Глава 17 Свет и тени Серебряных сопок

1985
«Сегодня на нашу телевизионную летучку пришел председатель Комитета Туляков, и сидит как раз напротив меня, обводит всех тяжелым взглядом:
- В Обкоме упрекнули, что наше телевидение слишком многое критикует.
Кончики его губ скорбно опускаются, вздыхает:
- Надо, как Летунов на ЦТ… Критикует, а приятно.
- Так вроде бы и совсем не критикуем, - бросаю.
Только стреляет в меня глазами и начинает нападать на тихого, робкого фотокора Мишу Гулака: не надо было снимать женщин на заводе в таких обтрёпанных халатах.
- Конечно, - иронизирую: - надо было привести с собой новенькие и переодеть.
Снова только взглянул в мою сторону.
После летучки готовлюсь к вечерней записи передачи «Будни милиции», - заставки, фотографии, киносюжеты, раскадровка, - но все ж выгадываю пару часов и бегу по магазинам: может, выбросят что-либо из продуктов? Кстати, у нас в магазинах не продают, а «дают» или «выбрасывают», - терминология «победившего социализма».

... Радостное событие! Мужу прислали договор из московского «Современника»* на издание сборника рассказов «Серебряные сопки». Когда говорил об этом, то усы подергивались, маскируя улыбку радости. Еще бы! Года три собирал этот сборник по рассказику, столько вечеров, выходных просиживал над ними! И хотя в такие дни хлопоты по дому и с детьми ложились только на меня, - а с работы зачастую прихожу измочаленная и так хочется забиться в уголок! - но радовалась, что он пишет.
... Уехал в Москву. Редактор сборника написал: привозите, мол, всё, написанное,
возиожны сокращения и замены, много и правок будет.
- Послать его с этими правками к чёрту?  - нервничал: - Ведь договор уже подписан.
- Терпи уж до конца, - посоветовала: – Иисус терпел и нам велел.
И перед отъездом дала ему почитать Евангелие*. Нет, не взволновало оно его, - воспринял, как мудрую сказку, - но когда уходил к поезду и я вскинула руку, чтобы перекрестить, то с готовностью снял кепку.

... Сегодня - мой день рождения. Дети – у мамы в Карачеве, поэтому не отмечала бы, если б ни Иза… А работает она на радио недавно, но мы как-то быстро с ней подружились, - умница, не видела её унылой, в разговорах не смолкает нотка юмора.
И пришла ко мне с гвоздиками, хотя на дворе зима.
- Изочка, где достала такую прелесть? – искренне удивилась.
Только рассмеялась. А смеется она заразительно и темные глаза вспыхивают яркими искорками. Осталась и ночевать. Уложила ее в комнате Платона, прикрыла дверь и…
И тут же метнулась гадкая мыслишка: «Не будет ли шарить по его записям»? Отголоски КГБ? Господи, что с нами сделали!
... Всю неделю настраивали аппаратуру для перехода на цветное вещание инженеры из Сочи. И было интересно с ними разговаривать, - всё же новые люди, -  но завтра уезжают.
- Было приятно с вами... - сказала на прощанье.
- Так уж и приятно? – почему-то грустно взглянул Сергей Григорьевич: - Я человек не из приятных, это и по физиономии видно.
- Ну, каждый видит то, что ему хочется.   
А дома, из приёмника: «Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо…»
И в душе - сладостная болью И мгновения… как забытьё.

... Платон вернулся из Москвы. В рассказе «Адам и Ева» вычеркнули упоминание о штрафных* батальонах на войне; убрали лучший рассказ «Желтый свет перекрестка» о политическом заключённом, который возвратился домой и приноравливается к жизни.
И убрали потому, что в нашем социалистическом лагере нельзя упоминать о политических заключенных. Под большим сомнением и повесть «Труба», - в ней явно читается аналогия с тем, в какой «трубе» оказались все мы, и редактор сказал: «За эту повесть нас с вами...» Значит, опять будет переписывать, а я перепечатывать. Глядя на него, берет отчаяние.
… Посмотрела по телевизору грузинский фильм «Жил певчий дрозд»*. А перед фильмом-то сбегала в магазин, потом стирала, убирала и даже приятно было всё это делать, а после фильма… Герой - милый, добрый, суетливый - в конце гибнет под машиной.
И всё полетело в пропасть.
... С двух до десяти вечера сидела и «латала» рукопись моего писателя, - заклеивала вычеркнутые места, вклеивала заново перепечатанные. Потом Платон взял трехлитровую банку опят, бутылку «Старки», – «Для редактора» - и снова уехал в Москву.

... Отпуск. Съездить бы куда-нибудь! Но нет денег, поэтому хожу на базар, шью, вяжу, готовлю завтраки, обеды, ужины и только делаю всё это, не торопясь.
… Платон с сыном уехали на неделю к его брату в Донбасс, дочка ночует у подружки и я - одна. И возле меня - мое пространство, в которое никто не ворвётся. Счастье!
… Читаю Федора Ивановича Тютчева* и словно музыку слушаю:
                Лишь жить в себе самом умей -
                Есть целый мир в душе твоей
                Таинственно-волшебных дум -
                Их оглушит наружный шум,
                Разгонят дневные лучи, -
                Внимай их пенью и молчи!..
Когда-то многое из моего любимого поэта знала наизусть, а теперь…
…Часа по три в день, - больше не могу, устает голова, - сижу над повестью, которую пишу по рассказам мамы, и иногда до отчаяния кажется: нет, не сумею, не смогу эти маленькие кусочки выстроить, смонтировать так, чтобы они гипнотизировали, притягивали; нет, не смогу «сшить» это «одеяло» так, чтобы не были заметны мои «швы», но… Но только - вперед!
… Перед сном перечитывала Германа Гессе*: «Мир, мой друг Говинда, совершенен во всякое мгновение: каждый грех уже несет в себе благость, во всех маленьких детях уже живет старик, все новорожденные таят в себе и смерть, а все умирающие – вечную жизнь. Оттого-то все существующее кажется мне естественным: смерть, как и жизнь; грех, как и святость; ум, как и глупость. На собственной душе убедился, что нужны мне были и грех, и сладострастие, и стремление к земным благам, и тщеславие, и мое постыдное отчаяние, дабы, наконец, отказаться от противодействия миру и научиться любить его таким, каков он есть, не сравнивая с желательным, созданным моим воображением, с придуманным мною видом совершенства».
Как же близок мне этот писатель!      
… Сейчас зашла в ванную, посмотрела на батареи, подумала: скоро пойдут дожди, а может, и снег, мы закроем балконную дверь, которая летом всегда настежь, в батареях забулькает горячая вода и... И на какое-то мгновение рухнула в счастье! Почему?
… Вечером, примостившись на перевернутой кастрюле в уголке балкона, читала Афанасия Фета*:
                Вот так и я, сосуд скудельный,
                Дерзаю на запретный путь,
                Стихии чуждой, запредельной
                Стремясь хоть каплю зачерпнуть.
 Ну, хорошо, Фет – поэт. Но почему во мне - то же?               
… Ездила в Карачев. В сумерках сидела на порожке нашего старенького дома и до мучительной боли ощущала родство и с ним, и с этим клочком земли. Неужели здесь когда-то будут жить чужие люди?

... Прихожу домой. Сын прямо у порога сует в руки книжку «Серебряные сопки».
Появилась в продаже? Но выходит из своей комнаты Платон, пряча под седеющими усами улыбку:
- На базе взял десять штук.
Поздравляю, трижды целую в щеки. Потом лежу на диване, ноги - на спинке, чтобы стекла усталость, но голова!.. Ах, как болит голова! Нет, без таблетки не обойтись. И выпиваю. Постепенно тает боль, уже могу и книгу рассматривать.
... У Платона на столе – целая «гряда», то бишь, стопка «Серебряных сопок», а рядом - список тех, кому их подарит и галочками отмечено кому – уже … Хочет купить пятьдесят штук, но нет денег. Советую:
- Возьми у Глеба, он же стипендию ПТУ*шную как раз получил.
А он:
- Да я и взял у него... на эти, что принес с базы.
Вот так и живём.

... Пришел муж и с порога пропел:         
- Я купил себе ковер и домой его попёр.
- Сам сочинил? - встретила.
- Ага, - улыбнулся.
Но почувствовала: сейчас что-то грустное расскажет и, спасаясь, хотела развить «тему ковра»:
- В сказках-то русских герои ковры не пёрли, а на них летали...
А он молча разделся, прошел к себе, но через минуту вошел на кухню:
- В какое ужасное время живем! Я, журналист, и не могу сказать людям правду о секретаре Обкома по идеологии. Ведь обокрал ветерана войны, записав себя в его соавторы.
Для успокоения поставила перед ним чашку чая с кубышкой мёда:
- Ну хорошо, допустим, что напечатал ты свою правду, а дальше что? В корне что-то изменится?
- Да дело не столько в том, чтобы изменить, а, может, совесть у Смирновского проснётся! И помолчал, отпил глоток чая:
- Если б ни дети...

... В местном Литобъединении обсуждали «Серебряные сопки» и Платон пришел поздно, ничего не сказал, а утром, когда вошел на кухню, услышала:
- Да-а, здорово Сталин* проредил человеческую рощу. И не только проредил, но выкорчевал, да так, что даже поросль не растет. – Помолчал, взглянул грустно: - Надеялся, что наши литераторы разберут мой сборник профессионально, а выезжали только на эмоциях: это понравилось, это нет, а почему?.. Объяснить не смогли.
Грустно и мне. Но чем утешить? И в шутку предложила:
- Давай я объясню… если доверишь.
А он и встрепенулся:
- Давай, пиши рецензию. Может, что-то и получится.
И вечером села писать, начав с цитаты из его рассказа «Серебряные сопки»:
«Когда он снова поворачивался лицом к нескладному каменному поселку у рудника, тут же начинал звучать высокий медный голос трубы. Музыкант играл неумело, но так настойчиво, так страстно - будто призывал солнце подождать, не уходить... Щеки Леонида Константиновича вздрагивали, глаза часто взмаргивали: эх, жаль, жаль, как жаль, что не подняться ему над степью, не поплыть над нею вместе с этим упругим звоном трубы»! Возможно, герою Платона Качанова уже и не взлететь, не достичь того загадочного серебряного свечения, к которому стремился всю жизнь, но важно то, что в его душе еще звучит та очищающая музыка, которая является камертоном человеческого в Человеке».
Но уже надо было укладывать детей, да и самой ложиться.

... Платон выступал перед студентами пединститута, знакомил со своей книжкой. Преподнесли ему гвоздики. А ещё поместили его фамилию в методическую разработку по изучению творчества местных писателей… в викторинах, кроссвордах, играх. Забавно.
... Продолжаю писать рецензию: «И такое состояние души как бы «программно» для героев всех рассказов Платона Качанова, и потому, что почти каждый из них «застигнут» автором в день и час, когда подходит к той черте жизни, за которой случается взлет хотя бы на один виток, чтобы увидеть чуть шире, услышать чуть явственнее и вдруг обнаружить, что «... в жизни, как в театре: большинство - зрители, некоторые - актеры, и только очень немногие – режиссеры». (Рассказ «Незваная гостья»); что ты уже давно что-то среднее между ними: то ли «билетер», то ли «гардеробщик»? И так думает герой рассказа: «А ведь мечтал быть там, на сцене, уж если не режиссером, то хотя бы хорошим актером. И, если появилась в душе зависть к тем, кто смог стать «режиссером» своей жизни, то, значит, что-то неладно - в твоей?» 
Подобными импульсами героев полны почти всё рассказ Платона Качанова, и в этом, безусловное достоинство сборника. Но читатель может спросить: не кроется ли в этом однообразие, нет ли топтания на месте? Думаю - нет. Разность жизненных коллизий, характеров, возрастная планка героев, уровень эмоционального восприятия ими вдруг обнажившихся истин, - всё это создает яркий, многоликий образ жизни, над которой ещё не поздно задуматься даже тогда, когда пойдет «вторая половина дня и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить. Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по не сбывшемуся», -  утешает себя Федор Матвеевич, герой рассказа «Адам и Лидия», шагая с чемоданом к вокзалу своей юности, и в этом - его побег от прошлого.
Но для нас остается суровая суть истины: «ничто, существенное для жизни, не дается человеку со стороны, все он должен добыть сам - в битвах совести и разума». И именно этим «Серебряные сопки» Платона Качанова будоражат душу, заставляют думать и думать».

... Муж вошёл в зал:
- Галина Семеновна, хочу тебя порадовать… – И показывает сберкнижку: - Перечислили гонорар за книгу. Три тысячи семьсот.
И тут же берет карандаш, начинает подсчитывать:
- Сестре должны двести, дочке - триста, Виктору за мед - сто пятьдесят, маме - триста восемьдесят, сыну Сережке надо бы на свадьбу... - И взглянул: - А может, не давать?
- Ну, как же… Надо.
- Сергею - сто, дочке сто пятьдесят, сыну пятьдесят, тебе… Останется пятьсот...
- А диван? – спохватываюсь: - Диван же хотели в зал купить.
- Значит, еще двести. Что забыли?
- Шторы на окна, - втискиваюсь в остаток.
А сегодня подходит ко мне гру-устный:
- Вот, получил гонорар, а в магазине обсчитали на тридцать копеек, и упрекаю себя, что там же не пересчитал.

... Ездили с Платоном одним поездом я – в Карачев, помогать маме пикировать помидорную рассаду, он - дальше, в Орел, возвращать сестре взятые в долг деньги.
Начало мая, а тепло по-летнему! В пустом вагоне мечется солнце, сизая дымка висит над удаляющемся городом, за окном зелеными облаками проплывают кроны деревьев, а на дачной остановке в открытую дверь вдруг впархивает трель настраивающегося соловья. В вагоне, кроме нас, еще трое. Я читаю «Огонек» с фотографией на обложке: Высоцкий* и Марина Влади*… голова ее чуть запрокинута, глаза полуприкрыты, улыбается, на неё смотрит Высоцкий, в руке сигарета, и тоже с улыбкой. Счастливы... Потом читаю обзорную статью Натальи Ивановой о толстых журналах, и в ней - цитата: «Парадокс нашей эпохи в том, что все стройки коммунизма построены на крови политзаключенных зэков». Неужели становится возможным печатать такое? Смотрю на мелькающие за окном сосны… и почему-то вдруг кажутся они мне обелисками им, погибшим заключенным.

... Под ярким зонтиком, прижавшись друг к другу, - прохладно! – двое. На них поглядывают, а ей думается: как же ладно сидит на ней… на мне этот костюмчик, да и волосы красиво летят по ветру.
Но вот и прилавки базара красные от лесной земляники, зеленые от малосольных огурчиков… И уже, похрустываеи ими, идем, бежим к остановке. И уже - ласкающий ветерок в окно троллейбуса, пахнущий лугами, лесом... А дома - огурчики в пупырышках, лук зеленый, молодая картошка, яичница с грудинкой, по рюмке - водки... А на оконном стекле – дождинки. А за окном – дождик… дождь.
Как же мало надо для счастья!
... Сегодня закончу свою рецензию так: «Кому предназначена книга «Серебряные сопки»? Тем ли, кто только-только вступает в жизнь, или кто «прошел её до половины»? И хочется ответить: пожалуй, она для тех, перед кем встаёт вопрос: «А не стал ли я пассажиром того сверхзвукового авиалайнера, от полетов на котором порою мутит?» И если читатель поймёт и примет сомнения героев Платона Качанова, то «в его памяти, в его душе снова засветятся серебряным светом степные сопки, и опять зазвучит труба, побуждающая к действию».

*«Современник» - Советское и российское издательство, основанное в 1970 году.
*Евангелие - В христианстве весть о наступлении Царства Божия и спасении рода человеческого, провозглашённая Иисусом Христом и апостолами.
*Штрафные батальоны (штрафбаты) формировались во время войны1941-1945 годов из солдат, которые или струсили, или были «идеологически не подкованы». За годы войны в них было направлено более четырехсот тысяч человек. .
*«Жил певчий дрозд» - Фильм режиссера Отара Иоселиани, «Грузия-фильм», снят в 1970 году.
*Федор Тютчев (1803-1873) – Великий русский поэт.
*Герман Гессе (1877-1962) - Немецкий писатель, художник, лауреат Нобелевской премии.
*Афанасий Фет (1820-1892) - Поэт-лирик, переводчик, мемуарист.
*ПТУ – Профессионально-техническое училище.
*Иосиф Сталин (Джугашвили) (1878-1953) - Генеральный секретарь ЦК ВКП, глава СССР (1924-1953).
*Владимир Высоцкий (1938-1980) - актер, поэт, бард.
*Марина Влади (1938) – французская актриса.