Очень вешние травы отрывки из фрагментов

"Прошедшего житья подлейшие черты".
          А.С. Грибоедов

"Ушел бы прочь со свету, да места нигде нету".
            Михаил Кольцов

"Нет города пыльнее Одессы"
            Владимир Даль

"Тифлис в яме повис"
            Владимир Даль

"Вопросов трудных куча есть,
Кто даст на них ответ?..
Брось ими мучаться,
Пока ты в цвете лет!"
            Омар ибн-Хайям

"Батюшка пабьё - мамушка прияя".
           Народная мудрость

"И льдистый ужас полуночи".
           А.С. Пушкин

"На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльбрус".
           М.Ю. Лермонтов

Yt [dfkbcm d Vjcrde? f [dfkbcm bp Vjcrds/
"Не хвались в Москву, а хвались из Москвы".
                Тьмутараканское народное присловье

"О Бояне, абы ты сии полки ущекотал!"
                "Слово о Полку Игореве"

Byntycbdysq pfgf[ jctyytuj yjrn.hyf hfpkbn gj dctve djple[e+)!
"Нарисуй круг, внутри его еще один, перечеркни крест накрест - вот и пища для умозаключений!"
                Древневедический трактат "Панча-Тантра"

 "Сарынь, на кичку!"
                Боевой клич  Разинцев

"Пора, давно пора, кума, полетом острого ума подумать о грядущем пропитанье".            
                А. Герцен. "Письма об изучении природы заблуждений"

"Хоть ты и барин, да баран!".
                Максим Антонович. "Сказ про поиски истины"
               
"Я преклоняюсь перед наукой, но преклоняюсь и перед человеческой мудростью".
                Франсуа-Мария Аруэ

"Нет лучше шутки, как над собою!"
                Народное наблюдение

"Одни уста и плачут, и смеются".
                Еремей Апухтинский. "Превратности и превращения"

"Вставай же, Русь, на подвиг славы, -
Борьба велика и свята!..
Возьми свое святое право
У подлых рыцарей кнута…

Она пойдет!!. Она восстанет,
Своим сознание полна,
И целый мир тревожно взглянет
На вольной славы знамена!!!
                Николай Добролюбов. "Дума при гробе Оленина"

"Если бы между эпохами существовала хотя бы малая щель, я с удовольствием в такую щель забился бы, чтобы переждать пертурбации и потрясения этого бездушного века."
                Андрей Белый. "Петервилль"

"Когда товарища в беседе нет,
За собеседника сойдет и табурет".
                Сергей Сикофантов. "Рассольник и рапсодия"

                "Мне жаль…
                Что геральдического льва
                Демократическим копытом
                У нас лягает и осел.
                Дух века вот куда зашел!…


                Но разве меж моих друзей
                Двух, трех великих нет людей?"
                А.С. Пушкин. "Родословная моего героя"


"В младенчестве моем бессмысленно-лукавом…"
                А.С. Пушкин

"Боятся щуки крокодилов".
                А.С. Пушкин

"И в бедах люди живут, а в неправдах пропадают".
                Народная мудрость

"Укроти, Господи, офицерское сердце!"
                Солдатская молитва

"Вору горек некраденый кусок"
                Кухляндская поговорка










Старуха с лицом как печеное яблоко что-то шептала и бормотала все время по-русски, но так, что ничего ровным счетом нельзя было разобрать. Параллельно этому заговору она мешала в миске с горячей водой всякие травы и настои, источавшие заворожительные ароматы запахов. Закончив загадошные манипуляции, бабка двинула миску в сторону Вани и решительным тоном прогугнявила:

    - Вунырайси!

    Ваня, поняв с полуслова, что от него теперь требуется, зачерпнул в ладоши пахучий лоцион темного цвета, густой, словно тот кисель, и сторожко окунул в него все лицо.

     - Мачирайси! - потребовала вещунья.

     Ваня полукруговыми движениями принялся втирать жидкость в лицо, щеки, лоб, подбородок, постепенно переходя к шее и плечам. Через секунду-две всю натертую лоционом кожу охватило какое-то сладостное как бы оцепенение и даже легкое жжение с покалыванием. Голова у него пошла кругом под хриплые слова старухи:

     - Дабарай! Ботмишись! Вуредай!!!

     Ваня действительно понял, что умирает, поскольку вся голова его пошла кругом, тело онемело и потеряло весомость. Некий слабый вихрь или иная невидимая сила подняли его в воздух, понесли по темному пространству и втянули в нечто вроде зеленоцветного туннеля или гигантской трубы, вдоль которой Ваня несся с убыстряющейся силой и скоростью. Сердце его таяло от ужаса и восторга, зеленое свечение внутри туннеля усугубилось, потом ослабло, сменившись ярким, до ослепительности, кругом уже белого света в самом конце туннеля, куда Ваня несся, цепенея от страха, но и от предвкушения чуда. Незримая сила выкинула мальчика в целый океан неистового, но радующего душу свечения. Со всех сторон к нему подлетали, приветствуя, счастливые, улыбчивые существа, такие же прозрачные, каким стал и сам Ванечка. Мальчик и узнавал эти счастливые лица, и как бы заново открывал их для себя. Эйфория первооткрывателя охватила все Иваново естество. Он летел по просторным закоулкам нового для себя мира, с каждым мгновением радуясь все интенсивнее и полнее. Новые-старые друзья что-то говорили ему, не открывая уст, Ваня с безмятежным смехом отвечал им в том же духе, любуясь волшебными городами и континентами, безбрежными лесами и хрустально-прозрачными реками. Весь этот парадиз длился бесконечно, а может, всего секунд двадцать-двадцать пять. Откуда-то из вакуума до слуха Вани дронесся вялый, а потом все более настойчивый старухин голос, повторявший, словно гвозди молотком вбивавший:

     - Ботуращяси! Ботуращаси!

     Милые лица и фигуры растворились в небытие, перед мальчиком раскрылась все та же прежняя зеленоцветная воронка, всосавшая его, как пушинку с пухового платка. Зеленая тьма сгустилась до крайней степени, дышать стало совершенно нечем, в процессе второго полета по туннелю Ваня потерял чувства. Когда он пришел в себя, бабка, взяв в правую руку какую-то вонючую тряпку, смывала и стирала с мальчика следы чудотворного лоциона. Ваня теперь ощущал в душе и теле полную разбитость, а на задней стенке его гортани будто кто-то рассыпал колючки, битые стёклы, гвоздики и кусочки металла, мешавшие глотать, говорить и дышать. Вместо благодарности он сейчас испытывал к колдунье разочарование на грани ненависти. Закончив водные процедуры и манипуляции с тряпкой, старуха, как показалось Ване в полумраке, завистливо вздохнула, глядя на мальчика, и исчезла, бросив вместо прощания скрипучее: " Мупыбай…".

Этот странный и сладостный сон еленого цветаа вспоминался Ване потом так часто, что он уверовал в его истинность.








Старуха с лицом как печеное яблоко что-то шептала и бормотала все время по-русски, но так, что ничего ровным счетом нельзя было разобрать. Параллельно этому заговору она мешала в миске с горячей водой всякие травы и настои, источавшие заворожительные ароматы запахов. Закончив загадошные манипуляции, бабка двинула миску в сторону Вани и решительным тоном прогугнявила:

    - Вунырайси!

    Ваня, поняв с полуслова, что от него теперь требуется, зачерпнул в ладоши пахучий лоцион темного цвета, густой, словно тот кисель, и сторожко окунул в него все лицо.

     - Мачирайси! - потребовала вещунья.

     Ваня полукруговыми движениями принялся втирать жидкость в лицо, щеки, лоб, подбородок, постепенно переходя к шее и плечам. Через секунду-две всю натертую лоционом кожу охватило какое-то сладостное как бы оцепенение и даже легкое жжение с покалыванием. Голова у него пошла кругом под хриплые слова старухи:

     - Дабарай! Ботмишись! Вуредай!!!

     Ваня действительно понял, что умирает, поскольку вся голова его пошла кругом, тело онемело и потеряло весомость. Некий слабый вихрь или иная невидимая сила подняли его в воздух, понесли по темному пространству и втянули в нечто вроде зеленоцветного туннеля или гигантской трубы, вдоль которой Ваня несся с убыстряющейся силой и скоростью. Сердце его таяло от ужаса и восторга, зеленое свечение внутри туннеля усугубилось, потом ослабло, сменившись ярким, до ослепительности, кругом уже белого света в самом конце туннеля, куда Ваня несся, цепенея от страха, но и от предвкушения чуда. Незримая сила выкинула мальчика в целый океан неистового, но радующего душу свечения. Со всех сторон к нему подлетали, приветствуя, счастливые, улыбчивые существа, такие же прозрачные, каким стал и сам Ванечка. Мальчик и узнавал эти счастливые лица, и как бы заново открывал их для себя. Эйфория первооткрывателя охватила все Иваново естество. Он летел по просторным закоулкам нового для себя мира, с каждым мгновением радуясь все интенсивнее и полнее. Новые-старые друзья что-то говорили ему, не открывая уст, Ваня с безмятежным смехом отвечал им в том же духе, любуясь волшебными городами и континентами, безбрежными лесами и хрустально-прозрачными реками. Весь этот парадиз длился бесконечно, а может, всего секунд двадцать-двадцать пять. Откуда-то из вакуума до слуха Вани дронесся вялый, а потом все более настойчивый старухин голос, повторявший, словно гвозди молотком вбивавший:

     - Ботуращяси! Ботуращаси!

     Милые лица и фигуры растворились в небытие, перед мальчиком раскрылась все та же прежняя зеленоцветная воронка, всосавшая его, как пушинку с пухового платка. Зеленая тьма сгустилась до крайней степени, дышать стало совершенно нечем, в процессе второго полета по туннелю Ваня потерял чувства. Когда он пришел в себя, бабка, взяв в правую руку какую-то вонючую тряпку, смывала и стирала с мальчика следы чудотворного лоциона. Ваня теперь ощущал в душе и теле полную разбитость, а на задней стенке его гортани будто кто-то рассыпал колючки, битые стёклы, гвоздики и кусочки металла, мешавшие глотать, говорить и дышать. Вместо благодарности он сейчас испытывал к колдунье разочарование на грани ненависти. Закончив водные процедуры и манипуляции с тряпкой, старуха, как показалось Ване в полумраке, завистливо вздохнула, глядя на мальчика, и исчезла, бросив вместо прощания скрипучее: " Мупыбай…".

Этот странный и сладостный сон еленого цветаа вспоминался Ване потом так часто, что он уверовал в его истинность.




































В полупустынном утреннем трамвае с полумраком и замерзшими наглухо окнами Иван подсел к аккуратно-аппетитной барышне в полушалке и опрятном же пуховом платочке и начал приударять на забаву немногим зрителям.

    - Девушка, а девушка, а вы где Новый Год встречаете?

Девушка даже носом не фыркнула, всем существом демонстрируя, что уличных знакомств не поощряет.

    - Девушка, а вот есть еще анекдот такой… На Новый год у Рабиновичей случилось несчастье. Сам хозяин дома телефонит в гошпиталь и говорит: "Скорее шлите, грит, карету скорой помощи! С одним из гостей случилось несчастье". Ему отвечают: "А что случилось?" Рабинович грит: "Один из гостей по ошибке проглотил штопор". Медики говорят в телефон: "Сейчас высылаем. А вы какие меры приняли?" Рабинович грит: "Открываем штопором"…


    Трамвай грохнул от хохота. Смеялся даже пожилой кондуктор с усами как два коромысла. Барышня, однако, ни ухом, ни бровью не повела даже на анекдот.

    - Девушка, а вы до какой остановки едете? Может, вместе и сойдем? - упорствовал Иван.

     Барышня в платочке резко и явственно отстранилась от приставучего молодого человека, а отстранившись, громко пообещала:

     - Щас как дербалызну!

     Пассажиры взревели от удовольствия: по сипло-пропитому тону опрятно и даже модно одетой девушки ее профессиональные и нравственные наклонности не оставляли и тени сомнения.

     Иван, сразу поняв, что дурковать и комплиментить нет более  смысла, стушевался и принялся смотреть на всякий случай в промерзшее до корок трамвайное окно.

     Зима в тот год ярилась не на шутку…









Старуха с лицом как печеное яблоко что-то шептала и бормотала все время по-русски, но так, что ничего ровным счетом нельзя было разобрать. Параллельно этому заговору она мешала в миске с горячей водой всякие травы и настои, источавшие заворожительные ароматы запахов. Закончив загадошные манипуляции, бабка двинула миску в сторону Вани и решительным тоном прогугнявила:

    - Вунырайси!

    Ваня, поняв с полуслова, что от него теперь требуется, зачерпнул в ладоши пахучий лоцион темного цвета, густой, словно тот кисель, и сторожко окунул в него все лицо.

     - Мачирайси! - потребовала вещунья.

     Ваня полукруговыми движениями принялся втирать жидкость в лицо, щеки, лоб, подбородок, постепенно переходя к шее и плечам. Через секунду-две всю натертую лоционом кожу охватило какое-то сладостное как бы оцепенение и даже легкое жжение с покалыванием. Голова у него пошла кругом под хриплые слова старухи:

     - Дабарай! Ботмишись! Вуредай!!!

     Ваня действительно понял, что умирает, поскольку вся голова его пошла кругом, тело онемело и потеряло весомость. Некий слабый вихрь или иная невидимая сила подняли его в воздух, понесли по темному пространству и втянули в нечто вроде зеленоцветного туннеля или гигантской трубы, вдоль которой Ваня несся с убыстряющейся силой и скоростью. Сердце его таяло от ужаса и восторга, зеленое свечение внутри туннеля усугубилось, потом ослабло, сменившись ярким, до ослепительности, кругом уже белого света в самом конце туннеля, куда Ваня несся, цепенея от страха, но и от предвкушения чуда. Незримая сила выкинула мальчика в целый океан неистового, но радующего душу свечения. Со всех сторон к нему подлетали, приветствуя, счастливые, улыбчивые существа, такие же прозрачные, каким стал и сам Ванечка. Мальчик и узнавал эти счастливые лица, и как бы заново открывал их для себя. Эйфория первооткрывателя охватила все Иваново естество. Он летел по просторным закоулкам нового для себя мира, с каждым мгновением радуясь все интенсивнее и полнее. Новые-старые друзья что-то говорили ему, не открывая уст, Ваня с безмятежным смехом отвечал им в том же духе, любуясь волшебными городами и континентами, безбрежными лесами и хрустально-прозрачными реками. Весь этот парадиз длился бесконечно, а может, всего секунд двадцать-двадцать пять. Откуда-то из вакуума до слуха Вани дронесся вялый, а потом все более настойчивый старухин голос, повторявший, словно гвозди молотком вбивавший:

     - Ботуращяси! Ботуращаси!

     Милые лица и фигуры растворились в небытие, перед мальчиком раскрылась все та же прежняя зеленоцветная воронка, всосавшая его, как пушинку с пухового платка. Зеленая тьма сгустилась до крайней степени, дышать стало совершенно нечем, в процессе второго полета по туннелю Ваня потерял чувства. Когда он пришел в себя, бабка, взяв в правую руку какую-то вонючую тряпку, смывала и стирала с мальчика следы чудотворного лоциона. Ваня теперь ощущал в душе и теле полную разбитость, а на задней стенке его гортани будто кто-то рассыпал колючки, битые стёклы, гвоздики и кусочки металла, мешавшие глотать, говорить и дышать. Вместо благодарности он сейчас испытывал к колдунье разочарование на грани ненависти. Закончив водные процедуры и манипуляции с тряпкой, старуха, как показалось Ване в полумраке, завистливо вздохнула, глядя на мальчика, и исчезла, бросив вместо прощания скрипучее: " Мупыбай…".

Этот странный и сладостный сон еленого цветаа вспоминался Ване потом так часто, что он уверовал в его истинность.






"Жизнь наша потруднела"
                "Слово о полку Игреве"

"Русский человек похмельчив"
                Народное замечание



"А вор, что волк, людей не понимает -
Радушие за дурость принимает…"
                Кантемир



У баб да у пьяных слезы дешевы".
                Народное наблюдение

Отчего мужик дешев? От того, что глуп!
                Народное наблюдение







Москва совсем уже с колес сбилась. Богатые бедных жрут, бедные богатых подкарауливают. Вон писатель Гиляровский  себе в компаньёны бродягу Максимку Пешковского взял и пишут оне, строчат день и ночь про одни убийства да безобразия. Пешковский ему говорит, а Гиляровский под диктовку слушает и бумагу портит всякими ужастями… Теперича берем Клюев и что? Да. само собой, и у нас могут немножко прирезать кого-нибудь по пьяному департаменту, а то с моста кто мимо перил швяркнется. А так все тихо… Да, воруют и казна по швам трещит, но ведь в глаза не бросается и общий вид городской панорамы не портится… Взяточничество опять же протекает как бы по-родственному. Процветает, но без эксцессов, в духе Гоголя - смешно и не страшно... Хорошо у нас, привольно, даже небо вдвое выше, чем в столицах. То есть, попросту говоря, благодать Божья. Опять же красота природы с охотой и рыбным ловством. Москвичи, наведываясь в клюевские палестины, ажник глаза закатывают: бросить все к тятери с ятерью и в Клюеве обосноваться…










"Единственный порок, который я знаю во вселенной, - это жадность в ее разнообразных и подлых проявлениях. Все остальные пороки, какое бы имя им ни давали, суть только тоны, ступени алчности. Она - Протей, Меркурий, основание, проводник прочих пагубных пристрастий и грязных наклонностей. Анализируйте тщеславие, фатовство, гордость, честолюбие, надувательство, лицемерие, злодейство; разложите точно так же большинство наших софистических добродетелей - все они разрешатся в этот острый, тонкий и опасный элемент: в желание владеть; вы обнаружите его даже в лоне бескорыстия!"
                Морелли. "Законодательство природы"

«Молоко грех вприкуску пить».
                Клюевская примета

"Оглашенные, изыдите!"    
                Литургический призыв нехристианам покинуть службу и храм.

























Станционный смотритель железнодорожной станции "Шнаевская" Захар Митрич Симбиозов, получив в наследство от умершей единоутробной сестры дом с мезонином, огородом и садом впритык к паломарчуковским владениям, никуда не спешил ликвидировать гигантский нужник, построенный неизвестно за каким лешим далекими предками и безобразивший весь ближайший экстерьер местности. Злой дух, частенько шедший от вавилонских размеров отхожего места, распространяясь беспрепятственно на паломарчуковские владения и вызывая тем самым справедливейшие нарекания, на которые сам Симбиозов (по негласной кличке - Шарик, за округлость фигуры и склонность огрызаться и к месту и не к месту) отвечал развязно-оскорбленным голосом:

- Вот поехали за орехами… Ну куды я этот сортир перенесу? К себе на голову, может, или себе под нос? Подумайте сами своей головой, вот гости когда придут или там кто еще захочет большую и малую нужды справить, я их куды пошлю, в Москву, Варшаву или Санкт-Петербург?

Паломарчукам от таких досужих рассуждений, естественно, слаще не становилось, тем более, что аррогантный Шарик, наезжая из своих шнаевских палестин в город, всякий раз закатывал в своей резиденции то лукулловы пиры, то (без жены, конечно) афинские ночи, во время и после которых особенно сильно рас пространяло злостное зловоние по всей округе.

- Снесу… Снесу к тятери с ятерью проклятый симбиозовский сортир! - не раз грозился Паломарчук-старший, уважавший, однако, право чужой, хотя и вонючей, собственности. Дальше грозных посулов в адрес нужника дело так и не шло. Вся эта донельзя скандалезная история с циклопическим туалетом не могла не завершиться трагедией, которая и не замедлила разразиться одним ласковым июльским утром.

Иван в тот роковой день встал пораньше, чтобы, захватив дальнозорную трубу, успеть разглядеть наконец костомаровских барышень, купавшихся близ своей дачи в неглиже по ту стороны реки Дзуры. Приладив на сучок яблони тяжеленную трубу, заимствованную тихохонько из отцовского кабинета и едва наведя на нагих барышень резкость, Иван невольно вздрогнул всеми плечами, услышав прямо у себя за спиной вопли и истошные стенания:

- Господи-Боже… Горе-то какое неописуемое! Захар ты наш Митрич ненаглядный…. Да на кого ж ты нас, голубчик, покинул?! Да как же жить-то мы без тебя будем? Ох беда какая со злою да кручинушкой….

Привлеченный этими криками и пронзительными возгласами Иван сомнабулически побрел сквозь сучки и ветви и из глубины своего роскошного сада навел резкость дальнозорной трубы на участок станционного смотрителя. Ваня был по-настоящему потрясен увиденным и было от чего содрогнуться: на давненько не чиненном крыльце своей резиденции лежал собственной персоной не с первого взгляда узнаваемый Захар Дмитриевич Симбиозов, покрытый с ног до головы какими-то странными и даже зловещими пятнами. Родные и близкие вперебив причитали над бездыханным симбиозовским телом, а поодаль стояли, щурясь в утренних лучах,  смущенно переглядываясь, переминаясь и шмыгая носом люди и пожарные, все еще державшие зачем-то в руках палки, багры, шесты, крючья и прочие веревки.
Страшная и в то же время странная мысль наконец ярким озарением сверкнула в голове Ивана: "Надо же… А сосед-то наш Шарик… Умер! Да не просто так умер, а чудовищной до безобразия смертью… Пойти по пьяному делу на ночь глядя в родной нужник…. Провалиться туда в пространное отверстие… И наконец захлебнуться в скопмившихся в яме нечистотах…. О ужас, ужас, ужас… Какой страшный конец… Хуже, чем у отца Гамлета…. А родные и близкие, пропьянствовав и проспав всю ночь напролет, не пришли к нему вовремя на помощь… И только вот теперь утром, спохватившись, где хозяин, послали людей на поиски и извлеченмие утоплого в дерме трупа…. А-я-яй… Бедный Шарик…"

Тем временем через дальнозорную же трубу было отлично видно, как Симбиозова-Шарика окатывают водой, бьющей тугой струей из брандсбойта. Бездыханное тело при этом двигалось и трепыхалось, словно не успевший еще окоченеть труп порывался встать, сбросить мокрую прядь с покрытого жижей чела или поблагодарить пожарников за последнюю услугу. Потом, Ивану плохо было видно из-за скученности людей, начались какие-то манипуляции со старыми полотенцами и из дома вынесли практически новый вицмундир. Потом юная (лет двенадцати-тринадцати) и страшно голенастая дочь покойного станционного смотрителя, обхватив руками труп отца за грудь и голову, минут двадцать-двадцать пять безутешно причитала в адрес безвременно и трагично ушедшего из жизни отца.

Содрогнувшись еще раз от ужаса всем телом, Иван, когда шея и руки затекли и уже нечего было смотреть, побыстрее побрел через густой сад к своему дому, чтобы там поделиться страшным известием.  Сам он был настолько глубоко потрясен, что даже забыл про костомаровских барышень!

- Вот тебе и Шарик…. Хорош гусь…. Вон чего отчебучил….. - хохотал, набожно себя при этом осеняя крестным знамением, Паломарчук-старший… - Это вам не шырь-шавырь. Это зело постараться надо, чтобы в собственном дерме и чужих фекалиях захлебнуться… В говне взял и утоп, царствие ему небесное и вечный покой… Ну отчудил соседушка, нечего сказать, напортачил, прости мя Господи… Такой прощальный номер выкинул железный дорожник, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Или опИсать, Господи помилуй….

Напрасны были потуги бедных родственников злосчастного станционного смотрителя уговорами, лестью, угрозами и грубым подкупом сохранить в секрете горькую правду о сортире. Молва об истинной причине гибели Симбиозова (по наивно-цинично-официальной версии было пущено в оборот сообщение, что горемыка-де скончался на рыбалке от якобы солнечного с позволения сказать удара) покатилась турманом по всей округе и со скоростью звука облетела весь Клюев, отправившись затем безжалостно и в Шнаево. Поэтому на лицах участников проводов Симбиозова в последний путь смущение было написано даже больше скорби. На пышных, но не очень, поминках ораторы как могли избегали темы поносной гибели Симбиозова, а слушатели старались не смотреть друг на друга, точно вместе воровали кур или совершили еще более мерзкое преступление.

Иван при встрече с голенастой Настёной Симбиозовой  здоровался, но чувствовал себя страшно неловко, точно он сам, а не Настёнин папаша свалился в роковой день в туалетную прорезь. На надгробии Симбиозова чья-то шкодливая рука вывела ироническое посвящение:   

                Одних конец - на поле брани
                Иные мрут в стенах квартир.
                Захар погиб среди фекалий…
                Что наша жизнь? Сплошной сортир!

Хулиганскую эпитафию, разумеется, смыли и закрасили, но она эзотерическим манером продолжала проступать сквозь слой новых наложений и ухищрений.

Страшный сортир загадочным образом самовозгорелся однажды темной ночью, сгорел до самого тла и провалился сажени на три-четыре. Земля, как бы щадя чувства свидетелей этой драмы, обвалилась по краям безобразной ямы, сама по себе затянулась, заросла самым буйным образом и через пару лет даже самый остроглазый натпинкертон не смог бы через микроскоп обнаружить место страшной драмы.







Стадиально говоря, Клюевская история делилась на число восседавших в Клюеве воевод и губернаторов. Михаил Евграфович Салтыков (псевдоним Щедрин), служивший несколько времени в местной казенной палате, использовал собранные им факты, чтобы карикатурно изобразив их, нафантазировать достоизвестную "Историю г. Глупова". Клюевцы сочинение Щедрина не читали за неимением желания и времени, но дружно согласились: Мишка все верно отобразил. Не в бровь, а в самый глаз дербалызнул… Наипаче горячие головы из местного Общества хранителей старины даже бросили клич поставить Салтыкову-Щедрину памятник возле казенной палаты, облагороженной воспоминаниями о плодовитом писателе. На макете Щедрин стоял, держа наотлет гусиное перо, а во второй руке взвешивая свиток глуповской летописи. Губы литератора при этом были изображены сардонически улыбавшимися. Дальше макета дело не пошло, деньги на монумент были торжественно собраны и со свистом пропиты. Но… Благодарная память клюевцев к воспевшему их приволжский град сатирику впредь уже никогда не угасала и была предметом местной патриотической гордости.


Клюевский воевода Богдан Крупнин был навечно вписан в местные скрижали своей строгостью, но справедливостью. Едва появившись со своим отрядом на вершине Божьей горки и усмотрев в толпе встречавших его клюевцев признаки пожароопасной смуты, Крупнин живо навел порядок, зарядив пушку каким-то подозрительного вида младенцем. Воевода присовокупил: "Вот так всеми палить буду, пока в подчинение не придете! Вы кого встречать пришли, сволочи? Где хлеб с солью, ****ины дети?"
    Увидя такой оборот вещей, клюевцы разбежались по домам за хлебом и солью, впредь уже на смуту не покушались и жили, поджав хвост. Никто из них воеводе поперек слова и пикнуть даже не смел.
    Вот как прежде было. А ныне погляди на теперешних говорунов, крикунов и писак, забывших о стыде, совести и воеводе Крупнине. Богдан их бы разом расчехвостил…



"Воистину, никто нигде и никогда не отдает так легко права править собою, как мы, австралопитеки… Из поколения в поколение, из рода в род мы только гадаем, отчего так происходит. Что это? Традиция? Или наш, австралопитекский рок? Неужели закономерность?"

                Джулиус Саймон. "Мои петроглифы"


"Смуты  безглавят  царства".
                Василий Тредъяковский

"Жить с клеймом народной ненависти бесконечно нельзя"
                Мирон Бронотозавров. "Предостережения вслух и про себя"

Греко-латинский учитель Геннадий Феоктистович Аравийский врывался обычно в класс как с пожара и, потряхивая давно нечесаной гривой волос, вместо приветствия набрасывался на первого, кто подвертывался ему в этот момент под руку. Тотчас раздавался какой-нибудь фраппирующий вопрос.
      - Паломарчук! - как-то заорал он чуть не с порога. - Живо отвечай, кто отбил руки Нике Самофракийской?
      Ваня, затаив дыхание и запинаясь на каждой букве, ответствовал:
      - Геннадий Феоктистович, честное благородное слово, это не я!
      Педагог хмыкнул, а потом и захохотал:
      - Эх, ты… Афедрон несчастный… Двойки за такой ответ жалко и единицу ты не заслуживаешь, а вот ноль, полный, круглый и кромешный ноль,  я тебе поставить могу…
      Батяня так удивился этому колоссальному фиолетовому нулю, чтопороть Ванюшу не стал и ввообще оставил инцидент без последствий, хмыкнув в бороу: «Ну чудят баре…».

        - Ты бы, Казимир Казимирович, с тараканами, что ли, что-нибудь поделал… - как-то мягко посетовала на известное бедствие его супруга.

        - Тараканы не кусаются, - отшутился было профессор, но просьба засела в его голове, всегда готовой откликнуться на нужды ближнего. По прошествии надлежащего периода времени Септушинский принялся угощать популяцию чвоиз домашних тараканов всяческими яствами в виде ядов и геноцидов. Тараканы умирали, но не сдавались, а на химическую агрессию отвечали взрывом своего народонаселения, компенсируя с лихвой урон, нанесенный в их бесчисленных рядах.

       Казимир Казимирович, отнюдь не раздосадованный этими фиаско, после зрелых размышлений прибег к неожиданному средству, подсказанному тоже Глафирой Ивановной: "А мы, Казимир Казимирович, сами от этой отравы не преставимся?" Профессор принужден ьыл согласиться, что ущерб собственному здоровью от антитаракановых ядов может быть сугубее, нежели от инвазии треклятых "спутников цивилизации". Именно тогда профессор сделал ставку на… муравьев, приманив и расселив их по всему дому. Муравьи, немедленно атаковав нежное тараканье потомство, быстро и неуклонно изгнали оставшихся конкурентов из всех углов и закоулков. Однако передышка оказалась непродолжительной до смешного, скоро муравьи расползлись и расселились по всем сусекам и, что переполнило чашу профессорского терпения, принялись гадить в книгах и манускриптах, портить химикалии своей муравьиной кислотой и пожирать отдельные компоненты дорогих прецизионных научно-лабораторных приборов и инструментов.
      Профессор, порывшись в своей памяти и картотеке, нашел описание вируса, поражающего муравьев, и , воспроизведя его в своем домашнем автоклаве, положил конец муравьиной оккупации. Почувствовав это, тараканы вернулись в дом, размножившись с какой-то беспрецедентной силой и скоростью. Септугшинский, постоянно повторяя вслух "Пщя креф" и "Холера ясна", отодвинул на время в сторону все прочие проблемы и сконцентрировал всю свою интеллектуальную мощь на подлых прямокрылых вредителях, кои теперь ползали повсюду средь бела дня сразу в двух своих ипостасях - рыжей и черной. Запершись в своем кабинете и на время отказавшись даже от пищи (Казимир Казимирович добился резкого сокращения съестного в доме, чтобы подорвать кормовую базу несносных тварей, загерметизировал все источники воды и тем самым чуть-чуть ослабил тараканий гнет). Изолировав несколько крупных особей в специальных резервуарах, Казимир Казимирович, подкармливая узников тараканьим же мясом, попытался воспитать из них свирепых и вечно голодных тараканоедов. Однако тараканы-убийцы, выпущенные на волю, либо покаялись и перешли на привычную и гуманную диету, либо были убиты своими сородичами, не желавшими становиться легкими жертвами этими чудовищами.

        Молодой сотоварищ Септушинского по академической науке  доцент биологии и зоографии Мафусаил Бензенцев подсказал профессору абсолютно беспроигрышный метод борьбы с вездесущими паразитариями: "Я, Казимир Казимирович, как и вы, перепробовав все, включая чисто народные паллиативы в лице крутого кипятка, взял у себя на работе антигазовую маску Зелинского и несколько ампул с фосгенчиком. Ампулы поместил в кастрюлю, кастрюлю водрузил на кухонную плиту и дал нагревшимся ампулам взорваться внутри раскаленной кастрюли. Получившаяся газо-капельная фосгеновая взвесь, распространившись по моей квартире, убила всех тараканов на месте преступления. Потом только целую неделю веником трупики тараканьи выметал, а так ничего…"

       - Коллега, - изумился Септушинский, но вы же сами могли в первую очередь, нанюхавшись фосгена, отдать Богу душу…

      - Ну не так уж я наивен, - улыбнулся молодой энтузиаст. - Конечно, неудобственно целую неделю в противогазе жить, но зато потом, Казимир Казимирович, такой покой и воля наступила, что хоть танцуй круглые сутки.

      - А как соседи?

      - Нормальные только "спасибо" говорили, а вредные срочно съехали. Домовладелец даже просил рецепт ему сообщить, но я не так глуп, чтобы доверять столь опасное средствие первому встречному. Это уж вам по дружбе…

      Однако Септушинский, отвергнув с порога столь небезопасный выход из тупика, как всегда рванулся по непроторенному пути. Он уже почти отчаялся, когда другая его коллега, эмансипированная, но полногрудая Аглая Коекакова, специализировавшаяся на вопросах половой жизни в мире животных и птиц, не намекнула, что ключ к проблематике может лежать в сфере пылких и интимных отношений треклятых насекомых. Изучив до тонкостей сексуальное поведение тараканов и содрогнувшись при мысли об их плодовитости, Казимир Казимирович махнул было на них рукой: если природа за сотни миллионов лет ничего не могла поделать с этими подлыми тварями, стоит ли даже пытаться истребить их хотя бы в локальных масштабах отдельно взятого профессорского дома. Септушинский умел гордо держать удары судьбы и негативных обстоятельств и почти готов был официально признать поражение в войне с тараканами, когда внимание его привлек один небезынтересный постулат. Ему удалось доподлинно выяснить, что тараканий кавалер находит избранницу своего сердца не по имени, внешнему виду или звуку легких шагов. Оказалось, что усатый Дон Жуан перед случкой улавливает обонянием запах своей Дездемоны, после чего набрасывается на нее с пылкой страстью и дает импульс к воспроизведению тараканьего поголовья.

      Узнав эту маленькую интимную тайну, Казимир Казимирович принялся синтезировать сигнальный аромат, издаваемый тараканьей самкой. Израсходовав кучу времени, средств и нервов, профессор однажды к утру воскликнул на всю лабораторию и весь дом: "Ай да Септушинский! Ай да щукин кот.." В руках его в эту долю секунды возникла реторта с драгоценными ста пятидесятью граммами магического антитараканьего средства. Не откладывая ликвидацию неприятелей в долгий ящик, профессор тотчас изготовил микропульверизатор, с помощью которого принялся распылять по всем углам и площадям своего жилища "Моритар", как он чисто условно назвал свое изобретение. В уме его и потаенных мыслях под пшикание пульверизатора возникала чудная картина: оголтелые сексуальные тараканье селадоны выбегают из щелей на запах самки, испытывая небывалую эрекцию и… стоп машина! Самец подбегает к объекту своих вожделений, ан это обычная ножка кухонной табуретки. Он залезает на лоснящуюся черноцветную поверхность - глядь, а это всего лишь деталь рояля. И так дальше.

      Эксперимент оказался успешным со всех концов. "Моритар" не травил владельцев дома и домашних любимцев в виде кота Амура. Чудо-состав не вонял, не приводил к появлению тысяч трупиков и вообще был бесцветен, а следовательно, практически невидим. Удручению тараканьих сладострастников и их подруг по ласкам не было пределов. Им хотелось сжимать друг друга в страстных объятьях, а вместо этого их повсюду окружали неодушевленные предметы. Тараканы принялись массово погибать от неразделенной похоти, тоски и душевного дискомфорта от невозможности продлить свой род и побезумствовать малую толику.

      В рабочем блокноте Септушинского каждодневно появлялись повседневные победные реляции: "Ночью при выходе на кухню тараканов визуально не видно, если не считать кучки несчастных хитрецов, собравшихся в раковине умывальника и призывающих особей женского пола к этому импровизированному месту сексуальных встреч… На подоконнике обнаружены два дерущихся насмерть таракана, принявших зубную щетку за прекрасную незнакомку… Новорожденных тараканчиков не зарегистрировано, что свидетельствует о полном прекращении натальной деятельности среди тараканих…"

      Через неделю популяция тараканов в доме Септушинского упала до десяти процентов от начальной, потом до пяти процентов, одного и… Произошло невероятное! Медленно, но верно поголовье тараканов стабилизировалось и снова начало расти. Казимир Казимирович был ошарашен до крайности. Вновь и вновь он  брал тараканов на анализы и синтезы, анатомировал их, диссектировал, вскрывал и даже проводил вивисекцию, но не мог понять, где допустил промашку. И только долистав свой дневник до места, где описывались его доскональные беседы с сексуально раскрепощенной Аглаей Коекаковой, профессор наконец хлопнул себя по лбу, как он имел обыкновение делать, когда его осеняли гениальные идеи. Он шел по правильному пути, он выбрал правильную стратегию, он добился величественных результатов. Одна беда - чудодейственный "Моритар" не действовал на тараканов-альбиносов, которые в половых контактах с тараканихами руководствовались не запахами, а хиротактильными рефлексами, ощупывая объект своей страсти и лишь затем приступавших в любви и размножению.

      Немало подивившись генетической изворотливости подлых прямокрылых паразитов, Септушинский похвалил себя мысленно: "Здорово, что я не патентую свои находки и открытия. Глядишь, сел бы всенародно в лужу и сраму не обобрался бы со своим "Моритаром", А так никто и не узнает о моем фиасковом провале…"

       Решив, однако, поставить в войне с тараканами свою собственную запятую, Септушинский без труда построил одноразовую ловушку, которая привлекала тараканов независимо от пола, возраста, наклонностей и мироощущений. Тараканы набивались в ловушку толпами, привлеченные разнообразными аппетитными запахами, после чего Глафира Ивановна выносила ловушку на двор поближе к помойке, обливала керосином и устраивала аутодафе. Таким образом, тараканья проблема в доме вписалась в рамки старого древнеримского присловья: "То, чего мы не видим, как бы и не существует…" Другую латинскую поговорку профессор Септушинский задумчиво припомнил как-то за завтраком, увидев огромадного прусака, ловко бежавшего куда-то по плинтусу по своим делам.

       - Сенека был прав, сказав, что в природе не бывает ничего лишнего, - сказал по этому поводу профессор Глафире Ивановне. - Во-первых, теперь, согласитесь, Элеонора Дормидонтовна, что тараканов, сумма суммае, гораздо меньше стало.

       - Куда как меньше, Казимир Казимирович, - согласилась Глафира Ивановна. - Теперь хоть дышать от них можно и дальше кухни они и носа не показывают.
       - Во-вторых, - менторским тоном продолжал профессор, -  я уверен, что и на тараканов-альбиносов укорот можно какой-никакой найти, но есть ли смысл?

      - Какой же тут смысл? - хором подтвердила Глафира Ивановна. - Смыслом тут, Казимир Казимирович, даже и не пахнет нисколько.

      - А в-третьих, Серафима Кузьминишна, - заключил рассеянным тоном профессор, - имеем ли моральное право, с позиций теории Мальтуса, уничтожать тараканов как вид?  Я даже не стал бы ни с кем дискутировать эту проблему, поскольку уверен: при достижении общей численности жителей планеты Земля шести с половиной миллиардов людям, чтобы не превратиться в антропофагов, придется искать альтернативные источники белков, жиров и углеводов. Вот тогда старые добрые тараканы и сгодятся в дело! В них питательных веществ не менее, чем в иных других тварях типа червей.

     - Господи, Казимир Казимирович, - перекрестилась Глафира Ивановна, - я умоляю, ну не за обеденным столом про такое говорить…

     - Да-да, очевищче… Впрочем, французы лягушек и улиток за обе щеки уплетают, а Иоанн Креститель в пустыне акридами питался, а акриды, Марта Мироновна, к вашему сведению, это та же саранча или кузнечики.

      Так, вничью, закончился поединок с тараканами гениального профессора Септушинского, который думал не только о научных амбициях, но и о будущем человечества.


;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
("Пусть эти милые черты навек останутся живыми" - Надпись на саркофаге фараона Аменхотепа)