Деревенский маньяк

            

   На танцплощадке было скучно. Девчонки танцевали друг с другом, парни толпились в дальнем  углу и о чём-то оживлённо болтали.
   Люда, беседуя с подругами, рассказывала им о своей учёбе: она, студентка, очень гордилась тем, что поступила в пединститут, что будет учительницей (это была её давняя мечта). Девушка любила детей. И дальнейшая жизнь ей была ясна – только к ним: бедовым, смышленым и весёлым.
   Беседа закончилась сама собой. Люда ждала подруг, но девчонки идти домой не хотели. Она пошла одна. Дорога с детства знакома. Вот и самое страшное место – овраг, а дальше рукой подать и… родной дом. Как она по нему соскучилась! Целый месяц не была дома!...
   И вдруг страшный удар по голове….  Люда закричала, но улица уже спала, да и далеко дома от тропинки. Девушка начала сопротивляться, не видя, не зная, кто, что за враг у неё появился в деревне. Неизвестный, физически крепкий, тем временем тащил её в овраг.
   Она теряла сознание, голова просто немела от боли. Но Люда не сдавалась… .
   Вдруг перед её лицом что-то сверкнуло. «Нож!» - промелькнула, как вспышка молнии, мысль. «Нож? Неужели это конец? За что? Кто он?»
   Она, не сознавая, что делает, схватила лезвие рукой. Сталь мягко вошла в её ладонь, но боли девушка не почувствовала. Она боролась. Она кричала -  ей заткнули рот. «Но Бог всё-таки есть на этом свете!» - так,  наверное,  подумала несчастная, истекавшая кровью девушка, потому что в ближайшем к оврагу доме зажёгся свет и открылось окно.
 Негодяй, напуганный светом, наносил удары ножом снова и снова. Люда теряла последние силы, но желание жить – великая сила. Собрав всё своё мужество, Люда вырвалась из рук неизвестного и поползла к оврагу.
   Тётка Катя в это время вышла из дома. Собаки её, чуя беду, разрывались от злобы и лая. Вот бы их с цепи сейчас, и бандит узнал бы, каково, когда в твоё тело войдут, разрезая и кромсая живое мясо, крепкие и острые, как лезвия, клыки. Но цепи надёжно держали разъярённых псов в своих стальных объятиях. Чертыхаясь и ворча, возбуждённый запахом крови, криком и стонами Люды, бандит  исчез в темноте. Женщина тем временем осветила фонарём тропинку, овраг и, увидев на дне его что-то светлое, лежавшее неподвижно, бесстрашно спустилась вниз. В это время по тропинке проехал велосипедист… .
   Тётка Катя опустила фонарь и направила луч света на Люду, лежавшую без сознания. То, что она увидела, не забудет никогда:  смертельная бледность покрывало лицо окровавленной девушки, Руки, шея, живот, грудь – всё было изрезано. Но Люда, потерявшая много крови, как ни странно, была ещё жива. Она пошевелилась: в бреду выкрикивая отдельные фразы: «Серёжа… Зачем?... За что?.. Не надо!.. Пощади!..»
   Катерина узнала девушку, красота которой просто поражала сельчан. Один из деревенских романтиков окрестил её «наша Кармен».
 «Жгучая брюнетка, » - так звал её заезжий моряк,  «Наша Людочка – добрейшей души девочка!» - говорили учителя школы, где она десять лет училась, пела, танцевала, веря в этот добрый и справедливый мир.
 Женщина поднялась на ноги и бегом пустилась к фельдшеру, благо дом его был неподалёку. Стучала в двери, в окна, думала, что стёкла вдребезги разобьет. Муж Валюши, фельдшерицы, завёл мотоцикл, поехал предупредить Филиных о несчастье с их дочерью. Девушку тут же на земле осторожно перевязали. Женщины плакали. Позже, составляя протокол, участковый инспектор бесстрастно написал: «На теле 11 ножевых ран, руки изрезаны, грудь, живот, ноги – все части тела пострадавшей изранены». И про себя добавил: «Лицо, слава Богу, не тронул, бандюга проклятый!».
    Всю ночь врачи в районной больнице боролись за Людину жизнь. Девичье тело несколько часов к ряду было распростёрто на операционном столе. Долгое время  она не приходила в сознание. Уже несколько раз врач направлялся  было к двери, за которой сидели, не дыша, боясь даже плакать, мать, отец, братья и дед Люды. Но всякий раз надежда на своё мастерство и вера в удачу останавливали хирурга. И…, о,  чудо!  Дыхание, прежде прерывистое, еле слышное, стало ровнее, спокойнее, губы чуть порозовели. Боясь напугать только что вернувшуюся из небытия девушку, Дымов ещё и ещё раз слушал чуть различимые удары девичьего сердца.
   Он держал Люду за руку и горько вздыхал, думая о том, каким же  негодяем и  почему совершено это гнусное преступление,  и о том, как слабо человеческое тело, какая тонкая ниточка соединяет человека и жизнь. Думал Дымов и о том,  как, оказывается,  легко её, эту ниточку оборвать…
   Но победила молодость,  победило мастерство доктора Дымова!  Люда открыла глаза….  Жива! Она жива! Врачи и сёстры радовались, как дети. С радостной вестью поспешил доктор Дымов к двери.  Мать, почти слепая от слёз, подняла залитые горем глаза, в которых страх услышать «не выжила» переплетался с еле теплившейся надеждой.
   -Жива! – выдохнули братья. Андрей, высокий, широкоплечий, весь в отца, парень поднялся, за ним встал и  Юрик, чуть ниже брата ростом, но коренастый, крепко сложенный. Они уже работали в совхозе: один монтёром, другой шоферил.  Решение у них созрело сразу: не ждать милицию, расследование провести самим, «по своим каналам». Найдут и отомстят за свою сестрёнку-красавицу!
   А ей было очень плохо. Сознание то приходило, то покидало её, и доктор принял решение: снова на операционный стол.
   И снова трёхчасовая борьба жизни со смертью. Кровь…  и пот… И снова операция.  Датчики, наконец, показали, что и эта операция, третья по счёту, прошла успешно.

Люда спала. Дыхание её было ровным, спокойным. Зато на доктора Дымова было трудно смотреть без жалости. Он рисковал, ведь в больнице районного уровня таких сложных операций на его веку ещё не делали. Можно было вызвать вертолёт из областной клиники с бригадой  высококлассных спецов своего дела,  можно было, но Дымов хотел доказать, что тоже чего-то стоит, что его руки, пальцы, ум, опыт,  наконец, спасут многих, попавших в такой переплёт, в каком оказалась эта чудесная девушка. Да и каждая минута была дорога, а  на вызов часы уйдут.  Знал, что такой риск  в случае рокового исхода оправдать нельзя, знал, но жизнь Люды висела на волоске, а в глазах её родных было столько надежды….
   Дымов пошёл в ординаторскую, просмотрел на себя в зеркало и усмехнулся: « Хорош.  Глаза ввалились, черные тени под ними, щетина. Не доктор, а уголовник, сбежавший из тюрьмы!..»
   Душ, ощущение хорошо выполненной работы, гордость за ещё одну победу над смертью – всё это преобразило ещё совсем недавно смертельно уставшего доктора. Он прилёг на диван и окунулся в благодатную дрёму, расслабившись и успокоившись.
   Возле Люды сидела мать, она тоже дремала. Всё затихло, и даже большие часы, висевшие в коридоре реанимационного отделения, казалось, тикали тише…
   
   А Петька Егоров в это время сидел в заброшенном сарае и дрожал, боясь, что его поймают, найдут. Он ещё не осознал до конца, что натворил, не осознал того, что теперь он – преступник. Он читал в книжках  про этих нелюдей, завидовал их хитрости, ловкости, силе.  Ему  тоже хотелось плевать на законы,  и жить,  как хочется;  брать от жизни всё, что хочется, не задумываясь, не утруждая себя.  Труд Петька вообще презирал. Он считал, что трудятся и живут честно одни придурки. А себя таковым он считать не хотел. Жизни, полной приключений, вина и доступных женщин хотел Петька. Хотеть-то хотел, да в деревне его не то, что поддержать в этом хотении, считать нормальным не желали. И причины для этого были. Поджёг сено у тётки Полины,  подглядывал в окна деревенской бани в женские дни. Его ловили,  били за кучу других мелких и крупных гадостей, на которые он был мастак, жаловались участковому. Но тому не хотелось портить показатели: село считалось благополучным. А негодяй,  между тем, расцветал, ведь  многое ему сходило с рук. Правда, селяне не то, что видеть его не хотели,  не желали с ним словом поделиться.
  Петьке вспомнилось вдруг, как женщины, застав его у окошка бани, когда он отколупывал краску кухонным ржавым ножом, затащили его в парилку, раздели догола и так напарили, что неделю отходил охотник до зрелищ. Всего обиднее ему было, что никого из женщин разглядеть не удалось, и когда после «лёгкого» пара ходил по деревне, ему долго чудилось, что из-за ворот, заборов, со скамеечек, где вечерами сидели, отдыхая от дневных забот, женщины, слышалось обидное хихиканье.
    И тогда решил он,  никогда и никому не сделавший добра, но ждущий от других приятных слов, «ловить девок», наслаждаться хотя бы их испугом, пощекотав их нервы ножичком, который подносил к лицу и глазам своих жертв.  Девушки, побывавшие в «объятиях» Петьки, молчали.  Отпуская девчонку, он грозил: «Сдашь кому – не жить тебе и твоим. Ясно?».
   Теперь по вечерам девчата ходили стайками. Даже петь перестали.
 Люда же  давно приглянулась Егорову.  Весёлая, добрая, она одна из тех немногих, кто здоровался с ним. Девушка  не чуралась никого, считала, что, если ты с добром, то и тебе добро зачтётся. Но, видно, ошибалась, а о Петькиных чёрных мыслях и не догадывалась даже.
   Он же давно ходил тенью за ней и дожидался своего часа. Когда Петька увидел, что девушка пошла домой одна, не поверил своему везению. «Час мой пробил!» - потирал он лохматые, черные от грязи руки с заскорузлыми пальцами, на одном из которых     красовался перстень в виде черепа с костями.
   … Он отъехал в сторону, не желая светиться (Петька постоянно мотался по деревне на велосипеде). Люда шла медленно. Она мечтала о свадьбе, о том какой женой будет Николаю. С ним она познакомилась, когда поехала подруге в гости..
   Ох, и хорош же был Колька! Красавец, каких поискать! Глаза чёрные, глубокие, высок ростом, строен, как тополь. Всё при нём : и на гитаре играет, и поёт, а как взглянул на неё, так всё и решилось. Никого и ничего не видела больше Людмила. Он тоже был ею очарован.
   Влюбился он,  и она всем сердцем, душой и телом стала отдалась своему чувству без остатка.  Роман был яркий, такой же красивый, как эта пара. Все думали, что они брат с сестрой, так похожи.  Глядя на Люду  и Николая, друзья гадали, когда же свадьба. Вот и платье сшито, и фата готова, вся невестина родня себе обновки приготовила…. Но не зря говорят: «Заранее не готовь платье, невеста».
   Беда пришла в её семью. Мать почернела от горя лицом, сединой посеребрило виски.
   Приехал в больницу Коля, привёз, как принято, цветы, фрукты. Осторожно целуя свою невесту, невольно останавливал взгляд на перебинтованных руках.
   Люда уже могла говорить. Правда, очень тихим, ещё не совсем уверенным голосом.  Слаба ещё.  И блеск в глазах исчез. Потускнела в них вера в людей, любовь к ним. Поймала она взгляд Николая, в котором читалось разочарование,  и всё поняла.  Такой она  ему не нужна …
   Девушка молча отвернулась. Парень нарушил неловкое молчанье: «До встречи!  Отдыхай,  родная!..»
   Дверь палаты тихонько закрылась. Из прекрасных  глаз  потекли слёзы. Вот так и случаются потери….  Жить,  как прежде, уже  не хотелось...  А может, (Люда ещё надеялась, что она обманулась), может,  ей показалось?!.
   И, действительно, через неделю Николай приехал с родителями, и девушка расцвела. Дымов диву давался, наблюдая за ее состоянием, довольно потирал руки и приговаривал: «Вот, что любовь с людьми делает! Воистину чудеса творит!»
   Трагедия забывалась, но… Часто к ней наведывался следователь, хотя Люда мало, чем могла ему помочь: помнила всё отрывками, эпизодами.
   Эта трагедия потрясла всю деревню.  Братья Люды объявили войну негодяю, а в милицию пошли девушки, обиженные Петькой, молчать они больше не хотели…

   А Петька тем временем считал…  камешки. Сколько камешков, столько испуганных и униженных девушек. Тем, что он сделал с Людой, негодяй доволен не был, так как она оказалась сильной и ловкой, смогла прокусить руку, исцарапать лицо и шею.
   Она была его юбилейной жертвой – десятой. Когда той ночью Петька притащился домой, мать подозрительно посмотрела на сына. Его она боялась, но жалела по-матерински. Сколько раз она слышала,  как вслед ему доносились злые слова: «Паразит вонючий!» Но страшней всего ей было тогда, когда сына называли недоноском.  Это была правда.
   Когда она была в тягости, муж, всегда пьяный, часто бил её. Костю в деревне не любили. Не любили и боялись. И вот однажды она, здоровая и сильная когда-то, а теперь измученная вконец,  попала в роддом после очередных побоев. Два месяца она не доносила Петьку, и  тот родился хилым, да и к тому же «уо» - так в деревне его окрестили. «Умственно отсталый»,  значит. Отец его и не видел. Пока в роддоме была, сгорел в избе – допился….
   С воспитанием сына проблем было по горло – в школу не взяли, кое-как, уже четырнадцатилетнего пристроили в совхоз разнорабочим, всё какую-то копейку в дом. Про похождения его не знала, но догадывалась.  А однажды, проснувшись от непонятного шума, почувствовала на себе мужские руки, услышала тяжёлое сопение и, оттолкнув неизвестно каким образом пробравшегося к ней в спальню мужика, вскочила, включила свет и чуть рассудка не лишилась. Перед нею на её кровати лежал голый сын. Он смотрел на неё исподлобья и хихикал: «А что я? Когда- то же надо попробовать….  А со мной никто не хочет якшаться…». С той поры и стала мать бояться  родного сына. Стала опасаться его взглядов. А Петька обнаглел.  Вскоре он, приходя домой злым, мучил её своими рассказами о похождениях, о том, что творил, как издевался над девушками.

   Терпенью ее пришел конец. Все хватит, и она  решилась пойти к участковому и рассказать о том, что творится в ее семье, чтобы навсегда покончить со страхом, мучившим её уже несколько лет. А там…будь, что будет!
   В ту роковую ночь она не спала. Галина слышала, как пришёл сын, как грохнул табуретом об пол, как шумно умывался. Дверь она только приоткрыла и наблюдала за ним. То, что она увидела, повергло ее  в шок: Петька был весь в крови. Ворча и чертыхаясь, умывался и шипел отболи – кровь из его руки капала на пол, полотенце всё было в кровавых пятнах.
   Галина тихонько прикрыла дверь и взялась за крючок, но, получив удар дверью в голову и потеряв равновесие, упала. Женщина потеряла сознание, а когда очнулась,  оглядевшись, поняла, что сын запер её в подвале. Голова гудела, повернуть её она не могла из-за резкой боли в шее.  Платье её было изорвано, руки ныли. Горькие слёзы застилали ей глаза…
   Однако решение идти  в милицию не пропало. Галина подползла к лестнице, кое-как взобралась наверх, толкнула крышку, но силы оставили её,  и она снова впала в забытьё.
   Петька, тем временем,  был уже далеко от дома, в заброшенном сарае. Он вслушивался в лесные шорохи. Тишина давила и заставляла быть настороже. Вскоре он забылся в беспокойном сне…
   Братья Людмилы слышали, как разорялся дома Петька. Вся деревня уже знала, кто устраивал охоту на девчат, знала и диву давалась: «Ума на хорошее Бог не дал, а на зверства где-то нашёл… .Да разве ж это человек?! Известное дело,  недоносок!..»
   Соседка Галины утром зашла к ней, чтобы сообщить, о чем говорят в деревне и что Петьку ищут братья Филины, и что милицейские посты стоят везде. Она жалела и любила Галину. Постучав, подождала, но никто не ответил. Женщина  толкнула дверь -открыто,  зашла в дом – пусто, только стол не на своем обычном месте, ножки его на крышке погреба. Соседка прислушалась, ей  почудился шорох. Она отодвинула стол, открыла крышку и… ахнула. Галина смотрела на освободительницу, и глаза её были безумны. Выскочив на улицу, Полина позвала соседей. Те помогли ей вытащить обезумевшую от горя, стыда и боли женщину. А через несколько часов в милицейском «воронке» привезли Петьку, совсем потерявшего человеческий облик и последние капли разума. Он вёл себя достаточно странно: всем улыбался, показывая гнилые зубы, бил себя в грудь и что-то невнятно бормотал. Во всех своих преступлениях он признался, но не в тюрьму его отправили, а в лечебницу – на шесть лет. Каким он оттуда выйдет, да и выйдет ли? Ну, а если и выйдет, то зачем?
   А свадьба у нашей красавицы всё-таки состоялась. И дочь Ксюша родилась, правда,  её рождение для Людмилы стало настоящим подвигом – сказались раны.

   История эта разрешилась чудесным образом. Наша героиня жива. Наверное,  по-своему счастлива. Но сколько ещё таких Петек Егоровых по ночам караулит девушек в густых зарослях, в роскошных авто, и хочется им одного – унизить, растоптать гордую девичью душу. 
 Петька же после психушки долго на этом свете не задержался. Убил кто, или несчастный случай.  Кто знает….  Никто и не разбирался, а тем более не горевал…
            2004год