Холодное лето 63-го...

 
                ХОЛОДНОЕ   ЛЕТО   63 - ГОДА…
                ( мысли в слух )

Фильм назывался  «Холодное лето пятьдесят третьего…».  События в нем разворачиваются в местах «не столь отдаленных» сразу после смерти Сталина и ареста Лаврентия Берии. В те годы, надо полагать, мои родители смотрели другие фильмы, любовно называя их кинокартинами, а мне было всего два годика. Уже потом историки окрестят эти годы началом хрущевской оттепели. Сам фильм пересказывать нет никакой надобности, ну разве лишь то, что  он снят в хорошем советском стиле и с участием замечательных артистов. Кроме того, он от начала и до конца, как мне кажется,  пронизан оторопелым восприятием момента его героями, которые не сразу в состоянии поверить, что такая огромная машина по перемалыванию «врагов народа» может перестать существовать. Тяжелый фильм. Я к тем годам, наверное, тоже имею хотя бы какое-то косвенное отношение, поскольку уже был рожден и ходил на своих двоих. Возможно, что ревел, распуская сопли от того, что ревела вся деревня, не в силах перенести утрату «вождя всех народов».  Вполне возможно. Более близкое к тому соприкосновение испытал, когда вспомнил лето 1963 года.
В тот год лето тоже было не особо теплым. Мне ещё не исполнилось двенадцать, когда нас с сестрой Мариной отправили в районный центр за хлебом. Марине можно было доверять и меня и хлеб, ибо ей исполнилось целых тринадцать лет. Времена, когда мы возили по несколько мешков зерна на мельницу соседней деревни прошли, у людей этого добра не осталось. Все сдавали государству, а хлеб пекли только в райцентре и продавали несколько раз в неделю по две булки на руки. Он был из кукурузной муки. Лето действительно было холодным, а может так показалось мне, поскольку простояли в очереди целый день. Причем мы занимали очередь сразу в двух местах – в начале и конце очереди, где запоминали людей, стоящих позади себя, и записывали на ладонях номер очереди, которая начиналась возле прилавка и заканчивалась на улице за сто метров за углом. Когда подходила очередь Марины, я подбежал к ней и мы, купив четыре булки, ушли назад, где занимал я. Через несколько часов подошла и эта очередь. Мы были с ней ужасно счастливы и чувствовали себя настоящими кормильцами. Шутка ли иметь в то время восемь булок хлеба. На автобус мы, правда, опоздали и около восьми километров шли пешком. Холод уже не чувствовали, ибо было тяжело нести, но был стимул – мы, пока шли,  съели  целую булку хлеба на двоих. Он был ужасно вкусным, этот кукурузный хлеб. Не помню, испытывал ли я какое-либо угрызение совести, ведь в эти годы пятеро из десятерых детей жили дома, не считая родителей, а в ближайшие три-четыре дня хлеба не будет. Наверное, ничего такого не испытывал. Откуда? Только, вкус этого хлеба помню и по сей день. Вкусный очень был. Да и дома никто нас не укорял, родители у меня были чуткие и видели, что нам надо есть, чтобы расти дальше. Дома мы пили чай и засыпали на ходу.
Именно в этот день я слышал разговор своих родителей, который так же вспомнил через столько лет после этого фильма. Эта «оторопь» героев фильма продолжалась в наших людях годами.
- Из-за такой детской шалости могут пострадать родители и учителя. Никто не знает, чем всё закончится, - говорил папа почти шепотом, - вся школа в ожидании грядущей неприятности. Были из районо, может дойти и до областного уровня.
Я был в полусонном состоянии, но напряженность родителей, их волнение передались и мне, что не смог уснуть сразу. Когда я понял окончательно, о чем говорят родители, то удивился не меньше.
Мой отец всю жизнь проработал учителем истории в нашей школе, но он участник войны, офицер, был контужен и кроме медалей, имел орден Красной Звезды. Он не робкого десятка, всегда находил возможность, работал между классными уроками не покладая рук и воспитал десятерых детей в безбедности, но эта его реакция на описанное ниже событие была мне непонятна.
Оказалось, что в нескольких школах района обнаружилось, что в учебниках по истории под портретом Никиты Сергеевича Хрущева дети написали «Не сеет, не пашет, только шляпой машет». Это же просто смешно да и только! А эти непонятные взрослые делают  из мухи слона. Тогда учебники не выпускались год за годом и не меняли так часто свое содержание, видимо взрослые не любили так умничать, как сейчас, а просто работали, как им и положено, придерживаясь генеральной линии. Один и тот же учебник передавался другим по окончании учебного года, а дети – есть дети, и умудрялись много чего в них написать. Мне, например, редко попадались совершенно новые учебники, в основном были потрепанные и исписанные предыдущими учениками этого класса.
Я многое не мог тогда знать. Многое я не знал и повзрослев. Теперь мне известно многое, но понять до конца, что испытывали люди в те годы все одно трудно. Всё это время страна менялась, прошел двадцатый съезд КПСС с докладом Хрущева «О культе личности Сталина», прошел в 1961 году и двадцать второй съезд, вынесший постановление об освобождении мавзолея от его мумии, но все это время в людях сохранился страх о возможности возвращения репрессий. Само существующее при Хрущеве правительство не имело задачи, чтобы это стало всеобщем достоянием. Вся «оттепель» была вызвана борьбой за власть.  Доклад «О культе личности» многие годы был доступен лишь партийной верхушке. Именно Хрущев, развивая идею об этом, успел за десять лет правления предстать перед своим народом как Герой соцтруда и трижды герой Советского Союза. Оттепели в международном отношении и вовсе быть не могло. Его «кузькина мать» привела к самому пику холодной войны, а борьба с представителями интеллигенции доходила до нецензурной брани.  Что же это, если не культ?! Нельзя умалять и достижения тех лет: завоевания космоса и безудержное строительство жилья для народа.
Люди, какими бы для них не хотели показаться правители, научились отличать  и угадывать, чем это может кончиться.  Власть – она и есть власть, и каким боком повернется к тебе завтра, никому не известно. Она имеет множество инструментов, чтобы  содержать и сохранить этот режим. Оголтелая цензура и монополия государства на печатные издания, радио и телевидение делали свое дело. По истечении многих лет я кинулся стыдить себя, что тоже не знал о таких вещах, которые имели огромное значение для развития вообще государственности, пока не понял, что и не должен был знать. Что мне можно знать, а что – нет, решали другие дяди. Мой отец, самый старший из учителей деревни, начавший свой трудовой стаж еще со времен Ликбеза был примером не только для меня. К нему многие сельчане шли за советом или для разрешения спорных вопросов, как к арбитру, и слова его многое значили. Однако и он в эти дни казался растерянным.   
А что говорить о моей доброй-доброй маме, которая из тех, кого принято называть «всем мамам мама», если сам отец через семь лет после двадцатого съезда   говорил о  детской строчке в учебнике почти шепотом?  Да и могла ли долго прожить мать, которая спасалась бегством от преследующего её верхом на лошади уполномоченного, чтобы донести до своих детей на груди ледяные картошки, которые все равно пропадали  не убранные на зиму колхозном поле? Пусть пропадает все это добро, но оно колхозное. Не смей трогать! В лагеря захотели?!  К тому же они жили в то время, когда за один анекдот могли сгноить в Сибири, а тут надпись  в учебнике истории под портретом Самого…  Долго я не мог понять, что страх  за такую мелочь так долго может держать людей в подчинении. Он проник в их души глубоко и сидел так крепко, а само народное государство не могло просто взять и объявить во всеуслышание, что именно оно вела вражескую политику  по отношению к собственному народу. Люди, кто сидел у власти и те, кто бился за эту власть прекрасно помнили декабристов, кто после первой отечественной ,  закаленные в ратных делах  были полны решимости и вышли на Сенатскую площадь. История могла повториться. Еще многие герои, брошенные на подъем разрушений народного хозяйства, продолжали носить военную одежду и были не менее решительными своих предков.  Что могло начаться в стране? Страшно подумать. И не зря Хрущев заручился поддержкой именно народного героя этой войны маршала Жукова в борьбе за власть против Берии.  А ведь еще до самой Победы гораздо сильным органом был НКВД, куда могли доставить и замучить любого военачальника, невзирая на его заслуги и звание. Но народ победил и знал своих настоящих героев. Никита Сергеевич и Георгий Константинович тоже знали кто за ними стоит, но не хотели и не могли  допустить до этого.   Кроме того, надо полагать, не было у Никиты Сергеевича никакого желания обустроить настоящее народное государство. А может даже и двигало им что-то такое, но бесспорный факт, что на данном этапе он хотел сам встать у власти и ничего более. Оставив Жукова на второстепенном участке, чтобы солдат продолжал служить своей Родине дальше, он не спешил и не хотел, чтобы вся страна поняла, кого она пригрела в любвеобильном своем сердце.  Этот пост и тот же культ личности  с потрохами перешли к нему и вполне устраивали. Зачем народ свой будоражить? Ни к чему это. Небольшой откат от «взвинчивания гаек» продолжался недолго, и расцвела снова, но уже в саду другого хозяина.  Вот почему так продолжали бояться мои родители и все учителя школы, стараясь не допустить до других ушей о «детских шалостях». Вот почему я ( да и не только я) узнал о таком решении съезда партии с большим опозданием. Орудие смены власти старались укрыть подальше от народного сознания, ибо управлять «темной»  толпой сподручней.
Сейчас  я, даже шутя, не могу обозвать себя «уже большим мальчиком». Я пожилой человек и прекрасно понимаю, что всякая власть, сколько бы раз не объявляла свои  незначительные телодвижения революционными преобразованиями, всегда боялась и будет бояться любой, даже незначительной, революции. Ей они не нужны.
Вот такая мысль пришла в голову,  после просмотра фильма.  Её и излагаю,  сидя в своей двухкомнатной хрущевке, вдруг ощутив во рту снова вкус того кукурузного хлеба. Мне легче, чем родителям. Я живу в другое время, и у меня наклевывается новый сюжет для рассказа.  А изложу я его смело, не боясь последствий, пользуясь огромным нашим достоянием - гласностью.
 Хотя…