Песня о Голубиной книге-антология Рышарда Лужного

В начале было Слово…
               
                (от Иоанна Святое   Благовествование)

Известный польский филолог-русист Рышард Лужный осуществил свой монументальный литературный замысел – издание на польском языке жанровой «триптиха - трилогии».
     Ее первая часть – «Сказание о невидимом граде Китеже» (« Из легенд и преданий древний Руси» - составление, перевод на польский язык, вступительная статья и примечания Рышарда Лужного)  – антология произведений  легендарно-исторического  жанра древнерусской литературы, а также русской литературы ХIХ и ХХ вв. Книга  увидела свет в католическом издательстве «ПАКС» (Варшава) в 1988 г. и была, как и вся трилогия,  посвящена тысячелетию Крещения Руси.
    
     Вторая часть – «Песня о Голубиной книге» (антология русской народной религиозной поэзии – духовных стихов) вышла в том же издательстве в сентябре 1990 г.
    
     Третья часть трилогии «Слово о Боге и человеке» (антология произведений восточнославянской религиозной прозы, которая охватывает период от Слова философа из «Повести временных лет» до сочинений протопопа Аввакума и Епифания Премудрого, а также княжеских житий ХVII) – опубликована в 1995 г.
     Три части трилогии – это как бы три пространства, три измерения, в которых животворит Слово Божие.
     В легендах и преданиях Слово воплотилось в действие и стало памятью. В духовном стихе Слово вошло в cердце народное и выпелось песней. А осветив разум, воплотилось Слово в религиозную философскую мысль.
     Так память, сердце и разум русского православного человека заключили в себя вечное Слово, проросли им, и посеянное взошло и стало мощно плодоносить.
    
     Замысел Лужного – создание триптиха жанровых антологий – оригинален. Никогда еще все эти произведения, включенные в каждую из трех книг, не объединялись подобным образом, никогда не выходили они в такой последовательности под одной обложкой, никогда еще жанровые антологии не составляли подобного единства.
    
     Жанр в антологии проясняет себя именно через связь, а соединение различных произведений, их соседство становится в данном случае доминантой научного филологического языка. Поэтому нисколько не умаляя значения статей Лужного, предваряющих публикацию текстов, скажем, что полноту осмысления жанра несет в данном случае все-таки не слово ученого-филолога, а  само его деяние, его детище – КНИГА.
    
     Новое самостоятельное единство начинает говорить своим художественным языком, перекликаясь через  года и столетия. Ведь антология – это и последовательное развитие одной поэтической мелодии, одного литературного мотива в нотной гамме времен, и перекличка, творческое «ауканье» отдаленных эпох, и целый собор голосов, слитых в единый хор разноликого жанра.
      В этой статье нам бы хотелось кратко познакомить читателя со второй частью трилогии Лужного, а также поделиться некоторыми своими соображениями. Прислушаемся,  какие живые звуки откликнутся нам в «Песне о Голубиной книге».
    
      Сборник русских духовный стихов занимает срединное положение в структуре всей трилогии, и в этом есть свой символ: середина-сердцевина, нечто, заключенное в поэтической глубине.
     Духовный стих – жанр русского фольклора, песенная эпическая, лиро-эпическая или чисто лирическая форма народной  поэзии. Как и во многих других жанрах фольклора, в духовном стихе словесный образ выводится на свет белый мелодией.
     Но в отличие  от героической и бытовой былины, баллады, а позднее и исторической песни, духовный стих раздвигает границы земного бытия и выходит в пространство лирической вечности.
     Земной человеческий голос поет о таинствах  бытия Божия, земной, теплый голос возносится к горней высоте. Именно христианская легенда, как подчеркивает Лужный, указала пути и дороги, по которым начал свое восхождение духовный стих. Жизнь и смерть, и Воскресение, добро и зло и одоление зла, Бог и дьявол, и Слава Господня  во век – не избегнет их скрещения голос поющего. И разносились вещие звуки каликами-странниками по всей Святой Руси.
     Вся полнота тысячегласого народного собора, его мыслей и чувствований должна была слиться и зазвучать в голосе безымянного поэта. Течение каждого дня истекает в вечностью. В художественной реальности духовного стиха вечность смотрит из глаз каждого дня. Быт и история, проза повседневности, преображаясь в таинстве поэтического творчества, озаряются Светом вечной жизни – Священной истории. Слово Завета погружается в теплую полнокровность народного земного бытия, и в этом рождающем лоне Дух обретает новую поэтическую плоть.
     В фольклоре творческий акт всегда соединяет два начала  – индивидуальное и соборное. Поэтическое «я» художника вбирает в себя всю бесчисленную золотую словесную россыпь целого народа, намытую водами постоянно текущего времени.
     Не украдкой и тайком, а жадно и  открыто припадает народный поэт к древним скарбницам драгоценных словес. Это книги Ветхого и  Нового Заветов, палеи, апокрифы, другие жанры религиозной святоотеческой литературы, древнерусская литература, вобравшая в себя традиции средневековой византийской и южнославянской письменности. Это и ее многочисленные жития, различные жанры и формы агиографической проза (патерики, прологи, четьи  минеи, жизнеописания наиболее почитаемых святых, монахов, отшельников, подвижников, мучеников за веру).
     К ХVII веку, как отмечает Лужный, заканчивается жанровое формирование духовного стиха, вместе с народным эпосом своими корнями уходящего в раннее средневековье. А ХVIII и ХIХ века лишь укрепляют границы-стены жанра, который начинает записываться только во второй половине ХIХ столетия.
     Претерпевая определенную модификацию, не исчезает духовный стих из народного репертуара и в ХХ веке, однако после революции он фактически уходит из поля зрения отечественного литературоведения. Поэтому в антологию Лужного были в основном включены произведения из сборника «Стихи духовные» (составитель и автор вступительной статьи Е.А. Ляцкий, СПб, 1912), а также из «Сборника русских духовных стихов» (составитель В.Г.Варенцов, СПб, 1860), и  «Калеки перехожие»  (исследование П.А. Бессонова, М., 1861).
     Издания эти польский ученый называет «классическими свидетельствами эпохи наивысшего расцвета филологических и исторических наук в России ХIХ века». Структура антологии Лужного наиболее сходна с композицией «Сборника русских духовных стихов» В.Г. Варенцова.
      Поэтическая нить духовного стиха связует все концы и начала и ткет, ткет свой поэтический космос, по созвездиям которого мы читаем книгу бытия. Лужный отмечает, что наиболее древний классический репертуар духовных стихов рождает своеобразную, «упрощенную, ограниченную в выборе героев и сюжетов историю «спасения» - от сотворения мира до исполнения последних сроков и времен.
      
     «Стих о Голубиной книге» 2 кладет начало настоящей антологии и «формирует» ее название, и в этом нам видится знак самой природы, генезиса жанра, в котором герои книг Ветхого завета, Евангелия, житий покидают священные страницы и сходят в свежевспаханные борозды народного духовного стиха. -  Вечное слово соединяется со своим читателем, граница, ранее разделявшая их, исчезает.
      Книга падает с неба на землю: сюжет этого духовного стиха – сюжет рождения самого жанра. Жизнь книги на земле становится художественным императивом повествования. «В кругу народной космогонии» - так называется первый раздел антологии, и этот круг прочерчивает «Стих о Голубиной книге», который Лужный называет произведением о «природе вещей», о сущности сотворенного мира, «трактатом-диспутом», близким по форме к философскому диалогу.
     Небесная книга скрывает в себе все ответы  на все вопросы,  которые духовными очами читает царь-пророк Давид  перед многочисленными собравшимися. И весь мир в каждой строке таинственной книги является его очам как оттиск божественной плоти:

«Зачинался у нас белый свет
От  самого Христа Царя Небесного.
Солнце красное от  лица Божия.
Зори ясные от риз Божиих.
Ночи темные от  дум Божиих…»

(«Сборник русских духовных стихов»)
   
     «Стих о Голубиной книге» - произведение синкретической природы, сплав различных апокрифических сказаний, в котором христианская легенда выступает то из рамы византийской книжности («Беседа трех  святителей»), то из рамы народных поверий, древнейших космогонических сказаний (устная повесть о споре Правды с Кривдой), при этом, как подчеркивает Лужный, излучая «русско-московский» колорит.
    Кажется, что герой «Стиха о Голубиной книге» - царь Давид – убежал из «Biblia pauperum” (второго раздела антологии), а вернее подводит читателя к композиционной границе.
     Духовные стихи, включенные в «Biblia pauperum” («Плач Адама», «Плач Иосифа», «Иосиф прекрасный, странник», «Рождество Христово», «Об Ироде и  о Рождестве Христовом», «Сон Мати-Марии», «Стих о распятии», «Стих о Вознесении», «Стих о Покрове» и др.), по замыслу Лужного, знакомят читателя: «с целой поэтической Священной  историей, Библией в картинках, Библией для народа».
      Итак,  чтение метафизической  - Голубиной книги даруется царю-пророку Давиду, герою другой вечной книги -  Библии, или скажем иначе, Голубиная книга – это образ Слова Божия, которое слышат герои Священного Писания.
     Книга, упавшая с неба на землю, -  это бытующий в народном сознании образ богодухновенности Библии, воплощение вечного начала – истока всей жизни. Поэтому композицию антологии в целом можно представить в виде расходящихся кругов от Слова, брошенного в творческую бездну незримою рукою.
    
     Но «Biblia pauperum” – это то, что считают своей жизнью герои третьего раздела антологии – «Безумцы Божьи». Духовные стихи, объединенные под этим названием, Лужный называет «пантеоном святых», «целой народной агиографией». Это – «Стих про Егория храброго», «Димитрий  Солунский», «Алексей Божий человек», «О спасении Елисавии Арахлинской царевны», «Федор Тирянин», «О святом младенце Кирике», «Борис и Глеб», «Смерть Аники-воина» и др.
    
     Продолжение Библии, Евангелия – это жизнь Слова Божия в судьбе человека, поэтому кажется возможным предложить синонимичный вариант к заглавию раздела – «Одержимые Словом». Земная судьба героев, святых, мучеников становится исполнением Слова. В то же время в духовном стихе эта судьба, эта жизнь, это воплощение слышится в младенческом лепете народных уст. Тайна святости переживается столь приближенно, столь интимно, что возникает полное ощущение сопричастности, соединенности с нею.
     Герой – святой – мученик – праведник -  подвижник предстает в духовном стихе как один из нас – лепестков тысячецветного  народного древа. Целый народ его рукой стучится во врата Вечности.

        В духовном стихе «Милостивая жена милосердия»: чтобы спасти от погони младенца Христа,женщина бросает в огонь собственного сына и берет на руки маленького Мессию. Но не сгорает ее дитя:

«Во  печи трава вырастала,
На траве цветы расцветали,
Во  цветах младенец играет,
Евангельскую книгу сам читает».
               
(«Стихи духовные»)

     Так и сама поэзия народная, как младенец Божий, Отцу Небесному радуется, в цветах лазоревых расцветает. Два образа сливаются воедино – младенца, играющего в цветах и читающего Книгу, - наверное, это и есть поэтическая метафора духовного стиха о себе самом, в которой слились детская вера и радость творчества, улыбка ребенка и улыбка цветка.
    
      Уже сам перечень заглавий  духовных стихов, объединенных в четвертом разделе антологии  «В горизонте эсхатологии», дает полное представление о тех «последних  вопросах», по  выражении  Лужного, которым они посвящены: «О Гадаме», «Стих о смерти», « О спасении души», «О покаянии», «Плач души», «О Михаиле Архангеле», «К плоти», «О страшном суде», «Какого тяжкого греха земля не может простить?» и др.
      Но если движение познания в «Стихе о Голубиной книге» в основном направлено сверху вниз по траектории падения таинственной книги с неба на землю, то в духовных стихах эсхатологического цикла стрелка художественного компаса строго указывает вверх.
      Пространство перехода от земли к небу, пространство расставания и встречи в духовном стихе преодолевается с глубоким терпением и твердой покорностью. Наверное, ничего не осталось ни в этой жизни, ни в будущей,  пред чем опустит свой поэтический взор безымянный певец. Даже трубных звуков Страшного суда не убоится его голос.
        С земли луч художественного народного сознания направляется в бесконечность, весь зримый и конкретный образ которой рождается от знания Слова – Книги – Библии. Наклоняясь над бездною вечности, соборный поэт твердо стоит на ногах, не шатается и не падает, потому что опора ему – камень Слова Божия, который не поколеблется вовек. Он знает все: что скажет Христос, о чем попросит Богородица, о чем восплачет душа. Устройство всего мира для него ясно и понятно как заповедь.
      
      Но нарушена соборная гармония народного хора церковным расколом ХVII века. В пятый раздел антологии «Духовное наследие протопопа Аввакума» включены эсхатологические стихи, несущие на  себе наиболее сильный отпечаток раскольничьей среды, в которой они бытовали: «Взойду я на круту гору», «Роспевец», «Стих пустынножителей», «Соловецкий монастырь», «Песня об Аллилуевой жене», «Стих  преболезненного воспоминания» и др.
     Староверы сердцем приняли духовный стих, единственный жанр фольклора, который они допустили в свою поэтическую молельню. Духовный стих для старообрядцев, наряду с Библией, житиями святых, гимнами, многочисленными литургическими текстами,  нес не тронутое  ржавчиной нового времени слово Божие, слезами, потом и кровью древней русской православной веры омытое. Как покаянный псалом-молитву твердили его беспоповцы во время служб Великого Поста.
     И если сам генезис жанра духовного стиха можно определить как сошествие Слова в художественную плоть народного языка, то жизнь староверов на краю, над пропастью, жизнь в постоянной готовности и страстном ожидании Второго пришествия Спасителя, конца Света, казалось бы, как нельзя лучше соответствовала  произрастанию и плодоношению жанра. Произрастанию – да. Но плодоношению ли?
      Возникает странное ощущение, что именно этот край целого, эта пустыня спасающихся, меняя в своем новом пространстве  угол падания лучей Слова, начинает что-то странным образом изменять и в нем самом.
     Истина собора становится истиной его части, поющей в мучительном надрыве своего избранничества. Смиренное принятие божественного глагола сменяется  уверенностью в полном обладании им. Твердый камень завета, на котором стоял народный певец, не боясь заглядывать в любые бездны, стал раскачиваться  у самого своего основания.      
      Собственный Страшный суд надо всем миром – в эту безвозвратную бездну гордыни ринулась поэтическая мистерия староверов. Поэтому кажется, что духовные стихи, наиболее крепко запечатанные печатью раскола, как бы заново народившиеся в раскольничьей купели, несут на себе неотвратимый отсвет угасания жанра.
     Нарушение гармонии в мире, в соборе, в космосе у старообрядцев рождает, по существу, на наш взгляд, новый жанр – обличительной молитвы-гимна. И рождение это происходит в «Прекрасной пустыне»:

Во темных во лесах,
Во горах … во вертепах
Во пропастех  во земных…3
                («А кто бы мне построил…» из «Сборника русских духовных стихов»)

     В проторенное мерное русло духовного стиха из старообрядческих ущелий врывается бурный поток, клубясь и пенясь над еще недавней гармонией смиренных звуков.

    Последний раздел антологии Лужного – «Духовный стих в фольклоре и литературе»  посвящен некоторым его жанровым гибридам. Народные произведения из былинного репертуара («Сорок калик со  каликою», «Васька-пьяница и царь Кудреван», «Мамаево побоище»). А также памятник древнерусской литературы второй половины ХУII века неизвестного автора – "Повесть о Горе-злочастии" и отрывок из «Повести о Светомире Царевиче» 4  Вячеслава Иванова («Стих о Святой Горе»), как полагает Лужный,  проросли жанровыми побегами духовного стиха.
     Вячеслав Иванов взял эпиграфом к своему произведению слова Владимира Соловьева: «Трудна работа Господня». Думается, что великой помощью, утешением и отрадой в его трудном христианском пути стал для русского народа духовный стих, поющийся «во славу Божию».

Апрель 1991, Москва


Примечания:
1.Рышард Лужный (1927-1998) – крупнейший польский славист и переводчик, профессор Католического университета в Люблине (ЛГД) и Ягеллонского университета в Кракове. В период борьбы «Солидарности» занимал активную гражданскую позицию. Католик.


2. В контексте настоящего издания польское слово  “piesn”  имеет в русском языке два варианта перевода: «песня» и «стих ». Поэтому название антологии Лужного   переводится как «Песня о Голубиной книге», а аналогичное название духовного стиха, включенного в антологию, как и в русском оригинале, – «Стих о Голубиной книге».
 
3. Этот духовный стих не включен в антологию Лужного.
4.См. статью Р. Лужного «Вячеслав Иванов – какого мы не знаем». “Wiaczeslaw Iwanow jakiego nie  znamy”, Slavia orientalis. Rocznik XXXV III, 1-2, Warszawa, 1989.

            
Статья впервые опубликована в журнале «Вестник РХД», №162-163, II-III – 1991. Париж - Нью-Йорк – Москва. С.76-84.