M

Очаровательного четырехлетнего мальчика звали Максим. Тихий, играющий сам с собой ребенок, вызывал массу теплых чувств. Его хотелось наградить нежностью взамен его тишине. Но он как дикий, словно не привыкший к ласке, не попадался в руки.
Порой взгляду удавалось украсть улыбку с его белого фарфорового лица и розового рта с редкими как бусинки зубами. В нем не читалась ни наглеца, ни вредность. Он участливо помогает своим бабушке и дедушке во всем, просит, чтобы нам, гостям, поставили арбуз на стол, пока он перед нашими глазами уплел банку сгущенки, 4 бутерброда с колбасой и кетчупом, немного шоколада и стакан сладкого чая с молоком.
Он хрупкий и маленький. Когда удается погладить его по спине, мне кажется, что я трогаю туго натянутый барабан на его земное тело. Его белые волосы рассыпаются между пальцев как мелкий песок.
Он много молчит, а фразы, которые порой вылетают из его рта, на чужом языке, мне не понятны.
Сегодняшний день мы провели на речке, которая находилась в ста километрах от города, в котором мы жили. Мы неслись на белой копейке, которой было ровно 30 лет. Я помню ее еще ребенком, когда она у всех вызывала зависть. Сейчас она с большой гордостью преодолевает огромные овраги, побрякивая глушителем, пряча у себя на кузове проетые следы от ржавчины.
За эти 30 лет она прошла 340 км. Всего лишь… Это расстояние у нас порой преодолевают за пару лет.
На передних сидениях ехали его бабушка и дедушка, сзади сидели мы - три девушки и маленький Максим, который бесконечно менял место дислокации между нами. Перед дорогой я совершила стратегическую ошибку. Я угостила малыша жвачкой. Я даже не успела моргнуть ,как он сладко чавкал ей, а я даже не заметила, снял ли он фантик. Чуть позже я обнаружила эту жвачку, трогательно прикрепленную к подолу моего платья. Оказывается, это была его первая жвачка, и как только она потеряла вкус, он просто не знал, как поступить с ней и «вернул» мне ее обратно.
Тихо потупив взор, он не смог извиниться за мое испорченное платье. Я не злилась на него и продолжала щипать его за худенькую попку, а он угадывал, кто из нас троих это делает. Мне совсем не хотелось его обманывать, поэтому игра быстро прекратилась. Мне просто хотелось его гладить.
Весь день, что мы были у воды, он бесстрашно разбегался и прыгал в воду со взрослой кладки, путаясь у взрослых ребят под ногами, мешая их беспрепятственному разбегу. Усмотреть за ним было невозможно, ввиду того, что он не доставлял никаких неудобств и просто терялся среди детских голов, подсолнухов и деревьев.
Отличить его можно было только по детским нарукавникам для плавания. Он купался до синих губ, до усталых потуг. В перерыве он съел все, что в него «загружала» его бабушка, шантажируя его тем, что плавать он не будет, если не съест все. За пять минут ребенок проглотил кусок курицы, хлеб, помидоры, огурец, грушу, яйцо… Благо, что арбуз, который мы купили, оказался испорченным.
Возвращались домой уже под вечер, изнуренные палящим солнцем, мы сидели обесточенные на заднем сидении машины в том же составе. Малыш попросился на обратной дороге в парк на детскую площадку. Никто не смог ему возразить, несмотря на то, что сил совсем не осталось.
Он никогда не видел батут, горку, качели. Для него эта обшарпанная площадка с двумя скрипучими качелями и одной горкой казалась целым Диснейлендом. Максим уложился в 15 минут, выделенные ему, после чего он безоговорочно проследовал в машину без слез и истерик.
Мы ехали среди вспаханных и выцветших полей кукурузы и подсолнухов. Однажды эта земля снова примет в себя новые семена и отблагодарит пищей тысячи ртов.
Максим сидел слева от меня, я гладила его по мокрым волосам, а он повис головой вниз, оперевшись на водительское сидение. Было ясно, что он засыпает. Мне всячески хотелось помочь ему удобно провалиться в сон, положить его к себе на колени, но он отприрался из последних сил от моих участливых рук. Словно стыдясь своей усталости.
Когда тело его окончательно расслабилось и стало покорным, я переложила его сонное тело к себе на руки. Впервые в жизни я почувствовала то, что никогда не находила в себе… Мне хотелось прятать тело малыша, которого то и дело касались жаркие языки солнца. Мои волосы, словно ревнуя к ребенку, попадали на него ,и он сквозь сон чесал свое лицо безучастными руками.
Я видела, как на его тельце появлялись испарины пота. Мне было искренне жаль, что я врезаюсь в его спину своими косточками на бедрах, что кусочки моего платья, как и волосы, щекочут его лицо, что бесконечные дыры на дороге трясли его голову и его ножки слетали на пол.
Я не знаю, с чем были связаны внезапно проснувшиеся во мне, что ни на есть материнские инстинкты: толи коварная природа хочет все поставить на свои места, толи во мне проснулась жалость к этой маленькой, беззащитной, еще неоперившейся жизни.
Любуясь на сонное тело ребенка, я вспоминала, как еще пол часа назад он был полон сил и энергии, а теперь его словно выключили из розетки. Я начала вспоминать как и что он говорил в течении дня. Я сама, страдающая от периодического легкого заикания, связанного с моей эмоциональной перевозбудимостью и неконтролируемым потоком мыслей, обратила внимание на то, что в неразборчивом лепете малыша присутствуют рваные слова на первом слоге. Во мне, как всегда, проснулся «Коломбо» и я начала копать…
Я горько воссоздала картинку, пересказанную мне о его родителях. Он растет с пьющим отцом и матерью. Пару месяцев назад Максим, ввиду своего детского любопытства и незапыленной искренности, стал искать свою маму, которая весь вечер отсутствовала дома. Максим обнаружил бездыханное тело женщины, висящее в старом сарае. Он стал звать на помощь, пьяный отец не сразу отозвался на крики малыша.
Тело повешенной висело так высоко, что мужчина с трудом мог ухватиться за болтающиеся в воздухе ноги женщины. Малыш, по настоянию отца, побежал в дом, за большим кухонным ножом, дабы освободить голову матери из крепкой петли.
Она чудом выжила и второй месяц находится в больнице с дыркой в горле, из которой торчит трубка.
ЕЕ спас этот отважный, тихий, чистый комочек голубоглазого счастья… И вот я, всем сердцем почувствовав любовь в себе, поняла , что забрала бы себе этого мальчика, да и любого другого, лишенного тепла и ласки.
К.Х.