Глава 17 Свет и тени Серебряных сопок

Из записок
1985
«Сегодня на нашу телевизионную летучку пришел председатель Комитета Туляков, и сидит как раз напротив меня, обводит всех тяжелым взглядом:
- В Обкоме упрекнули, что наше телевидение слишком многое критикует.
Кончики его губ скорбно опускаются, вздыхает:
- Надо, как Летунов на ЦТ… Критикует, а приятно.
- Так вроде бы и совсем не критикуем, - бросаю.
Только стреляет в меня глазами и начинает нападать на тихого, робкого фотокора Мишу Гулака: не надо было снимать женщин на заводе в таких обтрёпанных халатах.
- Конечно, - иронизирую: - надо было привести с собой новенькие и переодеть.
Снова взглянул в мою сторону, но промолчал.
После летучки готовлюсь к вечерней записи передачи «Будни милиции», - заставки, фотографии, киносюжеты, раскадровка, - но все ж выгадываю пару часов и бегу по магазинам: может, выбросят что-либо из продуктов? Кстати, у нас в магазинах не продают, а «дают» или «выбрасывают», - терминология «победившего социализма».
... Радостное событие! Мужу прислали договор из московского «Современника»* на издание сборника рассказов «Серебряные сопки». Когда говорил мне об этом, то усы подергивались, маскируя улыбку радости. Еще бы! Года три собирал этот сборник по рассказику, столько вечеров, выходных просиживал над ними! И хотя в такие дни хлопоты по дому и с детьми ложились только на меня, - а с работы зачастую прихожу измочаленная и так хочется забиться в уголок! - но радовалась, что он пишет.

... Платон уехал в Москву. Редактор сборника написал: привозите, мол, всё, написанное, возможны сокращения и замены, много и правок будет.
- Послать его с этими правками к чёрту?  - нервничал: - Ведь договор уже подписан.
- Терпи уж до конца, - посоветовала: – Иисус терпел и нам велел.
И перед отъездом дала ему почитать Евангелие*. Нет, не взволновало оно его, - воспринял, как мудрую сказку, - но когда уходил к поезду и я вскинула руку, чтобы перекрестить, то с готовностью снял кепку.
... Сегодня - мой день рождения. Дети – у мамы в Карачеве, поэтому не отмечала бы, если б ни Иза. А работает она на радио недавно, но мы как-то быстро с ней подружились, - умница, никогда не видела её унылой, всегда звучит в ней нотка юмора - вот и на день рождения пришла с гвоздиками, хотя и зима.
- Изочка, где достала такую прелесть? – искренне удивилась.
Только рассмеялась. А смеется она заразительно и её темные глаза вспыхивают яркими искорками. Осталась ночевать. Уложила ее в комнате Платона, прикрыла дверь и… И тут же мелькнула гадкая мыслишка: «Не будет ли шарить по его записям»? Отголоски КГБ?* Господи, что с нами сделали!
... Всю неделю настраивали аппаратуру для перехода на цветное вещание инженеры из Сочи. И было интересно с ними разговаривать, - всё же новые люди, -  но завтра уезжают.
- Было приятно с вами... - сказала на прощанье.
- Так уж и приятно? – почему-то грустно взглянул Сергей Григорьевич: - Я человек не из приятных, это и по физиономии видно.
- Ну, каждый видит то, что ему хочется.   
А дома, из приёмника: «Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо…»
И в душе - сладостная болью И мгновения… как забытьё.

... Платон вернулся из Москвы. В рассказе «Адам и Ева» вычеркнули упоминание о штрафных батальонах на войне*; убрали лучший рассказ «Желтый свет перекрестка» о политическом заключённом, который возвратился домой и приноравливается к жизни.
И убрали потому, что в нашем социалистическом лагере вообще нельзя упоминать о политических заключенных. Под большим сомнением и повесть «Труба», - в ней явно читается аналогия с тем, в какой «трубе» оказались все мы, и редактор сказал: «За эту повесть нас с вами...» Значит, опять будет переписывать, а я перепечатывать. И, глядя на него, берет отчаяние.
… Посмотрела по телевизору грузинский фильм «Жил певчий дрозд»*. А перед фильмом-то сбегала в магазин, потом стирала, убирала и даже приятно было всё это делать, а после фильма… Герой - милый, добрый, суетливый - в конце гибнет под машиной.
И всё полетело в пропасть.
... С двух до десяти вечера сидела и «латала» рукопись моего писателя, - заклеивала вычеркнутые места, вклеивала заново перепечатанные. Потом Платон взял трехлитровую банку опят, бутылку «Старки», – «Для редактора» - и снова уехал в Москву.

... Отпуск. Съездить бы куда-нибудь! Но нет денег, поэтому хожу на базар, шью, вяжу, готовлю завтраки, обеды, ужины и только делаю всё это, не торопясь.
… Платон с сыном уехали на неделю к его брату в Донбасс, дочка ночует у подружки и я - одна. И возле меня - мое пространство, в которое никто не ворвётся. Счастье!
… Читаю Федора Ивановича Тютчева* и словно музыку слушаю:
                Лишь жить в себе самом умей -
                Есть целый мир в душе твоей
                Таинственно-волшебных дум -
                Их оглушит наружный шум,
                Разгонят дневные лучи, -
                Внимай их пенью и молчи!..
Когда-то многое из моего любимого поэта знала наизусть, а теперь…
…Часа по три в день, - больше не могу, устает голова, - сижу над повестью, которую пишу по рассказам мамы, и иногда до отчаяния кажется: нет, не сумею, не смогу эти маленькие кусочки выстроить, смонтировать так, чтобы они гипнотизировали, притягивали; нет, не смогу «сшить» это «одеяло» так, чтобы не были заметны мои «швы», но… Но только - вперед!
… Перед сном перечитывала Германа Гессе*: «Мир, мой друг Говинда, совершенен во всякое мгновение: каждый грех уже несет в себе благость, во всех маленьких детях уже живет старик, все новорожденные таят в себе и смерть, а все умирающие – вечную жизнь. Оттого-то все существующее кажется мне естественным: смерть, как и жизнь; грех, как и святость; ум, как и глупость. На собственной душе убедился, что нужны мне были и грех, и сладострастие, и стремление к земным благам, и тщеславие, и мое постыдное отчаяние, дабы, наконец, отказаться от противодействия миру и научиться любить его таким, каков он есть, не сравнивая с желательным, созданным моим воображением, с придуманным мною видом совершенства».
Как же близок мне этот писатель!      
… Сейчас зашла в ванную, посмотрела на батареи, подумала: скоро пойдут дожди со снегом, мы закроем балконную дверь, которая летом всегда настежь, в батареях забулькает горячая вода и... И на какое-то мгновение рухнула в счастье! Почему?
… Вечером, примостившись на перевернутой кастрюле в уголке балкона, читала Афанасия Фета*:
                Вот так и я, сосуд скудельный,
                Дерзаю на запретный путь,
                Стихии чуждой, запредельной
                Стремясь хоть каплю зачерпнуть.
 Ну, хорошо, Фет – поэт. Но почему во мне - то же?               
… Ездила в Карачев. В сумерках сидела на порожке нашего старенького дома и до мучительной боли ощущала родство и с ним, и с этим клочком земли. Неужели здесь когда-то будут жить чужие люди?

... Прихожу домой. Сын прямо у порога сует в руки книжку «Серебряные сопки».
- Появилась в продаже?
Выходит из своей комнаты Платон, пряча под седеющими усами улыбку:
- Да нет... на базе достал.
Поздравляю, трижды целую в щеки. Потом лежу на диване, ноги - на его спинке, чтобы стекла из них усталость, но голова!.. Ах, как болит голова! Нет, без таблетки не обойтись. И выпиваю. Постепенно тает боль, уже могу и книгу рассматривать.
... У Платона на столе – целая «гряда», то бишь, стопка, «Серебряных сопок», а рядом - список тех, кому их подарит и галочками отмечено кому – уже … Хочет купить пятьдесят штук, но нет денег.
- Возьми у Глеба, - посоветовала: - Он же стипендию ПТУ*шную как раз получил.
А он:
- Да я и взял у него... на эти, что принес.
Вот так и живём.
... Пришел мой муж и с порога пропел:         
- Я купил себе ковер и домой его попёр.
- Сам сочинил? - встретила.
- Ага, - улыбнулся.
Но почувствовала: сейчас что-то грустное расскажет и, спасаясь, хотела развить «тему ковра»:
- В сказках-то русских герои ковры не пёрли, а на них летали...
А он молча разделся, прошел к себе, но через минуту вошел на кухню:
- В какое ужасное время живем! Я, журналист, и не могу сказать людям правду о секретаре Обкома по идеологии, ведь обокрал ветерана войны, записав себя в его соавторы.
- Ну, хорошо, - поставила перед ним для успокоения чашку чая с кубышкой мёда: - Допустим, что напечатал ты свою правду, а дальше что? В корне что-то изменится?
- Да дело не столько в том, чтобы изменить, а, может, совесть у Смирновского проснётся! – И помолчал, отпил глоток чая: - Если б ни дети...

... В местном Литобъединении обсуждали «Серебряные сопки» и Платон пришел поздно, ничего не сказал, и только утром, когда вошел на кухню, услышала:
- Да-а, здорово Сталин* проредил человеческую рощу. И не только проредил, но выкорчевал. Да так, что даже поросль не растет. – Помолчал, взглянул грустно: - Надеялся, что наши литераторы разберут мой сборник профессионально, а выезжали только на эмоциях: это понравилось, это нет, а почему?.. Объяснить не смогли.
Грустно и мне. Но чем утешить? И в шутку предложила:
- Давай я объясню… если доверишь.
А он и встрепенулся:
- Давай, пиши рецензию. Может, и получится.
И вечером села писать, начав с цитаты из его рассказа «Серебряные сопки»:
«Когда он снова поворачивался лицом к нескладному каменному поселку у рудника, тут же начинал звучать высокий медный голос трубы. Музыкант играл неумело, но так настойчиво, так страстно - будто призывал солнце подождать, не уходить... Щеки Леонида Константиновича вздрагивали, глаза часто взмаргивали: эх, жаль, жаль, как жаль, что не подняться ему над степью, не поплыть над нею вместе с этим упругим звоном трубы»! Возможно, герою Платона Качанова уже и не взлететь, не достичь того загадочного серебряного свечения, к которому стремился всю жизнь, но важно то, что в его душе еще звучит та очищающая музыка, которая является камертоном человеческого в Человеке».
Но уже надо было укладывать детей, да и самой ложиться.
... Платон выступал перед студентами пединститута, знакомил со своей книжкой. Преподнесли ему гвоздики. А ещё поместили его фамилию в методическую разработку по изучению творчества местных писателей… в викторинах, кроссвордах, играх. Забавно.

... Продолжаю писать рецензию: «И такое состояние души как бы «программно» для героев всех рассказов Платона Качанова, и потому, что почти каждый из них «застигнут» автором в день и час, когда подходит к той черте жизни, за которой случается взлет хотя бы на один виток, чтобы увидеть чуть шире, услышать чуть явственнее и вдруг обнаружить, что «... в жизни, как в театре: большинство - зрители, некоторые - актеры, и только очень немногие – режиссеры». (Рассказ «Незваная гостья»); что ты уже давно что-то среднее между ними: то ли «билетер», то ли «гардеробщик»? И так думает герой рассказа: «А ведь мечтал быть там, на сцене, уж если не режиссером, то хотя бы хорошим актером. И, если появилась в душе зависть к тем, кто смог стать «режиссером» своей жизни, то, значит, что-то неладно - в твоей?» 
Подобными импульсами героев полны почти всё рассказ Платона Качанова, и в этом, безусловное достоинство сборника. Но читатель может спросить: не кроется ли в этом однообразие, нет ли топтания на месте? Думаю - нет. Разность жизненных коллизий, характеров, возрастная планка героев, уровень эмоционального восприятия ими вдруг обнажившихся истин, - всё это создает яркий, многоликий образ жизни, над которой ещё не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет «вторая половина дня и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить. Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по не сбывшемуся», -  утешает себя Федор Матвеевич, герой рассказа «Адам и Лидия», шагая с чемоданом к вокзалу своей юности, и в этом - его побег от прошлого.
Но для нас остается суровая суть истины: «ничто, существенное для жизни, не дается человеку со стороны, все он должен добыть сам - в битвах совести и разума». И именно этим «Серебряные сопки» Платона Качанова будоражат душу, заставляют думать и думать».

... Муж вошёл в зал:
- Галина Семеновна, хочу тебя порадовать… – И показывает сберкнижку: - Перечислили гонорар за книгу. Три тысячи семьсот.
И тут же берет карандаш, начинает подсчитывать:
- Сестре должны двести, дочке - триста, Виктору за мед - сто пятьдесят, маме - триста восемьдесят, сыну Сережке надо бы на свадьбу... - И взглянул: - А, может, не давать?
- Ну, как же… Надо.
- Сергею - сто, дочке сто пятьдесят, сыну пятьдесят, тебе - пятьсот. Останется пятьсот...
- А диван? – спохватываюсь: - Диван же хотели в зал купить.
- Значит, еще двести. Что забыли?
- Шторы на окна, - втискиваюсь в остаток.
А сегодня подходит ко мне гру-устный:
- Вот, получил гонорар, а в магазине обсчитали на тридцать копеек, и упрекаю себя, что там же не пересчитал.
... Ездили с Платоном одним поездом. Я – в Карачев, помогать маме пикировать помидорную рассаду, он - дальше, в Орел, возвращать сестре взятые в долг деньги.
Начало мая, а тепло по-летнему! В пустом вагоне мечется солнце, сизая дымка висит над удаляющемся городом, за окном зелеными облаками проплывают кроны деревьев, а на дачной остановке в открытую дверь вдруг впархивает трель настраивающегося соловья. В вагоне, кроме нас, только трое. Я читаю «Огонек» с фотографией на обложке: Высоцкий* и Марина Влади*… голова ее чуть запрокинута, глаза полуприкрыты, улыбается, на неё смотрит Высоцкий, в руке сигарета, и тоже с улыбкой. Счастливы... Потом читаю обзорную статью Натальи Ивановой о толстых журналах, и в ней - цитата: «Парадокс нашей эпохи в том, что все стройки коммунизма построены на крови политзаключенных зэков». Неужели становится возможным печатать такое? И смотрю на мелькающие сосны… и почему-то вдруг кажутся они мне обелисками им, погибшим заключенным.

... Под ярким зонтиком, прижавшись друг к другу, - прохладно! – двое. На них всё поглядывают прохожие, а ей думается: как же ладно сидит на ней… сидит на мне этот костюмчик, да и волосы красиво летят по ветру.
Но вот и прилавки базара, - красные от лесной земляники, зеленые от малосольных огурчиков, - и уже, похрустывая ими, идем, бежим к остановке... и уже - ласкающий ветерок в окно троллейбуса, пахнущий лугами, лесом...
А дома - огурчики в пупырышках, лук зеленый, молодая картошечка, яичница с грудинкой, по рюмке - водки... А на оконном стекле – дождинки. А за окном – дождик… дождь.
Как же мало надо для счастья!
... Закончу свою рецензию так: «Кому предназначена книга «Серебряные сопки»? Тем ли, кто только-только вступает в жизнь, или кто «прошел её до половины»? И хочется ответить: пожалуй, она для тех, перед кем встаёт вопрос: «А не стал ли я пассажиром того сверхзвукового авиалайнера, от полетов на котором порою мутит?» И если читатель поймёт и примет сомнения героев Платона Качанова, то «в его памяти, в его душе снова засветятся серебряным светом степные сопки, и опять зазвучит труба, побуждающая к действию».

*«Современник» - Советское и российское издательство, основанное в 1970 году.
*Евангелие - В христианстве весть о наступлении Царства Божия и спасении рода человеческого, провозглашённая Иисусом Христом и апостолами.
*КГБ - Комитет государственной безопасности CCCP.
*Штрафные батальоны (штрафбаты) формировались во время войны1941-1945 годов из солдат, которые или струсили, или были «идеологически не подкованы». За годы войны в них было направлено более четырехсот тысяч человек. .
*«Жил певчий дрозд» - Фильм режиссера Отара Иоселиани, «Грузия-фильм», снят в 1970 году.
*Федор Тютчев (1803-1873) – Великий русский поэт.
*Герман Гессе (1877-1962) - Немецкий писатель, художник, лауреат Нобелевской премии.
*Афанасий Фет (1820-1892) - Поэт-лирик, переводчик, мемуарист.
*ПТУ – Профессионально-техническое училище.
*Иосиф Сталин (Джугашвили) (1878-1953) - Генеральный секретарь ЦК ВКП, глава СССР (1924-1953).
*Владимир Высоцкий (1938-1980) - актер, поэт, бард.
*Марина Влади (1938) – французская актриса.

Фото: Платон (Каченовский Борис Платонович). 1937-2017.