Бета-ридер

     Сосед из дома напротив, розовощёкий герр Кукелькорн, подрезает электропилой кустарники. То включает, то выключает свой мерзкий инструмент. Вспоминается приёмная стоматолога. Я плотно закрываю окна, задвигаю шторы. Звук становится тише, но всё равно злит и мешает сосредоточиться на рассказе.
     До чего приятны иногда мысли об убийстве. Мне представилось, как целюсь из пистолета в герра Кукелькорна... Одним занудой стало бы меньше. И одним моим рассказом больше. Я грустно улыбнулась – а вдруг тот, кто прочитает мой рассказ, захочет пристрелить автора – за зря потраченное драгоценное время? Мудро-то как сказал Эрнест Хэмингуэй: у начинающего писателя всё удовольствие приходится только на его долю, а читатель не получает ничего.

     Телефонный звонок.
     – Привет! Живая ещё? Чего не звонишь-то?
     Мой приятель Альберт, художник из Москвы. Говорит всегда громко, будто вокруг глухие. Альберт уже лет десять, как тоже живёт в Германии.
     – Привет! – ответила я. – Живая. Ещё. А ты?
     Альберт хохотнул, я отвела трубку подальше от уха.
     – В Берлине был. Думал – культурный город... – протянул он.
     – Картины продавал? И что?
     Тема продажи картин для Альберта неисчерпаема. Рисует он неплохо, но работы продаёт редко. Денег у него никогда нет. Альберт часами сидит на улице в окружении картин и таблички «Хотите, нарисую ваш портрет?». Увы, хотят редко.
Однажды он написал мой портрет, бесплатно. Подарок ко дню рождения. Сначала понравилось, но потом, внимательно разглядывая рисунок, я заметила, что портрет  не схож с оригиналом. Альберт изобразил меня покрасивее, чем я на самом деле. Глаза сделал побольше, с каким-то странным, сумасшедшим блеском. Не знаю почему, но несходство меня огорчило.
     В Берлин Альберт ездил, надеясь отыскать желающих увековечить свою физиономию, но вернулся с долгами – столичная жизнь дорогая.
     – Слушай, мне бы работёнку какую-нибудь... – с нарочитой небрежностью сказал Альберт. – Да, в принципе, любую. Может, возить кого, или по-хозяйству помогать, газончики косить... Услышишь что – свистни!
     – Свистну! – пообещала я.
     Пока Альберт сокрушался, что берлинцы, да и немцы вообще, ничего не понимают в искусстве, я смотрела на монитор и в который раз перечитывала недописанный рассказ. Он мне решительно не нравился. Мертвый текст. Я перекраивала и переделывала строки, но рассказ не оживал. Более того, стало казаться - всё написанное в последнее время было мёртвым. Что-то во мне сломалось. Или только кажется, что сломалось?
    Вдруг появилась идея.
     – Ты когда-нибудь был бета-ридером? – перебила я длинную тираду Альберта.
     – Кем? Бета... чего?
     – Бета-ридер – это человек, который читает тексты перед тем, как они попадут к издателю и высказывает своё мнение. Знаешь, часто писатели сами не могут понять, хорошо ли вышло, и поэтому дают посторонним людям почитать...
     – Понял! – воскликнул Альберт. – Есть работа?
     – Есть! Только много не могу заплатить – сама на мели. Давай, десять рассказов, не бойся, они короткие, – пятьдесят евро? По пять евро за штуку!
     – Согласен! – мгновенно отреагировал Альберт. – Где рассказы?
     – У меня! Это мои рассказы!
     Я думала, что он удивится и спросит: «Ты, оказывается, пишешь рассказы?». Увы...

     Через час Альберт был у меня. Компьютера у него не было, поэтому я распечатала десять рассказов и объяснила, что с ними делать: во-первых, поделиться общим впечатлением, во-вторых – пометить "блошек", то бишь опечатки и грамматические ошибки. Выдала  пятьдесят евро. Альберт сразу ушёл, отказавшись от кофе. Интересно, что скажет мой приятель. Скорее всего, раскритикует, это он любит. Пикассо у него – распиаренная посредственность, Дали – придурок...

     Поздно вечером Альберт доложил: всё готово, можно ли сейчас зайти? Часы показывали полночь, хотелось спать, но желание узнать правду о своих творениях пересилило и я согласилась.
     – Не знал, что ты так хорошо умеешь писать! – сказал Альберт и потряс пачкой листов с рассказами.
     – Спасибо, – ответила я недоверчиво. Как-то уж слишком фальшиво он это сказал.
Альберт заходил взад-вперёд по комнате. Я ждала.
     – Нашёл несколько опечаток! Вот, пометил красным.
     – Хорошо, но скажи – как тебе мои рассказы? Хоть немного-то было интересно?
     – Немного – было интересно! – прямо заявил он. – Но...
Он скривился и задумался. Я не торопила. Он честный, не станет льстить, скажет то, что есть, не пытаясь подсластить пилюлю. Правильно я сделала, что выбрала его своим бета-ридером.
     – Послушай, ты ведь пишешь художественную литературу? – делая упор на «художественную», спросил Альберт.
     Я кивнула и начала догадываться, к чему он клонит.
     – Увидеть красоту и суметь показать её... нет, не обязательно красоту, можно и самый простой предмет подать так, что он словно оживёт, станет реальным, объёмным и настоящим... Настоящим, понимаешь.  Тот, кто читает твой рассказ, должен явно, во всех красках увидеть то, что видишь ты сама. Да, ты сама... Вот, я как-то читал у Золя – он описывал восход солнца. Ведь он же мог написать: солнце медленно поднималось из-за горизонта, становилось всё светлее и наступил новый день. Всё правильно.
     Альберт поднял указательный палец вверх, помолчал пару секунд и продолжил:
     – Но он был художник! Он увидел другое. Своё. Не помню, конечно, дословно, но примерно так: медленно заалел горизонт, первый луч солнца отразился в росинках на розовых бутонах, и росинки вспыхнули бриллиантовой россыпью...
     Альберт внезапно умолк.
     – Росинки на розовых бутонах... – пробормотала я в надежде, что он продолжит говорить, но всё молчал и молчал, сосредоточенно хмурился, будто пытаясь вспомнить что-то важное.
     Наконец, усмехнувшись, Альберт заговорил:
     – ...а ведь он мог написать про пыль на листьях, или про колючки, или... ну, про грязную лужу на садовой дорожке... правда жизни... реализм, туды его в качель... А он увидел красоту. И показал её нам. Чтобы все увидели. Красоту. Даже там, где её трудно разглядеть. Вот оно. Это важно. Пусть все увидят...
     И Альберт снова погрузился в размышления. Казалось, он забыл о моём присутствии.
     – А твой Хеменгуэй – зануда! – заявил Альберт. – Писать не умеет! Да я засыпал всегда, когда его читал!
     Я вдруг заметила, что Альберт выглядит немного заспанным – наверное, когда читал мои рассказы, тоже...
     – Короче, ты не зажимайся, – подытожил Альберт, – не бойся показывать свои чувства, свои эмоции, пусть они тебе даже покажутся неуместными и странными. Ведь это же твои ощущения! И если ты можешь увидеть красоту, а ты же можешь, я знаю, то и показывай её другим, не стесняйся... И не прячь её, не...
     – ...не будь занудой! – закончила я за него, понимая, что говорю не то, что следовало бы сказать. Я боялась, что получится фальшиво.
     – Ведь ты же умеешь хорошо писать... в принципе.

     Когда в половине третьего ночи Альберт ушел, я поплелась в ванную. Открыла кран, подставила ладонь под струю воды. Мне привиделись росинки на розовых бутонах, из которых брызнула бриллиантовая россыпь. Восходит солнце, начинается новый прекрасный и солнечный день. Я смотрюсь в зеркало и будто бы впервые вижу свое лицо. Казалось, что я стою не на сером кафельном полу, а балансирую на балке недостроенного небоскрёба. Дьявольские искорки в глазах.
     Я поняла, кого я сейчас вижу... Бегу в спальню – там портрет, нарисованный Альбертом. Теперь портрет стал на меня похож – особенно выражение глаз – с каким-то сумасшедшим блеском...