Леновощ номер 7

    В память о Вели­ком Ненце, - благо­род­ном пья­нице, тру­до­лю­бивом ту­­неядце, груз­чике, фи­лософе и про­сто хорошем поэ­те Валере Пырьеркове


    "Противу Главнаго Адмиралтейства собиралися самоеды да самоедки, навозили зело много они рухляди мягкой да торговать пыталися, но поелику умом и статью скудны были, то купцы их обкрадывали, да надсмехалися, потому как самоедский ум и уклад ко младенчеству зело подхож…"
(Из летописи XVII века, которую наизусть цитировал Валера)



    ...Мы сидели у тебя, Валера, в твоей маленькой комнатёнке, на Поварском переулке, и ты с упоением исходил красноречием, чёрт его знает, о чём, а я тебя умело слушал, и думал, что если бы ты родился не в тундре, а где-то в древней Греции, то из тебя наверняка получился бы или Диоген, или Сократ, или на худой конец, Сенека. Представив себя Луцилием, я улыбнулся и посмотрел на нахохленную твою фигурку...
    Откуда-то сверху, с небес, найдя в моём черепном куполе некую виртуальную дырку, в неё кто-то вдруг начал впихивать пакетики четверостиший, которые, попав ко мне внутрь как в поросёнка-копилку, ласково журча в моих ушах, начали разворачиваться в довольно чёткую лесенку стихотворенья:

Ты чай коричневый из чашки
Не дуя, с дымом пополам,
Тянул, а под твоей рубашкой
Кровь самоедская текла...

Простой и мудрый, вдохновенный,
Ты песни тундры напевал,
И я сидел, счастливый пленный,
И чай тихонько подливал.

Я слушал песни - монологи
Под дым дешевых сигарет,
И чаем, как горячим грогом,
Был и утешен, и согрет.

Я упоен твоим рассказом,
И песней чудною твоей
Пой, Ненец, я еще ни разу
Не был печальней и добрей!

Блестящей, рубленою фразой
Точил со звоном ты мой ум,
Накатом, - бешено и сразу
Толкнул Корабль на море дум...

Великий Ненец! Благодарен
Своей удалой я судьбе,
За то, что был мне ей подарен
Однажды Ты, - хвала Тебе!


                *   *   *


    Мы все работаем грузчиками в овощном магазине, и иногда устраиваем "салоны" в про­пахшем мышами подвале, скинувшись мелочью от чаевых за услуги очереди, неис­сякающе, вседённо, бодрствующей за марокканскими апельсинами.
    Мы, это:
    - Олигофрен Коля или он же - Микола, - низенький, толстенький мужичок, с непреходящей плотской улыбочкой на сонно - удовлетворённой упитанной харе, вечно что-то жующий и очень натурально похрюкивающий от удоволь-ствия, доставляемого ему его жеванием.
    Из характеристики Коли:
    Когда Коля грыз огромные говяжьи или свиные, по его выражению, - "косточки", вынутые из кислых щей, варимых и подаваемых у нас ежедневно к столу для бригады грузчиков, то пристанывал и причавкивал от удовольствия, а в целом здорово напоминал бродячего, но жирного блохаря Полкана, огрызающегося на нас как на шариков или бобиков, виновато подглядывающих за его священной трапезой;
    - Валера "Жулик", тощеватый, в наколках и в засаленной, но щеголеватой "восьмиклинке" с наполовину оторванным козырьком "достойный воспитанник" Лиговской шпаны, вечно шатающийся, но всегда чудом устаивающий на худющих ножонках, одетых в безнадёжно разодранные китайские кеды без шнурков.
    Из характеристики Валеры "Жулика":
    Когда Валера смотрел на вас бесконечно честными голубыми глазами, то, если не принимать во внимание безусловно исходящий от него, убивающий все живое (в зоне прямой видимости) перегар, казалось, что перед вами стоит святой угодник, никогда и не помышлявший даже спереть у вас лопатник или плохо положенный свёрток, ну или там авоську с помидорами;
    - и, наконец, - Валера "Поэт" - пьянствующий в вечном конфликте с женой и властями действительно философ - поэт - диссидент, тихий и интеллигентный Валера Пырьерков, которого власти, в борьбе с тунеядством, определили в нашу лигу борьбы с фруктовыми ящиками и подвальными крысами, не подозревая даже, что Валера мог, таким образом, злоупотребляя служебным положением, разлагать у Коли и Валеры "Жулика" советскую мораль моралью чуждой, антисоветской.
    Из характеристики Валеры "Поэта":
    Когда у Валеры какая-нибудь дама из очереди спрашивала, "- А не завезут ли инжир, милейший?.."
Валера светлел самоедским лицом, тихо улыбался, и глуховатым голосом, но проникновенно и с чувством, легко и непринуждённо цитировал изумлённой даме Бродского:


Я приехал из Алжира,
Я привёз Вам гроздь инжира
И бордовое жабо…


    Дама забывала про свой вопрос и с всенародной любовью к прекрасному совала ему полтинник на пиво…
Валера негодующе вспыхивал лицом, но после того, как дама почему-то извинялась и добавляла в растерянности еще целый мятый рубль, он великодушно засовывал презренные дензнаки в бездонные недра своих штанов, вечно подвязанных разлохмаченным пеньковым шпагатом...


                *   *   *


    ... Я сижу на разбитом ящике из-под фруктов и отдыхаю после суматошной разгрузки очередной продуктовой машины. Сижу, вяло грызу "джонатанку" и предаюсь созерцанию бытия:


Ящик фруктовый трещит, прогибаясь,
Яблоки гулко катает Микола,
Где-то транзистор трещит, баркарола
Льется, сквозь щели, подвал заливая.

Ненец Великий сидит предо мною,
Тонко дымит у него сигарета:
"- Где ты, о тундра моя, где ты, где ты?..
…Слышу я: волки полярные воют,

Лайки усталые злобно брехают
В мутную мглу заполярного неба,
Лайки не знают ни каши, ни хлеба,
Теплую кровь у оленя лакают...

"-Эй, старик, о чем задумался? Хочешь настоящие стихи?" - Это Валера Поэт толкает меня плечом и вопросительно смотрит из-за плотных клубов табачного дыма.
"- Хочу" - отвечаю я, и слушаю, но ты почему-то начинаешь читать не свои стихи, а опять того же Бродского:


Я приехал из Алжира,
Я привёз Вам гроздь инжира
И бордовое жабо…


- Да достал ты меня со своим жабо! - я свирепо зеваю, швыряясь гнилыми яблоками по шмыгающим в углу мышам…
Ты понял это и оценил, и вот мы сидим в дальнем углу подсобки, и ты мне что-то с жаром рассказываешь, а я удивлённо наблюдаю за твоим ходом мысли и думаю почему-то совсем о другом…
Я смотрю на тебя и слушаю, а у самого тихонько и ненавязчиво льётся из души незатейливая вязь немудрёных стихов:


Твой взгляд усталый не струил
Ни мудрости, ни смысла жизни,
И голос вялый не сулил
Ни песни жар, ни чёрной тризны,

Но вдруг, да вдруг и целиком
Я опалён был жаром слова,
И силой страстною влеком
Златой подковой был подкован!..

Но вдруг, да вдруг и целиком
Я опалён был жаром слова,
И силой страстною влеком
Вознесся я с тобой над кровом

Глухой, кромешной темноты
И мы, паря и кувыркаясь,
Летели в бездне, и мечты
Манили нас, во тьме блистая...

Увы, - вот так не раскачали
Ни Достоевский, ни Толстой, -
Как в истовой, святой печали
Смог самоед зажечь простой!

О, как причудлива судьба, -
Порой и все Титаны Мира
Не смогут так настроить лиру,
Как жалкая рука раба!

Ты выровнял тугой полет
И беркутом рванулся к цели…
А я?
Куда меня зовет
Та искра, что зажёг Валерий?

Взлетел я, да не знаю сесть,
Лечу, а где ж мой Эверест?
Лететь - лечу, а кем лечу
Не знаю,

Хоть давно хочу
Узнать:
То ли "бичом" судьба мне стать,
И лечь в бомжатник,

Толь - в небо взмыть,
И как стервятник
Искать удачу - падаль?
"- Нет!.."
"- Так дай же мне,
Мой друг, ответ:

Скажи мне, кто я?
Иль орел,
Что силу гордую обрел
С тобой в полёте,

Иль вся цена моя в помёте,
Как воробья?

Прости мой друг,
Коль я тебе наскучил вдруг,
Иль чем-то досадил,
Но много в жизни исходил
Дорог я,

А своей дороги
Я не нашел...
Не сесть ли в дроги
И: "- П-пошёл, пошё-ёл, родимая!"

Но не проеду-ль мимо я
Призванья своего,
Скажи, старик...
"- Чаво?.." -

Валера, нравственный буян
С чекушки уж в дымину пьян,
И вновь по гению скорбя
Я волоку его, любя

На Поварской, квартира шесть
Там у него, однако, есть
Убогий чум
Убогий быт
И пусть от тяжких своих дум
С другой чекушкой он скорбит…


                *   *   *