Просто Человек Гл. 3

       Кауфман позвонил Артуру и попросил провести его в палату дочери, в состоянии которой, по его выражению, он хотел убедиться.  Ему казалось, что говорить "Климовскому опричнику" о том, что он очень соскучился и  болезненно переживал разлуку с дочерью, было как то неуместно. 
  " Её местонахождение засекречено, - вяло ответил Артур. - Допуск к ней ограничен в целях безопасности."
"Вы шутите? - воскликнул Кауфман. - Я её отец! Не говоря уже о том, что я сам делал ей операцию, а стало быть, ещё и лечащий врач. Слышите, я хочу сегодня же увидеть её!"
" Хорошо. Я перезвоню вам через полчаса, и мы организуем это!"
  Артур позвонил Михаилу и объяснил ему ситуацию.
 " А как ты думал? - прошипел в трубку Михаил. - Конечно, он захочет её увидеть!  Назначь ему на пять и жди его в холле."
"Но как же..."
" Тебе сказано, что делать? - рявкнул Михаил. - Выполняй. Остальное моя забота!"
      В пять часом, как ему назначил Артур, Кауфман ждал в холле между приёмным покоем и центральным входом в больницу.
   Когда стрелка часов над  пустующей справочной  передвинулась на одну минуту шестого, к Кауфману подошли трое мужчин, одетых в форму АЕК и, представившись, попросили предъявить татуировку.
  - Нарушаете указ, - пробубнил один из аековцев. - Осинам вход в больницу воспрещён.
- Я делаю здесь операции, я хирург, Кауфман Эрнест Самуилович.
  Аековцы переглянулись и тот, что казался старшим группы, достал из-за пазухи наручники и глухо произнёс:
- Вы арестованы по подозрению в убийстве народного трибуна Клима Тимофеевича Демуры.
  Пока Кауфман стоял с раскрытым ртом, осмысливая сказанное, старший ловко нацепил ему наручники, а двое других, подхватив его под локти, вынесли на улицу и усадили в машину.
   Когда она тронулась  с места, Кауфман, немного  придя в себя, спросил:
- Клим Тимофеевич убит?
Старший промолчал, даже не повернув головы, достал сигарету и прикурил.
-  Вы не могли бы не курить, - сказал Кауфман. - Я не переношу дыма.
Старший, резко повернувшись, злобно взглянул на Кауфмана и просипел сквозь зубы:
- Ты чего, мужик? У тебя сейчас из задницы дым будет валить, понял?
Кауфман кивнул, и старший отвернулся, приоткрыл окошко и выпустил в него столб дыма.
  Кауфман более не раскрывал рта. Он понял, что это не недоразумение, его почему то решили   "прессовать" по серьёзному.
Кауфман никогда ранее не видел здания АЕК, но по его мрачному фасаду сразу догадался, куда его привезли.  "Теперь убийство является не преступлением, а богохульством?" - подумал он, шагая по узким, полуосвещённым коридорам. Конвой открыл одну из камер и мягко подтолкнул его внутрь. Дверь с грохотом закрылась.
          Промаявшись в тревожных раздумьях пару часов в одиночной камере,  Кауфман был вызван на допрос.  Следователь, Котин Вадим Сергеевич, распорядился снять наручники, усадил его за стол напротив себя,  представился и принялся разливать чай из самовара, стоявшего на его огромном письменном столе.
- Наверное, ожидали увидеть здесь застенок с пыточными приспособлениями в полумраке? - улыбаясь краешками губ, молвил он, придвигая одну из наполненных чашек Кауфману. - А тут, надо же какое разочарование,  светлый просторный кабинет, доброжелательный следователь, чай с пряниками! Кстати, угощайтесь! - Котин придвинул вазу с лакомством к Кауфману. -  Правда ведь обидно? Неудобно будет потом рассказывать, что, дескать, я жертва бесчеловечного режима.
- А ваза то пластмассовая, - в задумчивости произнёс Кауфман. - Боитесь.
- Не за себя! - воскликнул Котин и прижал руки к груди. - За подследственных! Были тут такие что разбивали стекло и резали себе горло прямо во время допроса. - Котин мельком взглянул на папку бумаг, лежащую в стороне, и несколько посуровев лицом, вкрадчиво произнёс: - Вы то, конечно, такого делать не станете. Известный хирург, лауреат многочисленных премий, звезда, обласканная бывшим трибуном.  Да, кстати, как же вы, Эрнест Самуилович, пошли на это? Как вы могли при всех ваших заслугах проявить такую коварность и жестокость по отношению к нашему общему благодетелю?
- Выражайтесь яснее, - с холодной вежливостью произнёс Кауфман.
- По форме, Эрнест Самуилович, мы с вами ещё наговоримся, - несколько сконфуженно ответил Котин и отхлебнул чаю. - Я хочу с вами по человечески, чтобы понять, как вы сумели сделать это.
- Что именно?
- Пронести бомбу на самолёт, на котором летел трибун с группой учёных. И я всё время ломал голову над тем, как вам удалось незаметно для всех выскользнуть перед самым взлётом?
- Очень просто, - спокойно ответил Кауфман. - Никакой бомбы я не проносил, самолёт не покидал и летел со всеми.  Произошёл  сбой в системе управления самолётом, трибун пригласил меня в кабину, герметизировал её.  Под действием экстренного механизма она отсоединилась, трансформировалась в вертолёт, на котором мы и долетели до его тайной резиденции. Судьба остальных пассажиров вам известна.
Котин молча долил себе в чашку из самовара и с унылым видом помешивал чай.
   Словно очнувшись, он поднял взгляд на Кауфмана, и последний был удивлён тому искреннему выражению досады и презрения, которые он прочитал в карих  потускневших глазах следователя.
- Чем же я заслужил от вас такое неуважение? - глухо произнёс Котин. - Оно, конечно, вы имеете права давать какие угодно показания без юридических последствий, но вы злоупотребляете, глумитесь, так сказать!  Не считаете даже нужным придумать хоть мало-мальски интересную версию, и лжёте топорно, прямо скажем, несёте бездарную ахинею. Вы, верно, думаете, что раз вы академик, мировое светило, а я простой следователь, так  вам можно со мной не церемониться? Дескать, зачем мне ещё напрягать своё воображение перед этим быдлом? Скину-ка я ему с барского плеча первое что пришло в голову, а он пусть кушает.  Разумеется, ничего, кроме лжи, я от вас не ожидал, на то я и следователь, чтобы мне лгали, но я всё таки рассчитывал на некую художественность, оригинальность, интересное решение, чтобы мой эстетический вкус не пострадал, а интеллект наслаждался разрешением  гениального  узора вашей лжи.
- Послушайте, - прервал его Кауфман, поморщившись. - Не пытайтесь меня втянуть в ваше Кафкианство.  Вопрос здесь ясен и прост.   Клим Тимофеевич жив, в чём вы можете легко убедиться. Позвольте мне позвонить ему или позвоните сами.
- И что это докажет? - Котин с видом разочарования отодвинул пустую чашку. - Если сейчас мы и сможем связаться с ним, то уже не с прежним трибуном Климом Тимофеевичем, а с его божественной сущностью. Да, да, не делайте такое изумлённое лицо.  Вы подло  убили его, и думали, что превратили в пепел, но пепел этот стучался в наши сердца, как выразился один из наших писателей, и он воскрес, возродился и воссиял божественным величием, озарив всех нас лучами счастья и благочестия.  Но с вас это не снимает вины за его убийство!
- Это нужно ещё доказать! - с раздражением бросил Кауфман. - Думаете, суд примет вашу фантасмагорию как обоснование состава преступления?
- Во-первых, никакая эта не фантасмагория, - тоже перейдя на резкий тон, произнёс Котин. - Опрос показал, что семьдесят процентов населения твёрдо убеждено, что Клим Тимофеевич воскресший Дух, ангел во плоти, посланный нам небом для спасения. Остальные тридцать уклонились от ответа, что и неудивительно, ибо все они были осины.  Во-вторых, относительно доказательств, у нас имеются свидетельские показания одного из погибших, летевших тем рейсом.
- Как же он дал показания? - удивился Кауфман. -  Тоже воплотился в духа?
- Напрасно ёрничаете, уважаемый, - побелевшими губами произнёс Котин. - Небезызвестный вам господин Куроедов, уважаемый учёный, гражданин, и что самое главное, тополь, записал предсмертное сообщение на чёрный ящик.   
  Котин взял со стола пульт и направил его на установленный в верхнем углу кабинета телевизор. Экран вспыхнул, и Кауфман узнал своего коллегу, сидящего в кресле  самолёта.
" Я лечу в самолёте вместе с остальными учёными и трибуном Климом Тимофеевичем Демурой. - глухим монотонным голосом заговорил он. -  Заметив отсутствие  Кауфмана Эрнеста Самуиловича на борту, я не могу отделаться от мрачных предчувствий и подозрений, потому что до взлёта он находился со всеми, держа некий свёрток под мышкой.  На всякий случай я решил записать своё обращение, которое в случае непредвиденных обстоятельств послужит лучом света во тьме заговора." 
  Котин выключил телевизор и хлопнул ладонью по толстой пачке бумаг, лежащей у него на столе.
- Я уже не говорю о бесконечном количестве  заявлений от народа, в которых сообщается о ваших постоянных нарушениях.  Я  настолько великодушен, что готов простить вам все эти прегрешения, но убийство трибуна? Никогда!  Советую вам подумать хорошенько  и чистосердечно признаться. Наказание вряд ли смягчится, но хотя бы очистите совесть.  Или, по крайней мере, придумайте такую версию, чтобы я мог получить эстетическое удовольствие, опровергая её.
 Котин нажал на кнопку в столе, и в кабинет вошёл конвойный.
 - В камеру, - скомандовал он. - Наручники не одевать.
  Конвойный вывел Кауфмана наружу и повёл его по представившемуся  арестанту ещё более  мрачным, почти зловещим, коридору в камеру.