ИвАнова любовь. Глава 10

   
Вернулась Любаня домой осенью. Добиралась сама, Ивану не сообщила. И он при встрече так растерялся, что не кинулся Любу обнимать. Только вымолвил:
- Люба!?
- Что, постарела сильно? - Люба старалась казаться бодрой, веселой, но у нее плохо получалось. Они  почувствовали себя неловко. Иван суетливо стал собирать на стол еду. Люба разделась и присела на диван. «Отвык от меня, - думала Любаня. – Ничего, ничего, время нужно». Вслух она спросила:
- А где же Витька?
- На рыбалке с дружками
Иван  не знал – как ему себя вести. Потом разозлился и сам себе приказал: «Успокойся, Иван, не суетись. Как получится, так и получится». Люба показалась ему  чужой, совсем не той Любой, которую он когда-то так сильно любил. За время после прихода к нему Клавдии, он  полностью уверовал в  связь  Любы с Павлом Александровичем. Но что с этим делать Иван не знал: смогут ли они жить вместе. Старший Володька служил в  Армии и собирался остаться  служить сверхсрочно. У него там была уже невеста. Витьку тоже скоро заберут.

Чтобы  сгладить неловкость, Иван спросил:
- Как добралась, что телеграмму не послала, я бы встретил.
- Сюрприз хотела сделать
- А…
- Ваня, а пойдем по грибы, хоть недолго, - сказала Люба. – Помнишь, как мы с тобой любили в лес по грибы ходить. Я пела.
Иван посмотрел на Любу. И в его взгляде Любаня увидела и тоску, и укор, и безмерную усталость.
- Если хочешь,  пойдем. Только тогда осень была тихая, мягкая, а сейчас там холодно, ветер сильный ветер, продувает насквозь, не как в тот раз, Люб, - Иван посмотрел на Любу слишком пристально.
- Мы оденемся потеплей, Вань, так в лес хочется.

До леса они шли молча. Любаня вдыхала воздух свободы и думала: «Ничего, он просто отвык от меня, но он меня не разлюбил. Все пойдет по новому, забудется, пусть не сразу. Сыновья женятся. Будут к ним приезжать с внуками». Люба очень хотелось в это верить. Она не знала про то, что их тогда с Павлом Александровичем застала уборщица Клаша  и рассказала об этом Ивану.

А Иван потихоньку шел в другую сторону от Любы. Ему было холодно, неуютно. Он вспомнил маленькую комнату Манюни с розовыми истертыми матерчатыми половиками, с тикающими ходиками и дурацкой картинкой на стенах, геранью на окне, побеленной печкой, через дверку которой видны всполохи огня. И ему захотелось туда, к печке, присесть на корточки, протянуть к печке руки. Манюня, как всегда,  ласково улыбнулась бы ему и сказала: «Вань, щец, да?». Манюня была худая, маленькая и невзрачная, но она, он это точно знал, принадлежала ему одному.  Ни единым словом не обмолвилась она о скором возвращении Любани, не спросила ни о чем. Только смотрела на него с любовью и украдкой вздыхала. На продолжение счастья своего не надеялась.

Иван не заметил, как заплакал, слезы непроизвольно катились из его выцветших глаз. Люба окликала его и шла в его сторону. Он застеснялся своих слёз и повернул к роднику, который находится недалеко. Дойдя до родника, он наклонился и поплескал ледяной водой на лицо. Плакал, плескал и опять плакал, все никак не мог взять себя в руки. Наконец, он вынул из кармана грязный скомканный носовой платок и вытер мокрое холодное лицо. Подошла Люба, залюбовалась ледяной прозрачной водой, бегущей по камушкам.

Потом они еще долго ходили по лесу. Иван что-то высматривал  в траве, пока не нашел. А когда увидел то, что искал, то замер на месте. Носовым платком он сорвал то, что искал. Это была бледная поганка. Он завернул ее в платок и положил в карман телогрейки.

Набрав немного грибов, они вернулись домой. Витьки дома все не было. Иван ушел управляться к свиньям, а Люба стала перебирать грибы, сама же тихонько запела: Извела меня кручина, подколодная змея...». Когда Иван вернулся грибы уже кипели в кастрюле. Туда он и бросил  бледную поганку.

Пока Люба грибы жарила, Иван выпил из стоящей уже на столе бутылки водки.  Наконец, Люба поставила на стол горячую сковороду с грибами, отварной картофель, положила вилки.
- Давай, Ваня, выпьем за мое возвращение, - Люба налила водки в стаканчики. – Ой, а хлеб - то я забыла, - Люба пошла за хлебом.

Иван сидел белый, напряжение его было столь велико, что колени  тряслись под столом. «Зачем я это делаю, зачем беру грех на душу, пусть живет, как знает, но без меня. А я к Манюне уйду, мы с ней уедем. Зачем это я удумал, видно, бес попутал. А как же Витька, он мать  ждет», - мысль эта молниеносно  пронеслась в голове Ивана. Он встал, схватил сковородку и с размаху бросил ее на деревянный крашеный пол. Вернулась Люба, увидела Ивана, который обжигая руки, собирал грибы в сковородку и приговаривал:
- Щас, Люб, щас я все соберу, свиньям выброшу, а у нас есть соленые огурчики, они даже лучше под водочку пойдут. Щас, Люб. – Иван собрал все грибы, схватил сковородку и выбежал с ней на улицу и выбросил содержимое в туалет. Подошел к висящему на улице рукомойнику, ополоснул сковороду и вытер ее пучком сухой травы. Потом вымыл руки, прислонился спиной к яблоне, колени тряслись: «Господи, помилуй. Чуть не натворил делов».

Когда он вернулся, Люба уже поставила на стол огурчики. Иван сел, опрокинул в себя водку, и, не закусывая,  сказал:
- Вот что, Люба, ухожу я от тебя к Манюне Беловой, сошелся я с ею, пока ты сидела. Прости, Люб, отвык я от тебя. Ты уж, как нибудь,  сама тут…. – Иван говорил и успокаивался, и понимал, что все это окончательно и бесповоротно.

Люба выслушала, выпила  свою водку, подперла щеку рукой и неожиданно запела своим красивым сопрано:
- На муромской дорожке стояли три сосны, мой миленький прощался до будущей весны…