Любимый

Голоса.

– Всё, поплыл.

– Давно с ним так?

– Постоянно. Из одного беспамятства в другое.

Женские голоса. Женские голоса над ним.

– Даже когда приходит в себя, ничего не соображает. – Смешок.

Это неправда. Что-то он всё-таки соображает. Например, что комната залита солнцем, и ему так душно, что трудно дышать… и смешок, он уязвлён этим смешком.

Он жив, он слышит и понимает.

Он собирается заявить об этом, но какое-то чутьё удерживает его.

Женщины говорят тише. Он улавливает лишь слово или обрывок слова: д а р. «Удар?», – предполагает он и пытается вспомнить. Каждый раз, приходя в сознание, он пытается вспоминать: как здесь очутился?.. что было во время «до»?.. почему его так ломает?..

На экране памяти он видит картину: машина мчится по шоссе, «Ауди А-6» с двигателем два и четыре; они летят на низкой высоте, и Кристина схватилась за ручку, потому что ей и страшно, и страшно здорово; он смотрит на неё, как она улыбается, и улыбается в ответ, и вот они уже смеются, а её волосы, господи, её волосы развеваются, потому что стёкла опущены, салон гудит, набитый летним воздухом с запахом лип и берёз; он в восторге от этой картины, от волос Кристины, от ощущения их под ладонью, когда проводит по ним рукой, словно по волнующейся поверхности озера, и Кристина говорит ему: «Любимый», отчего у него, как всегда, мурашки по коже бегут, он их помнит, эти мурашки…

Воспоминание, которое пронзает его сердце.

Он второй раз протягивает руку и гладит Кристину по голове, по шее. Его движения не скованы ничем – ремень безопасности отстёгнут…

Дальше всё тонет в сером ватном облаке забвения. Ему кажется, что вкус и запах этого облака оседает тяжёлой пылью на языке.

– Он вчера кричал, – говорит Голос Номер Один. Он (голос) низкий, чуть в нос. И равнодушный. – Не утих, пока не дали морфий.

– Морфий? – Голос Номер Два звучит моложе, чувственнее… сексуальнее. – А что ему ещё колют?

– Стандартный набор, – сухо отвечает Голос Номер Один.

Он пробует открыть глаза. Сквозь слипшиеся ресницы различает две белые фигуры на фоне окна, словно плавящиеся в полуденном свете. Два миража. Он не чувствует боли, во всяком случае такой, от которой помогает морфий и «стандартный набор», но он невероятно слаб. Просто надувной матрас без воздуха. Ничего общего с энергичным, счастливо улыбающимся мужчиной, гонящего по трассе автомобиль со скоростью 150 километров в час.

Артём. Имя вспомнилось неожиданно легко – так ноги попадают в оставленные у кровати тапочки, когда утром вскакиваешь с постели. Автоматически. Он узнал и принял это имя. Белозубый симпатяга тридцати с лишним лет за рулём «Ауди» и безвольная кукла, укутанная в одеяла – всё это Артём.

Он думает: «Я влип».

Голос Номер Два:

– И дальше что?

Голос Номер Один:

– Понаблюдаем. Есть, в конце концов, способы, сама же знаешь…

– Это риск, – возражает собеседница. – Он с характером, шустрый, поэтому с ним не будет просто. Помнишь её слова? Он начнёт…

«Вы о чём, чёрт подери?!» – хочет воскликнуть Артём, и хотя ему не удаётся издать ни звука, Голос Номер Два обрывается на полуслове.

– Проснулся, – шепчет Голос Номер Один. – Он нас слушает.

Но это было не совсем верно. Он опять уплывал. Растворялся в сером ватном облаке.

Погас.

                * * *

У Артёма скопилась уйма вопросов, и он не знал, с какого начать. Хорошо бы сразу выплюнуть их все, сбитые в шершавый ком. Артём открыл рот, и – ничего.

Врач (Голос Номер Один) помогла ему:

– Вы помните, как вас зовут?

Артём назвался. Говорить было тяжело, губы словно накачали новокаином.

– Всё верно, – кивнула женщина. Теперь Артём мог разглядеть её лучше. На вид лет сорок, крепкая, осанистая, халат застёгнут на все пуговицы и облегает тело туго – даже чересчур. Лицо могло бы показаться приятным, если бы не отсутствие мимики и глаза, лишённые выражения. «Вот так, – подумал Артём, –  выглядели работницы Гестапо». Голоса Номер Два в палате не было.

– Я, как вы, полагаю, догадались, ваш врач. Рязанцева Татьяна Петровна, – представилась женщина. – Вы помните, что с вами произошло?

«Серое облако», – хотел сказать  Артём. Серое облако, все остальные воспоминания – там.

– Думаю, авария, – ответил он. – Конечно, авария.

– Очень хорошо, – произнесла Татьяна Петровна, хотя ничего хорошего Артём в этом не видел. – Вы счастливчик, на самом деле.

– Вот как?..

– Легко отделались. О машине такого не скажешь.

Он попытался перебить врача, но Татьяна Петровна игнорировала попытку и продолжала:

– Теперь это просто груда железа. Жалко, машина дорогая, хорошая… была. Пока вы лежали без сознания, к вам приходила следователь по поводу ДТП, и она ещё придёт, только позже. Сейчас вам необходим покой.

– Кристина?! – Главный вопрос, с которого и стоило начинать разговор, сорвался у него с языка. От крика в голове словно взорвалась граната, грозовое облако пролилось кислотным дождём; медикаменты, которыми он был накачан, не смогли заглушить боль.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – ровным голосом произнесла Татьяна Петровна. – Вы в полной безопасности. Вы под нашим наблюдением. Всё страшное позади.

– Послушайте, – Артём попытался говорить спокойно. – Со мной в машине была девушка. Мы ехали в Москву, в аэропорт. У нас билеты на Мальдивы. Она…

«Моя невеста», – чуть не сказал он. Он собирался сделать ей предложение на курорте. Во внутренний карман куртки он спрятал кольцо, не рискнув оставлять его в сумке или чемодане. Подальше положишь, поближе возьмёшь, считал Артём, но это правило не распространялось на вещи, сдаваемые в багаж российским авиаперевозчикам, как бы непатриотично это ни звучало.

Где теперь это кольцо?..

– Что с ней? – выдохнул он. Татьяна Петровна глядела на него с выражением, которое он не сумел определить, и тогда он заметался на кровати, опрокинув с тумбочки миску бульона, – игла капельницы выскочила из запястья его правой руки, извиваясь, как щупальце, – и опять закричал, но так и не сумел оторваться от простыни и подушки. Он и не ожидал, что настолько ослаб.

– Боже, нет, нет, НЕТ!

– Тихо! – Татьяна Петровна прижала Артёма к кровати, упёршись руками в его плечи, склонилась над ним. От её волос пахло шампунем. Она оказалась сильнее, Артём не мог ей сопротивляться и сдался. Почувствовал, что уплывает, и усилием воли удержал себя на поверхности облака.

– Успокойтесь! – настаивала врач. Бедром она задела подставку, на которой крепилась капельница, и опрокинула её, но даже не оглянулась на грохот. «Всё вокруг рушится», – произнёс в голове Артёма какой-то чужой голос. – Вы уверены, что с вами в машине был кто-то ещё?

– В каком смысле: кто-то?! Со мной ехала девушка, вы разве не слышали? Её зовут Кристина, – прохрипел он. – Кристина Стрелецкая. Мы с ней…

Татьяна Петровна покачала головой. Запах шампуня стал резче.

– В машине, – в том, что от неё осталось, – нашли только вас. Всюду была кровь, и экспертиза показала, что она ваша.

– Быть не может!

– Придёт следователь и подтвердит.

– Херня полная! – настаивал он.

– По-вашему, я лгу? – кротко спросила врач, отпуская его и выпрямляясь.

Он закатил глаза. Его начало подташнивать.

– Мои вещи сохранились?

– В основном, – сказала врач, поднимая с пола капельницу.

– Где они?! – Он старался говорить спокойно, но его голос предательски дрогнул. – А мой телефон? Я должен позвонить.

– Давайте я перевяжу вам запястье, у вас кровь идёт.

– Вы меня слышали?! – воскликнул он. Правая рука Артёма оказалась по локоть в тёплом и противном бульоне, а на левой – он только теперь заметил, – были загипсованы два пальца. Из глаз непроизвольно потекли слёзы, Артём не мог их сдержать, и это было ужасно. – Верните мне мой телефон!

Женщина продолжала стоять у кровати и смотреть в его сторону, но куда-то мимо него, в пространство за его затылком. Это длилось всего секунду-другую, но Артём решил, что так она и простоит, пока он не потеряет сознание или не уснёт… в его положении это было почти одно и то же. Наконец Татьяна Петровна развернулась и вышла, унося плошку из-под бульона. Артём огляделся.

Он лежал в двухместной палате. Один. Вторая койка, у окна, пустовала, заправленная. На окне была решётка. Он приподнял тяжёлую голову и увидел у дальней стены шкаф, раковину с зеркалом… тумбочки, стулья… Санузла не было. Всё старое и всюду характерный больничный запах: медикаментов, пота, чего-то скисшего. За всю свою жизнь Артём попадал в больницу лишь дважды, но эту затхлую смесь он помнил и ненавидел. Как человека действительно везучего и не жалующегося на здоровье, он пугал Артёма, будто поветрие, способное его заразить… породнить с теми менее удачливыми созданиями в пижамах, которые скособочено шаркали по больничным коридорам, напоминая зомби.

Татьяна Петровна вернулась с его барсеткой. Он схватил сумочку и увидел: один её бок обгорел, а замок сломан. Здоровые пальцы попали в дыру с обугленными колючими краями. Он вытряхнул содержимое барсетки на одеяло вместе с пеплом и чёрной трухой. Татьяна Петровна демонстративно поморщилась.

Документы, бумажник, ключи от дома, упаковка «Пенталгина» (огонь превратил её в заскорузлую лепёшку), неоплаченная квитанция за превышение скорости (а эта уцелела!), авторучка… Мобильник! Артём испытал чувство сродни эйфории… но мобильник лежал в ладони как чужой, и эйфория махом улетучилась. Артём перевернул трубку. Задняя сторона мобильника сильно оплавилась и потеряла форму. Экранчик не светился. Мобильник сдох и реанимации не подлежал – с равным успехом Артём мог воспользоваться для звонка колодой карт.

Он с недоумением взглянул на врача.

– В машине вспыхнул пожар, когда вас нашли, – пояснила Татьяна Петровна. – К счастью для вас, пламя оказалось небольшим. Однако ваша сумка пострадала. Ну и содержимое, вот.

– Что там могло гореть, в салоне? – проворчал он.

Соображал он неважно, поэтому каждая новая мысль казалась гениальной идеей, впору кричать: «Эврика!». Его осенило:

– «Симка»! – Артём захотел вскрыть мобильник и достать сим-карту. Он совсем забыл про два гипсовых кокона, торчащих из кисти левой руки на месте указательного и среднего пальцев. Проще простого достать «симку», когда у тебя есть две руки, и проблемно – когда одна отказывается помогать.

– Пальцы сломаны, – констатировала врач. – Ещё у вас перелом двух рёбер с левой стороны, девятое и десятое, множественные ушибы… Коленный сустав на правой ноге – это нечто. Футбольный мяч какой-то. Ещё скальп на голове рассечён, пришлось наложить шов, будьте поаккуратней с повязкой. Пока вы были без сознания, вам сделали МРТ. Диагностика показала – у вас ушиб головного мозга лёгкой степени. Это серьёзно, но поправимо. Необходимо соблюдать постельный режим и рекомендации, пройти курс лечения, и тогда…

– Давно я здесь?

– Четвёртый день, – бесстрастно ответила Татьяна Петровна.

– Четвёртый день? – переспросил Артём так тихо, что сам себя еле услышал. Он дотронулся до своего лица и нащупал на подбородке густую щетину. Одновременно ощутил зуд на шее, словно прикосновение к коже пробудило его. – Я херов везунчик, ничего не скажешь.

– Прекратите ругаться, – произнесла Татьяна Петровна. Он уставился на неё. Лицо женщины казалось высеченным из камня. – Иначе вам вымоют язык с мылом. Хозяйственным.

– Им до сих пор пользуются? – огрызнулся Артём. – Вы кому-нибудь сообщали насчёт меня? Родным, в смысле.

– Мы связались с вашим отцом, – сказала врач. – Его имя было написано на визитке, которую мы нашли у вас в кошельке. Офтальмолог. Надо же, когда-то и я мечтала стать офтальмологом.

Артём цыкнул языком с досады. Отец жил не где-нибудь, а в Новом Уренгое… и у него было больное сердце.

Женщина заметила его тревогу.

– Мы заверили его, что ваше здоровье вне опасности. Мы старались быть предельно корректными. Он приедет в скором времени.

Артём попытался добраться до сим-карты иным способом.

– Зачем вы грызёте телефон? – поинтересовалась Рязанцева, наблюдая за его стараниями.

– Вы меня не понимаете вообще, – пропыхтел Артём. Нос заложило. – Девушка, Кристина Стрелецкая. Мы с ней вместе ехали в Москву. Из Студёновска. Она родом оттуда, улица… вот чёрт! Мне сколько раз повторять?!

– Я вам тоже устала повторять. В машине нашли только вас. Лариса Авербух, помощник городского главы, ехала по встречной и стала свидетелем аварии. Говорит, вы гнали, как будто вам натёрли перцем чили одно место, уж извините. Она же и вызвала «скорую помощь», и вытащила вас из машины. Никаких…

– Значит, она ушла! Она могла потерять память и не отдавать себе отчёта… – Он понял, что его заносит, и осекся.

– Это всё звучит, знаете ли, как…

– Как бред, а?! – выкрикнул он.

– И вещей женских в машине не оказалось.

Мобильник, с которым во время перепалки боролся Артём, внезапно раскололся. На одеяло выпал почерневший прямоугольничек «симки».

– Хорошо, – сдался Артём. Ругань и возня с трубкой отняла у него последние силы. – Дайте мне ваш мобильник. Пожалуйста. Я заплач;.

Он мог позвонить родителям Кристины. Они наверняка с ума сошли, не дождавшись от дочери СМС: «Привет, долетели нормально! Отель – супер ;». Отношения у Артёма с родными Кристины были натянутыми, – мягко говоря, – а сейчас те и вовсе на него всех собак спустят. Но какой у него выбор?

– Всего один звонок!

– Обязательно, – сказала Татьяна Петровна. – Когда вы чуть-чуть отдохнёте. А пока будьте любезны соблюдать порядок.

– Иди ты, – прошипел Артём сквозь зубы. Он принялся барахтаться в кровати, пытаясь встать. Резкие движения заставили его пожалеть об этом: в голове словно опрокинулся зеркальный шкаф с посудой. Вслед за шкафом опрокинулся и Артём – обратно на чахлую больничную подушку.

– Плохо…

– Естественно. Вы очень ослаблены. Вас кормили внутривенно. Вам следует меня слушаться, если хотите снова встать на ноги и, возможно, даже водить машину.

– В башке шумит. Я… словно слышу… не знаю, что я слышу!..

– Это от лекарств. Некоторые могут вызывать слуховые и даже зрительные галлюцинации. Возможно, небольшая передозировка, но ничего опасного…

– Я сейчас отключусь.

– Всё хорошо. Засыпайте. Спите. 

Артём затих, успокоился, отключился… как мобильник, сломанный мобильник…

                * * *

Кажется, было далеко за полдень. Свет солнца стал насыщенно-оранжевым, густым. Артём проснулся в поту, чувствуя себя ещё более разбитым, чем утром. Он задыхался в жаре, которая пропитала палату. Никто не удосужился даже открыть ему окно.

Он был один.

Самое время действовать.

Артём откинул одело и сел – слишком поспешно, голова моментально отозвалась на его движение вспышкой боли. Артём увидел свою правую ногу. Его колено представляло собой одну сплошную фиолетово-жёлтую опухоль. Артёму она напомнила крупный древесный гриб – чужеродное образование. Он осторожно опустил ноги на пол. Ему казалось, что кожа на больном колене растягивается, точно полиэтиленовая плёнка, надави – и лопнет. Он закусил губу.

На спинке стула возле койки висели пижамные штаны, и Артём кое-как напялил их на себя. Штаны оказались велики, ему пришлось их придерживать. Больничные тапочки, наоборот, были малы. Криво посмеиваясь такому обстоятельству, он заковылял к двери, имея две цели.

Во-первых, найти телефон  и сделать несколько звонков.

Во-вторых, посетить туалет. Те несколько дней, что он провалялся без сознания, за ним убирали медсёстры, и мысль об этом вызывала у Артёма чувство неловкости. Он считал так: если ты умеешь что-то делать, делай это сам.

У двери он неожиданно замешкался. Возникло ощущение, будто он собрался нарушить некий запрет – не просто запрет Рязанцевой нарушать покой, но Запрет с большой буквы, за которым лежит область святотатства. Прислушался, но услышал только гулкое эхо, в которое слились далёкие голоса или вздохи… позвякивания… скрежет передвигаемых предметов. Он взялся за ручку, полный дурных предчувствий: а вдруг его заперли?

Ручка повернулась. Дверь открылась, он вышел – вывалился – в коридор.

Здесь ему стало дурно. Коридор уходил далеко вперёд и далеко назад, всё удлинялся и удлинялся в обе стороны. Голова Артёма закружилась. Он начал крениться набок. Выкинул покалеченную руку и упёрся в стену. Ему показалось, что из носа вот-вот хлынет кровь с мозгами вперемешку. Он весь был наполнен болью, как стеклом, – его голова, его бок, рука и колено. Он начал дышать тяжело и шумно, как собака, и с его языка бежала слюна. Желудок сжался.

Артём стоял, цепляясь за стену, пока угроза обморока не отступила. Тогда он огляделся повторно.

Коридор слева от палаты заканчивался стеклянными дверьми с надписью «Травматология» и выходом на лестничную площадку. Справа – карман холла, потом опять ряды палат и стена с окном. У окна застыла фигура женщины в больничном халате. Женщина пристально смотрела на Артёма; он скорее почувствовал, чем увидел её взор. Постанывая, Артём побрёл к холлу, где наверняка размещался пост дежурной сестры.

Он оказался прав, часть холла действительно занимал пост – крохотная стеклянная кабинка. Сестры на месте не оказалось, зато на посту, на столе стоял грязно-жёлтый, со стёршимися кнопками, с замусоленной трубкой телефон. Артём завернул в холл и дёрнул за ручку дверь кабинки – заперто! Он выматерился.

– Не знаете, где найти сестру?! – окликнул он женщину, замершую у окна. Пациентка вздрогнула и, когда Артём шагнул в её сторону, бесшумно скрылась в ближайшей палате. Движения женщины показались Артёму неловкими и скованными. Вероятно, причиной тому являлась травма, предположил он.

Артём двинулся дальше по коридору, разглядывая висящие на стенах санбюллетени. На ближайшем, с угрожающим заголовком: ГЕРОИН, вышагивала по ватману  на ногах-ходулях тощая, словно нарисованная грязью, горбатая фигура с гибкими, как макаронины, руками. Одна рука заканчивалась ложкой, а другая – зажжённой зажигалкой. Вместо головы у чудища был наполненный зельем шприц, на игле которого корчился, пронзённый, мальчишка, патлатый и неопрятный. Юный наркоман закатывал глаза, беззвучно голосил, и над его ртом поднималось облако серой пыли. Его дружок в оцепенении смотрел на приближающуюся фигуру ГЕРОИНА, запрокинув голову – монстр был выше его раза в три.

Остальные плакаты также явились в больницу из плохих снов сумасшедшего. Следующий имел заголовок: ИНФАРКТ МИОКАРДА и пугал пациентов видом разбухшего и распотрошённого багрового сердца. РАК – с огромной чёрно-белой фотографией карциномы. И так далее.

Скользя взором по санбюллетеням, Артём продолжал поиски. Вот дверь с табличкой «Ординаторская». Закрыто. Дверь в «Перевязочную» – открыта, но внутри ни души. Наугад Артем заглянул за дверь с номером «8».

В палате было три койки, и на каждой сидела женщина. Одной явно перевалило за сорок, две другие – совсем молоденькие. Женщины настороженно уставились на Артёма, словно пытаясь взглядами вытолкнуть его обратно в коридор.

– Сорри, – попытался успокоить их Артём, но вместо этого настороженность в глазах женщин превратилась в тревогу. Самая младшая девушка сжалась, как будто к ним ворвался насильник с уже приспущенными пижамными штанами. На самом деле Артём всего лишь желал узнать, не видел ли кто-нибудь медсестру с поста. Его вопрос так и остался незаданным.

Все женщины в палате были беременными.

Округлые животы заметно, зрело проступали под халатами. Груди набухли от молока. В их фигурах было что-то тюленье. «Седьмой месяц? – предположил Артём. – Восьмой?». В этом он не разбирался. Их с Кристиной ребёнок был всего лишь перспективой, так же, как и брак.

– Сорри, – повторил он и затворил за собой дверь.

– Ничего себе, травматология, – проворчал он. Опять подступила тошнота. – Какое-то родильное отделение. – Он вспомнил женщину у окна и понял, почему её движения показались ему неуклюжими. – Родильное отделение…

Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть сестру, вкатывающую в коридор через дверь «Травматология» кресло на колёсах. В кресле сидел человек с забинтованной головой. Заметив Артёма, сестра покатила кресло быстрее. И быстрее! Она почти бежала. От этой гонки голова пациента бестолково болталась, словно пришитая к плечам.

– Эй! – крикнул Артём сипло – пересохло в горле. – Дайте мне позвонить с вашего поста! Мне…

– Зачем вы вышли?! – воскликнула сестра. У неё было красивое, кукольное личико. Высокая грудь вздымалась и опадала, вздымалась и опадала при каждом шаге. Ослепительно-блондинистые волосы выбились из-под шапочки. Сестра была чертовски хороша. – Зачем вы вышли?! Вам нельзя выходить!

– Я в порядке, – возразил Артём, и тут пол ушёл у него из-под ног. Он рухнул – сперва на колени (что за боль! королева боли!), потом завалился набок, как мешок с огурцами. Он успел выставить руку и смягчил удар от падения. Сексапильная медсестра, которая могла бы исполнять роль в порнофильме про больницу («Госпиталь удовольствий» или «Центр вагинальной реабилитации», подсказал Артёму внутренний голос, «ха-ха, вот такой я шутник»), отпустила кресло. Он наблюдал за ней снизу и сбоку, в опрокинутой перспективе, отчего головокружение усилилось десятикратно. Словно он, как в студенческие годы, напился «ерша». Когда девушка добежала до него, Артём надул в штаны. Ради этого стоило покидать палату… не правда ли?.. Ха. Ха. Ему захотелось плакать.

Сестра склонилась над ним. За её спиной кресло прокатилось немного по инерции и замерло. Артём взглянул на сидящего в нём человека. Один глаз мужчины был наполнен кровью, зрачок утопал в багрянце. Рот пациента распахнулся, язык протиснулся наружу, острый, сухой, неестественно длинный, как копьё. Казалось, человек указывал им на Артёма.

– Э-э-э! – заголосил мужчина в кресле. – Э-э-э! Э-э-э! Э-э-э!

«Прекрати», – успел подумать Артём из центра водоворота, в котором вертелись, ускоряясь, стены коридора, медсестра с большим бюстом, больной в кресле, прежде, чем лишился чувств.

                * * *

Татьяна Петровна предупреждала, что медикаменты, которыми его пичкали, способны вызвать галлюцинации. Этой ночью её слова сбылись – Артём увидел то ли глюк, то ли кошмарный сон, порождённый наркотиками. Ночное видение запомнилось урывками – но они врезались в память отчётливо.

Первый фрагмент видения: Артём выходит из палаты и пробирается по коридору. Всё очень реалистично и детально. Шероховатость стены под ладонью. Лёгкий сквознячок. Очаги боли, приглушенные лекарствами. Голова не кружится; даже во сне Артём этому рад. Пост медсестры снова безлюден, горит настольная лампа, и телефон стоит на прежнем месте. Над столом прикреплён список телефонных номеров по больнице. Артём просовывает руку в окошко, но до аппарата не дотягивается, окошко маленькое, а руке не хватает изгибов. Поиски предмета, которым можно поддеть и подтянуть к окошку телефон приводят Артёма в холл. Он попадает в прямоугольник жёлтого света, падающего из окна, и отбрасывает на стену гротескную тень. Луна за окном полная. Оказавшись на виду, Артём испытывает лёгкую панику, и здесь…

Здесь первый фрагмент обрывается и начинается второй.

Артём по-прежнему в коридоре, но холл остался позади. Теперь до Артёма долетают возбужденные голоса и лязг медицинских инструментов, опускаемых на эмалированный поднос. Артём идёт на шум, не отдавая отчёта, зачем – но ведь это сон, правда же? Приближаясь к концу коридора, Артём различает отдельные фразы. Неожиданно раздаётся громкий женский голос, исполненный торжества: «Я его вижу! Вот он, малыш!» Голос Татьяны Петровны. Он успевает изумиться, как можно принимать роды в травматологическом отделении, как тут…

Фрагмент кончается.

Третий фрагмент – Артём заглядывает в дальнюю палату и наблюдает картину: на столе лежит женщина, её ноги согнуты и раздвинуты; процесс родов заслоняет от него широкая спина Рязанцевой. Другие женщины в белых халатах ассистируют Татьяне Петровне, и никто не замечает случайного свидетеля. Комната залита слепящим светом. Возле одной стены стоит ванна, наполненная водой (во сне увидишь и не такое). Женщина на столе начинает стонать… потом кричит. В какой-то момент Артёму становится ясно, что кричат двое: мать и ребёнок. Татьяна Петровна поднимает новорожденного. Теперь она стоит вполоборота к двери. Артём видит, ч т о врач держит в руках, и его сердце, налившись тяжестью, останавливается.

О н о… красное. Вот первое, что понимает Артём, когда способность думать постепенно возвращается к нему. Он собирает мысли, словно рассыпавшиеся кусочки паззла. Вот только не знает, как их сложить в картину.

О н о… копошится.

О н о похоже…

Господи, да на что оно похоже?!

Да, оно красное, как варёный бурак. У него много отростков, одни вытягиваются, другие сокращаются, и всё это пульсирует в ломаном ритме. Отростки трутся друг о друга и о перчатки Татьяны Петровны, отчего раздаётся чавкающее поскрипывание, а от поскрипывания – топорщатся волоски на коже Артёма. Оно дряблое, как мошонка великана. Артём вспоминает какой-то документальный фильм про пауков, а именно кадры линьки мохнатого птицееда. Тварь, барахтающаяся в руках Татьяны Петровны, напоминает то, что выползало из паучьего панциря на экране – мягкое, розово-кровяное, глянцевое. Сходство не в форме, а в едином чувстве наивысшего омерзения от наблюдаемого. Артём видит безгубый сморщенный рот, пересекающий плоть между трепещущими конечностями. Если у этой мрази и есть глаза, он их не замечает.

Артём начинает пятиться. Его разум уже не в состоянии воспринимать безобразные анатомические подробности, всё новые и новые. В этот момент раздаётся ликующий возглас блондинистой медсестры с кукольным личиком (да, она тоже здесь):

– Двойня!

«Открывайте шампанское, закуривайте сигары», – думает Артём, но шутка только усиливает кошмар. Теперь все в палате – акушерки, роженица – смотрят на него. Смотрит ворочающаяся в пальцах врача тварь – кажется, глаза у неё всё-таки есть. Татьяна Петровна и не пытается спрятать новорожденное страшилище от постороннего. В её взоре – ярость, обращённая на Артёма. И тут…

Конец фрагмента.

Артём просыпается и глядит в потолок. За окном – позднее утро.

                * * *

– Зачем меня заперли?

Артём лежал, укутанный одеялом до подбородка. Несмотря на слабость, теперь он чувствовал себя лучше, и голова не кружилась; правда, сильно болело плечо. Как там пел Цой: «Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом». Ну вот Артём и попытался.

– А что ещё оставалось делать?! – раздражённо откликнулась Татьяна Петровна. Она уселась на стул и закинула ногу за ногу; при этом её колготки, соприкоснувшись, зашуршали. Звук напомнил Артёму о ночном кошмаре, и он, не сдержавшись, вздрогнул. – Вы ходил во сне. С вами такое случалось раньше?

– Вряд ли, – ответил Артём, подумав.

– Вы могли причинить вред себе и окружающим. У нас тут много женщин.

– Беременных женщин, – уточнил он, уставившись в потолок. – Я рад, что демографическая программа президента столь эффективна.

Он ощущал её пристальный взгляд, как будто мозолистый палец упирался ему в горло.

– Беременные женщины тоже получают травмы, как ни печально. Вас это удивляет?

– Меня удивляет то, что меня заперли в палате, как в тюрьме. У вас…

Он хотел добавить: «У вас даже на окнах второго этажа решётки», но сдержался. Артём уже убедился, что не доверяет врачу, и откровенность с ней могла обернуться против него.

– Короче, я требую, чтобы меня прекратили запирать. Даже на ночь.

– Господи, конечно! – воскликнула врач с энтузиазмом, который показался ему наигранным. – Если это поможет вам не считать больницу тюрьмой.

– Ещё как поможет.

– Чудненько. А вы что-нибудь помните? – спросила Татьяна Петровна. – Как вы… ходили во сне?

– Ничего, – соврал Артём. – Всё как в тумане… Когда меня перестанут колоть?

– Со вчерашнего дня мы вам колем только общеукрепляющее.

– А я не чувствую себя крепким, – возразил он. В этот раз Артём сказал правду, кроме странной апатии и отупения он не ощущал ничего. Были ли они вызваны инъекциями «общеукрепляющего»? Не исключено. – Почему до сих пор не пришёл следователь?

– Мы созванивались и договорились на после обеда.

– Чёрт вас побери. Моя девушка исчезла, а никому и дела нет! Вы… Вы даже мне позвонить не даёте!

– К слову, у меня для вас хорошая новость. Завтра приезжает ваш отец.

– У него больное сердце, – простонал Артём. – А у вас нет мозгов… Что? Что, мне благодарить вас, а?! Ничего, что я не аплодирую стоя?

Он перевёл дух.

– Ладно, сорри, – неуклюже извинился Артём. –  А что за город, кстати? Торчу тут и не в курсе...

– Ильинск.

– А мужики в больницу не попадают? Я за всё время видел только одного бедолагу в каталке… Признайтесь, это он тут всех женщин обрюхатил, а они ему… ха-ха… голову проломили… чикатиле… ха-ха!..

Он хрипло рассмеялся, наслаждаясь собственным отчаянным цинизмом. Щетина – или уже борода? – заскрежетала по одеялу. Этот шершавый, п р о т и с к и в а ю щ и й с я звук снова напомнил о ночном кошмаре, и веселье Артёма вмиг улетучилось.

Татьяна Петровна смотрела на него с неприязнью. Артём, впрочем, привык к такому отношению, выработав своего рода иммунитет.

– Вы правы отчасти. Мужчин у нас в городе действительно мало.

Рязанцева встала, подошла к окну, словно заинтересовавшись игрой света в листве.

– Пару лет назад случилась… беда?.. катастрофа?.. Трагедия. В черте города проводились археологические раскопки. Под землёй нашли следы древних поселений, гигантские статуи… их ещё, вроде, называют «каменными бабами»…

Артём едва не отпустил злую шутку насчёт «каменной бабы», но удержался.

– Археологи откопали вход в пещеру. Я не знаю всех подробностей, да никто их толком теперь не знает, но раскопки вызвали как-то обрушение. Пещера оказалась огромной и полной газа. Газ… воспламенился. Рядом с карьером, где велись раскопки, находилось здание МЧС. Оно ушло под землю в мгновение ока. Многие мужчины… добровольцы… пытались справиться с огнём. Организовались, вывезли в безопасные районы города  женщин и детей… но они не были профессионалами! – Рязанцева покосилась на больного и продолжала: – Те из них, кто не отравился газом, сгорел заживо. Помощь из центра пришла поздно… Вот так.

– О, – произнёс Артём. – И много погибло?

– Много, – ответила Татьяна Петровна уклончиво, продолжая смотреть в окно.

Артём хотел уточнить, в каком году произошла катастрофа, но передумал. История Рязанцевой была выдумкой. В России аварии и катастрофы следуют одна за другой, – висят на шее страны пылающим ожерельем беды, – и журналисты слетелись бы в Ильинск, как сибирское комарьё на страдающего гемофилией, случись здесь нечто подобное. Тот же Пьяных, с повизгиванием, месяц бы мусолил трагедию, устраивая скандалы, сея интриги и проводя расследования. Да и день траура бы объявили, как подобает: с главой МЧС по телевизору и минутой молчания… Нет, следящий за новостями Артём не вспомнил ни одного репортажа про Ильинскую беду.

Кроме того, если в городе осталось мало мужчин, откуда здесь такое количество беременных женщин?

– Давайте градусник. – Татьяна Петровна, наконец, оторвалась от окна. Артём протянул ей градусник, на который врач едва взглянула, и широко зевнул, притворяясь засыпающим. Врач молча вышла. Медсестра, блондинка с кукольным личиком, принесла ему таблетки и стакан воды. Оставшись один, Артём выкинул таблетки в раковину. Возвращаясь к койке, машинально посмотрел в окно.

Внизу пожилой мужчина в съехавшем картузе, из-под которого выбивались пепельного цвета, с сединой, кудри, шаркал метлой по асфальту. Движения механические, как у робота. Пока Артём наблюдал за ним, уборщик так и не сдвинулся с места, только глубже закапывался в облако пыли. Наконец мужчина поднял голову, и их взгляды встретились. Взор у мужчины был забитым.

Артём отпрянул, вернулся в койку и затаился. Никогда ещё он не ощущал себя таким одиноким, таким… о т о р в а н н ы м.

Он решил бежать, сразу после вечернего обхода.

Пока его не лишили и этой возможности.

                * * *

Беседа со следователем не успокоила Артёма. Следователь оказалась женщиной. Она могла быть вежливой и внимательной, когда Артём рассказывал о поездке с Кристиной, но её, как и Рязанцеву, выдавали глаза, – такие же настороженные. Потом следователь (имя её Артём даже не пытался запомнить) о чём-то долго шепталась в коридоре с Татьяной Петровной; скрючившийся под дверью палаты Артём ничего не расслышал и только ругался сквозь зубы.

Убедившись, что женщины удалились, Артём принялся действовать.

Его одежда хранилась в шкафчике. Джинсы порвались, а на футболке красовалось бурое пятно крови, которое так до конца и не отстиралось в скверной больничной прачечной. Зато лёгкая спортивная куртка не пострадала. Артём стянул пижамную рубаху и, кряхтя, надел куртку. Тесные больничные тапочки заменил на свои кроссовки, новые и удобные. Подошёл к зеркалу – оценить результат – и увидел малосимпатичного, одичалого парня с немытыми патлами и смоляной бородкой. Переломанные пальцы, похожие на куски школьного мела, торчали из рукава. Артём смочил ладонь под краном и провёл по волосам, отчего они заблестели сильнее, худо-бедно пригладил. Вернулся к кровати, полез в тумбочку за вещами.

Его сердце сжалось, а потом начало колотиться с удвоенным темпом. Артём увидел в ящике то, чего раньше там не было: сложенный пополам клочок бумаги. Кто-то подложил его под паспорт, пока Артём пребывал в отключке. С дурным предчувствием он развернул записку и прочёл:

                НЕ МЕДЛЕНО БЕГИ ИЗ ГОРОДА
                А ТО БУДЕТ ПОЗНО
                ТЫ В БОЛЬШОЙ ОПАСНОСТИ

Буквы были большими и неуклюжими, поэтому надпись напоминала забор, который расшатало ураганом.

– Дерьмовое кино, – проворчал Артём, пряча записку вместе с паспортом и прочими документами во внутренний карман куртки. – Становится жарко.

Он пересчитал деньги – рубли, евро, банковские карточки оказались на месте – и определил кошелёк во второй карман. Ключи от дома – туда же. Квитанцию на штраф, обгорелую сигаретную пачку и прочий подобный мусор оставил в тумбочке:

– На память тебе, Татьян-Петровна… с-сволочь!

Выйдя в коридор, он уверенно зашагал в сторону уборной. По коридору прогуливались две женщины в бесформенных, скрывающих фигуру халатах. Артём ожидал увидеть на посту знакомую блондинистую медсестру, но вместо неё там сидела коротко стриженая брюнетка. Она отвлеклась от детектива в бумажной обложке и окликнула его. Глаза у брюнетки были восхитительного изумрудного цвета. Невольно восхищаясь ими, Артём замер в вопросительно-галантной позе.

– Слушаю вас, сударыня.

– Куда это мы собрались, сударь?

– Мы собрались в сортир! – с достоинством оповестил Артём. – С вашего позволения или без него.

– Вам не рекомендуется…

– Знаю-знаю, оставлять палату. Но как быть, милая сударыня, если я возжелал отлить? Ну не в кровать же мне это делать? Если только вы предпочтёте убрать за мной.

– Идите осторожно, – поскучнела брюнетка. Состязаться в сарказме с Артёмом она не могла. – И не надо хамить.

– Да, ещё такая просьба. Моя пижамная рубаха вся пропотела, стала такая вонючая, что просто фу. Распорядитесь насчёт постирать.

Медсестра уставилась на Артёма взглядом социального работника при исполнении, увидевшего очередного обожаемого посетителя. Величественной, походкой контуженного аристократа, Артём продолжил путь, по пути приветствуя полупоклоном пациенток.

Он заперся в туалете и, хотя ему не очень хотелось, помочился. Выждав несколько минут, покинул место уединения (когда он приблизился, сестра уткнулась в книжку), но вошёл не в свою палату, а в соседнюю, рассчитывая «стрельнуть» у пациентов мобильник.

Он очутился в палате на одного человека, стерильно-белой, ослепительной. Пациент неподвижно лежал на койке. Дыхание Артёма сделалось чаще, когда он узнал спящего.

Человек с кровавым глазом. Ковбой на инвалидном кресле, выкрикивающий «Э-э-э!».

Он лежал абсолютно неподвижно, и только по трепету ноздрей можно было догадаться, что человек не мёртв. Торчащая из-под одеяла худая рука, усеянная бляшками, походила на куриную лапу. От спящего тянулись провода к приборам малопонятного Артёму назначения, попискивающим у изголовья кровати. Артёма охватило острое чувство жалости к беспомощному.

А ещё ему стало жутко и захотелось вернуться в свою палату.

Он так и поступил. Но сперва достал из прикроватной тумбочки мобильник бедняги. Оставил на месте украденного телефона купюру в сто евро.

                * * *

Ему досталась совсем древняя модель «соньки», из тех времён, когда по земле бродили мастодонты, а дисплеи мобильников делали монохромными. Аккумулятор телефона был наполовину разряжен. Учитывая, что старые телефоны разряжаются быстро, действовать надо было ещё быстрее.

Артём не знал, насколько пострадала его память после аварии; он успел встревожиться, что забыл номер, но палец сам по себе нажал нужные кнопки в правильном порядке. Очередная маленькая победа.

Он звонил Кристине.

Длинные гудки. Артём начал считать. После восьмого гудка он начал заклинать шёпотом:

– Давай же, Солнышко, ответь, возьми трубку, это я… Ответь, Солнышко…

Он насчитал ещё восемь гудков, после чего звонок сбросился. Тогда Артём набрал новый номер. Тыча в кнопки, отметил, что дрожит от нетерпения. Прижал мобильник к уху и долго – бесконечно – слушал тишину, пока сигнал протискивался сквозь эфир.

Ответили сразу же после первого гудка:

– Да?

Голос звучал удивительно чётко, словно Андрей Цалиев, партнёр Артёма по бизнесу и давний приятель, находился в палате, на соседней койке.

– Андрюх! – зачастил Артём громким шёпотом. – Это я, Андрюх, слышишь меня?! Чёрт, я влип, тут такое дерьмо творится, мне помощь нужна – край, Андрюха, ты нормально слышишь?!

– Тёма, ты, блин?! – проорало в трубке. – Где вы?! Ты знаешь, что вас ищут?! Вас похитили?!

– В каком-то смысле, – сказал Артём. Приятель заковыристо выматерился. – Это хорошо, что ищут, только я не знаю, как объяснить. Тут… совсем непонятное творится!

– Братан, родичи Кристинки блюют дерьмом и хотят твоей смерти!..

– А отец?

– Я говорил с ним. Ясно, что волнуется, но виду не показывает. Он у тебя сильный мужик.

– Так отец не знает… Ну конечно, она и тут соврала! Скотина!

– Давай начинай объяснять!

– Дрюш, не перебивай. Мне мобильник попался совсем допотопный, может сдохнуть в любой момент. Мне тут нужны наши ребята, и не только, скажи Серому, пусть подключит своих ментов. Мы… Дрюш?!

На какой-то момент Артёму показалось, что телефон отключился, разрядившись.

– Я здесь, – успокоил Андрей.

– По дороге в Москву мы попали в аварию. Говорят, машина – в хлам. Сам я не помню. Я очнулся в больнице, а Кристина пропала! Слушай!..

И Артём рассказал свою историю коротко и убедительно, как только мог.

– Ильинск? – уточнил приятель, когда Артём закончил.

– Да. Какое-то захолустье, я фиг знаю, где. Короче, найдёшь! Это где-то по трассе от нас до Москвы… может, придётся свернуть.

– А какая больница, городская, областная?

– Хрен его знает. Уж точно не стоматологическая… об Ильинской области не слышал, поэтому думаю, городская. В любом случае, вряд ли тут много больниц. По-хорошему, мне отсюда надо валить. Здесь какая-то хрень творится, я не пойму, какая, но я и Кристину найти должен!

– Братух, ты не наделай глупостей. Не горячись. Тебе сейчас главное – выбраться из больницы и где-нибудь заныкаться. И там дождаться нас.

Артём сглотнул. Слова Андрея звучали абсолютно разумно, но…

– Она в опасности, – произнёс он.

– Тём, – сказал Андрей. Наступила пауза – короткая, но Артём опять успел испугаться, что их разъединило. – Всё именно так, как ты рассказал?

– То есть? Что ты имеешь в виду? Я не преувеличиваю.

Андрей вздохнул.

– Знаю. Ты не из тех истеричных мудаков, которые на пустом месте напридумывают чёрт знает чего. Да и мы ж с тобой через огонь и воду прошли, считай, со школы. Помнишь, как вы меня из той землянки вытаскивали, куда меня «Дикие» засадили? Я-то уж думал, что мне край. Просто… Ты должен понимать, как твоя история звучит со стороны.

– Я понимаю, – ответил Артём и добавил неожиданно дрогнувшим голосом: – Спасибо, что ты мне веришь.

– Не нравится мне, что там у тебя творится. Прямо бабий заговор. Кстати, я бы на их месте поотбирал у всех мужиков мобильники. Бабы, что с них взять.

– Мне ещё меньше это всё нравится, – Артём хихикнул. Смешок получился нервным и немного безумным… так? Ещё пара подобных смешков, и друг может начать сомневаться в его словах. – Не могу долго говорить, Дрюх, не дай бог, аккумулятор сдохнет.

– Ладно, я понял. Давай держись там. Когда доберёмся до города, свяжусь с тобой, твой номер у меня высветился. Сам звони, только если совсем припрёт.

– Быстрее только.

– Уже едем… Артём?

– Не наделай глупостей, – повторил Андрей.

– Дрюш. Не наделаю.

– Тогда считай, что мы уже на месте, брат, – сказал собеседник на прощание.

– Скорее бы, – произнёс Артём.

Гудки в трубке. Он остался в одиночестве – снова.

                * * *

Артём выглянул из палаты и убедился, что коридор пуст. Было начало пятого, самое спокойное время в любой больнице, когда врачи расходятся после смены, а их подопечные затихают в палатах или флегматично курят во внутреннем дворе. Дистанцию от палаты до выхода на лестничную площадку Артём преодолел без всякого шума –отдельное спасибо кроссовкам.

На лестничной площадке гудел лифт, а из соседнего, – хирургического, – отделения доносились голоса. Где-то рядом, оборвав бормотание телевизора, хлопнула дверь, – звук, показавшийся Артёму оглушительным. Не дожидаясь развязки, он неуклюже, бочком (боль в боку играла на треснувших рёбрах, как на клавишах рояля) поскакал вниз по лестнице. Артём ощущал себя пацаном, которого некстати вернувшиеся из гостей и топчущиеся в прихожей родители вот-вот застанут за просмотром порнухи. Это чувство вины, желание спрятаться, он не мог объяснить, да и не пытался – всего лишь следовал инстинкту, а тот твердил: не светись.

Артём решил, что покидать здание через центральный вход в открытую будет небезопасно. Он подумал про запасные выходы; когда Артём лежал в больнице, ещё в детстве, те никогда не запирались днём на ключ, и больные свободно пользовались ими, чтобы бегать через дорогу в ларёк за пивом. Конечно, городская больница Ильинска строгими порядками и решётками на окнах скорее напоминала тюрьму, но Артём надеялся, что российский пофигизм не искоренён и тут.

И ему повезло. Дверь чёрного хода оказалась прямо под лестницей; подойдя к ней, Артём увидел, что она приоткрыта, слегка покачивается на петлях от ветерка снаружи. Он испытал какое-то лихорадочное ликование, когда, оттолкнув дверь, буквально вырвался за порог. «Ушёл!», – подумал он. Светило жаркое солнце, птицы щебетали, дворик остро пах подстриженной летней травой. Внизу, перед ступенями, стоял и таращился на Артёма тот самый мужчина в засаленном картузе, которого Артём утром заметил из окна палаты.

– Блин, – досадливо вырвалось у Артёма. Мужчина – дворник или завхоз – попятился. Артём совершил колоссальный прыжок сверху и поймал за плечо уже развернувшегося, чтобы броситься наутёк, мужчину здоровой рукой. Другая рука, травмированная, болталась из стороны в сторону, как подвешенная на крюк палка докторской колбасы.

– Стой, друг! – велел Артём голосом совсем не дружеским, рывком разворачивая мужчину к себе. – Стой, сказал!

Мужчина обмяк. Он был на голову ниже Артёма. Розовые, как у пьянчужки, глаза дворника слезились. Он моргал ими часто-часто.

– Ты здесь работаешь? – спросил Артём первое, что пришло на ум. Дурацкий вопрос. Конечно, мужчина тут работает, а не цветы нюхает, и в руке у него метла, а не сачок для бабочек, но Артём хотел, чтобы тот заговорил. Сказал хоть слово. Лишь бы не заорал.

– З-з, – произнёс человек в картузе, разлепив мокрые синеватые губы. От него пахло потом вперемешку с ещё каким-то непонятным запахом, вроде как присыпкой для младенцев. – З-з-з.

– Ты кто? Зовут тебя как?

– П-п, – сказал завхоз. – Прохор.

– Прогресс, Прохор. Я – Артём. Может, ты даже в курсе. – Прохор энергично закивал. Артём огляделся. Во дворике кроме них не было ни души, но кто знает, сколько пар любопытных глаз наблюдает сейчас из окон за этой сценкой. – Вот так мы и познакомились. Теперь нам надо одно дельце обсудить, Прохор. Желательно, в спокойной и доброжелательной обстановке, ты не возражаешь? – Прохор затряс головой с тем же энтузиазмом. Картуз подпрыгивал на немытых вихрах. – У тебя есть какая-нибудь сторожка, подсобка там?..

Новый знакомый замычал, и Артём нетерпеливо встряхнул его. Картуз свалился с макушки завхоза (или дворника). Артём поднял картуз и с брезгливой жалостью напялил на голову Прохору. Тот даже не стал отряхивать его от пыли.

– Давай начинай соображать, – с расстановкой пояснил Артём. – Если не начнёшь, сверну тебе челюсть… Ну, соберись, хоть знаками показывай, если нормально говорить не получается!

Взгляд Прохора стал более осмысленным, и Артём подбодрил:

– Во-во, отлично. Перетрём немного, и я уйду, и ты меня больше не увидишь. И всё хорошо у тебя будет.

Кнут и пряник. Прохор опять закивал.

– Да? А? – закивал вместе с ним Артём. Узкая улыбка жестокого веселья взошла на его лице, как опрокинутый месяц. Прохор тоже попытался улыбнуться – перед Артёмом словно открылась расщелина, полная тёмных зубов. – Отведёшь меня? – Скорее, приказ, а не вопрос.

– Д-да, – ответил завхоз.

– В твоей каморке больше нет никого?

– Нет, – сказал Прохор. Артём развернул его и хлопнул ладонью между лопаток:

– Молоток!

Прохор сутуло засеменил, втянув голову в плечи. Он оказался весьма проворным, Артём еле успевал за ним, стараясь держаться на расстоянии вытянутой руки. Когда они подходили к подсобке, миновав проход между корпусами и беседку, окружённую газонами, Артёму снова напомнила о себе головная боль; всплыла, как пузатый маслянистый батискаф со дна морского. Он пожалел, что не стырил с поста каких-нибудь обезболивающих таблеток.

Единственные за весь путь слова Прохор произнёс уже на пороге хозяйственного помещения, возясь с замком.

– Нас точно заметили, – сказал он без малейшего заикания. – Лучше бы ты бежал, когда была возможность. А теперь нам хана.

– Ты преувеличиваешь, – ответил Артём, но не так спокойно, как бы ему хотелось.

– Они нас заметили, – повторил Прохор, распахнув дверь и скрываясь в проёме. Артём вошёл следом.

                * * *

Голая лампочка, как вызревшая на потолке диковинная поганка, освещала подсобку. Отбрасывая корявую тень тролля, Прохор направился к холодильнику. За пивом, решил Артём и – ошибся. Завхоз достал бутылку молока и, не отрываясь, выпил половину.

– Когда я только закончил п-ПТУ, я устроился на фабрику, – произнёс Прохор. – Нам давали за вредность молоко. Я ненавидел его тогда, и сейчас ненавижу. Но я к молоку привык, оно меня успокаивает не хуже, чем «чекушка». С-странно, да?

Он вернул бутылку обратно на полку; брякнули, столкнувшись, пластик и металл. Несколько капель молока задержались в складках щетинистого подбородка Прохора, но ему, похоже, было всё равно. Завхоз смотрел на незваного гостя с выражением, которое Артём не мог разгадать; позднее он определил его как обречённость.

Артём присел на краешек единственного стула, имеющегося в комнате, и достал из кармана бумажник, в котором хранилась найденная Артёмом записка. «НЕ МЕДЛЕНО БЕГИ ИЗ ГОРОДА…» Он показал её Прохору:

– Ты мне подкинул?

– К-когда ты упал в коридоре, меня п-позвали, чтобы я тебя оттащил. – Прохор сел напротив, на продавленную, в пыли и царапинах, словно её приволокли со свалки, софу. – Самим им было тяжело тебя поднять. Тяжёлая работа не для б-баб.

– Ага, – кивнул Артём. – О’кей. Предупреждён – значит, вооружён, так говорят, но мне хотелось бы знать точнее, о какой опасности ты меня предупреждал.

Прохор задышал часто, как пёс, трусящий по солнцепёку. Его ладони то сжимали колени, то норовили взлететь к посеревшему лицу, чтобы тут же безвольно упасть обратно.

– Под городом полно пещер, – произнёс он с расстановкой. – Некоторые просто огромные.

– Ага, – повторил Артём, хотя это были не те слова, которые он ожидал услышать от дворника. – Врачиха говорила про утечку газа и пожар, обрушение и всякое такое… Многие погибли… Но я…

– Старая сволочь! Драная старуха! – вспыхнул Прохор. – «Многие погибли»! Они убили всех, кто сопротивлялся! Тому… т-тому…

– Как убили?! – не поверил Артём. Из каморки словно выкачали весь воздух. – Такое вообще невозможно! – но разве он не подозревал это прежде, какой-то крошечной частью сознания, в то время как рассудок ожесточённо отвергал безумную догадку?

– Тех, кто п-пытался им помешать! Остальным сделали эту операцию, слышь-меня? на мозге… «лер…»… «лекр…»…

Тут завхоз «завис», и Артём подсказал:

– Лоботомию?

Прохор наконец спрятал лицо в ладонях. Со стороны такой жест мог выглядеть мелодраматичным, но ситуация напоминала не эпизод из мыльной оперы – нет, тут снимали ужастик. Артём ощущал себя так, точно его поместили в центр смерча, где спокойно и безветренно, когда вокруг рушатся стены и летят по кругу вырванные из земли деревья, завязываются в узлы опоры ЛЭП.

– Они их контролируют. Это как машиной управлять, – сказал Прохор из-под пальцев, глухо. – Всю т-тяжёлую работу спихнули на них. Кого не п-прооперировали, за теми с-следят.

– Оперируют не всех?

– Людей со специальными знаниями б-без нужды не трогают. Например, электриков. Б-бабы ни хрена не шарят в п-проводке. Или механиков. П-правда, с-следят за ними с-строго. Держат в, в, в…

Прохор задрожал. Запыхтел, засопел. Артём подумал: «Если я теперь до него дотронусь, он взлетит, как ракета, пробьёт головой потолок и уйдёт в космос».

– Это же бред, – попытался возражать Артём. Он пытался найти слабые места в истории Прохора, чтобы зацепиться за них – и не поверить. – Как такое могло произойти?

– П-постепенно, – ответил Прохор, не отнимая ладоней от лица. – Сначала постепенно. Они набирали силу... Наращивали влияние… Местные чинуши навалили полные штаны, их даже п-подкупать почти не п-пришлось… Тех, кого не запугали и не подмаслили, – от тех избавились… Одно время пошла такая череда таинственных исчезновений… П-потом… п-понеслось. Внезапно. Я сам толком не п-понял. Проснулся – а город уже под ними. Проснулся – а всё уже началось. Н-нет, – добавил он, подумав. – Не началось. Закончилось... Господи, это не кончается никогда, никогда!

«Бред», – снова хотел сказать Артём и вдруг вспомнил человека с рубиновым, как замочная скважина в Ад, глазом, которого медсестра катила по коридору в коляске, беззвучно облизывающей шинами больничный пол. Вспомнил червеобразное чудище ГЕРОИН, ковыляющее по больничной стене, выискивающее очередную жертву.

– Я видел одно массовое захоронение, – бесцветным голосом произнёс Прохор. – Трупы мужчин… мальчишек!..

Он запнулся, но когда Артём решил его подстегнуть, выпалил, как покаяние:

– Мы их засып;ли!

С улицы раздался звук проезжающей машины. Прохор, как черепаха, втянул в плечи голову. Звук нарастал… нарастал… достиг пика и начал удаляться. Смолк.

– А почему тебя не прооперировали? – спросил Артём почти против воли. Ему не хотелось развивать этот пугающий разговор, но останавливаться было поздно.

Прохор перестал трястись, но рук не опустил. Артём повторил вопрос.

– Это долго рассказывать, – сказал завхоз. – Я п-покладистый.

– Ладно, а я?

– Думаю, они решали. П-прикидывали, что ты умеешь… и насколько ты п-покладистый… Кем ты работаешь?

– Я работаю на себя, – сказал Артём. Прежде на подобный вопрос он отвечал с хвастовством, но сейчас фраза вызвала не вызвала у него ничего, кроме чувства неловкости.

– Новый русский? – Прохор отнял ладони от лица и посмотрел на Артёма не без любопытства.

– Предприниматель, – поправил Артём, считавший, что выражение «новый русский» навсегда осталось в лихих девяностых, вместе с малиновыми пиджаками и мобильными телефонами размером с аккумулятор «Гранд Чероки».

– А по образованию? – допытывался дворник.

– Высшее, – сказал Артём, опустив «вечернее». – Социология.

– Тогда ты совершенно бесполезен, – покачал головой Прохор.

– Ты на себя посмотри, – озлился Артём. – Кто ты есть? Не Прохор, а олигарх Прохоров? Дворкович в дворницкой на драной софе?

– Если они тебя поймают, расковыряют тебе мозги, – доверительным шёпотом поведал завхоз, и Артёму резко расхотелось язвить. – Ф-факт!

– По-моему, ты крезанулся, – сказал Артём мрачно. – Ты сумасшедший. Ты себя со стороны послушай. Так не бывает. – Он ткнул пальцем в рядок пустых бутылок из-под «путинки», дислоцирующихся возле холодильника. – Это называется белая горячка.

– Ты ещё его не видел, – пробубнил Прохор в тон ему.

– Кого?

– П-п. П е р в о о т ц а.

– Кого?!

– А я видел однажды… Ты веришь в с-сверхъес-стественное? – выговорил Прохор, с трудом осилив непривычно длинное слово. 

– Нет, – холодно ответил Артём. Однажды он наблюдал в небе летающее блюдце. Четыре года назад на день рождения Андрюхи кто-то из гостей раздобыл очень забористой травы. Артём не уточнял, что именно они курили всей компашкой (да ему в том состоянии было уже всё равно), но точно не обычную коноплю. Итак, он увидел пурпурное НЛО, а мог бы, как Андрей, разговаривать с собственными руками. Самым сверхъестественным в тот день было то, что он доехал домой через весь город в полной отключке без происшествий. По крайней мере, утром машина оказалась целёхонька, никаких тебе трупов на капоте.

– Тогда п-продолжать незачем – сказал Прохор. Он выглядел старым, прямо ветхим, и измождённым. – Какой смысл? П-просто убирайся из города, п-пока не хватились, слышь-меня?

– Пока не выясню, где Кристина, я остаюсь.

– Уйди хотя бы от м-меня! – взмолился Прохор. – Если я скажу, где твоя д-дев… хотя и бес-смыс-ссл….. обещай…

– Обещаю, выкладывай! – потерял терпение Артём. Он вскочил со стула и навис над собеседником, сжав кулаки. Прохор сжался. Его слезящиеся кроличьи глазки бестолково вращались.

– Она у них…

– Как я не догадался! Яснее давай!

– З-з… – боролся с заиканием Прохор. – З-з, здесь.

– В больнице?

– П-под больницей, – возразил Прохор. Артём вытаращился на него. – Я же говорил, п-под городом п-пещеры. Рабы прорыли много ходов. Один из них прямо из больницы, слышь-меня? Но он заперт. М-м, п-п, м…

– Хорошо, спокойно, спокойно, эй! – Артём похлопал завхоза по плечу. Покой был нужен им обоим. Бешеные удары сердца отдавались в его висках и горле, отчего становилось трудно глотать. Головная боль усилилась, заставляя забыть о рези в боку и ноющей руке. – Ты покажешь мне, где этот ход.

– Нет! – отрезал Прохор. Артём уставился на него, изумлённый такой категоричностью, и убедился: ничто не заставит завхоза передумать. – Ты меня хоть п-прибей, это лучше, чем иметь дело с ними. Нет, ни за что!

– Ладно, как попасть туда, храбрец?

– Есть к-ключ…

– Давай сюда.

– Не у меня! Ключ есть у старухи!

– Да что за старуха такая?! Объясни внятно.

– Татьяна П-петровна! – выкрикнул Прохор с ненавистью. – Крыса Рязанцева!

Артём поцокал языком.

– Этой старухе лет сорок, не больше, а насчёт крысы я с тобой согласен…

– С-сорок лет! – осклабился Прохор. – Ей под шестьдесят! Сорок лет… Вот!.. – Он метнулся к тумбочке и, расшвыряв вокруг пожелтевшие номера «Спорт-экспресса» («Аленичев подписал контракт с «Ромой», прочёл Артём на первой полосе одного из них),  извлёк фотоальбом в блекло-красной обложке. Кинул его на стол и принялся лихорадочно листать, слюнявя пальцы. Артём следил за мельтешением страниц с чувством дежа-вю.

– Вот! Вот! – крикнул Прохор ликующе, тыча пальцем в нужную страницу, и Артём склонился над альбомом.

Чёрно-белая фотография, потрёпанная, тронутая желтизной. Выхваченный вспышкой «Зенита» фрагмент прошлого: другие люди другой страны – страны Советов стоят в три ряда на ступенях больницы перед центральным входом, мужчины и женщины – поровну. Многие в белых халатах. Беззащитно и простодушно улыбаются будущим поколениям: как вы там, потомки? Коммунизм построили?

Татьяна Петровна обнаружилась во втором ряду справа, ближе к краю. На ней было пальто по последней моде тысяча девятьсот восемьдесят лохматого года, и соответствующая причёска. Но в остальном…

– Год восемьдесят восьмой или восемьдесят девятый! – заявил Прохор с мрачным торжеством. – Коллектив нашей больницы. Меня здесь нет. А вот Рязанцева.

– Нашёл, – проговорил Артём. Если на фото не «сверхъестественное», о котором пытался втолковать ему Прохор, то внимание, вопрос: как это тогда называется? – Это, это, это, это просто сходство.

Было на фотографии и ещё кое-что, насторожившее Артёма; но тут Прохор захлопнул альбом, подняв пыль, Артём звонко чихнул и – забыл.

– Как так?.. – развёл он руками.

– Как объяснить? – Прохор вернул альбом на место, закидал старыми газетами, словно постыдный секрет. – Зачем? Если ты не п-поверишь?

– Это эксперимент?

– Она п-просто так много трахается, что омолодилась! – Прохор покрутил пальцем в воздухе, будто изображая движение стрелок на часах, только в обратном направлении, потом откинул голову назад и гадко расхохотался.

– Я видел машину Рязанцевой на стоянке, – сказал он, отсмеявшись. – З-значит, Рязанцева т-тут, и ты можешь её застать. Иди и задавай вопросы ей, слышь-меня? Я всё, что мог, тебе сказал, а остальное…

Завхоз сделал неопределённый жест плечами и не договорил.

– Ещё одно, последнее, – сказал Артём. – Моя невеста… Она не пострадала?

– Я видел твою в п-первый день. Когда вас п-привезли. Она цела, – поспешно добавил Прохор, увидев, как напрягся Артём. – Тебе лучше оставить всё, как есть и не ввязываться. Вернёшься в больницу – п-пропал, слышь-меня? П-поверь, лучше…

– Спасибо за совет и за помощь, Прохор, – поблагодарил Артём искренне.

– Они роют тоннели на поверхность, – предостерёг завхоз из полумрака подсобки, как прорицатель, предсказывающий несчастье. – Роют везде. Тебе вывернут мозги и ты станешь, как они. А после такого долго не п-протянешь… Ты видел рисунки их деток? Цветными мелками?

«Нет, но я видел санбюллетени», – подумал Артём. –  «Мне хватило». Он повернул ручку и толкнул дверь. Свежий воздух был прекрасен.

– Не сдавай меня! – донеслось из-за спины. – Не сдавай, с-с-с-слы!..

– Слышу, – бросил Артём и, хлопнув дверью, заспешил обратно к больничному корпусу. Шёл, не оглядываясь.

                * * *

Он застал Рязанцеву в ординаторской. Низко склонившись над столом, врач заполняла историю болезни и не заметила незваного гостя, бесшумно проскользнувшего в кабинет.

– Засиживаетесь на работе? – спросил Артём из-за спины. Татьяна Петровна подпрыгнула и резко, неуклюже обернулась. Ножки стула, на котором она сидела, заскрежетали по полу – словно взвизгнула ведьма. – Надеюсь, скоро освободитесь, потому что я безумно хочу провести этот вечер с вами.

Его слова были игривы, но вот голос звучал недобро.

Татьяна Петровна рванулась к сумочке, лежащей на соседнем стуле, но Артём, опередив врачиху, проворно сунул ридикюль под мышку покалеченной руки. Тогда Рязанцева кинулась к нему. Он выбросил вперёд здоровую руку и изо всех сил оттолкнул женщину, упершись ладонью в её лицо. Татьяна Петровна охнула, ударившись поясницей об угол стола, попыталась удержаться за спинку стула (тот опять заскрипел ножками), но не смогла и опрокинулась на задницу. Морщась от боли, которая впивалась в тело, словно корни ядовитого дерева, Артём принялся исследовать содержимое сумочки. Рязанцева медленно поднялась. Её кошачьи глаза лучились ненавистью, но возобновить атаку она не решилась.

– Я пришёл потолковать о моём больничном, – продолжал Артём тем же угрожающим тоном. Он был готов ударить Рязанцеву. Даже ногой. Особенно ногой – он подозревал, что это доставит ему удовольствие. – Его пора закрыть. Я, видите ли, выписываюсь. В действительности… Вау!

Он вытащил из сумочки травматический пистолет «Оса». Покрутил в руке и заглянул в стволы: два патрона.

– Очень кстати! – сказал Артём. – А где ещё пара патронов? Вы не в пациентов стреляли? Что, нет? Ладно, я шучу.

Он наставил травмат на Рязанцеву. Та отшатнулась, скорее брезгливо, а не от испуга. Её верхняя губа приподнялась, обнажая зубы, как у собаки, и на секунду… на ту долю секунды, которой достаточно, чтобы событие едва зафиксировалось в мозгу… Артёму показалось, что женщина старше, чем выглядит. З н а ч и т е л ь н о старше.

«Старуха», – вспомнил он, и словно холодным пальцем провели по его позвоночнику, сверху вниз. Он перевернул сумочку над кушеткой и вытряхнул содержимое: салфетки, косметичку, пёстрый кошелёк, мобильник в чехольчике с бисером, прочий хлам. Паспорт… Артём подавил желание заглянуть в него, чтобы узнать дату рождения Татьяны Петровны. Незачем верить байкам-страшилкам чокнутого завхоза Прохора.

– Главного не вижу, – сказал Артём, копаясь в вещах врачихи. – Мне нужны ключи.

– Ключи вон, на вас глядят, – прошипела Рязанцева. Голос её звучал низко и глухо, казался мужским.

– Эти от машины, а я же не угонщик, – сказал Артём. «Пока не угонщик».

– В таком случае…

– Вы понимаете, какие ключи я ищу, – многозначительно произнёс Артём. От ярости Рязанцева побледнела так резко, словно собиралась упасть в обморок, и он кивнул: – Да. Ещё как понимаете.

– Кто вам рассказал?

– Ключи, – повторил он зло и опять наставил пистолет на женщину. Целился в голову. – Я устал талдычить одно и то же. Моя девушка у вас. Я заберу её, а вы меня к ней проводите.

– Проводить? – Рязанцева нервно хохотнула. – Вас к ней? А ведь мысль!

Она всплеснула руками.

– Охотно! Отлично! Это же оптимальное решение, чёрт возьми!

Артём, готовый к тому, что противница начнёт отпираться, ощутил укол тревоги. Холодный призрачный палец перебежал с его спины и упёрся в сердце. Рязанцева не проявляла страха, и это заставляло Артёма усомниться, что он контролирует ситуацию.

– Нет, вы не представляете, во что ввязываетесь, – проговорила Рязанцева почти сочувственно. – Глупыш. Маленький глупыш!

– Не пугайте меня вашей сектой мужененавистниц. Что тут у вас? Обряды совершаете? Добываете из мозгов эликсир молодости? Вот только мои друзья в курсе, где я есть, а уж они напрягут и копов, и даже ФСБ. Если не захотят справиться своими силами. Уверяю, последнее может оказаться для вас худшим вариантом.

– О-у! – врач закатила глаза в деланном испуге.

– Они уже в пути. И когда приедут сюда, нагнут раком весь ваш вонючий городок.

На вешалке в углу кабинета висел больничный халат. Артём снял и накинул его на согнутую руку, чтобы прикрыть пистолет; как раз вовремя – в дверь заглянула медсестра. Артём отступил за спину Рязанцевой. Медсестра с подозрением, прищурившись, смотрела то на него, то на содержимое ридикюля, рассыпанное по кушетке.

– Всё в порядке, Галочка, – успокоила Татьяна Петровна. – Пациент хочет, чтобы ему устроили экскурсию. Особенную экскурсию, понимаешь? – Она оглянулась на Артёма. – Проще простого.

У Артёма началось головокружение. Лицо медсестры Галочки слилось в одно пятно и поплыло по комнате облачком телесного цвета. Он взмолился, чтобы никто не заметил его состояния, и через пару мгновений его молитва, похоже, была услышана.

– Возвращайся на пост, – продолжала Рязанцева. – До шести принеси мне журнал рождений, оставь в кабинете, если я не вернусь. Не забудь сдать деньги на подарок Анне Сергеевне. И да, пусть девчата операционную готовят.

«Операционную», – мысленно повторил Артём и вздрогнул. Галочка, кивнув, скрылась за дверью.

– Верни её, эй! – опомнился Артём.

Татьяна Петровна достала из ящика стола связку ключей – тяжёлых, чёрных и сально блестящих.

– Вы её тоже собираетесь взять в заложницы? – усмехнулась врачиха. – В пистолете как раз два патрона.

– Нет, – поразмысли, ответил Артём сипло. – Нет, мне достаточно и тебя.

Он приставил травмат к спине Рязанцевой и подтолкнул.

– Начнём эту… особенную экскурсию.

– Только не давите так сильно этой штукой. Вы вообще обращаться с оружием умеете? – Артём не ответил, и она деланно рассмеялась: – Ну конечно, как же я не догадалась?!

– Из «Осы» можно убить человека.

– Это я знаю, – ответила она почти игриво.

– Значит, обойдёмся без глупостей, – сказал Артём, и они вышли из кабинета.

В коридоре уже собрались зеваки. Четыре пациентки держались на почтительном расстоянии, готовые юркнуть в палаты, если этот страшный, небритый мужчина начнёт себя вести неадекватно, как и положено страшному, небритому мужчине. Маленькие мышки, пугливые, осторожные, но любопытные.

– Это что такое?! – прикрикнула на них Рязанцева. – Ну-ка, будущие мамы, по местам! Ужин ещё не начался!

Женщины попрятались, как будто их и не было. Рязанцева, обернувшись к Артёму, развела руками: тяжело, мол, следить за порядком. Они направились к лестнице, и из-за каждой двери Артём чувствовал взгляды – настороженные, удивлённые… Предвкушающие?

У лифта им встретилась ещё одна пациентка. Подросток лет тринадцати-четырнадцати в полосатом халатике. Она ойкнула, попятилась и скрылась за дверью в хирургическое отделение. Татьяна Петровна невозмутимо стала спускаться по лестнице, но Артём замешкался. Девочка, которая испугалась его, была беременна. Им овладело желание догнать её, схватить, расспросить: что же, наконец, происходит в этой больнице, во всём проклятом городе? Почему госпиталь превращён в роддом? Что за программа по преодолению демографического кризиса реализуется здесь?

– Вы идёте или нет? – окликнула врач.

Артём пошёл.

Первый этаж, поворот направо, очередной коридор, пустой, неосвещённый; носилки вдоль стен. Прошли его весь. К концу пути бок Артёма разболелся так, словно с рёбер сняли кожу, облили спиртом и подожгли. На укол обезболивающего рассчитывать не приходилось… Поворот, поворот, предбанник… дверь! Металлическая неокрашенная плита с петлями, напоминающими танковые снаряды, и выглядящая так, словно её установили недавно. Комнатушку одиноко освещала лампочка, моргающая с цикадным треском. Пока Татьяна Петровна возилась с замком, Артём сделал ещё один звонок Андрею.

– Они прячут Кристину под больницей, – сообщил Артём. – Здесь какие-то подвалы или… тоннели. Я как раз собираюсь спуститься туда и выяснить.

– Держись, братуха. – Связь была отвратительной, и голос Андрея то пропадал, то прорывался. Вдобавок к этому Артём увидел, что аккумулятор мобильника разрядился до одной полоски. Он пожалел, что не догадался прихватить телефон Рязанцевой из ординаторской. Сколько он медлил, сколько промахов наделал и сколько наделает ещё?.. «Например, сейчас», – включился внутренний голос. – «На что ты рассчитываешь, отправляясь чёрт знает, куда?». «Будем действовать по обстоятельствам», – угрюмо ответил Артём, и внутренний голос откликнулся ему кислым смешком.

– Мы уже едем, – раздавалось в трубке. – Связались там с кем надо. Ты как сам?

– Держу ситуацию под контролем, – ответил Артём бодро и покосился на Рязанцеву. Та ухмылялась… паскуда. – Передам Кристине привет от тебя, когда увижу.

– Обязательно! Будем минут через сорок, край – через час.

– То, что надо.

– Тогда отбой, – попрощался Андрюха и отключился.

– Отбой, – запоздало ответил Артём гудкам в трубке. Он опять взглянул на спутницу – её лицо перекосило от сдерживаемого смеха.

– Чего так развеселилась? – спросил он, не скрывая неприязнь.

– Просто увидела покалеченного человека, который думает, что у него всё под контролем, потому что под халатом травматический пистолет.

Артём отшвырнул халат и затолкал «Осу» в карман куртки, надеясь, что успеет выхватить оружие, если ситуация накалится.

Рязанцева потянула за ручку, и дверь раскрылась с удивительной лёгкостью. Волна тёплой сырости выплеснулась на них, и Артём различил в ней нотки какого-то слабого, но непередаваемо отвратительного запаха. Артём подумал о прорвавшейся канализации, однако, это было неверное сравнение: в действительности, запах не был похож ни на один из ему известных.

Он кивнул головой в сторону двери, и Рязанцева пошла первой, и он вошёл за ней в слабо освещённый коридор подвала с уползающими влево, вдоль стен, трубами в растрёпанной обмотке прошивных матов, а справа…

Справа – пролом, и Артём подумал: «Они роют тоннели». Антрацитовая дыра в стене с неровными краями, притягивающая взор, всасывающая в себя. Голова Артёма опять закружилась, и он почувствовал, что может, вопреки законам гравитации, провалиться в эту дыру, как Алиса в нору кролика. Раздался щелчок, – это Татьяна Петровна повернула выключатель, – и пролом озарился болезненно-рыжим, закатным, убегающим вглубь светом. Свет давали лампы на распорках, установленные вдоль земляной стены явившегося взору тоннеля; они напоминали гигантских богомолов на длинных ногах, с единственным, горящим в полнакала глазом. Светильники располагались на значительном расстоянии друг от друга, так, что между ними на полу оставались изогнутые островки полутьмы. Артём попытался представить себе оборудование, использованное при прокладке тоннеля, но воображение подсунуло ему иную картину: белесая тварь, огромный слепой червь, растягиваясь и сокращаясь, пропуская тонны почвы через себя, волочит своё непомерное, с прожилками, тулово, окутанное облаком вонючего пара.

Он повторил про себя слова Прохора о тоннелях и прооперированных мужчинах, которые их роют, и ощутил подступивший к горлу ком со вкусом горячей меди.

– Клаустрофобией не страдаете? – задорно окликнула Рязанцева и прежде, чем Артём нашёлся с ответом, нырнула в пролом.

Пригнув голову – верхний край пролома находился на уровне бровей, – Артём последовал за врачом. В тоннеле стенки расширялись, и Артём уже мог идти в полный рост.

Они двигались вниз, по наклону, от светильника к светильнику – мужчина и женщина, его таинственный поводырь.

                * * *

Было тепло. Вязкий сквозняк нёс затхлые, болезненные запахи из бездны, долгие времена скрытой от человека и вот – потревоженной им; законсервированные толщами породы, они теперь безостановочно рвались на поверхность и всё не могли иссякнуть. Обволакивали пришельцев. Артём различал запахи сырой почвы, корней вековых деревьев, плесени. В эту смесь фальшивой нотой добавлялось слабое, но отчётливое зловоние, которое Артём почуял на входе в тоннель. Он не представлял, что может его вызывать, оно было совершенно незнакомым, но неожиданно вызвало ассоциацию… воспоминание. Лет десять назад Артём снимал в Москве «двушку». Квартира досталась ему в плачевном состоянии. В первый же день забилась труба на кухне. Вооружившись перчатками, тросом и двумя бутылками чистящей жидкости, Артём приступил к борьбе с засором (попутно решив потребовать от хозяина уменьшения цены за первый месяц аренды). Среди мерзости, которую он выгреб из трубы, попался даже чей-то передний зуб, однако особенно Артёму запомнился комок свалявшихся волос, пропитанных грязным, гнилостным студнем. Как завороженный, Артём рассматривал на ладони гнусную находку, пока ему не показалось, что комок зашевелился. С криком Артём стряхнул его в таз; желе шмякнулось на дно и расплющилось, но уж больше не двигалось (хотя бы и в воображении молодого человека)… Так вот, воняла та штука неописуемо. «Как паховый пот мертвеца, если бы мёртвые могли потеть», – подумал тогда Артём. Если смрад, который сейчас доносился до него, и можно было сравнить с чем-либо, то как раз с запахом волосатого желе из забившейся трубы, усиленным многократно.

Пол был земляной, неровный; Татьяна Петровна шла медленно и неловко. Артём и сам однажды зацепил ногой провод, тянущийся по полу от светильника к светильнику, оступился и вытянул руку в сторону, чтобы не упасть. Ладонь упёрлась в стену, пальцы погрузились в сочащуюся водой почву, во что-то волокнистое и податливое. Он потряс рукой, чтобы смахнуть грязь. С пальцев посыпались влажные комки, но похоже, грязь отпала не вся. Он перевернул кисть и посмотрел на неё. На запястье сидело и шевелило антеннами белое, полупрозрачное насекомое со студенистым телом и огромными незрячими глазами. Челюсти создания открывались и закрывались, словно оно пыталось донести до Артёма некую весть на языке тараканов и жуков. Оно было странно теплым, и оно пульсировало. Не раздумывая, Артём ударил по нему покалеченной рукой, чтобы стряхнуть. Сломанные пальцы отозвались вспышкой острой боли.

Рязанцева обернулась, ничего не поняла и продолжила путь, спотыкаясь через шаг.

Так они и шли, от одного островка света к другому.

Постепенно тоннель становился шире. Корни и ветхая паутина уже не касались головы Артёма призрачными лапами. Наполненного тьмой пространства становилось больше, отчего свет ламп казался совсем эфемерным. Наконец Артём уже не мог видеть потолок, полностью скрывшийся во мраке. В этот мрак безбоязненно ныряла спутница Артёма, её белый халат плыл в черноте, как привидение.

Мысль, которая ему не понравилась: «Она знает это место, я – нет»; и мысль, которая ему не понравилась ещё больше:

«Если она скинет халат и собьёт лампу… у неё появится шанс убежать от меня».

– Долго ещё? – прикрикнул он. Молчание и тишина делали спуск невыносимыми. Кроме шороха шагов и «кап-кап» воды – где-то впереди, – он не слышал ничего.

– А и всё-таки, – отозвалась женщина. – Кто вам рассказал про нас? Про ключ? Вообще, как много вы знаете?

– Тебя не касается, – огрызнулся Артём. Воздух делался всё более влажным, свет вокруг ламп казался воспалённым и режущим глаз, как в «парилке» сауны, когда на камни плещут из черпака. Дышать стало труднее, и Артём подумал, что путь назад может оказаться для него очень серьёзным испытанием. В висках бухало, и лёгкая тошнота уже не отпускала его желудок.

Да ещё этот запах… Теперь он преобладал над всеми другими.

– Мы всё равно выясним. У нас глаза повсюду. Весь город полон наших глаз. Кто-нибудь наверняка видел, с кем вы болтали.

– И что тогда?

Рязанцева вздохнула.

– Вы должны осознавать: ваша эта затея ни к чему не приведёт. Вы бы даже из больницы не сбежали. Вас бы перехватили за воротами.

– Сомневаюсь, – буркнул он, жалея, что не засёк время, когда начал спуск в эту пещеру Бэтмена. Ребята должны быть уже на подходе. Лишь бы ему хватило сил на дорогу обратно.

И с врачихой что-то нужно делать.

«Потом решим. Главное – Кристина».

– С девушкой всё в порядке, – сообщила Рязанцева, словно прочитав его мысли. Она как раз входила в темень между одним пятном света и другим; бестелесный голос, какой бывает, наверное, у погруженных в транс провидиц. – Цела и здорова. Вы, небось, понапридумывали бог знает, что.

Она снова появилась в свете. Эта лампа оказалась последней в ряду. Не мешкая, Рязанцева прошла мимо неё.

– Остановись! – крикнул Артём.

– Не бойтесь. Тут хватает естественного освещения. Просто глазам нужно привыкнуть. Идите сюда.

– Естественное освещение?..

– Биолюминесценция. – Татьяна Петровна повернулась к нему, сложив руки за спиной. Несмотря на то, что она удалилась от лампы, Артём её видел… смутно, но видел. Он двинулся к ней и скорее почувствовал, чем услышал, что звук шагов изменился. Он опустил взгляд. Вместо утоптанного земляного пола под ногами оказался камень.

Оглядевшись, Артём заметил новые источники света. Ближайший валун облепила колония грибов, с короткими ножками и грузными, бесформенными шляпками, больше похожими на мозоли или вскрывшиеся гнойники. Свет, идущий от них, был фиолетовым. Предметы, находящиеся в этом свете, не отбрасывали тени.

– От них такая вонь? – предположил Артём, брезгливо указав на грибы.

Татьяна Петровна не ответила. Приблизившись к ней, Артём заметил, как жадно и глубоко она дышит, как раздуваются её ноздри, румянятся щёки и блестят глаза. Она словно пожирала носом этот термоядерный запах. Внезапно до Артёма дошло: Татьяна Петровна была возбуждена.

«Нет, не просто возбуждена. Она же течёт. Твою мать!»

И как подсказывала Артёму интуиция, не он являлся причиной этого возбуждения.

– Ромашка растрепал, да? – произнесла Рязанцева. Кончиком языка быстро облизнула губы, но едва ли заметила этот неосознанный поступок.

– Что?!

– Или Прохор? – Она подумала и кивнула. – Скорее всего, он. Бедный педик. Он не похвалился своей коллекцией фарфоровых поросят?

– Мы не будем обсуждать каких-то поросят. – Артём вынул из кармана травмат и многозначительно покрутил им перед лицом врача. Некоторое время женщина, не реагируя, продолжала смотреть куда-то мимо него. Наконец медленно – плавно – повернулась и продолжила путь.

– Я просто пытаюсь понять, – говорила она, – о чём вам рассказывать, а что можно пропустить. Вы же хотели задавать вопросы и получать ответы? Ну вот. Давайте сотрудничать. Мне так будет легче отвечать. Потому что пока вы спрашиваете одну глупость: «что происходит?», да «что происходит?».

– Начинайте с самого начала, – сказал Артём. Он стал прихрамывать – нога в разбитом колене отказывалась сгибаться. К счастью, спуск прекратился, и теперь они шли по ровному дну пещеры, лишь иногда перешагивая через наросты известняка или куски камня, имеющие странные, правильные очертания. Потолок и стены пещеры терялись в темноте, которую не могло рассеять мертвенное свечение грибных колоний. Последние стали попадаться чаще. Некоторые грибы были крупными, шляпки – размером с приличную дыню. Рельефные узоры на шляпках напоминали сморщенные в крике лица людей: распахнутые рты, свесившиеся языки, запавшие глазницы. Артём вспомнил мужчину с перевязанной головой, вспомнил, как тот вопил, когда сестра везла его в кресле-каталке: «Э-э, э-э!». Внезапно ему захотелось повернуться и уйти. Просто сбежать, оставив всё как есть. Пока Татьяна Петровна не привела его… куда бы то ни было. Потому что – у него появилось твёрдое ощущение – вела она его к беде.

Осознание трусливости – детскости – такого поступка, даже не мысли о Кристине, удержало его от бегства.

– Если мне не изменяет память, официальная наука считает, что вид Homo sapiens, или Человек разумный, возник на Земле от 50 до 200 тысяч лет назад – начала врач. Гораздо раньше, в действительности, но речь сейчас не о том… Долгое время учёные полагали, что предками нашего вида являлись неандертальцы, однако в конце двадцатого века от этой гипотезы пришлось отказаться. Происхождение современного человека по-прежнему остаётся тайной. Палеоантропологам не удаётся отыскать промежуточное звено между примитивными гоминидами и человеком. И это неудивительно! Промежуточное звено – вся история, любое упоминание о нём,  – было уничтожено.

– Кем?

– Вами же, – откликнулась Рязанцева. – Мужчинами. Смотрите под ноги, тут трещина.

Артём не сдержался. Перешагивая через трещину, широкую, в ладонь, и на удивление прямую, он спросил раздражённо:

– Ты затащила меня в вонючую нору, чтобы рассказать о происхождении человека? Какое бы открытие тут ни совершили, я вас всех поздравляю – но мне это всё зачем?

– Мужчины… – повторила Татьяна Петровна снисходительным («ну что ещё от них ожидать?») тоном. – Никогда не слушают. Совсем как дети. Только злые и испорченные. И тупые.

– И какой рецепт спасения? Лоботомия?

– Когда впервые обнаружил это место… – продолжила было Рязанцева, но Артём перебил:

– Что это за шум?

Откуда-то – Артём не мог определить ни расстояние, ни направление; вроде очень далеко, но слышно отчётливо – доносился ритмичный мерный стук. Стук ненадолго прервался грохотом камней и визгом машины, после чего возобновился.

– Мы не одни, – произнёс Артём.

– Здесь полно разных звуков. Очень причудливая акустика, учитывая геометрию пещеры. Она крайне необычна. Куда бы вы ни шли, неизбежно выйдете к центру. Так что не бойтесь заблудиться.

– А теперь вода, – сказал он. Капель, услышанная им ранее, делалась всё громче, сливаясь в журчание. Затем раздался плеск – справа, чуть сзади. Артём посмотрел за плечо и увидел на самой границе освещённого фиолетовым пространства подземную реку. Её быстрые чёрные воды сливались с мраком пещеры. Река казалась холодной и глубокой, берега бугрились минеральными отложениями, такими непривычными на вид, что нельзя было определить, действительно ли это камень, а не корни загадочных растений или выброшенные на поверхность засохшие водоросли; Артёма окружали предметы, которым он не находил названия, они просто не попадались ему в солнечном надземном мире. Перед ним раскрывалось чрево Земли, где всё гнило и издыхало, и в то же время – жило невообразимой пародией на жизнь, испорченной и чумной. Артём задрал голову, но тут же, не увидев потолка, опустил взор,– ему почудилось, что он проваливается в распахнувшуюся над ним пропасть, тонет и захлёбывается в ней.

Его внимание привлекла скала странной формы – будто толстенное дерево. Сходство усиливалось благодаря колонии грибов, облепивших «ствол» у подножья. Ножки грибов сплелись, как глубоководные черви; пятно света, которое отбрасывали шляпки, колыхалось, словно грибы шевелились. «Дерево» обильно обросло каким-то белым, вроде известняковым, налётом, и всё равно от Артёма не скрылись ровные, хотя и несимметрично расположенные друг относительно друга грани «ствола», кое-где покрытого узорами. Узоры были так обезображены временем, солью и водой, что их нельзя было разглядеть. Тем не менее, у Артёма сложилось впечатление, что они являют собой нечто запредельно мерзкое.

– Ведь это колонна! – догадался он.

– Они поддерживают свод, – пояснила Татьяна Петровна голосом экскурсовода.

– Да что это за пещера, мать её?!

– Очень древняя.

Поравнявшись с рукотворной «скалой», Артём увидел вторую такую же, в отдалении. Следующая колонна покосилась, но, похоже, вросла в потолок, что и удерживало её от падения. Артём наклонился, и да – под ногами пол был вымощен огромными толстыми плитами, которые лишь огрубели неизвестно за сколько сотен – или сотен тысяч? – лет. Пяти- семи- и восьмиугольные, плиты состыковываясь друг с другом в, на первый взгляд, произвольной последовательности и производили таким способом укладки впечатление, которое Артём назвал нечеловеческим. Вскоре они миновали комплекс колоссальных перекошенных монолитов, явно искусственного происхождения, которые образовывали композицию, сам смысл которой казался оскорбительным для человеческого глаза. Артём вспомнил, как Кристина, которая интересовалась современной живописью, показывала ему книгу с гравюрами различных художников. Картины изображали то, что в реальности не могло существовать: предметы в искажённом пространстве, фигуры с невозможными соединениями элементов, немыслимо закрученные лестницы и башни, кажущиеся одинаковыми и симметрично расположенными, пока не замечаешь, что у них разное количество этажей. Картины показались Артёму отвратительными. Это же чувство возникло у него и теперь.

Ещё одна колонна, и ещё одна. Затем они, пройдя под перекрученной аркой, которую мог создать только архитектор, подсевший на ЛСД, взошли на каменный мост, широкий и короткий, почти квадратный. От воды поднимался крепкий минеральный запах; даже вонь подземелья не могла его приглушить. На мосту Артёма повело. Увлечённый путешествием, он не обращал внимания на собственное ухудшающееся состояние, пока организм ему не напомнил. Артёма мутило, бок от тяжёлого дыхания раскалывался. Если бы Артёма начало тошнить, не исключено, что он выблевал бы собственные сломанные рёбра, прямо в маслянистые, тяжёлые волны. Вот бы Рязанцева потешилась!

Нет уж. Он сглотнул и стиснул зубы, а женщина уже сошла с моста, и он поторопился за ней.

На берегу оглянулся. Упругая коническая тень проплыла под мостом. Всплыла и спряталась, блеснув глазами: три или четыре золотистых огонька.

«Кажется, у меня начались галлюцинации».

– М о л о д ы е, – пояснила Рязанцева. – Им требуется десятки лет, чтобы окончательно сформироваться и выйти на сушу. Скоро это произойдёт. Самый зрелый из м о л о д ы х поднимется и станет новым П е р в о о т ц о м.

Если река достаточно глубока, подумал Артём, можно было бы оглушить женщину и сбросить в воду. Раненый или нет, а сил у него хватит. И пусть о врачихе позаботятся те создания с золотистыми глазами… М о л о д ы е.

«Ты же это не серьёзно?»

«Нет, нет», – ответил Артём сам себе. – «Так, просто, вариант… игра ума».

Они вышли к сложенным из огромных блоков ступеням. Не просто ступеням – ступенищам. Каждая доставала Артему до колена. Ступени лепились к наклоненной стене чёрного, безобразного зиккурата, уносящегося к сводчатому потолку пещеры. Не задерживаясь, Рязанцева устремилась вверх. Ступеней было не меньше двух десятков, и подъём следом за врачихой отнял у Артёма последние силы. Он карабкался, отставив больную ногу, словно покалеченный паук. Женщина, напротив, взбиралась ловко и, достигнув вершины, стала ждать, упёршись руками в бока. Артём ощущал её превосходство над ним так же ясно, как и её возбуждение. Неожиданно Артём понял две вещи.

Первая – он напуган. Если представить его эмоциональное состояние в виде шкалы, то стрелка на ней перешагнула через отметку «ТРЕВОГА» в красную зону «СТРАХ»… и не собиралась останавливаться. Его страх не был рациональным, как у взрослых людей, которые боятся потерять работу или сбережения, серьёзно заболеть. Чувство Артёма оказалось первобытным, парализующим, безрассудным и совершенно забытым для него; тот страх, который испытывает ребёнок, проснувшийся посреди ночи во мраке, полном подкрадывающихся чудовищ. Иррациональность страха была вторым открытием Артёма.

– Стоп, – прохрипел он, вскарабкиваясь – вползая – на верхнюю ступень, упираясь в неё покалеченной рукой; сломанные пальцы оттопырены «козой», как у фаната на концерте рок-группы. Артём едва удерживал травмат, уже не пытаясь целиться. Удобный момент для Рязанцевой, чтобы пнуть его ногой и сбросить вниз. Может, он долетит до подземной реки, скатится в воду, к созданиям, которые барахтаются в ней. Даже сейчас до него доносились плеск и бульканье, сопровождающие их движение. На висках Артёма выступила испарина.

– Стоп, – повторил он. – Дальше не пойду. Пока ты всё-таки. Не скажешь. Что это значит. Что. Происходит.

– А мы пришли, – ответила Рязанцева всё тем же голосом экскурсовода. Они находились на краю огромной круглой площадки; в представлении Артёма так могла выглядеть эстрада древнегреческого театра. Вонь, с которой Артём почти смирился за время путешествия, здесь усиливалась нестерпимо; казалось, он попал в самый её источник. В центре площадки зияла ямища; освещение было скудным, поэтому Артём мог различить только ближайшие к себе неровные края. Бугристые серые очертания, которые Артём сперва принял за массивные валуны, расставленные в отдалении по периметру «эстрады», оказались громадными статуями. Нечто подобное он видел в исторических передачах, на которые изредка натыкался, прощёлкивая телевизионные каналы; задерживался на пару мгновений и переключался дальше. Палеолитические венеры – так назывались фигурки, о которых вспомнил Артём: гипертрофированные, разбухшие тела, бёдра, груди как пара сдувшихся дирижаблей, слоновьи животы и – скукоженные головы, обрубки рук и ног. Статуи, расположенные на площадке, имели лишь сходство с фигурками венер, не являясь таковыми. У этих изваяний отсутствовали груди и головы… в привычном понимании. У одной из псевдовенер Артём рассмотрел на месте головы изломанный, колючий отросток – словно поваленное окаменелое дерево со спутанными ветвями, венчающее скособоченное, лишённое всякого подобия симметрии, тело. Светящиеся грибы обильно покрывали ступни и пах этой статуи. Остальные фигуры разглядеть как следует не представлялось возможным. Оно и к лучшему.

– Где Кристина? – произнёс Артём, тяжело дыша.

– Одни вопросы. Просто «Что? Где? Когда?». – Рязанцева встала у края пролома. С его незримого дна раздавался плеск. Как и говорила Рязанцева, акустика пещеры была слишком обманчива: он слышал многоголосый шёпот, идущий отовсюду, с непонятных расстояний, даже со дна пролома. Одни голоса были женскими. Другие… он не мог определить. Вроде как звериные. Потом ему показалось, что кто-то вскрикнул, очень далеко.

И ещё был ритмичный гул, его источник находился рядом. В висках Артёма колотило; его пульс… и этот гул… он напоминал…

«Как будто сердце бьётся», – понял Артём, холодея. – «Гигантское сердце в открытой груди, там, на дне ямы».

Он и представить не мог, что его воображение, обычно незатейливое, способно рисовать подобные образы, и ком подкатил к его горлу.

«Меня всё-таки стошнит», – решил он.

– Но продолжить объяснения необходимо. Оказывается, это совсем не так просто для меня. – Рязанцева хохотнула. Двинулась по краю провала, как призрак насмешливого экскурсовода, то растворяясь во мраке, то выплывая из него. – Итак, историю человечества переписали вы, мужчины. Но она будет переписана заново. Только теперь историю напишем мы. Напишем мы!

Она остановилась возле одной из статуй, сама похожая на скульптуру, ожившую в биолюминисцентном сиянии.

– Здесь всё кончилось! И отсюда всё начнётся!

– Что так торжественно? – Слова Рязанцевой вызвали у Артёма брезгливость. Всё же лучше, чем страх, решил он (а страшно до усрачки, чего греха таить).

– Здесь совершилось открытие, после которого официальные научные знания в области антропогенеза летят ко всем чертям!

– Вы нашли источник вечной молодости?

Рязанцева развернулась и пошла обратно. Артём всё ждал, что она оступится на каблуках и сыграет в пропасть.

Не сыграла.

– В каком-то смысле, да.

– Это он так воняет?

Рязанцева пропустила колкость мимо ушей.

– Омоложение – мы называем это п р е о б р а ж е н и е м, – скорее, побочный эффект.

– Чего именно?

– Любви, – ответила Рязанцева. – Любви, которую вы, м у ж ч и н ы… не в состоянии дать. Если есть любовь, то есть и всё остальное. Молодость, счастье и – особое сексуальное наслаждение, нескончаемое в своём разнообразии. У вас так никогда не получится. А с чего бы?! Вы же были рождены, чтобы служить. Вы втемяшили себе в голову, будто годны на нечто большее – не обольщайтесь. Придётся разочароваться. Уже скоро… А запах… не забывайте, женщины и вы, м у ж ч и н ы, смотрят на мир разными глазами, обоняют его разными носами и думают по-разному. Чувствуют по-разному. М ы  р а з н ы е. И то, что для нас чудесно, восхитительно, утончённо – вас оттолкнуло. Какие же вы дураки!

– Феминистские бредни мне не интересны. Я…

– Да в жопу феминизм, – сказала женщина утомлённо.

Она уставилась в темноту мимо Артёма, поверх него. Грудь её упруго вздымалась, до предела растягивая ткань халата. Это делало Рязанцеву похожей на героиню рассказа из какой-нибудь похабной газетёнки. Артём проследил за направлением её взгляда, но не увидел ничего, кроме каменной поверхности, бледнеющей во мраке – очередная статуя или просто выступ породы.

– Это место обнаружили в середине прошлого века, – продолжала Рязанцева. – Совершенно случайно. Три женщины и один мужчина. Эти женщины стали первыми Сёстрами. Они хранили Тайну. Тогда время ещё не настало. Они делились Тайной с другими женщинами – постепенно. Приходилось быть очень осторожными. Пока нас не стало много. Тогда Он позвал нас. И мы начали действовать.

– Вы всё выдумали про катастрофу, про этот пожар, – сказал Артём. О судьбе мужчины, который вместе с тремя женщинами (С ё с т р а м и) попал сюда (стал свидетелем Т а й н ы) Артём предпочёл не спрашивать. Это означало спровоцировать развязку в отношении самого себя. Ускорить её. В том, что развязка обещала быть очень, очень скверной, Артём уже не сомневался.

– Никакой катастрофы не было. Хотя, как посмотреть. – Рязанцева подалась вперёд, изогнулась, точно фигура на носу корабля, по зелёным волнам идущего на грозу в районе Бермудского треугольника. – И смотря для кого.

По её голосу Артём понял, что она улыбается.

– Но всё обернулось великолепно. В ы снова служите н а м. И заметь, большинство делает это добровольно! Те, кто не согласился… приняли Его Дар.

– Лоботомию, – вырвалось у Артёма.

– На самом деле, эта операция на головном мозге имеет мало общего с лоботомией. Это Д а р. Милость П е р в о о т ц а, если точнее. После Дара в ы становитесь послу-у-шными-и-и.

«Роют тоннели на поверхность», – подумал Артём. Мысль-воспоминание, мысль-эхо.

– О н жалеет, что Первоотцы не использовали Дар раньше… давным-давно. До Войны Низвержения. Ведь тогда её удалось бы избежать. О н вовсе не жесток и не мстителен. Поверьте, о, у Н е г о столько поводов для мести. Но О н не держит на вас зла, несмотря на в а ш е коварство.

Рязанцева повернулась к Артёму. В её глазах пылала злоба. Даже в темноте он не мог ошибиться.

– Ведь в ы истребили И х всех. Исподтишка, вероломно. Кроме последнего. Сюрприз!

– О чём ты говоришь?! – сорвался Артём.

– О, да разуй же ты глаза! Ведь Он давно рядом с нами!

Рязанцева откинула голову и залилась смехом, счастливым и безумным одновременно.

Артём развернулся слишком резко, не удержался и, выронив пистолет, упал на одно колено – травмированное. Если бы не резкая боль, он бы отключился, когда  увидел то… что увидел.

И это, наверное, был бы не худший вариант.

То, что Артём принял за валун, росло. Нет, не росло – двигалось к нему из темноты, заполняя скудное освещённое пространство своей болезненной бледностью. Взор Артёма панически шарил по лоснящейся поверхности существа, превосходящего безобразием и тошнотворностью стоящие на площадке статуи; шарил – и не мог задержаться ни на одной детали, чтобы зафиксировать её в уме. Сознание словно отторгало… в ы б л ё в ы в а л о открывающееся зрелище.

Оно всё двигалось и двигалось, тащилось вперёд, и Артём, как загипнотизированный, сильнее запрокидывал голову. Казалось, о н о…

«!О н,  О н,  С ё с т р ы  н а з ы в а ю т  Е г о  О н!»

Первоотец.

…Он вбирал в себя черты всего самого отвратительного, что только можно представить. Тело Его растягивалось и сжималось. Неуклюжая зловонная гора плоти, бесформенный кожистый холм с какими-то обрубками взамен ног, Артём не мог понять, сколько их… то три, то пять, а то и шесть. Подобие ласты тяжело свисало сбоку, почти касаясь пола площадки. На конце ласты топорщились грубые наросты, может, толстенные ногти, может, копытца. Движениями Оно напоминало ленивца. Что-то беспрестанно и скользко двигалось в верхней части распираемого страшным давлением тулова. Оттуда в сторону Артёма по воздуху поплыли отростки разной длины и толщины. Одни были перевиты синюшными венами. Другие были гладкими и склизкими, кольчатыми. У некоторых на конце имелись складки, словно сжатые тонкие губы. Иные щупальца были полупрозрачными, наполненными перламутровой шевелящейся кашей. Когда Артём понял, что являют собой эти части тела, ему захотелось визжать. Время замерло, поэтому при желании он мог бы визжать бесконечно.

Может, он и визжал.

Но когда Рязанцева продолжила говорить, он её услышал.

Её голос запустил время снова.

– Правда в том, что человек разумный – в действительности трёхполый вид. Единственный трёхполый вид живых существ на планете. Или был таким, сотни тысяч лет назад. Первоотцы, женщины и в ы, мужчины. Вас породили м ы. Женщины и Первоотцы! – Рязанцева указала на чудовище. Если бы мог, Артём затолкал слова назад ей в глотку. – Нам были нужны рабочие. Такова была ваша функция в  н а ш е м обществе! Рабочие муравьи вида Homo sapiens.

Чудище раскачивалось, его наполненные кровью гениталии беспрестанно шевелились, как щупальца кракена, их хищные цепкие тени накрывали Артёма с головой. Что-то постоянно показывалось и пряталось среди отростков, издавая чавканье, точно великан в сапожищах пробирался по болоту. Эта часть тела была конической и блестящей, вот всё, что мог разобрать Артём. Остальное скрывала темнота… или защитная пелена сознания Артёма, удерживающая стрелку на шкале его рассудка перед отметкой «БЕЗУМИЕ».

– Это была цивилизация, во многих отношениях более развитая, чем нынешняя. Они были отцами. Творцы, гении, основа общества. Мы были матерями – опекаемыми, привилегированными, превозносимыми. А вы, мужчины, занимали подобающую вам низшую ступень и делали чёрную работу. Для этого мы вас и рожали.

– Бред! – В горле Артёма пересохло, и его возглас вышел похожим на собачий лай.

Рязанцева пожала плечами.

– Женщины могли рожать от Первоотцов детей всех трёх полов, в зависимости от того, каким из фаллосов осуществлялась копуляция. Если женщине предстояло родить ребёнка-первоотца, м о л о д о г о, срок беременности длился пять месяцев. После рождения м о л о д ы е проводили десятилетия в воде, пока не заканчивалась личиночная стадия развития. Мы видели их, когда шли сюда. На мосту, помните? Женщины могли рожать и от мужчин, но дети получались только мужского или женского пола. Впрочем, такое могло произойти лишь в одном случае: при изнасиловании женщины мужчиной. Во времена Первоотцов женщина не шла в постель к мужчине по доброй воле. Женщин к ним не влекло. Совсем.

С этими словами она подошла к чудищу и прижалась к его бугристой туше; она зарылась лицом в серую смердящую плоть, и плоть пошла складками; она гладила увитые венами отростки, которые чувственно сомкнулись вокруг неё, копошились червями. Артём наклонил голову, и его вырвало – в мозгу словно взорвался кровавый пузырь.

– Их, – продолжала Рязанцева, указывая на страшилище, которое раскачивалось над Артёмом, подобно ощипанному великанскому пингвину, – было слишком мало. Процентов десять от всего вида. Такое малое количество типично для тех, кто занимает вершину социальной пирамиды. Кроме того, они заботились об антропогенной нагрузке на окружающую среду. Слово «экология» было для них не пустым звуком. Не как теперь для вас, – прибавила врач особенно многозначительно.

Тварь плаксиво вздохнула. Оцепенев, Артём таращился на эту слякотную тушу, ощущая, как закипает его мозг, неспособный вместить безобразность Первоотца, как яд увиденного отравляет сознание. Первоотец был так невероятен, что анатомические подробности его строения выпадали из восприятия Артёма. Какой-то вырост, крючковатый и угольно-чёрный, размером с набитый рюкзак перемещался по поверхности туши – то ли часть тела, то ли… то ли что, что это вообще может быть такое?! Там, где проползало это, шкура твари словно раздвигалась, обнажая розовую мякоть и нечто, похожее на внутренности. «Как застёжка-молния!» – воскликнул в голове Артёма чужой голос, по-пионерски звонкий. Очень быстро мякоть снова зарастала складками плоти. Возможно, это был рот твари. Возможно, нет.

– А мужчин становилось всё больше, – рассказывала Рязанцева. – Пока вы были послушны и подчинялись адату, всё было хорошо. Под надзором Праотцов вы строили города, машины, корабли. Кстати, место, где мы сейчас находимся – один из первых городов той эпохи. Первоначально, на раннем этапе развития цивилизации поселения создавались под землёй или внутри гор. Мегаполисы на поверхности появились позднее. Я видела барельефы на стенах этой пещеры, но они отражают лишь толику величия того мира. Его просто не вообразить! Утеряно, всё утеряно! Благодаря мужчинам!

Она брезгливо оскалилась.

– Однажды мужчины, недовольные своим положением в обществе, подняли масштабное восстание. Сплотились, как крысы, и развязали кровопролитную Войну Низвержения. Хитрость, подлость, фактор неожиданности и огромная численность – вот те преимущества, которые позволили вам одержать победу, поздравляю. Первоотцы, желая прекратить бойню, капитулировали. Вы ответили геноцидом. Полным истреблением Первоотцов.

Тварь снова плаксиво вздохнула.

– Последний Первоотец успел укрыться здесь. Он сам взорвал вход в город и оказался погребённым под толщей породы. Здесь Первоотец впал в анабиоз, технология которого была в те времена известна, надеясь, что его собратья уцелели, и, взяв реванш, освободят его. Как вы уже догадались, этого не произошло. За несколько поколений мужчины вытравили из памяти всякое упоминание о Первоотцах. Мужчины рассчитывали, что, заняв место Первоотцов, смогут пользоваться всеми радостями их развитой цивилизации, но жестоко обманулись. После войны бывшие рабы, как паразиты, дожрали останки не ими основанного мира, и кончилось это деградацией человечества. Только тысячелетия спустя из руин поднялась новая цивилизация. Цивилизация двуполого вида, в котором мужчины доминировали, а женщины довольствовались положением прислуги.

Рязанцева перевела дух и закончила величественно:

– И так продолжалось, пока в прошлом веке группа спелеологов случайно не наткнулась на этот древний город и не пробудила ото сна уцелевшего Первоотца. С этого момента мы начали отсчёт новой эры.

Раздался крик. Артём поднял глаза – на другом краю площадки показались человеческие фигуры. Две женщины толкали перед собой упирающегося мужчину. Одна женщина, плотного телосложения, с необъятной и твёрдой, словно гранитной, грудью, была одета в полосатую форму ОМОНа. Её напарница ничем не отличалась от обычной студентки-старшекурсницы провинциального ВУЗа: маечка-топик, джинсы, кеды, длинные волосы, забранные в хвост. Мужчина исступлённо мотал кудлатой головой и громко хныкал. Женщина-коп заломила ему руку, и если он начинал слишком упираться, усиливала давление. Вторая вцепилась мужчине в плечо. Когда троица приблизилась, Артём узнал Прохора.

– В-в-в! – ожесточённо мычал завхоз. Лицо его исказилось, но чем усердней он пытался справиться с заиканием, тем хуже у него получалось. – В-В-В-В!

– Ну я же не сомневалась! – воскликнула Рязанцева, отстраняясь от Первоотца. Синюшные пятна проступили на коже урода там, где она касалась его тела. – Прохор Иванович. Проша. Прошенька. Трепло ты, вошь подрейтузная.

– Его взяли уже за рынком, – доложила женщина-коп. Обращалась она к чудищу. Артём до сих пор не мог понять, есть ли у монстра глаза, но казалось, тот глядит на Прохора гневно и обвиняюще. – Хорошо, Галочка предупредила. Вот про этого вот, – она кивнула в сторону Артёма.

– Проша хотел убежать? – промурлыкала Рязанцева. Она просто светилась. Могла бы освещать пещеру вместо фосфоресцентных грибов. – Давайте его сюда. Будет суд.

Она отошла в сторону, и Прохора подтолкнули к чудищу. Мужчина упал на колени рядом с Артёмом. Артём инстинктивно пополз от него задом наперёд, будто от прокажённого. Будто от соучастника преступления.

– В-в-вы-ы! – выкрикивал Прохор, по-прежнему тряся головой в бесконечном отрицании вины. – Б-б-бы! В-в-вы!

По телу чудовища побежала рябь. Отростки яростно рубили воздух. Артём почувствовал, как несколько капель скверны с них попали ему на лоб, и его вырвало во второй раз. Оставляя след из полупереваренной перловки и желчи – прощай, обед, ты всё равно был невкусным! – он продолжал отползать, пока его нога не зачерпнула пустоту. Он достиг края «эстрады».

Чудище колыхалось, как дряблый водяной матрац.

Потом оно ринулось к давящемуся словами Прохору. Эта неожиданная прыть казавшейся неповоротливой туши подняла Артёма на новую волну ужаса. Чудовище налетело на несчастного, как локомотив, взмахнуло культёй, опустило её, перерубая с хлюпающим треском человека надвое. Опять взмахнуло лапой – в этом жесте чувствовалась гадливость, – и верхняя половина Прохора улетела прочь с площадки. Визжа и суча руками, торс пронёсся мимо Артёма, обдав его напоследок кровью. Бухнулся в подземную реку, и вопль захлебнулся, но тотчас донёсся снова, когда вода забурлила и чада чудища – м о л о д ы е – устремились к добыче.

Нижнюю половину Прохора – ноги и бёдра – чудовище брезгливо спихнуло в пролом на площадке. Шуршание и шлепок внизу. Затем оборвался и вопль.

Кровавая роса, обжигая, покрывала голову и плечи Артёма. Он распахнул рот и завыл, растягивая лицо пальцами и превращаясь в человека с полотна Эдварда Мунка «Крик».

Накричавшись, он обернулся. Внизу двигались бледные фигуры, гибко, по-кошачьи взбирались по ступеням. Женщины. Артём перевернулся на задницу и пополз обратно, отталкиваясь ногами. Угодил ладонью в собственную рвоту, опрокинулся, отшиб плечо, завертелся на полу, пытаясь подняться, как неуклюжий жук.

Очутился на коленях – снова.

Чудовище возвышалось над ним – допотопный, в морщинах, урод, нагромождение валунов обнажённой, похотливо сотрясающейся плоти. Горло Артёма сжалось, он глотнул сырой воздух пещеры, вонь раскорячившегося подземного ублюдка, н а б л ю д а в ш е г о – пусть и без глаз! – за ним. Первобытный страх побуждал Артёма отвернуться от заходящегося в безобразных колыханиях монстра, и этот же страх не давал отвести от Первоотца взор. С невероятным усилием Артём, наконец, посмотрел на Рязанцеву, раскрыл рот и понёс околесицу:

– Вам всё, всех вам. Вот всё. Едут. Конец, сюда едут. – Господи, до чего бессмысленное кваканье! Артём собрался с мыслями и повторил попытку:

– Мои ребята, скоро будут здесь. Приедут. Они перекопают тут всё. Ты не представляешь, на что они способны. Когда меня найдут, вам всем край. Я знаю братков. У нас есть выход и на ФСБ. Вас накроют. Они уже должны быть здесь…

– Но их нет! – повела плечами Татьяна Петровна. – Странно, как по-вашему? Может, друзья адресом ошиблись?

– Не ошиблись! Не ошиблись! – заорал Артём, тряся головой. – Ильинская горбольница! До Ильинска им ехать час, ну, с небольшим! Я им звонил!

Он закашлялся.

– И что с того? – сморщила нос Рязанцева. – Ну, приедут ваши отморозки в Ильинск. Напугают там до смерти пациентов. Вам всё равно это не поможет. Нет, не поможет…

Артём замер. Если до этого момента ему было постоянно жарко, после слов женщины он ощутил лютый холод. Он вспомнил фотографию в альбоме Прохора. Понял, что насторожило его. Надпись над входом в больницу. Она не помещалась в кадр целиком, был виден только низ букв, которые складывались в совсем другое название города.

– Дошло, дошло! – зааплодировала Рязанцева, как маленькая девочка. – Это не Ильинск. Я пошутила, а вы поверили! Ильинск в шестидесяти километрах на восток отсюда. А мы в Алых Ключах.

Путаясь в куртке, Артём вытащил из кармана мобильник. Аккумулятор ещё не разрядился, но сигнал отсутствовал, на дисплее не горела ни одна чёрточка.

– Связь тут плохая, – продолжала издеваться Рязанцева. – Вам бы оператора сменить.

П и с т о л е т. Артём словно услышал лязг этого металлического, угловатого слова. Травмат лежал на каменной плите в паре метров от него. Рязанцева проследила за направлением его взгляда, и тогда он рванулся к оружию, опередив женщину. «Оса» заплясала в его руках.

– Ему он не повредит, – холодно произнесла Рязанцева, начиная медленно пятиться.

– А тебе?.. – ломающимся голосом выкрикнул Артём. Он задыхался.

По пегой шкуре твари побежали мелкие волны. Отростки раскачивались, как ветви дерева, встречающего осеннюю бурю.

– Сделаешь хуже, – предостерегла Рязанцева.

– Расслабься, – пролаял Артём, неуклюже поднимаясь с пола. – Стой там!

Проигнорировав приказ, Рязанцева сделала шаг в сторону. Стало видно, как кто-то прячется в тени Первоотца, прижимается к боку чудовища.

Артём опустил руки, внезапно лишившиеся последних сил.

– Крис!.. – узнал он.

На ней было то же лёгкое платьице, что и в день аварии, бежевое с мелкими цветочками. Как девочка, ищущая спасение от ливня под кроной столетнего дуба, она прислонилась к этой горе болезненно пыхтящего, серого мяса. Раздался шум, словно стая тяжёлых птиц, колошматя крыльями, сорвалась в октябрьское небо, – это трущиеся друг о друга отростки потянулись к девушке, заключая в гротескные объятья. Касались плеч, гладили грудь, обвивали талию, зарывались в волосы; припадали к лицу, к губам, и она размыкала им губы, целуя нежно.

– Уйди от него!!! – завизжал Артём. Кристина даже не взглянула в его сторону. Она сияла.

– Любимый, – произнесла она тем самым голосом, от которого у Артёма мурашки бежали по спине – когда-то от наслаждения, а теперь – от ужаса.

– Она ждёт ребёнка, – сообщила Рязанцева. Тогда Артём поднял руки и выстрелил во врача.

Он попал в живот, и Рязанцева, согнувшись резко, как мим, который изображает складной нож, побрела на ходульных ногах по краю ямы. Артём повторно нажал на спусковой крючок, целясь в голову. Пуля устремилась во тьму, чиркнув врачиху по кончику носа. Оглушительные звуки выстрелов, усиленные эхом пещеры, нокаутировали Артёма. Рязанцева, враскоряку, держась за живот, словно человек, услышавший уморительный анекдот, продолжала брести прочь.

– Сука! – проревел Артём.

Патроны кончились. Он выронил ставший бесполезным пистолет, и тогда женщины, уже успевшие взобраться на «эстраду», кинулись на него. Он не сопротивлялся.

                * * *

Голоса. Они приходили из ниоткуда, вплывали ему в уши как
(щупальца)
как рыбы, склизкие глубоководные миноги
(из темноты)
из режуще-красного тумана, сквозь который он различал два силуэта перед зарешёченным окном палаты; он не понимал значения большей части произносимых слов и не узнавал голоса
(женщин)
голоса женщин.

Его голова тяжела – не оторвать от подушки. Один глаз почти не видит. Правый. Но ему всё равно. Он не помнит даже собственное имя, но и к этому относится равнодушно.

– …гематома пройдёт… – обрывок фразы. Голос Номер Один. – Какой же всё-таки… Ну и я хороша, ничего не…

– …нас предупреждала с самого начала. – Голос Номер Два. – Слишком упёртый, всё делает по-своему…

Кто-то из женщин вздыхает.

Внезапно в его наполненной осколками и ватой голове возникает одно-единственное слово, мощное, как удар колокола, и повелевающее, как приказ.

ДАР.

А Голос Номер Один отвечает тем временем:

– Мужчины!

Обе смеются.

И тогда лежащего на кровати человека без имени накрывает волна ужаса, и он истошно орёт, вывалив сухой, острый, как у птицы, язык:

– Э! Э! Э!

Он продолжает кричать и колотиться в койке, пока женщины не вкалывают ему успокоительное.

КОНЕЦ.