Потанцуем?

Родившись на мелководье,
он жил, баюкаясь приливами-отливами,
в уюте прогретого солнцем маленького мирка,
затканного причудливым переплетением водорослей
и наполненного обычными заботами о пище и продолжении рода.

Защитная окраска,
колючие костные щитки
и лентообразные кожные выросты вдоль тельца
делали его незаметным среди морских растений
и недоступным для хищников.

Неуязвимый и благодушный,
целыми днями предавался он чревоугодию:
дул щечки, создавая вакуум
и втягивая длинным трубчатым носом
планктон и прочую мелюзгу.

И плавать особой нужды не было.
А зачем, когда есть пара выпуклых глаз,
которые независимо друг от друга
поворачиваются на триста градусов в любую сторону,
высматривая добычу...

Так и висел он в воде
поплавочком,
наглядно доказывая,
что бытие определяет не только сознание,
но и трансформирует плоть…

Ради сытой и теплой жизни
основательнице его рода, рыбе-игле,
пришлось изрядно пригнуться и поменять ватерлинию -
воздушный пузырь из горизонтали перешел в вертикаль
и своей большей половиной врос в голову…

Вот и спи или не спи себе,
вечно стоя, как старый коняга.
Хотя нет,
бывали редкие дни,
когда прилечь получалось…

Третий год обитал в этой уютной лагуне
странный жеребчик,
похожий на фигурку шахматного конька -
крупный, красивый, желанный для каждой «кобылки»,
но верный своей первой и единственной.

В положенный срок
слышал он от подруги
призывное щелканье:

«Потанцуем?»

И они, как пара застоявшихся рысаков,
пускались в галоп,
и трое суток без устали сплетали и расплетали
свои чуткие хвостики-щупальца,
все ускоряя и ускоряя темп.

На пике страсти она шептала:

«Держи карман шире!»

И он не ломался,
и не бил капризно по воде хвостом,
а лишь крепче обвивал им побег старой доброй ламинарии,
менял окраску в тон любимой
и радушно распахивал ей навстречу
разбухший от возбуждения мешочек на животе.

В нее-то «кобылка»
и выметывала
из длинного яйцеклада
сотни икринок…

А потом две недели томительных ожиданий
и вкусовых перемираний беременности,
когда и пахнет не тем,
и хочется чего-то особенного,
и плачется без видимой причины, и всех жаль…

Чувствуя приближение нереста,
раздобревший морской конек
отплывал в укромное местечко,
снова цеплялся за водяной стебель,
и приходили схватки, и потуги…

Двое суток, извиваясь от боли,
он проклинал свою бедную долю самца
и давал себе слово
больше никогда не верить самкам
и не вестись на их посулы...

И ревновал, думая о том,
что, может быть, в это самое время,
когда он корчится в муках,
его благоверная обхаживает другого,
такого же доверчивого лошару.

А сколько по миру,
быть может,
плавает ее внебрачных «жеребяток»,
а он-то, он…
только ей… и только с ней…

И приходила самая последняя потуга,
когда тело рвалось от боли,
и хотелось кричать о том,
чтобы добили,
как добивают загнанных лошадей…

Брюшная сумка... раскрывалась,
и новорожденные десятками появлялись на свет…

Отмучившись,
опроставшийся отец опускался на самое дно
и долго лежал в изнеможении горизонтально -
так, словно из него выпустили весь воздух…

Но заживали раны,
выравнивалась ватерлиния,
забывалась боль,
и любимая была снова рядом…

А дети, подхваченные приливом,
были уже далеко,
но волноваться за них нужды не было –
жизнеспособные и вполне самостоятельные,
они были готовы встретиться с большим миром
для того чтобы в конце концов обрести малый…

07.10.2013