Короткие Встречи

(ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ ВАЩЕНКО)
 
 
Рассказывая о ком-то, всегда хочется вспомнить первую встречу, начало знакомства.

Как ни странно, моя первая встреча с Александром Владимировичем Ващенко не стала началом нашего знакомства. Я даже не знал, с кем встретился. Фамилия Ващенко не говорила мне ровным счётом ничего.

Дело было в 1992 году. Один из моих знакомых индеанистов попросил меня помочь какому-то человеку оборудовать зал для намечающейся лекции. Мы приехали на Гоголевский бульвар и долго ждали возле входа в усадьбу Замятина-Третьякова. Вскоре подкатил автомобиль. Расплатившись с водителем, вышел немного взлохмаченный мужчина в очках и пожал каждому из нас руку. В каждом его движении чувствовалось нервное возбуждение. Это и был Александр Владимирович Ващенко. «Спасибо, что приехали. Картины большие, надо перенести всё и расставить». Оказалось, то были картины Скотта Момадея — его знаменитые щиты, о которых Ващенко выпустил на следующий год переведённую им тоненькую книжку Момадея «В присутствии солнца».

Мы перенесли картины в дубовый зал. Александр Владимирович долго примеривался, как лучше расставить их: то на полу, то на стульях, то на подоконниках. На фоне тёмных и довольно угрюмых деревянных стен бледные картины Момадея выглядели «подслеповатыми». Ващенко, вероятно, чувствовал это и никак не мог успокоиться, пытаясь найти для них наиболее выгодное положение. А потом как-то сразу остановится, успокоился, сказал: «Ладно, пусть так». На этом мы расстались. О чём была лекция и кто такой Ващенко, в тот день мне не удалось узнать. Но фамилия его запомнилась.
Чуть позже я узнал, что он был переводчик. Обнаружил, что у меня на полке стоит книга «Призраки бизонов» со вступительной статьёй Ващенко. И повесть «Человек, прозванный Лошадью», переведённая им, тоже стояла на моей книжной полке.

В том же году мне удалось снять мою первую телепередачу об индейцах. Она называлась «Пророчества, которые сбываются». Там промелькнули кадры приезда в Москву Клода Смита и вождя по имени Большой Орёл. В телепередаче об их приезде лишь упоминалось, но многие рассказывали мне детали той памятной поездки, которую Ващенко организовал чуть ли не нелегально. Это был ещё один этап моего заочного знакомства с Александром Владимировичем…

В 1994 году я начал снимать документальный фильма «Голоса». Неожиданно мне позвонил Ващенко. Он говорил сбивчиво, будто боясь, что я неправильно истолкую его, постоянно поправлял себя, уточнял что-то. Он хотел, чтобы мы «помогали друг другу». Он звонил телевизионщику и, видно, не был уверен, что телевизионщик откликнется. Он, возможно, слышал что-то о моих интересах или о моей телепередаче «Пророчества», но не без оснований мог полагать, что я ничуть не отличаюсь от других журналистов и режиссёров, которые видели в индейцах лишь «раскрашенных чудаков в перьях». Он боялся, что я не захочу слушать его. И это меня поразило: что такое был он (профессор, доктор филологических наук) и что такое был я (просто человек с телекамерой на плече). Ващенко позвонил, чтобы сообщить мне о приезде индейской делегации. Он робко предположил, что это заинтересует меня, поэтому и сказал, что мы должны помогать друг другу. Телевидение должно помогать людям. Телевидение должно поднимать культуру. Фактически он просил о помощи, ведь телевидение не рассказывало об индейцах…

В гостинице «Молодёжная», в номере у индейцев, собралась целая толпа индеанистов. Некоторые ребята приехали из Петербурга. Кажется, была даже девушка из Германии. Сидели на полу. Увидев огромную телекамеру, индейцы насторожились: «Для кого эта съёмка?» Я объяснил, что фильм будет «для нас». С некоторой неохотой они начали отвечать на мои вопросы. Ващенко так и не появился в тот день…

Моё с ним сближение произошло позже. Ващенко всячески пытался «пробить» в каком-нибудь издательстве серию об индейцах и случайно услышал от кого-то из ребят, что я сочиняю что-то типа вестернов. Он поинтересовался, не дам ли я ему почитать что-нибудь из «индейского», и я принёс ему три книги. Я не ждал особых похвал, но Александр Владимирович не просто засыпал меня похвалой, но и обещал написать вступительные статьи для книг, если они будут издаваться. Такая реакция оказалась для меня неожиданной.

В 2001 году три мои первые книги вышли в свет, «Тропа» и «Хребет Мира» начинались с предисловий Ващенко, которые он озаглавил «Тропою души» и «Индейская мера». Так Александр Владимирович по-настоящему вошёл в мою жизнь. Мы будто сразу сошлись, сдружились, хотя внешне это никак не проявилось, но общение стало новым, полноценным. Его внимание к моему творчеству пробудило моё внимание к нему. Мне внезапно открылась в нём глубокая артистическая натура. Он был не просто хороший преподаватель, не просто знаток своего дела, но поэт, не устающий воспевать природу и пропагандирующий мир традиционной культуры.

Настоящее потрясение я испытал, когда Александр Владимирович организовал приезд Скотта Момадея и читал его тексты. Точнее, свою книгу «Разговор Медведя с Богом» читал на английском языке Скотт Момадей, а Ващенко переводил. У них разные голоса, разная внешность, но они будто слились в том чтении. Кто из них звучал весомее? Кто был точнее? Понимаю, что без Момадея не было бы голоса Ващенко, но без Ващенко мы не услышали бы и слов Момадея. А для многих, не знающих английского, Момадей был просто голосом, глубоким, бархатистым, льющимся, но всего лишь голосом. Ващенко же превращал его голос в слова, мысли, чувства. Я слушал обоих и не мог понять, кто лучше формулировал мысль, Момадей или Ващенко. Момадей был первоисточник, он написал свой текст, свою книгу, вложил туда своё сердце. Но мне казалось, что и Александр Владимирович написал свой текст, свою книгу, а не перевёл чужое. Наверное, это потому, что он всегда вкладывал своё сердце, наполнял чужие книги своим теплом.

В течение многих лет Ващенко служил мостом между традиционной культурой наших северных народов и культурой американских индейцев. Он не уставал рассказывать и показывать, он не переставал зазывать молодёжь на семинары, делился со всеми своей любовью к тому, что скрыто от глаз современного городского человека. Он не делал ничего формально, он был поэтом в своих делах.

Мне вспоминается одна встреча в библиотеке МГУ, когда Ващенко рассказывал студентам о книге «Говорит Чёрный Лось». Он принёс индейскую трубку и, вынув её из свёртка, стал показывать, как индейцы молились с помощью курительной трубки. Студенты затаили дыхание. Они смотрели на Александра Владимировича и видели не профессора в пиджаке и галстуке, а человека оттуда, из неведомого им мира краснокожих воинов. Он не был в ту минуту человеком городской цивилизации, он был полнокровным представителем древних культур. Мягким голосом он будто гипнотизировал, как шаман, приглашая всех за собой в иные пространства. Он говорил так, что невозможно было не верить ему. Он рассказывал о себе, хотя говорил о других. «Великая Тайна объединяет всех нас. Давайте же откроем для неё свои сердца»…

Однажды на праздновании его дня рождения в библиотеке на Новодевичьем проезде, где проходили семинары по индейской культуре, был устроен большой стол. Выпивка, закуски, шумная толпа. Я не собирался засиживаться, пришёл только для того, чтобы поздравить Ващенко и сразу незаметно улизнуть. Но Александр Владимирович усадил меня рядом и, легонько толкнув меня локтем, попросил: «Скажи что-нибудь». Я растерялся, так как не люблю выступать на публике. Ну что обычно говорят в таких случаях: желают успехов в работе, здоровья и счастья «вообще». И тут я почувствовал, что надо на самом деле сказать что-то про Ващенко — не по случаю юбилея, а потому что пришло время понять, в чём же его особенность, в чём удивительность.

Не знаю, удалось ли мне выразить достаточно точно мою мысль, но я сказал, что чем ближе я узнавал Александра Владимировича, тем больше он удивлял меня. Удивлял не своими знаниями, а своей душой. Он был, пожалуй, единственный человек, от которого я ни разу не слышал плохого слова ни о ком и ни о чём. Если ему что-то не нравилось, он даже не упоминал об этом, критикой не занимался. Александр Владимирович относился к чужому творчеству (от литературы и резьбы по дереву до игры на флейте и вышивания бисером) не просто с вниманием, а с восхищением. Он умел понимать и ценить. Он умел восторгаться. В самом, казалось бы, незначительном он умел открыть что-то самобытное и важное. И он обладал редким даром объяснять и тем самым передавать своё восхищение другим. В этом он был художник и поэт… 

Через некоторое время я попал на запись его лекции для программы «Академия». Меня заворожило его выступление. Мне и в голову не могло прийти, что о мифах можно говорить столь увлечённо и увлекательно. И я впервые пожалел, что мне не посчастливилось быть студентом Александра Владимировича.

Когда мы возвращались со съёмок «Академии», речь зашла о материалах для очередного номера альманаха «Индейская Америка». У меня лежала готовая статья, посвящённая Дмитрию Сергееву, больше известному под именем Танцующий Лис. Александр Владимирович грустно покачал головой, сожалея о ранней смерти Танцующего Лиса, и сказал, что обязательно поставит статью в номер, потому что мы должны помнить друг о друге и рассказывать о талантливых людях тем, кто не успел застать их при жизни. И вот уж  чего я не мог представить в ту минуту, так это того, что мне придётся когда-нибудь писать про Александра Владимировича Ващенко в связи с его уходом из жизни.

В тот день мы заехали после съёмок к нему домой, а потом он предложил сходить в какое-нибудь кафе, посидеть, выпить пива. Нас было четверо: Александр Ващенко, Денис Воробьёв, Игорь Шишков и я. Мне показалось, что уже весь день пролетел и пора домой, поэтому я отказался. Но получилось, что больше я не встречался с ним (мимоходом на концерте Карлоса Накая — не считается). Ничего особенного нет в том, чтобы поболтать за кружкой пива. Это не великое событие. Ничего важного, кажется, не упущено. Мы должны были встречаться ещё и ещё, жизнь продолжалась. Однако важным оказывается то, что больше никогда не случается. Хороший разговор с хорошим человеком — что может быть важнее? Этого больше не случилось. Александр Владимирович посвящал себя своей работе, а я — своей. Мы уже не встретились…