Заезжие

    1583 год. Москва. В один из морозных солнечных дней конца января вдруг весело и неурочно зазвонили  колокола.
  - Что за звон, - удивлялись посадские, спрашивали знакомых стрельцов, - али, радость какая у государя?
 
    В это время в северные городские ворота столицы, мимо заставы, въезжал маленький обозец. Ивашка Бекетов, крепкий розовощекий от мороза малый, лет восемнадцати, скользя лаптями в онучах по унавоженному снегу,  вел под уздцы мерина, запряженного в сани. В санях под рогожей мешки с мукой. Следом понурая лошаденка тащила за собой еще одни сани с такою же поклажей. На мешках, степенно оглядываясь по сторонам, сидел, закутавшись в тулуп, ивашкин напарник и старшой - Митка Ефимов, - молодой мужик, лет тридцати, щуплый с виду, белобрысый и рябой.

    Оба они вологодские. По распоряжению тамошнего воеводы везут  в Москву хлебный припас, – тягло государственное. Должны  сдать его   в Запасный приказ под роспись приказному дьяку и, сделав дело, возвращаться домой напорожне. Делов-то – всего-ничего. Раз плюнуть! После вечных домашних хозяйских дел для мужиков это - роздых, чистое безделье, радость, одним словом.  Еще в дороге, подгоняя лошадей, чтобы сэкономить время, договорились напарники задержаться на денек в престольной, чтобы на людей посмотреть, погулеванить маленько,  себя показать.

    Проезжая по узким грязным улочкам и видя, как суетится народ, Ивашка все порывался узнать, - по какому такому случаю колокольный звон? Дважды останавливал посадских, кто помоложе, спрашивал. Но те и сами толком ничего не знали, пожимали плечами. Уже на выезде к Неглинной, увидев в стороне горстку толпившихся мужиков, Ивашка не утерпел, придержал мерина, крикнул Митке, чтобы обождал, и, бросив поводья на спину лошади, заспешил к толпе, ловко скользя лаптями по утоптанному обледенелому снегу, размахивая руками, чтобы удержать равновесие.

    Окруженный со всех сторон тщедушный рыжебородый ярыжка, поощряемый вниманием толпы, говорил, вытаращив глаза:
  - …из-за Камня, из какой-то неведомой Сибири прибыл в столицу санный поезд от Ермака, - того самого вора и разбойника, которого еще недаве грозился царь Иван Васильевич казнить вместе с его атаманами за своевольство.
    Будто бы в своей отписке бьет Ермак челом Великому государю,  сообчает, что повоевал он со своими казаками сибирское Кучумово царство и привел под его  царскую руку великое множество живущих там иноземцев.

    В том, де, санном поезде под охраной  казаков видимо-невидимо всякого добра: мягкой рухляди, - соболей да песцов, черных лисиц, да бобров; каменьев драгоценных, золота, да серебра, оружья всякого ханского особой дорогой выделки…

    Посадские верили и не верили ярыжке, он и соврет, - не дорого  возьмет. Возбужденно гудели, удивлялись, радовались, дергали его за куцый кафтан, - задавали вопросы. Ивашка был оглушен новостью, готов был слушать и дальше, но Митка уже звал его, нетерпеливо размахивая над головой кнутовищем. Плюнув с досады, Ивашка оставил толпу и рысью понесся к своему мерину.
    Наскоро пересказав услышанное напарнику, Ивашка замолчал, задумавшись. Новость разволновала его не на шутку. Побывать за Камнем – сокровенная ивашкина мечта. Из Вологды, как и из других северских городков, немало людей побывало за Камнем. Ходили туда и Студеным морем и сухопутьем через верховья Печеры  дикими волчьими тропами. Не все, конечно, возвращались обратно, но те, кто возвращался, привозили с собой драгоценные шкурки соболей, песцов, чернобурых лисиц, диковинные изделия из рыбьего зуба; рассказывали о несметных богатствах тамошних лесов, называя их тайгою, о многих, неведомых русским людям племенах проживающих там людей, которые будто бы еще ни зелья, ни огневого бою не знают.
 
    Уж очень хочется Ивашке  податься за Камень, поглядеть, как там люди живут.  Может, удастся и самому разжиться, поставить свой дом, да и жениться уже пора… Ивашка улыбнулся от этих мыслей, вздохнул, стряхнул с себя оцепенение.  Оглянулся, - "ух – ты!" - впереди – Кремль.
      
    Разинув рот, смотрит парень на кремлевские стены и башни, удивленно качает головой.  Ивашка здесь впервой, ему все ново, все интересно. Митка, наблюдая за ним с задних саней, снисходительно ухмыляется. Он-то уже бывал в Москве по такому же делу, - с хлебом. Правда, не в качестве старшого, как теперь.

    По крутому берегу Неглинной, по кучам золы,  мусора, всякой дряни, проехали к Иверскому мосту. Скрипя полозьями по обледенелым бревнам и доскам, перетащились. Вся площадь от Иверской до  белого с синими главами Василия Блаженного  полна народу. Со всех сторон звонят колокола, -  от Кремля, с Василия Блаженного, дальних церквей из-за Охотного ряда, с Лубянки, Варварки. Взбудораженные  колокольным звоном стрельцы в зеленых, красных, клюквенных кафтанах, посадские люди, - торговцы, мастеровые, бабы с кошелками, девки молодые, толпятся на площади. Собираются  кучками, шумят, размахивают руками, делятся новостями, слухами, сплетнями.
    Ивашка порывается еще послушать, о чем говорят, но Митка строг, - он старшой, сначала, говорит, надо дело сделать. Ивашка соглашается, - дело есть дело!

                *

    Хлебный припас сдали быстро. Только въехали во двор приказной избы, как к ним подскочил малого роста шустрый подьячий, показал к какому амбару править. Не успели подъехать, как набежала ватага мужиков-грузчиков. Один за другим поплыли мешки с вологодским хлебушком в государев амбар. Подьячий стоял у ворот, следил за разгрузкой, отмечал угольком на дощечке число снесенных мешков.

    Митка сунулся было к подьячему спросить про роспись, но тот лишь досадливо отмахнулся, - не мешай, мол. Потом, глянув на растерянное миткино лицо, видно посочувствовал, - указал перстом на крыльцо приказной избы.

    Сняв шапки и сунув за кушак рукавицы, зашли в  избу. Только  перекрестились на икону в углу, не успели еще и рта раскрыть, как сидевший за столом козлобородый дьяк, насмешливо окинув их взглядом, спросил:
  - Хлебный припас привезли, навознички? Откуда?
  - Вологодские мы, - в голос ответили Митка с Ивашкой и переглянулись. От этого насмешливого взгляда, стопок исписанных бумаг на столах, снующих взад и вперед с деловым видом подьячих, других служилых людей, Митка  заробел. Запереминался с ноги на ногу, терзая  в руках свой колпак.
 
  - Нам бы какую ни есть отписку…, - начал было он. Дьяк на это хмыкнул, еще раз насмешливо и весело посмотрел на заробевших мужиков:
  - Учила ворона ястреба, - проговорил он, записывая что-то в толстой тетради из подшитых листов, похожей на старую церковную книгу.

     В избу, напустив морозного пару, вошел тот шустрый подьячий, что встретил их во дворе. Подошел к дьяку, глядя на свою дощечку, что-то ему сказал. Тот полистал свою тетрадь, отыскал нужное место и, макнув в чернильницу гусиным пером, сделал в ней  отметку. Подождал, когда просохнут чернила, подул на запись, захлопнул свою подшивку. Снова весело посмотрел на мужиков.  Те робко топтались у дверей,  наблюдая за священнодействием грамотеев.

    Шустрый подьячий, между тем, успел уже нашептать что-то другому подьячему, сидевшему  за соседним столом, и тот, взяв четвертушку бумаги, ловко и быстро заполнял ее чернильными кружевами. Наконец, закончив писать, присыпал написанное из песочницы, покачал листок, рассыпая песок по тексту, стряхнул его на угол стола и молча протянул бумагу Митке. Тот радостно засуетился, забормотал благодарственные слова, будто ему рупь подарили, стал прятать бумагу за пазуху.

    Дьяк, снисходительно улыбаясь, спросил:
  - Теперь, небось, в царское кружало?  - Подьячьи, оставив работу и ухмыляясь, уставились на мужиков.
  - Дык…, - поперхнулся Митка. Он и в самом деле только что об этом подумал, - дьяк попал в самую точку. Служилые дружно загоготали, глядя на растерявшегося мужика. Наскоро поклонившись, и бестолково подталкивая друг друга, сконфузившиеся напарники вышли вон из избы. Вслед им слышался хохот и насмешливые восклицания подьячих.

  - Во, дьявол, – бормотал Митка, спускаясь с крыльца и напяливая на голову колпак. Потом, спохватившись, часто-часто закрестился:
  - Прости мя, господи! - Подошли к лошадям. Заглянув в розвальни, Митка ахнул:
  - А где ж рогожи то?  Где кнут мой? - Засуетился, заглянул в другие сани, - и там нет.
  – Разбойники! Воры! – запричитал он.
  - А что ж вы оба то поперлись в приказную избу, -  упрекнул его вновь появившийся на крыльце шустрый подьячий. - Я тебе что ли сторожить твои рогожи буду? У нас тут рот не разевай!

  - Вот тебе и престольная, - бормотал Митка, выезжая за ворота приказного двора, - чисто вертеп разбойный. - Ивашка в своих санях помалкивал, - мотал на ус. Он то свой кнут из рук не выпускал, с ним и в избу заходил. А вот рогожа то…  да! Тоже отец не похвалит.

    Ивашке не терпелось скорее закончить дела и пойти по московским улицам, чтобы побольше узнать о казаках, прибывших в столицу. Может, даст бог, и самих казаков увижу, расспрошу их, какая она Сибирь, - размышлял он, стоя на коленях в розвальнях и погоняя коня вслед за миткиными санями. Вообще то еще в дороге договаривались с ним, что отгонят лошадей с санями на двор к Миткиному знакомцу, где собирались  заночевать, потом сходят погулять в царском кружале. Но идти в кружало Ивашке расхотелось.

                *

    Миткин знакомец, - статный чернобородый москвитянин встретил их радушно. Крикнул хозяйке, чтобы собирала на стол, сам взялся помогать распрягать коней, радовался гостям, случаю поговорить, поделиться новостями.
 Прижимистый Митка заколебался. В гостях погулять, - это не в кружале сорить деньгами. Как не крути, а ведь алтын, али два, а то, не дай бог, и гривенник в кружале пропьешь! Виновато смотрел на Ивашку.

    А тот и вовсе  уперся, – надо в город, и все тут. Порешили  разойтись, - хозяин с Миткой к столу, а Ивашка – в город. Хозяин даже маленько обиделся.
  - Дак ведь молодой, - оправдывал напарника Митка, поднимаясь с хозяином на крыльцо, - ему город посмотреть охота, девок пошшупать.
  - Ну, пощупать не пощупать, а посмотреть, какие они девки московские, интересно, - думал Ивашко, размашисто шагая в сторону Ваварки, - да и город поглядеть надо, а то приеду домой и рассказать не об чем будет. С пониманием он, Митка-то,  даром, что рябой.