-ихнему. Все они любили так говорить. Стал меня просить, тихо сходить в комнату. Семья, мол, с голоду и горя в Париже помрёт. "Забрать надо" – кричит – и рот себе закрывает. Кинулся бежать. А народ валит, матросы. Наганы, винтари со штыками блестят. Эти за ним. Никого стало. А тут мужчина, один, в кожаной куртке. И ей-богу, барин! Морду выпятил, одну руку придерживает. Вот эту. (Дед выпятил подбородок и прижал левую руку к боку). Идёт, смотрит. И тоже туда, в залу, в кабинет, в книжную комнату. Я иду потихоньку. Смотрю. Матросики утихли, переговаривают. Всё. Не, не стреляли. Может, прикололи? Так кровишши не было вовсе.
Валентин с дедом уже сидели за столом, пили чай. Блаженно потели. Вода для чая была вкусная, из родничка. Жить бы тут и не тужить. Да пришла лихая година. И народу счастья.не обломилось. Стреляют и стреляют, все во всех. Нет порядка, спокойствия. А как мечталось!
 - Так вот, шо я кажу. Потом я много бродил по дому. Всё гадал, куда барин
делся. Опять же, жить на шо-то надо, а денег не дают. Некому давать. Начальников много и меня не замечають. Любовался, канешно, ихним житьём. Всем бы так. Брал чего по хозяйству. И вот. Комнатка там одна. Да ты вспомни. Когда на ихнем балу ногу подвернул на лестнице. Помнишь, мне расказував? Ты там в закутке сидел. Так вот, там-то… Дед Михаил и Виктор замерли, прислушиваясь По стеклу окна мелькнула тень.
 - …Так там-то за полку я ухватил, а она двинулась, –  …
Дед бормотал машинально, вставая. Потянулся за берданкой, висевшей у окна. И тут что-то мелькнуло в форточку, упало на стол. Грохнул взрыв, сбросив Виктора со стула.
                ***
Очнулся Виктор на полу. Чьё-то кривое лицо смотрело на него, моргало. Понял – его отражение в хорошо начищенном самоваре. Болит щека. То ли кипяток, то ли что ещё. "Гранату кто-то бросил. Зачем? А что дед-то?"  Встал на четвереньки. Голова закружилась, потемнело в глазах. Постанывая и себя не слыша, добрался до лежащего тела. Сразу же увидел торчащий из виска осколок, приоткрытый рот, закатившиеся глаза. Резкий запах крови… Парня затошнило. Потянулся к топчану, подбадривая себя, и не слыша. Сел, и вскрикнул от боли. Накололся на рваное железо. Осколок. Глянул на ходики. Они шли себе. И прошло полчаса с того времени, как Виктор разулся. Наверное. Ботинки были целы. Медленно поднял, встал, выбрался из дома. Огляделся. Пошатываясь, побрёл к родничку. Отдыхал на каждой лавочке. Шум в голове стихал, прошла тошнота. Напился, умылся живой влаги, обулся. Обрадовался, когда услышал воробья. Навернулись слёзы. "Гады! Гады, чтоб вы сдохли!" Проклинал неизвестно кого. Понимал, что жив остался чудом, самовар отклонил струю осколков. А дед погиб. "Убили деда Михайла!" Услышал цокот копыт по главной дороге парка. Испуганно ввалился в кусты самшита, упал на траву. Услышал злой разговор, две-три фразы:
 - Поторопился. Дурак. Как теперь?
 - Да ладно. Придумаем. Дёру. Провозились… Я…
Виктор лежал ошеломлённый. Пытался понять сказанное. И главное – кем. "Дядько Петро и Жорж? Они-то чего здесь? Не они ли гранату бросили? Гады! За ценностями какими-то, что ли?!"
Выбрался из кустов, пошёл к особняку. Увидел разбитое стекло большого окна. Понятно стало, где лазили эти двое. "Ладно. И я пойду так же. Зачем? Проверить слова деда. Вот так". Он прошёл через бальный зал, поднялся по широкой лестнице. Свернул в коридор. Двери. Одна приоткрыта. Невольно зашёл туда. Посмотреть. Да, кабинет графа. Книги валяются на полу. Полки пустые. Бумаги и бумажки. Повернулся, чтобы уйти. Увидел на полу несколько фотокарточек. Поднял, вгляделся. На той, что в рамочке, увидел группу жеманниц. Крайняя слева – Татьяна. Татьяна! Виктор вдруг понял. "Она наверняка всё слышала. Николай глуховат, вот и говорил громко. Фамилия Заславского… Каменья, тьфу! Она и рассказала всё Жоржу. Гадина!" Вспомнил лукавую улыбку, повторил, кривляясь: "Жо-оржику". Ударил рамочкой по лутке, вынул фотографию, сунул в карман тужурки. Увидел, что запачкался, стал отряхиваться. Секунду постоял, стиснув зубы. "Ну, ладно, увидимся! – пригрозил кому-то. И пошёл в тот будуар, где ему лечили лодыжку. Вошёл, осмотрелся. За окном, к вечеру начинала густеть синева. Виктор покрылся потом, не представляя, как искать. Машинально взял книгу из встроенного застеклённого шкафчика, сел на диван.
 - Там надо за полку потянуть, – услышал голос деда и вздрогнул. Встал, переводя дыхание. Прикинул, какую полку тянуть удобнее. Нужную угадал с третьего раза. Полка выдернулась с шелестом, но не упала. Шкаф двинулся от юноши, повернулся. Небольшая комната с узеньким окном-бойницей. Роскошный письменный стол-секретер орехового дерева, а на нём подсвечники. Высокое кресло. Сбоку – диванчик. Виктор стал открывать дверцы, выдвигать ящики и ящички.  В одном и обнаружил деревянную шкатулку, с затейливыми инкрустациями. Откинул крышечку и замер. В глаза брызнуло разноцветным сиянием. Самоцветы. Сердце бешено заколотилось.  Показалось вдруг, что сюда кто-то крадётся. Замер, вслушиваясь, открыв рот, сдерживая дыхание. Заторопился. Стал высыпать на стол всё содержимое ящичков. Замшевый мешочек-кисет с табаком, курительные трубки, ручки, перья, печать с гербом. Перстень, с ним же. Перочинный ножичек, колоды карт, письма, бумаги чистые и исписанные, открытки, конверты… Взял кисет, пересыпал туда драгоценности из шкатулки. Уже ставил её на стол, когда заметил, что бархат обивки в одном месте отстал. Дёрнул, увидел картонку со знаками. Сунул её в мешочек. Туда же пару носогреек и ножичек. Затянул шнурок, отправил кисет в карман. Снова застыл, вслушиваясь в тишину. Задвинул полку и пошёл перед наезжающим шкафом. Шкаф встал на место. Виктор зачем-то прикрыл его дверцы и заторопился во двор.
К вечеру стало прохладнее и он жадно вдыхал чистый воздух, сам того не замечая. Шёл неторопливо, иногда пошатываясь, нацепив на лицо улыбку пьяного. "Что, мол, с меня возьмёшь". Темнело, и вставала перед ним проблема комендантского часа. Спросил у торопливого прохожего о времени. Тот что-то буркнул про конный патруль, махнул рукой. И тут Виктор вспомнил об учительнице. Пошёл боковыми улицами, вовремя убираясь с глаз патруля. Уже в темноте подошёл к нужному дому. Открыв нехитрый замок скрипучей калитки, прошёл во дворик, постучал в занавешенное окно. Дом ответил тишиной. Виктор вспомнил, постучал по-другому, как дед Михаил научил. Женский голос торопливо спросил: "Кто? Кто там?" Знакомый Виктору голос. "Свои". Ответил улыбаясь. Дверь открыла Рина Пелишенко, а теперь по мужу наверное – Синецкая. Тёмный проём прихожей, тёмное платье, тёмный платок – белело только лицо. Всмотрелась. "Проходи". Виктор торопливо шагнул, задел головой дверную раму, пошатнулся, в глазах засверкало. Охнул от боли, рука метнулась в поисках опоры. Только через несколько секунд понял, что держится за её плечо, вздрогнувшее, подавшееся к нему. Застучало в висках и затихло. Увидел, что уже сидит на лавке у окна, а Рина что-то говорит.
 - Что-что? Прости, милая, ничего не слышал. Днём взрывом контузило. Жив остался по случайности. Сейчас вот накатило.
Вытер липкий пот со лба. Женщина, сообразив, подвела к рукомойнику. Виктор вымыл лицо, шею и почувствовал себя значительно лучше. Вытерся чистым пахучим рушником. В комнате посветлело. Рина зажгла керосиновую лампу, стала накрывать на стол. Тёмная шаль упала на плечи, открыв чудесные густые волосы женщины. , варёная картошка, каравай, свежая простокваша, яблоки. Виктор окончательно успокоился, повеселел. Разглядывал жену своего давнего приятеля, недоумевал, где же хозяин. Рина оставалась сдержанно печальной. А он помнил её хохотушкой, невинной кокеткой. Помнится, даже раза три целовались в городском парке. А теперь на простые шутки не отвечает, полные губы сжаты. В глазах немой вопрос. Ладно, стал рассказывать о своём житье-бытье, о поручении Николая, о гибели деда Михайлы. А про каменья умолчал почему-то. Сказал только, что ему надо бы тут переночевать. Рина на секунду задумалась, тряхнула головой, вздохнула:
 - Да понимаю я. Не идти же тебе сейчас в село. Места хватит, переночуешь. Можешь спать в хате, можешь – в сарайчике. Там схованка устроена, в сене. До первых штыков. А тол и детонаторы у меня. Я про них деду и сказала, чтобы дальше передал.
Рина умолкла, глянула прямо в его глаза, как-то виновато улыбнулась:
 - Я думала, ты знаешь… Тадека юнкер застрелил. Случайная пуля. Пьяный был, а мы мимо проезжали, с венчания-то… Кричал, стрелял. Маленькая такая дырочка в виске. Тадек и не понял… Ну, набили мальчишке морду… А я женой только полчаса была. Вот вдовой – год с лишним.
Виктор молчал, не зная, что сказать, как утешить. Вспоминал лицо Тадеуша Синецкого, почему-то с этой дырочкой в виске. Сидели молча. Потом Рина вышла из хаты. Вернулась минут через пять:
 - Я там всё постелила… Иди. Будешь видеть Николая, передай, чтобы яблок привезли, ящиков достали, рогожки. У меня тут три бруска тола и пять бутылочных гранат. Всё спрятано и всё под рукой.
Виктор шагнул к порогу. Рина посторонилась, а он вдруг обнял её за плечи, притянул к себе. Она прижалась к нему, замерла и тут же оттолкнула.
 - Иди спи, Витёк. Иди-иди.
Назвала его так, как звала, когда встречались.
                ***
Виктор медленно выплывал из темноты сна, цеплялся за его обрывки. Луна в маленьком окошке. Сарайчик. Сено под ним. Прояснилось зрение, прояснилось и сознание. Вспомнил, что делал, что станет делать. Повернул голову на подушке, увидел шепчущие губы Рины:
 - Не знаю я, что делаю… А для кого себя беречь? Кто меня найдёт? Полтора года не жена, а товарищ… Никому не нужна… Товарищ…
Горьким был их первый поцелуй. Она прошептала что-то вовсе тихо, замолчала. Принимала и отдавала поцелуи. Согрелись губы, раскалились.
Кидались навстречу друг другу, клевались. Грудь под рукой тугая… "Нет-нет, что ты…" Потянул с неё сорочку. Мешала она им, видите ли. Рина закинула руки над головой, подставляя груди жадным губам Виктора. И рукам. Выпутался из простынки. Рина сжимала колени, отвернув голову в сторону. И вновь подставила губы, обняла. Дрогнули колени, сдаваясь. Напряглась в испуге. Застонала. Виктор изумлённо понял, что под ним – девушка ещё. Замер на миг, поцеловал в затвердевшие губы, мысленно извиняясь. Опустил лицо к её плечу, удержал за плечи, заставил подчиниться. Ему уже казалось, что он растворяется в её теле, что распускается цветком внутри её. Что бутон нежно и настойчиво облизывает влажный жаркий ветер, уносит в умопомрачительные дали. Благодарно зацеловывал щёки, шею, плечи. Изумлённым было её лицо. Вытер её слёзы. Застучало вдруг в висках. Застонал тихо, сдерживаясь. Рина встревоженно приподнялась, приложила к его лбу прохладную ладонь. И боль уменьшилась, утихла, исчезла. Вздохнул успокоено.
 - Вот это значит как… Я… Я не жалею, Витя… И ты не жалей меня.
Порывисто налегла на него, зацеловывая. Виктор, помогая, подчинился её и своему телу. Лунный свет высвечивал серебристо-белым силуэт, распущенные волосы скрывали жаркое лицо девушки. Она уже летела, тяжело дыша. Вскрикнула сладко-изумлённо, упала на него. Прижалась тугими грудями, подставила губы для поцелуя.
 - Молчи, молчи, Витя…
Легла рядом, на миг закрыла лицо ладонями. Сняла его руку со своей груди, поцеловала. Порывисто поднялась, подхватила сорочку:
 - Отдохни, милый. Досталось тебе сегодня. А ещё и я тут… Спи!
Виктор и вправду почувствовал, как его охватывает сонная усталость. Вздохнул глубоко.
                ***
Проснулся от громких грубых голосов. Не сразу и сообразил спросонок. Немцы. Сердце забилось, сон слетел, как и не было. Быстро и осторожно оделся-обулся. Отыскал подходящую щёлку, приник, всматриваясь. Видел мало, но понимал почти всё. Немцы разыскивали именно его и спрашивали об этом хозяйку. Рина отвечала спокойно. Наступила пауза, немец что-то спросил. И ему ответил знакомый Виктору и мгновенно ставший ненавистным голос дядьки Петра. Бессильная ярость охватила Виктора. Сжал кулаки до хруста, стиснул зубы; невольно поискал глазами какое-нибудь оружие. Мгновенно вспомнились-промелькнули лица Жоржа, Татьяны. Конечно же, это она подслушала, она рассказала этим гадам! Виктор осторожно подобрался к маленькому оконцу, которое смотрело своим стеклом в соседний двор. Попробовал открыть. Оно послушно поддалось. Голоса стали громче. Рина закричала: "Беги!" Чертыхнувшись, Виктор рывком кинул ноги в окошко, подтянул тело на крышу. Услышал голос Жоржа: "Сюда! Вот он!" На краю на миг задержался. И тут за спиною, во дворе грянул взрыв. Виктора сбросило в траву, в голове застучало. Он обхватил её, простонал. Кинулся на улицу, ведущую к окраине города. Сзади лязгнул выстрел, пуля прошуршала рядом. Стрелял в него – Виктор на бегу оглянулся – проворный Жорж. Бежал, приостанавливаясь, стрелял. Страх добавил сил, и юноша побежал быстрее, стараясь петлять. Пытался использовать тумбы афиш как жалкое укрытие, столбы. Семь раз смерть пыталась его остановить. Потом наступило временное затишье. Враг на бегу перезаряжал оружие. Виктор перемахнул через забор, дворами побежал к сгоревшему дому. Жорж опять начал стрелять и Виктор чувствовал, что его везение скоро кончится. Пули пролетали рядом, близко-близко. Одна обожгла  щёку. Виктор простонал, стараясь беречь ритм дыхания. А мысленно кричал: "Гад! Гад!!" У окна конторы Фельдмана чуть и не оборвалась жизнь юноши. Виктор подпрыгнул, повис на руках, подтягиваясь. И уже переваливаясь через кирпичную кладку, услышал металлический щелчок. Жорж коротко ругнулся. Виктор невольно выглянул из-за кирпичной кладки. Его враг, открывая защёлку барабана, смотрел в его сторону. Встретился взглядом с взглядом Виктора, насмешливо кинул: "Ку-ку!" Достал горсть патронов из кармана галифе. Дальше Виктор не смотрел. Секундная слабость прошла. Метнулся на второй этаж, пригибаясь. Достал из-под кирпичной крошки свёрток, развернул. Глянул, не попал ли сор в дуло. Вытер платком мокрые брови. Услышал торжествующий голос Кулиша: "Ну, где ты там? Ку-ку!" Виктор стал прочнее, взвёл курок, навёл оружие на дверной проём. И тут же в нём в полный рост появился Жорж. Посмеиваясь, опять позвал: "Ку-ку" И увидел наган Виктора. Открыл рот, пытаясь крикнуть, вскидывая руку с револьвером. Три выстрела подряд в живот и грудь бросили его к стене, на пол. Виктор, переводя дыхание, подошёл поближе. Всмотрелся в белое лицо Кулиша: "Кукушку, кукушку… Сколько лет жить собираешься?" Ощерясь, Жорж потянул из кармана нож. Виктор тут же выстрелил ему в голову. Отвернулся. Поискал глазами револьвер убитого. Подобрал, глянул, крутанув барабан. Все семь патронов вставил, гад, пострелять собирался. Вернулся к трупу. Обыскал, сражаясь с отвращением, невольно прикасаясь к тёплому ещё телу. Забрал всё из карманов. Подобрал нож, точнее – стилет. Подивился складывающемуся механизму. Потом быстро спустился вниз, опять выпрыгнул в окно, противоположное дороге. Пригибаясь, пробежал дворами к ближайшему повороту, вышел на большак. Неторопливо направился в село. Внешне – спокойный, внутренне – ещё дрожащий поджилками. Никто вроде бы не видел, не попадался на пути. Не бежал на выстрелы. Виктор шёл ближе к обочине, готовый в любую секунду нырнуть в кустарник, а дальше – в камыши. И один раз пришлось это сделать. Почему-то подумал, что это дядька Петро с кем-то на своей двуколке. Виктор чертыхнулся, огляделся. Уже новая мысль завладела им. Пошёл через островки камыша по песку, пробираясь к воде заливчика. Нашёл тихое местечко. Ветер шумел по верхушкам метёлок, а тут, внизу, было тихо и даже жарко, несмотря на близкую осень. Виктор разделся наголо, почистил одежду, вымыл запачканные ботинки. Искупался с наслаждением в мелкой и почти горячей водице. Смыл пот страсти и страха смерти. Омыл душу. Не жалел, не сокрушался, а размышлял, планировал. И заснул, тужуркой прикрыв глаза от света. Проспал часик и вполне отдохнул. Повернулся на живот, вытащил из кармана носовой платок. Выложил на него содержимое кисета, стал рассматривать. Понимал с недоверием, что это всё – его. Его – и всё тут! Пытался прикинуть, сколько эти камни стоят. Получалась сумма несусветная. А, может, и нет. Выбросил никчемные мысли из головы. Картонку осмотрел. Ряд букв и цифр. Попытался запомнить. Плюнул в сторону, сморщился. Стал собираться. Полистал на ходу бумаги Жоржа, но не читалось, не понималось. Ещё жаркое солнце угрело его, приласкало, как давеча – Рита. Погибла, видать. Взрыв был сильнейший. Вспомнил её живот, свою руку на нём… На глаза навернулись слёзы. Мог бы у них найтись ребёночек, брал её, не остерегаясь. Перед дорогой, ещё в кустах, осмотрел оружие. Полный барабан патронов в револьвере Жоржа, покойника, в его же – три  патрона. Засунул в карман, под правую руку. А Жоржев – сунул в боковой карман, к драгоценностям. Нет. Вынул из кармана свой наган и, задрав тужурку, сунул за пояс. Так не видно со стороны. Вновь с любопытством осмотрел стилет… или кинжал? Или всё же нож? В магазинах таких не видел. На заказ делали, видать. Сунул в карман к бумагам Жоржа. Покойника. Вот так. А теперь – в село. Дельце там ожидало, неотложное.
                ***