Глава третья

    Вам когда-нибудь не хватало кого-то, кого вы не знаете? Например, вечерами, когда вам с трудом удавалось уснуть, вы задумывались над тем, что есть кто-то, кто создан именно для вас? А когда вы ехали в перегруженном автобусе или шли по пустынной улице, одинокий, с разбитым сердцем, и вдруг, точно назло, перед вами появлялась целующаяся парочка, — вы не задумывались над тем, что у вас это тоже будет?
    Я думал так тысячу раз. Тысячи тысяч раз… Миллионы тысяч тысячи раз… Десять миллионов тысяч тысячи раз… Двадцать миллиардов десять миллионов тысяч… Хотя, думаю, дальше не стоит!
    Меня зовут Андрей. В месте, семье и доме, в которых я вырос, говорить о своей любви не принято. Это табу. Это что-то такое же неприличное, как ходить в неглиже в публичном месте. Только хуже, намного хуже…
    Когда мне исполнилось пятнадцать, мама сказала, что я буду военным. Потому что мой отец, отец моего отца, и так до седьмого колена занимались именно этим.
    Я стал архитектором…
    Когда я был совсем маленьким, папа часто ходил на рыбалку и брал меня с собой. Жили мы за городом, и эти вылазки на природу были, наверное, лучшим воспоминаниями в моей жизни.
    По небу плывут облака, а само  оно такое голубое-голубое, как любимая мамина блузка, на которую я как-то пролил молоко. Мы сидим у воды, но она такая мутная и в ней так много змей, что папа не разрешает мне в ней искупаться. Поэтому я просто наблюдаю. Наблюдаю за удочкой, камышами и большой лягушкой, высунувшей голову из воды. Пока она «распевалась», я переключил своё внимание на мошек и комаров, облепивших мои руки, ноги и все остальные открытые части тела.
    — Клюет, — прошептал папа, поднимаясь на ноги и начиная напряжено за чем-то наблюдать. Вот он стал крутить леску, и — о! — он вытащил из воды огромную рыбу!
    Нет, рыба-то, конечно, не была огромной, но мне она тогда почему-то показалась именно такой.
    На ужин мама пожарила карасей. Я сказал, что не буду есть живых существ и спрятался на чердаке. Это сосед Борька поведал мне о том, что есть животных — это плохо, и я решил никогда больше не притрагиваться ни к мясу, ни к рыбе. Разве что к омлету на завтрак, а так больше ни к чему!
Моя мама всё равно заставляла меня есть эту «грешную» пищу, но я не соглашался с ней ни в какую.
    По воскресеньям мы всей семьёй посещали церковь. Мне нравилось туда ходить. Если я уставал, то можно было присесть на лавку вместе со старушками. Некоторые из них начинали меня учить чему-то, но я, честно говоря, не помню, что именно они говорили.
    Наш священник, отец Павел, был человеком строгим. У него была довольно-таки красивая жена и три дочери, старшей из которых на тот момент было пять (на полтора года младше меня).
Но годы всё шли, и я помню, как Даша, так звали эту девочку, начала стремительно меняться. Она становилась всё красивее и красивее с каждым днём. И я даже помню, как однажды простоял целую службу, не спуская с неё глаз.
    Невысокая, в белом платочке и розовом платьице, смиренно опустившая голову, она казалась мне совершенной.
    Когда ей исполнилось тринадцать, мне уже было почти пятнадцать. Я здорово вытянулся за лето, а Даша так и осталась такого же роста, что и прежде. Она была худой, с тёмными глазами и тёмными волосами, говорила всегда тихо и кротко. Всё время читала духовную литературу и редко появлялась на улице. Другое дело я.
    От зори до зори я бегал по улице с мальчишками, обычно приостанавливаясь около дома священника. Но Даши совершенно не было видно.
    Она не училась в нашей школе. И местные осуждали её за это. Я воспринимал это молча, порой не признаваясь даже самому себе в том, как важна для меня была Даша.
    Так проходили месяцы. И даже годы.  Мне исполнилось шестнадцать, когда Даша перешла в нашу школу…