Рассказ Маманя

Рассказ из цикла «Тогда была война»

Третий день бегает Васятка по селу, рассказывает прохожим, что его дед Матвей и старший брат Митька ушли на войну помогать батьке и дядьке Григорию бить фашистов. Гордо и торжественно обещает он всем, что дед и брат скоро вернутся домой с победою и привезут с фронта всех мобилизованных станичных мужиков.
- Они всех-всех врагов победют! Митька сильный, у него во-от такой кулак! – показывает он свои сложенные ладошки. - Как даст фрицам, будут знать! А дед подмогнёт! Он и ружьё взял с собой - не промахнётся, дед лихой охотник!
Старушки останавливались, слушали семилетнего мальчонку, охали-ахали, гладили его по голове, крестили. Женщины помоложе проходили молча мимо, кивали ребёнку с сочувствием. А соседские мальчишки дразнили недоумком; кто-то вертел пальцем у виска, что, мол, с дурачка возьмёшь. А Васятка, уверенный в своей правоте, вставал куда повыше - на пенёк, горку песка или сложенный у плетня тёс - и кричал:
- Пацаны, я же слышал! Я взаправду слышал, как дед сказал Мамане, что они обернутся за несколько дней. Поедут всего-то до города и сразу вернутся домой. Да чтобы Маманя место для ночлега всем приготовила. Они же на двух подводах уехали. Это ж точно чтоб всех станичников домой привезти, - подытожил он свою догадку. Увидев, что его ещё слушают, крикнул:
- Пацаны, ваши батьки тоже вернутся! И картошку копать бабам помогут! Хлеба ещё не все в снопах, работы в поле невпроворот! – радостно кричал он, размахивая старой отцовской фуражкой, которая была ему уж очень велика. Она даже не держалась на торчащих в стороны больших ушах, спадала на глаза и веснушчатый курносый нос. Отец, уходя на фронт, снял фуражку с головы и надел младшему сыну, и вот уже полтора месяца Васятка с ней не расстаётся. Иногда казалось, что мальчонка уж очень смышлёно говорит, а порою глазки его забегают-забегают, на лице появится испуг … и сказать толком ничего не может. А если на него прикрикнуть, так и заикаться начнёт. В таких случаях дед для него был всегда и подмога, и защита.
Подошла бабка Марфа, и Васятка начал рассказывать ей, что скоро все приедут домой, но неожиданно, на полуслове, замолчал и уставился на что-то у соседки за спиной. Марфа оглянулась.
Далеко, в самом конце улицы, показался какой-то всадник, а за ним - гружёная подвода.
- Баб Марфа, смотри, это ж Митюха в своей красной рубахе скачет! Ну, чего я тебе говорил! – и, радостно воскликнув, побежал навстречу брату.
Шестнадцатилетний Митя, согнувшись до самой гривы медленно идущей лошади, качался из стороны в сторону и еле держался в седле. Он ничего не видел залитыми кровью глазами: куда едет и кто перед ним. Лошадь привезла домой сама. К седлу были привязаны поводья лошади, впряжённой в длинную телегу.
Васятка, увидев брата, остановился как вкопанный. Его глаза округлились, и он, хватая, словно рыба, ртом воздух, упал как подкошенный в придорожную траву. О болезни Васятки и его припадках в селе знали все. Из ближайшей хаты к подводе подбежала девушка. С криком замахала руками, зовя односельчан на помощь. Увидев лежащего на земле мальчишку, поспешила к нему. Подняла голову, пошлёпала по щекам, и Васятка очнулся. Первое, что он увидел перед собой, - дедовы ноги в кирзовых сапогах. Они волочились по земле, свисая меж перекладин телеги, а сама телега была полна детьми. Мёртвыми детьми. Они сидели и лежали в разных позах, на лицах - застывшие гримасы боли и ужаса. За телегой, в пыли, стелилась бесконечная дорожка из кровавых клякс и пунктиров.
Из хат на шум начали выбегать женщины. В оцепенении они останавливались на обочине и, прикрыв фартуками рты, молча крестились. А потом к небесам поднялся холодящий, раздирающий душу бабий вой.
Васятка подскочил на ноги. С трясущейся головой, дрожащими и непроизвольно дёргающимися руками, с горьким стоном обежал он вокруг повозки. Несчастный, не осилив своим умишком случившееся, развернулся и с громким криком: «А-а-а! Д-д-д-де-да! М-м-ми-тя!», - бросился бежать, но запнулся и упал лицом в пыль. Поднявшись с трудом, облизал пыльные губы, торопливо размазал непослушными руками слёзы по грязным щекам и со всех ног пустился домой, к Мамане.
Вслед ему неслись громкие причитания женщин.
С улицы донёсся крик Васятки. Мать узнала бы его из тысячи голосов. Она бросилась навстречу больному ребёнку, думая, что его кто-то обидел. Сын упал ей на руки, и долго, заикаясь, не мог выговорить ни слова.
Женщины остановили лошадь. Сняли седока, который, слава Богу, был жив, но в беспамятстве, перенесли домой. Митя пришёл в сознание лишь через два дня. Открыв глаза, увидел стоящую к нему спиной женщину во всём чёрном.
- Ма-ма, - прошептал он сухими губами.
- Митенька, очнулся, - заплакала она. – Как ты, родимый? На водички, попей. Митя, сынок, а где же Гриня?
- В пещере, на Заячьей горке. Там я спрятал выживших детей. Мам, забрать их надо.
- Слава Господу, Гриня жив! Митя, что же случилось? – измотанная за последние два дня похоронами и неизвестностью, спросила мать, придерживая возле его губ кружку с тёплым питьём.
- Фашисты в городе разбомбили тубдиспансер, а нас догнали в лесу. Мама, я обещал, что не оставлю, приеду за ними. Они больше не заразные. Их подлечили… Заберите их! - слабым голосом просил Митя.
- Боже мой! Детей туберкулёзных не пощадили. Ведь дед хотел забрать только Гриню да двоих Заливченко с хутора. Осиротели они, мать их померла. А на вторую телегу - овса хотел пару мешков подкупить… Детей-то, почему вы целый обоз набрали?
- Так они все в сточной канаве сидели. Ну как? Одних брать, а других не брать? Вокруг бомбят! Дед пожалел их. Хотя, лучше бы и не забирали, может, живыми остались бы.
- А что же живых-то ты домой не привёз?
- Фашисты не видели вторую подводу, а то бы и их… Всё кричали: «Тубэкулёзэ. Кранк. Кранк!» Дед угнал подводу в лес и затаился с ними в чащобе. А нас обстреляли гады, и всех восьмерых насмерть, - вспомнив как трещали автоматы и кричали дети, он сжал зубы, и слёзы покатились по его щекам. Однако он продолжил рассказ: – Лошадь встала на дыбы и стащила нас в придорожную канаву. Меня ранили, и я свалился под телегу, а остальных изрешетили.
- Господи, свят-свят-свят! С мужиками не совладают, на детях отыгрываются фашисты проклятые. А деда-то как? – плакала всё громче мать.
Совсем слабым дрожащим голосом сын прошептал:
- Он спасал детей…
Митя увидел, что мать прижала руки к груди и непонимающе смотрит на него. Её взгляд говорил: «Зачем же было рисковать, коль дети уже мёртвыми были?»
- Мам, он ведь не знал, что всех насмерть… Я очнулся под телегой, когда он подбежал с ружьём, а фашисты уже на мотоцикле отъехали. Убедившись, что все дети мёртвые, дед, не скрывая злобы, осыпал убийц проклятиями и матерными словами. Вдруг затрещал мотоцикл. Деду бы за телегу спрятаться, может и не увидели бы его, а он стрелять начал. Уж больно ему отомстить хотелось. Зарядил ружьё и кричит:
- Что ж вы за нелюди, коль детей порешили! Истуканы бездушные! Ненавижу! Своих-то, поди, лелеяли? Дитё жить должно! А вы что сделали, сволочи? Будьте вы прокляты!
Двоих застрелил, а потом его… наповал. Так и упал в телегу, - и дрожащий голос Мити стих. А через минуту он настойчиво повторил:
- Маманя, надо остальных спасать. Там двенадцать ребятишек. Им страшно одним, без взрослых…
- Надо, конечно надо. Сынок, да я же не знаю, где пещера находится.
- Помоги мне встать. Сколько я уже лежу? – спросил он, стараясь подняться.
- Два дня ты в беспамятстве, сынок.
- Ого! А вдруг их нашли!? Фрицы расстреляют. Ой, больно, голова кружится! – дотронулся он до забинтованной головы.
- Да разве ты можешь с простреленной головой встать и идти на Заячью горку? Тут тебя самого спасать надо, - и увидела, как у сына снова закатились глаза, и голова упала на подушку.
- Маманя, а я знаю, где Заячья пещера. Мы с пацанами там были, - услышала мать голос Васятки.
- Не смей! – строго посмотрела она на него. – Деда сегодня похоронили, батька на фронте, старший сын раненый, средний больной где-то в пещере, и осталось ещё только тебе попасть фашисту в лапы. Вон, присматривай за братом. Воды подашь, а я к бабам. Немцев в селе нету, если до ночи не явятся, то по темноте отправимся.
- Маманя, я с тобой, ты же дорогу не знаешь, - залепетал Васятка.
- Сынок, нельзя тебе от Мити отходить. Понимаешь? Даже по нужде, если только очень быстренько… и к его постели возвращайся. Вдруг помощь ему нужна будет, а рядом никого. Упаси Господи, помрёт, - устрашающе сказала мать и пригрозила пальцем. И этого было достаточно, чтобы в мальчонке пробудилось чувство ответственности за жизнь брата.
- Маманя, а ты тихой тропкой ходи.
- Какой тропкой, сынок?
- Ну, тихой, где никто не ходит, за домами, - но толком ничего не смог объяснить.
Стемнело. На небе появились первые звёзды, и пока не вышла яркая луна, нужно было торопиться. Всего две женщины, соседка Мотя и её золовка Софья, согласились идти на выручку детям. Пришёл ещё парнишка Иван. Но у него на ноге был большой нарыв, и женщины, поблагодарив, оставили его дома. Софья знала дорогу к пещере и заверила, что туда не больше трёх-четырёх километров пути. Собрав немного еды и воду для детей, женщины ушли со двора. Больше всего их пугал лесной отрезок пути, по которому пару дней назад Митя привёз убитых детей. Решили туда и обратно идти пешком, чтобы не выходить на большую дорогу, по которой в любое время суток шныряли фашисты на мотоциклах.
Дорога оказалась не такой близкой, как предполагала Софья, а раза в три длиннее. Шли несколько часов. Возможно, что они в темноте просто блуждали по лесу, крутясь на одном месте. Измотанные дорогой, переживаниями и страхом, они всё же вышли к пещере. Тучи успели затянуть небо и надёжно спрятали луну. Однако на востоке небосвод уже набух зарёй, и небо над деревьями стало не таким чернильным, как на западе.
Было тихо, лишь ветерок шелестел листвой в кронах высоких деревьев, да легко скользил по лицам уставших женщин, неся прохладу и успокоение. Однако тревога и напряжение не покидали их, осторожно поднимавшихся ко входу в пещеру. Неожиданно все трое резко остановились: навстречу им, напугав, поднялась с земли призрачная детская фигурка:
- Маманя, вы не убитые? Я вас так долго жду, так долго, – и Васятка, зашмыгав носом, уткнулся в подол мамкиного платья.
- Сынок, родненький, ты как здесь? А Митя, как же Митя дома один?
- А Ванька зашёл его проведать. Он покараулит, обещал.
Запели ранние птицы, предваряя первые шаги рассвета, и женщины вздохнули с облегчением.
За двое суток, что не выходили из пещеры на свежий воздух, без питья и еды ребятишки ослабли. Но старшие помогали идти младшим. И уже через три часа по короткой дороге, через кладбище, а потом по тихой тропке Васятка привёл их в село. Боясь распространения заразной болезни, детей разместили в хате Мамани, так как среди больных был и её сын Гриша. Маманя приняла всех. Детям было от четырёх до девяти лет. Лишь у Кати Жасминовой, самой старшей девочки, нашлась родная бабушка, остальные остались сиротами.
Эти страшные военные годы пережили не все. Вот и Маманя потеряла всю свою семью. Сначала умерли младшие сыновья - Васятка и Гриня, а с ними и шестилетняя Раечка из усыновлённых. Но не от туберкулёза: застудились в зимние холода, а голод не дал им окрепнуть и подняться. Потом пришли похоронки на мужа и старшего сына Митю…
После войны Маманя безуспешно пыталась найти родственников детей, которых приютила. Но не нашла, и поэтому в сорок седьмом, чтобы их не отправили в детский дом, в сельском Совете подписала бумаги, что несёт ответственность за всех. Лишь восьмилетние Маша Фасова и Костя Бочков запомнили свои фамилии. Им в сорок седьмом было уже по четырнадцать, но они не ушли, остались в семье. Остальных семерых Маманя записала на свою фамилию. Так девять чужих детей стали ей самыми близкими и родными. Только для них и жила, и работала.
В канун Нового пятьдесят второго, на сорок четвёртом году жизни, от сердечного приступа, Маманя скоропостижно скончалась. Для всех детей это была ужасная трагедия. Горе, которое, казалось, не пережить. Лишившись материнской поддержки, заботы, ласки и любви, в одночасье осиротели все. Очень трудно было, но они всё осилили и выжили.

Прошли годы.

Однажды, после долгожданной встречи большой семьи, собравшейся из разных уголков страны в Маманином доме, на могиле возле нового памятника односельчане нашли письмо «из прошлого в вечность»:

«Маманя, дорогая ты наша мамочка! Низко кланяемся и всегда вспоминаем тебя с великой благодарностью. Мы – дети твои, не растерялись в этом большом мире. Мы остались, благодаря тебе, вместе, одной дружной семьёй. Нас теперь много-много. Прости, родная, мы ведь тогда даже твоего настоящего имени не знали. Односельчане тебя называли Маня. А для всех нас ты была самая добрая, самая справедливая, всегда и всем спешащая на помощь Маманя. А по документам, оказывается, ты – Маргарита Карловна Малгожатова, урождённая Байер.
Спасибо тебе за то, что ты была, и за то, что мы есть!
Помним тебя, родная, не забываем! Твои дети».

10.05.13