Глава 48. Эварист Парни

(1753—1814)

Друзья, найду ли в наши дни
Перо, достойное Парни? —

Так писал молодой Александр Сергеевич Пушкин. Для современного читателя эти слова звучат довольно странно. Парни забыт не только в России, но и на своей родине — во Франции. Он стал достоянием литературоведов, хотя поэзия его оказала огромное влияние на творчество многих поэтов Европы начала XIX века, олицетворяя собой так называемую «лёгкую поэзию»*. Начинающего стихотворца приветствовал Вольтер. Именно Парни стал первым лирическим поэтом Франции на исходе эпохи классицизма. Кстати, Пушкин под влиянием Парни создал свою «Гаврилиаду», причём некоторые фрагменты поэмы представляют собой прямой перевод из «Войны богов» и «Прозерпины» блистательного француза.

* «Лёгкая поэзия» — так называют произведения во французской и русской поэзии конца XVIII — первой четверти XIX века, воспевавшие в противовес «высоким» жанрам классицизма личные страсти и земные желания — культ любви, дружбы и изящный эпикуреизм. Она предвосхищала романтическую поэзию.

Виконт Эварист-Дезире Дефорж де Парни родился 6 февраля 1753 года в городе Сен-Поль на острове Бурбон*.

* Остров находится в Индийском океане, восточнее Мадагаскара. С 1793 года именуется островом Реюньон.

Отец будущего поэта Поль де Форге де Парни, шевалье Сен-Луис служил на Бурбоне во французской колониальной администрации и несколько лет — с 1763 до 1767 года — был губернатором острова. Мать Парни, урождённая Мари Женевьев де Лану, тоже происходила из знатного рода. Невзирая на это, по причине рождения на африканском острове, Эварист официально считался креолом*.

* Во Франции так называли потомков переселенцев из метрополии на земли заморских колоний.

Когда мальчику исполнилось девять лет, его отправили во Францию и определили в ораторианский коллеж в Ренне.

Парни-младший оказался весьма восприимчивым ребёнком. Он искренне уверовал в Бога и в семнадцать лет по своей воле поступил в католическую семинарию Сен-Фермена, поскольку намеревался постричься в монахи ордена траппистов*. Впрочем, религиозность будущего поэта развеялась довольно скоро. Эварист углубился в изучение Библии и комментариев к ней, написанных французскими просветителями, и стал отъявленным атеистом.

* Орден траппистов — ответвление ордена бенедиктианцев. Обязательными для траппистов являются ношение чёрной одежды и обет молчания. Общаются они посредством жестов. Характерной чертой монахов-траппистов является спокойная вежливая улыбка. Орден существует поныне, некоторые трапписты были доверенными лицами папы Иоанна-Павла II.

Виконт предпочёл монастырю армию. К 1781 году он дослужился до чина драгунского капитана. Как положено молодому офицеру конца XVIII века, Эварист проводил время в бурных загулах и легкомысленном флирте с красотками, а заодно изощрялся в остроумии и стихоплётстве.

В 1770—1773 годах Парни и его земляк поэт Антуан Бертен (1752—1790) основали весёлый «Орден Казармы», члены которого встречались на пирушках вблизи местечка Фейанкур*, где род Парни владел небольшим имением.

* Между Сен-Жерменом и Версалем.

В мае 1773 года по требованию отца Эварист вернулся на остров Бурбон и безвыездно жил там более трёх лет. Именно этот период островного отшельничества сыграл решающую роль в формировании мировоззрения Парни. Позднее он рассказал обо всём сам: «Детство этой колонии было подобно золотому веку: удивительные черепахи покрывали поверхность острова; дичь сама подставляла себя под ружьё охотника; набожность заменяла закон. Общение с европейцами погубило всё: креол развратился незаметно для самого себя; вместо простых и добродетельных нравов появились нравы цивилизованные и порочные; корысть разъединила семьи; крючкотворство стало необходимостью; шабук* разодрал в клочья тело несчастного негра; алчность породила мошенничество; и вот мы теперь вернулись к медному веку»**.

* Шабук — порка раба плетью из бычьей жилы.
** Эти описания, по мнению некоторых пушкиноведов, нашли отражение в стихотворении А.С. Пушкина «Деревня».

В 1777 году Парни на короткий срок посетил Францию, где по ходу дела сочинил быстро разошедшееся по стране стихотворение «Послание к бостонским мятежникам». Так началась пока анонимная (стихотворение не было подписано) известность поэта.

Но настоящая слава пришла к Парни в 1778 году, когда он издал на Бурбоне свой первый поэтический сборник «Любовные стихотворения», состоявший из трёх книг элегий. И хотя самая знаменитая, четвёртая книга элегий вошла в сборник при переиздании в 1781 году, восхищённые французы уже по первому изданию признали в креоле выдающегося лирического поэта. Прочитал сборник сам Вольтер и, как говорится, «в гроб сходя, благословил», назвав Парни французским Тибуллом.

«Любовные стихотворения» были посвящены возлюбленной поэта, носящей условное имя Элеонора. Её прообразом оказалась юная «белокурая креолка» Эстер Труссайль, которую Парни обучал музыке в 1775 году на Бурбоне. Девушка была из обеспеченной семьи, но не дворянка. По этой причине родители Эвариста не позволили сыну жениться на ней. Вскоре Эстер вышла замуж за местного врача Канарделя и позабыла о своём страстном офицере-воздыхателе. А Парни никогда не женился и детей у него не было.

Помимо Элеоноры в первом издании «Любовных стихотворений» говорилось ещё о двух девах — Эфросинии и Аглае, с которыми поэт утешался после любовных неудач. В переиздании 1781 года эти образы были убраны в угоду читательницам. Так впервые проявилась важнейшая черта характера Парни — готовность идти на компромисс, лишь бы любой ценой добиться успеха.

В окончательном варианте «Любовные стихотворения» состоят из сорока семи элегий, разбитых на четыре части и со сквозным сюжетом. Парни стал первым поэтом XVIII века, чьи стихи потеряли абстрактно-обобщённый безличный характер, но стали лирическим выражением чувств и переживаний конкретной личности.

Через десять лет, в самый канун революции, Эварист опубликовал новый стихотворный цикл «Мадагаскарские песни». Поэт писал: «Я собрал и перевёл несколько песен, которые могут дать представление об их обычаях и нравах. Стихов у них нет; их поэзия — это изящная проза; их напевы просты, нежны и всегда печальны». С самого начала «Песни…» были объявлены критиками фальсификатом. Это вполне возможно, поскольку Парни весьма увлекался «Поэмами Оссиана» Джеймса Макферсона.

Революцию 1789 года Парни встретил в Париже и сразу поддержал, но якобинский террор сильно испугал его. На то имелись веские причины: младший брат поэта был первым пажом герцога д’Артуа*, вождя «старой партии», а старший брат был маркизом. Оба они эмигрировали из Франции.

* Герцог Шарль д’Артуа (1757—1836) — он же король Франции Карл X. Ещё будучи графом д’Артуа по приказу Людовика XVI был выслан в 1789 году из страны. В эмиграции он стал лидером изгнанников-роялистов, был привечен императрицей Екатериной II при её дворе. После казни короля регентом при юном короле Людовике XVII стал граф Прованский (будущий король Людовик XVIII), который назначил графа д’Артуа наместником Франции, а потом своим наследником.

В эти годы поэт мечтал вернуться на остров Бурбон, который с 1789 года стал называться островом Реюньон и где всё ещё жила его сестра, и стать там школьным учителем, преподавать арифметику, историю, географию или словесность.

В то же время имеются сведения и о том, что в грозном 1793 году он, аристократ Парни, был вице-президентом трибунала, во главе которого стоял Фукье-Тенвиль*. Шатобриан** назвал Парни «презренным революционером», изменившим своему аристократическому происхождению.

* Антуан-Кентин Фукье-Тенвиль (1746—1795) — общественный обвинитель революционного трибунала. Осудил на смерть более 2 400 обвиняемых. В их числе бывшую королеву Марию-Антуанетту, жирондистов, дантонистов и эбертистов. Казнён по приговору суда 7 мая 1795 года. Ликующая толпа провожала Фукье-Тенвиля на эшафот криком, бранью и оскорблениями.
** Франсуа Рене де Шатобриан (1768—1848) — знаменитый французский писатель.

В 1795 году вследствие падения курса ассигнаций Парни окончательно разорился. Ему пришлось поступить на государственную службу в министерство народного образования. Позже он стал одним из четырёх администраторов Художественного театра.

В 1799 году поэт создал «ироикомическую» поэму «Война древних и новых богов», имевшую оглушительный успех во всем мире. Только во Франции за один год она выдержала шесть изданий. Поэма вызвала большую полемику и навлекла на голову Парни такие поношения, каким он никогда в жизни не подвергался.

Через пять лет Парни выпустил в свет примыкавшую к «Войне богов» книгу «Украденный портфель», в которую, в частности, вошли две скабрёзно-сатирические поэмы, пародировавшие Библию, — «Утраченный рай» и «Галантная Библия».

Вероятно в эти же годы были сочинены некоторые небольшие поэмы в духе средневековых фаблио* — «Счастливый отшельник», «Портрет Борджиа», «Паломничество», «Мои литании», «Ничего нет нового», «Обращённый Алкивиад». Все эти поэмы были опубликованы посмертно и за пределами Франции. Об этом позаботился друг Парни — Пьер-Франсуа Тиссо (1768—1834). Он же написал вступительную статью к сборнику.

* Фаблио, фабльо (ст.-фр. — побасенка, басня) — короткая стихотворная комическая или сатирическая повесть во французской литературе XII—XIV веков.

Сохранились сведения о том, что Парни замышлял обширную сатирическую поэму «Христианида» Текст её дошёл до нас в виде нескольких отрывков и эпизодов.

10 сентября 1801 года Первый Консул Франции Наполеон Бонапарт заключил Конкордат с римским папой Пием VII. Завершилась борьба революционной Франции против церкви, в стране был восстановлен католический культ. Стихотворец Парни стал неугоден власти за свой агрессивный атеизм.

Но Конкордат возмутил многих академиков, упорно стоявших на материалистических позициях. Одним из актов их протеста стало избрание 28 декабря 1803 года Эвариста Парни в члены Французской академии на место умершего Девэна*. Приветственную речь, восхвалявшую автора «Войны богов», произнёс философ Доминик Жозеф Гара** — он являлся президентом Разряда французской литературы и языка.

* Жан Девэн (1735—1803) — знаменитый в свое время финансист, на досуге писавший публицистику. В академики был избран за два месяца до кончины.
** Доминик Жозеф Гара (1749—1833) — публицист и политический деятель, сенатор в годы правления Наполеона I.

Наполеон был глубоко оскорблён. Впоследствии он неоднократно отвергал ходатайства об определении Парни на службу библиотекарем в Дом инвалидов и о назначении поэту государственной пенсии. А ведь просили за Парни и брат императора Люсьен Бонапарт, и маршал Макдональд. Именно эти вельможи многие годы поддерживали деньгами бедствовавшего поэта. Пенсию в 3000 франков в год Парни пожаловали только в 1813 году.

Эварист Парни умер в Париже 5 декабря 1814 года, в дни вступления во французскую столицу войск антинаполеоновской коалиции. Сосланный на Эльбу император как раз готовился к возвращению — поэт не дожил нескольких месяцев до Ста дней.

На русский язык произведения Парни были переведены А.С. Пушкиным, К.Н. Батюшковым, Д.В. Давыдовым, В.И. Туманским, И.А. Крыловым, В.Г. Дмитриевым и другими.


Война богов
поэма в десяти песнях с эпилогом

(фрагмент)

Песнь первая

Автор сей поэмы — Дух святой. Приход христианских богов на небеса. Юпитер успокаивает гнев языческих богов. Обед, данный ими в честь новых собратьев. Неосторожность девы Марии и дерзость Аполлона.

 О братие! Однажды над Писаньем
 Я в набожном раздумье пребывал
 Сон пролетал, сопутствуем Молчаньем
 В тиши ночной, и маки рассевал.
 Но яркий свет внезапно озаряет
 Всю комнату... Я трепетом объят.
 Неведомый струится аромат,
 И дивный глас в сознанье проникает.
 Мне слышится божественный глагол...
 Гляжу: вдруг белый голубь прилетает
 И плавно опускается на стол.

 Сиянием и гласом тем смущенный,
 Я ниц упал, коленопреклоненный.
 «Зачем, Господь, меня ты посетил?»
 «Хочу, чтоб ты в стихах благочестивых
 Воспел триумф над сонмом нечестивых
 И веру всем французам возвратил».
 «О Господи! Для подвига такого
 Не лучше ли найти певца другого?
 Ведь у меня — познаний лишь верхи.
 Я набожен, но дел твоих не знаю.
 К тому ж, забыв про давние грехи,
 Оставил я и прозу, и стихи».
 «Не бойся! Я бессильным помогаю,
 Я исцеляю немощи души.
 Садись за стол, внимай мне и пиши!»

 Я стал писать. А вы теперь читайте,
 За вольности, однако, не браня:
 Они мне чужды; в них — вы это знайте! —
 Повинен тот, кто вдохновил меня
 Не автор я, меня не осуждайте!

 Благословясь, о братие, начнём!
 Итак, справлял Юпитер день рожденья.
 Толпой явились боги на приём,
 Приветствия полны благоговенья,
 Поднесены дары... За этим вслед
 Всех пригласил Юпитер на обед.
 Легка, вкусна божественная пища:
 Проворный Эвр в небесные жилища
 Им приносил куренья с алтарей;
 Амброзию на блюдах подавали,
 Нектар в златые кубки наливали
 (Залог бессмертия напиток сей).

 В разгаре пир... Внезапно прилетает
 Встревоженный Юпитера орёл
 И новости дурные сообщает:
 «Всю эту ночь на страже я провёл,
 И увидал: часть неба захватила
 Пришельцев многочисленная рать.
 Они бледны, длинноволосы, хилы:
 Их — тысячи... Лежит на них печать
 Смиренности, поста и воздержанья.
 Крестом сложив ладони на груди,
 Они идут вперёд без колебанья.
 Владыка мой, сюда их скоро жди!»
 Звучит приказ: «Меркурий быстроногий,
 Лети, узнай, кто это, да не трусь! —
 Рекла Минерва, полная тревоги. —
 Быть может, новоявленные боги?»
«Ты думаешь?» — «Я этого боюсь.
 Над нами люди начали смеяться,
 Сатиры стали дерзкие писать.
 Дряхлеем мы и, следует признаться,
 Своё влиянье начали терять.
 Боюсь Христа». — «Бояться нет резона.
 Сын голубя, бродяга и аскет,
 Распятый на кресте во время оно,
 И это — бог?» — «А почему б и нет?»
 «Не бог, а шут!» — «Смешон его завет,
 Но по-сердцу он людям легковерным,
 Что неразумьем славятся безмерным.
 Тиранов он поддерживает гнёт,
 Рабу велит: чти свято господина!
 Политикой искусной Константина
 Поддержан он, и горе всех нас ждёт!»

 Когда имеешь крылышек две пары,
 Летаешь быстро... Вот уже назад
 Спешит Меркурий. Озабочен взгляд,
 Плохих известий ждёт Юпитер старый.
 «Да, новые к нам божества идут».
 «Возможно ли?» — «Да, это вправду боги.
 Они скучны, напыщенны, убоги
 И неумны; но римляне их чтут,
 А нас уже не будут больше славить.
 Уже указ мне дали прочитать;
 Там Константина подпись и печать.
 Велит он нам — могу я вас поздравить —
 Христа с семьёй любить и уважать,
 И половину неба им отдать,
 Другую же пока себе оставить».

 Едва Меркурий кончил свой рассказ,
 Со всех сторон послышалось: «Бандиты!
 Убейте их!» — «Что нужно им от нас?»
 Юпитер встал, спокойный, но сердитый.
 Два раза он нахмурил грозно бровь...
 Тотчас Олимп заколебался вновь
 И, побледнев, буяны замолчали.
 У смельчаков застыла в жилах кровь,
 От ужаса коленки задрожали.

 Юпитер им с улыбкою сказал:
 «Как видите, ещё не отобрал
 Христос моё могущество былое,
 И молнии родит мое чело.
 Умерьте гнев! Вам не грозит плохое:
 Я властвую, соперникам назло.
 Здесь никого нельзя сравнить с Минервой
 По мудрости; пусть выскажется первой».

 В ответ она: «Воздвигнув лжебогов,
 Их низвергают люди очень скоро.
 И мой совет поэтому таков:
 Пустите их на небеса без спора.
 Ведь он сейчас лишь укрепит их власть, —
 Ей все равно придется скоро пасть.
 Презрение уместнее, чем ссора».

 И повелел Юпитер, чтоб в раю
 Пришельцам впредь помехи не чинились,
 Чтоб боги христиан расположились
 И скинию поставили свою.

 Заметил Феб: «Коль достоверны слухи —
 Соперники у нас — слабее мухи,
 Но им везёт: они теперь в чести.
 Знакомство с ними следует свести.
 По-моему, желательно проведать
 Повадки их, обычаи, и нрав,
 И слабости... Ну, разве я не прав?
 Давайте, пригласим их пообедать.
 Смеётесь вы? Смеяться вам не след.
 Пошлём гонца, пусть просит на обед.
 Ведь выскочки обидчивы к тому же...
 Олимпом мы владеем искони,
 А потому — как бы не вышло хуже —
 Пусть в гости к нам пожалуют они».

 Юпитер этой речью успокоен,
 И смысл её лукавый им усвоен.
 Кивнул он в знак согласья головой.
 Он не любил Христа с его семьёй,
 Но боги любопытны, как мы сами...
 Он дал распоряженье, и тотчас
 Стрелой гонец помчался за гостями,
 Которые явились через час.

 Как сосчитать гостей? Их было трое
 В одном лице, или, наоборот,
 Один в трёх лицах. Поняли? Ну вот:
 То был старик с длиннейшей бородою,
 Благообразный видом и лицом.
 На облаке сидевший босиком;
 Он выглядел довольно заурядно,
 Но у него сиял над головой
 Лучистый круг. Хитон его нарядный
 Был из тафты небесно-голубой.
 У плеч сбиралась в складки эта тога
 И ниспадала, облекая стан,
 До самых пят. А на плече у бога,
 Лучистым нимбом тоже осиян,
 С осанкою довольно величавой,
 Сидел красивый белый голубок,
 А на коленях христианский бог
 Держал ягнёнка. Чистенький, кудрявый,
 Был этот агнец хрупок, тонконог
 И с розовою ленточкой на шее;
 Над мордочкой — сиянья ореол...
 Так, триедин, бог в гости к ним пришёл.
 Мария сзади семенит, краснея,
 Застенчиво потупив робкий взгляд.
 Смотрели боги, путь освобождая...
 Явился также ангелов отряд,
 Но у ворот остался, поджидая.

 С коротеньким приветствием к гостям,
 Учтив, но сух, Юпитер обратился.
 Старик хотел ему ответить сам,
 Но, речь начав, довольно скоро сбился.
 Тогда он улыбнулся, поклонился
 И сел за стол. Ягнёнок, боязлив,
 Проблеял что-то; голубь, клюв раскрыв,
 Язычникам псалом петь начинает,
 Которого никто не понимает:
 Там аллегорий, мистики полно...
 Понять язык еврейский мудрено.
 На голубя все смотрят с удивленьем,
 Переглянулись; слышен шепоток.
 Кой у кого срывается смешок,
 А кое-кто прищурился с презреньем.

 Но Дух святой был все-таки умён;
 Смущается и замолкает он.
 Тут раздались рукоплесканья в зале.
 «Прекрасный стиль! Цветистый, пышный слог!
 Да он — поэт, крылатый этот бог!
 Таких стихов ещё мы не слыхали!»

 Хотя насмешку голубь понимал,
 Но зависти её он приписал,
 И злобу скрыл обидчивый оратор:
 Он был самолюбив, как литератор.

 Гостям весьма понравилась еда.
 Их аппетит удвоило, конечно,
 То, что они постятся чуть не вечно
 И яств таких не ели никогда.

 С улыбкою прислуживая, Геба
 Амброзию разносит вместо хлеба,
 Затем нектар в бокалах подаёт.
 Наш Бог-отец охотно ест и пьёт.
 Смущен Христос, сидящий против Феба:
 Хороший тон есть много не велит.
 Бормочет он: «Благодарю, я сыт!»
 А голубок, нахохлившись сердито,
 Едва клюет, стараясь показать,
 Что у него совсем нет аппетита
 И что обед могли б получше дать.

 Богини же Венера и Юнона
 (Особенно спесивая персона),
 Едва взглянув с усмешкой ледяной
 На выскочек, между собой шептались,
 Небрежно к ним поворотясь спиной,
 Исподтишка над Девою смеялись.
 Её смущенный вид, пожалуй, мог
 Дать к этому достаточный предлог.

 Так росшую в глуши отроковицу
 Привозят вдруг в блестящую столицу.
 Вот в Тиволи она на бал пришла...
 Ни у кого стройнее нету стана!
 Она свежа как персик и румяна,
 Застенчива, прелестна и мила,
 И все её с восторгом окружают...
 Но вот на бал франтихи приезжают,
 Презрительно прищурившись, глядят,
 Скрыв горькую досаду, и твердят:
 «Что за манеры! Никакого лоска!
 А пошлый вид! А глупая причёска!»

 Соперницы такие ж словеса
 И в Тиволи небесном изрекали;
 Но, вопреки суровой их морали,
 Столь чёрные и влажные глаза
 С ресницами столь длинными, густыми,
 Красивы, и гордиться можно ими.
 А розовые губки, хоть молчат,
 Красноречиво счастие сулят.
 А перси-то! Упруги и округлы,
 И вишнями увенчаны, и смуглы...
 Еврейке ли они принадлежат,
 Иль христианке — разница какая
 Для тех, кто тонет в неге, их лаская?

 И шепчут все друг другу: «А малютку
 За красоту нельзя не похвалить.
 Как улучить удобную минутку
 И новую богиню соблазнить?
 Пусть Аполлон за ней поволочится:
 На это он, наверно, согласится».
 Но занят был в то время Аполлон:
 Дабы развлечь гостей высоких, он
 Пел арию в сопровожденье хора.
 А вслед за тем явились: Терпсихора,
 Три грации, Психея, Купидон,
 И был балет поставлен в заключенье.
 Мария, не скрывая восхищенье,
 Внимательно на зрелище глядит,
 В ладоши бьёт, с восторгом говорит:
«По-моему, они танцуют дивно!»
 Хотя была и скромной, и наивной,
 Заметила в конце концов она,
 Что красота её оценена
 И Аполлону нравится немало.
 Успехами весьма ободрена,
 Она на комплименты отвечала.

 Понадобилось выйти ей; куда —
 Читатель угадает без труда.
 Ведёт её проворная Ирида
 В покои, где живёт сама Киприда.
 Вдруг — с умыслом, нечаянно ли — дверь
 Захлопнулась; одна она теперь.

 Глядит она направо и налево:
 Так вот каков красавицы приют!
 Стоит, любуясь, несколько минут...
 Что до сих пор видала наша Дева?
 Лишь мастерскую мужа своего,
 Да жалкий хлев, где в ночь под Рождество
 Младенца родила (хоть не от мужа).
 Робка, ещё немного неуклюжа,
 Решается по комнатам пустым
 Она пройтись; толкнула дверь, и сразу
 Увидела агатовую вазу,
 Овальную, с узором золотым.
 Полюбовалась хрупкою вещицей,
 Потом, сказав: «Ой, как бы не разбить!» —
 Спешит ее на место положить.
 Затем проходит длинной вереницей
 Гостиных и салонов, пышных зал
 Со множеством диванов и зеркал,
 Где вкус царит, отнюдь не симметрия.
 Немало безделушек и цветов,
 И скляночек для амбры и духов
 Там видит восхищённая Мария.
 Повсюду бродит любопытный взгляд...
 Ах! Вот Киприды щегольской наряд,
 Сандалии, а также покрывало,
 Венок из роз и пояс дорогой,
 А для прически — обруч золотой...
 «Какой убор! — Мария прошептала. —
 Наверное, он очень мне пойдёт.
 Нельзя ль его примерить на минутку?
 Ведь я переоденусь только в шутку!
 Никто сюда, надеюсь, не войдёт».

 Нелёгкое, однако, это дело!
 Мария наряжаться не умела,
 Но всё же облачилась кое-как
 (Прилаживать нет времени к тому же)
 И вопрошает зеркало: «Вот так?»
 Ей зеркало: «Венеры ты не хуже».
 Она собой любуется опять
 И говорит: «А ведь могли б Амуры
 Принять меня за собственную мать».
 И в тот же миг, румяны, белокуры,
 Влетают легкокрылые Амуры.
 «О мамочка, поведай нам секрет,
 Как хорошеть? Тебя прелестней нет!»

 От радости Мария покраснела,
 Но всё-таки собою овладела
 И улыбнулась. Вот Амур один
 Ей благовоньем руки поливает,
 Другой их полотенцем вытирает;
 Они кидают розы и жасмин
 И пляшут вкруг Марии шаловливо
 Под возгласы: «О, как она красива!»

 Хвалы, как сильнодействующий яд,
 Ей с непривычки голову вскружили.
 Она вокруг кидает томный взгляд.
 Вот ряд картин... На них изобразили
 Венера, Адониса твоего,
 Любви победоносной торжество.
 Исполненные неги, те картины
 Смутили Деву, и не без причины.
 Как запылал румянец на щеках!
 Воскликнула она тихонько: «Ах!»

 Но вот она в другой покой попала
 И пышное там ложе увидала,
 А перед ним — пурпуровый ковёр.
 Она могла б присесть — она ложится...
 И снова полный любопытства взор
 Вокруг себя обводит и дивится:
 Умножили стократно зеркала
 Её красы; им нет теперь числа.
 Она смеётся, руки простирает,
 Как для объятий, и слегка вздыхает:
 «О дорогой Панфер, любимый мой!
 Какая жалость: нет тебя со мной...
 Одета столь прельстительно и мило,
 Наверно, я б тебя обворожила».

 Вдруг входят... Небо! Это Аполлон.
 Она вскочить в смущении стремится,
 Её опять усаживает он.
 «Куда же вы, Идалии царица? —
 Ей говорит, целуя руки, бог. —
 Как вы прекрасны! Я у ваших ног».

 «Ах, полноте! Зовут меня Марией,
 А не Венерой; шуточки такие
 Оставьте, ax!» — «Не отпущу я вас.
 Пленительней Венеры вы сейчас!
 Не видывал я красоты подобной». —
 Я закричу!» — «Кричать вам неудобно.
 Ведь ежели на крики и войдут —
 Языческий наряд ваш засмеют,
 А кое-кто разгневается, право.
 Посетовать, немного слёз пролить
 И, покраснев, стыдливо уступить —
 Вот лучший выход, рассуждая здраво».

 Что возразить на хитрые слова?
 Потупив взор, Мария, чуть жива,
 Противится, хоть бесполезно это.
 Вот дерзкий рот красавца Мусагета
 К коралловым устам её приник,
 Её груди коснулся баловник,
 На ложе (все напрасны возраженья)
 Настойчиво и ласково толкнув.
 Она уже не борется, вздохнув,
 И шепчет лишь: «Какое приключенье!»

 Хоть Аполлон был на руку и скор,
 И видел, что довольно слаб отпор,
 Но всё-таки скандала устрашился.
 Пожертвовав восторгами, он встал,
 Власы свои пригладил и спустился
 С рассеянно-спокойным видом в зал,
 Где музыка и танцы Терпсихоры
 Всех зрителей приковывали взоры.
 Мария вся как маков цвет горит,
 Вернулась лишь в последние минуты
 И голубок, от ревности надутый,
 С гримасою папаше говорит
 (Тот слушает и смотрит равнодушно):
 «Чего нам ждать? Окончилась игра.
 Звонить к вечерне, кажется, пора.
 Идём домой! Здесь, право, очень скучно».
 «Ну что ж, идём!» — ответил Бог-отец.
 За ним Христос: «Идёмте, наконец!»
 И маменьке кивает на ворота.
 Ей уходить, однако, неохота.
 Всё тут казалось новым — и банкет,
 И пение, и виденный балет.
 Любезности немало ей польстили
 И вкус её чувствительный пленили.
 Конечно, дерзостью возмущена,
 К злопамятству не склонная, она
 К языческим богам благоволила,
 А музыкой была восхищена.
 Но Бог-отец заметил ей уныло:
 «Дитя моё! Возможно, я не прав,
 Но голос Аполлона так слащав!
 Мелодия была мне непонятна.
 Мне пенье лишь церковное приятно.
 Ну, а стихи находит Дух святой
 Прескверными; все это — вздор пустой».

 «Они весьма посредственны, признаться! —
 Заметил голубь. — Мало ярких слов.
 Не понимаю, чем тут восхищаться?
 Ливанских кедров нету, а у львов
 Все зубы целы, и на небосводе
 Луна не пляшет с солнцем в хороводе».
 «Порядком утомил меня балет, —
 Сказал Христос, перебирая чётки. —
 Их менуэт скучнее той чечётки,
 Что танцевали в Кане... Разве нет?»

 И Троица, язычников ругая,
 Вернулась в рай, по облакам шагая.

Перевод В.Г. Дмитриева


***

Вчерашний день, часу в шестом,
Зашёл я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.

Ни звука из её груди,
Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»

Вольный пересказ стихотворения Э.Парни Н.А. Некрасовым


В Царском Селе

Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озёрных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни...
Здесь лежала его треуголка
И растрёпанный том Парни.

А.А. Ахматова