Гордеев. Родные люди-2

***

     Продолжение. Начало: http://www.proza.ru/2013/10/08/1685

               
Жизнь в сельской местности или, как говорят - на земле, особенно, на мелких хуторах и в небольших деревнях, с её неустроенным бытом, излишками нелёгкого физического труда, с не всегда полным и здоровым питанием, при отсутствии электричества и элементарных признаков цивилизованности, в том числе, санитарно-гигиенических  условий,  не сулила женщинам, этим вечным труженицам, никаких  гарантий в сохранении моложавости лиц и общего здоровья, старила их беспощадно, вгоняя порой в жестокую безысходность и депрессию.
 
Прогорклый привкус одиночества вдов, у которых мужья не вернулись с войны, навеки запечатлевался на их ликах, отображался глубокими морщинами на обожжённой солнцем и продубленной всеми ветрами коже, а поселившуюся на челе усталость могли смыть разве что необычайной силы волнение или нечаянная радость.

Хутор Монастырский, насчитывавший десятка два подворий, вытянулся  единственной улицей  вдоль косогора, с безымянным ручейком внизу, у подножия горки, где круглый год били ключи,  питавшие  собой и ручей, и всё живое вокруг, вместе с хуторянами.

Сооружённая когда-то невысокая запруда, образовала ставок, где с наступлением лета целыми днями слышались визг и весёлый гомон  детворы.
Детские крики смешивались с гоготаньем гусей, кряканьем уток, мычанием коров, облюбовавших себе  пологую полянку у самой кромки ставка и входивших по брюхо в воду,  утоляя там жажду и спасаясь от мух и слепней.

С другой стороны хутора раскинулись  ровные и просторные  поля, которые из года в год засевались  различными культурами, согласно установленному   агрономами севообороту. Здесь соседствовали гречиха, заполнявшая в пору своего цветения всю округу медоносными ароматами, и густая пшеница, и квадраты делянок с сахарной свеклой, иногда это всё менялось кукурузными зарослями, которые у местной детворы  вызывали восторг и служили для неё джунглями, особенно, в пору созревания початков.

Дальше за полями ровными лентами тянулись зелёные лесозащитные полосы, отделявшие  деревенскую действительность от другого мира, границей которого служила покрытая асфальтом автотрасса Москва-Симферополь.  По ней в обоих направлениях день и ночь мчались  с музыкальным свистом блестящих колёс легковые автомобили, тяжёлые грузовики, различные автобусы, среди которых особыми нарядами и романтической статью выделялись  транспортные средства с дальних рейсов. 

Иногда, глядя на лица сидевших в них пассажиров, казалось, как же загадочен и одновременно недосягаем тот, другой, мир, в котором живут эти люди, он будто в волшебных сказках  наполнен был дивными и яркими красками, интересными событиями, любовью, романтикой, сытостью и всевозможными удовольствиями.

Сам хутор и прилегающие к нему поля со всех сторон были окружены рощицами-перелесками, которые смыкаясь с искусственно сотворёнными зелёными лесонасаждениями, образовывали замкнутый круг, создавая,  таким образом,  впечатление у входившего в него путника, будто  он идёт по благоустроенной усадьбе.

Но такое впечатление годилось лишь для летней солнечной поры.  Стоило лишь пролиться небольшому дождику или прийти весне, не говоря уже о наступлении осеннего ненастья, картина полностью менялась.

Густой чернозём, пропитываясь влагой,  становился похож на липкий дёготь, который смешиваясь с соломой или травой, наматывался на колёса телеги до самых ступиц и прилипал к подошвам сапог,  вызывая постоянное желание отряхнуть  с ног  образовавшиеся вериги.  Выпадающие в немалых количествах естественные дары неба, провоцировали  впечатление осадного  положения на хуторе, где в этом случае жизнь затихала, многие виды работ замедлялись, а отдельные - вообще приостанавливались.   Если выпадала какая оказия за пределами селения, то  надо  было рассчитывать только на свои ноги.

Нередко густые  лесные заросли  служили для местных хуторян, своего рода, укрытиями, особенно, при выполнении специальных операций по добыче «стратегического резерва» - самогонки.  На облюбованной ими заранее  в лесной чаще  и  скрытой от посторонних глаз,  полянке, сооружалась  из кирпича печная  кладка, на которой размещалась  металлическая, обычно из нержавеющего железа,  ёмкость.   Тут же, в ещё более укромном месте, хранился и ждал своего часа исходный материал - закваска, приготавливаемый на основе сахара и сахарной свёклы, слив, проросшей пшеницы, дрожжей,  предусматривались и  другие резервы и приспособления:  запасы воды в бочке, деревянное корыто с трубкой-змеевиком, берёзовые дрова, стеклянная тара для выходного  продукта.

Основную часть хуторского народонаселения, конечно, составляли женщины.  Многие из них навеки остались вдовами – мужья погибли на различных фронтах Великой Отечественной войны. Те, кто, в своё время успели родить сыновей или дочерей, имели теперь в их лице поддержку и опору. А другие, ввиду отсутствия соответствующего мужского контингента, так и коротали свои судьбы в одиночестве.

У тётки Сюни такой «надёжой и опорой» стал её единственный сын Алексей,  родившийся в середине тридцатых годов прошлого века.  Муж её, Пётр, погиб в первых боях при обороне Москвы, не успев даже толком испытать, что же это такое – война,  да и писем от него тоже не было получено ни одного.

Так, вот, и осталась она в деревенской избе вдовой солдаткой с сыном-малолеткой на руках, на глухом хуторе, со всеми перспективами военного и послевоенного лихолетья.

Но как бы там ни было, Алексей вырос, сумел одолеть шесть классов  Танеевской школы,  отстоявшей от хутора километрах в трёх, посещение которой иногда было связано с риском для жизни.

Хутор Монастырский, расположенный на самой границе Медвенского района,  недалеко от автотрассы,  в годы войны познал всю тяжесть наступательных и оборонительных боёв,  проводимых обеими противоборствующими сторонами.  Даже после  завершения сражений на  Курско-Орловской дуге и освобождения Курской области от оккупировавших её немецко-фашистских войск к осени 1943 года, близлежащие рощи, перелески, поля ещё долго оставались  нашпигованными различными видами оружия и боеприпасов, мин, гранат, снарядов и патронов  всевозможных калибров.
Сколько бед принесли они любопытным юным искателям приключений, в том числе, и некоторым ученикам деревни Танеевки.

Подрастая, Алексей  потихоньку становился надёжным помощником  у своей матери.  Рассчитывать на помощь  кого-то другого не приходилось.  После окончания курсов механизаторов он сумел устроиться на престижную работу в Обоянский лесхоз, где уже в те годы была введена денежная оплата труда.
Отслужив потом положенный срок срочной армейской службы, он возвратился на свой хутор Монастырский посолидневшим и ладным парнем, повидавшим белый свет и немало необычайных картинок из другого мира, объявив родной матери о своём намерении жениться.

Тётка Сюня, она же Аксинья Григорьевна Корнюшина, только руками всплеснула, с любовью и умилением глядя на своего повзрослевшего сына, и, не сумев сдержать набежавшей слезы, спешно начала утирать глаза уголком платка, покрывавшего уже тронутую сединой голову. Она лишь тихонько промолвила: - Эх, Алёшенька, если бы батька твой дожил до этого дня!

Потом, обняв сына и склонив голову на его крепкую грудь, дала волю слезам, не в силах сдержать нахлынувшего потока любви и нежности к стоявшему перед ней уже не ребёнку, а настоящему мужчине.
 
Алексей ласково гладил своей широкой ладонью материнскую головку и неуверенным баском всё пытался успокоить эту статную и любящую его женщину, свою родную мать, давая себе обет никогда, до самого конца жизни, ни при каких обстоятельствах не обижать её самому и не позволять кому-то другому делать попытки причинять ей зло. Отныне и навсегда мать будет находиться под его опекой и надёжной защитой.

С выбором  невесты  Алексей долго не заморачивался.
Как-то,  будучи  в гостях по случаю престольного праздника  у своей  дальней родственницы тётки Дуси, проживавшей на  другом хуторе,  в соседнем Обоянском районе, он на кругу, где гуляла местная молодёжь, приметил  одну девушку, Марусю Гордееву, образ которой с того момента заполонил его душу и сердце, как оказалось, навсегда.
 
Сразу подойти  и  познакомиться с девушкой  Алексей не решился. Его смущала  Марусина буйная энергия и её льющийся через край оптимизм. Да к тому же, он испытывал некоторое  опасение, что девушка посчитает его для себя не ровней.
 
Что он тогда представлял   собой - вырос  без отца,  в бедности, на глухом хуторе. Кроме старенькой хатёнки  под соломенной  крышей,  покосившейся от времени и бесконечных осенних дождей, с земляными полами внутри, мизерными окошками с простыми беленькими занавесками,  да коровы Зорьки, зимовавшей в пристроенном вплотную к избе сарайчике,  никакими другими богатствами Алексей с матерью пока не  располагали.

И наоборот, как  ему казалось,  в Марусином доме  всегда царил порядок и достаток.  Её родители были людьми,  уважаемыми в округе.
Отец, отвоевав более двух лет на фронте, контуженным, но живым, вернулся домой,  возглавив местный небольшой колхоз, а мать – строгая и рачительная хозяйка,  всегда старалась быть  под стать своему   мужу,  беря на себя заботы о своей многодетной семье и в годы военного лихолетья,  и в мирные дни.

Не ведал Алексей, что родители  Марии   были с давних пор  хорошо  знакомы  с его погибшим отцом и матерью, знали их ещё с времён коллективизации, до  выхода на хутора. Поэтому, чуть позже, когда он пошёл провожать Марию до дома и она сообщила  ему об  этом, радости парня не было границ.

Завязавшаяся дружба у молодых людей переросла во взаимную любовь. Родители Марии и вся её многочисленная семья  тепло встретили Алексея в своём доме, куда он вскоре мог заходить свободно, не испытывая какого-либо стеснения или неловкости. 

Свадьбу справляли скромно, но все уважаемые люди с обеих сторон были приглашены, а принятые в этих краях традиции - соблюдены.

Родители Марии, как водится, постарались справить дочери какое-то приданое,  уместившееся  на небольшой повозке, на которой её отец  лично отвёз  в дом жениха.

На развод хозяйства им выделили кое-какую живность: молоденькую  тёлочку, пару овец, пару гусей, несколько кур, а на счастье и покой в доме – пушистенького котёнка Рыжика.

Молодые были счастливы, с лица Марии не сходила улыбка, а спадавшие по вискам  завитушки смоляных волос, казалось, завивались ещё сильнее.

Алексей также не уступал своей молодой жене - повеселел, обзавёлся более уверенной походкой, поведением на людях и рассудительностью в разговорах.

Но более счастливого человека, чем тётка Сюня, наверное, вряд ли можно было сыскать в ту пору на обоих хуторах. Она радовалась за сына,  полюбила свою невестку;  она теперь чувствовала, что её одиночество ушло в прошлое навсегда, ведь с таким количеством хороших людей ей посчастливилось породниться.
Марусины братья и сёстры приняли её Алексея с такой сердечной теплотой, что он сам как-то сказал ей об этом и заплакал. Это были добрые мужские слёзы, облегчавшие душу,  дарившие человеку новые ощущения причастности к большой семье, в которой всё строилось на крепкой любви, доверии друг к другу и уважении к другим людям.

Алексей увидел, что в центре всей жизни в семье его молодой жены всегда находилась её мать. Это она, многожильная и мужественная женщина,  Наталья Дмитриевна Гордеева (урождённая Полянская), оставшаяся  в годы войны одна с восьмерыми  детьми, не только не растерялась и не позволила кому-то их обидеть, а выстояла и сама, и научила своих детей не пасовать перед трудностями. Когда закончилась война и её муж целым возвратился домой, он всех их нашёл  живыми и здоровыми.
      
      Продолжение: http://www.proza.ru/2013/10/16/1541