Прости, сын, или Позднее раскаяние

                Повесть

                Вместо  предисловия
            
    --Мама, меня зачислили в техникум, даже с повышенной стипендией, потому что вступительные  сдал  на пятёрки, -- сообщил матери  Володя Кузнецов.
   --Поздравляю, сынок, рада за тебя, -- обняла сына Люба.
   --И  в общежитие поселили, нас четверо будет в комнате.
   --Но местным  ведь не полагается.
   --Кто из интерната, тем дают.
   --Зачем же общежитие? До техникума всего пятнадцать минут ходьбы от нас.
   --Мама, я  же никогда не жил дома. Привык к общаге.
   --Ничего, отвыкнешь.
   --Я  хочу с ребятами.
   --Нет. Ты подумай хорошенько.
   --И думать нечего, как сказал, так и будет. Ну я пошёл, мне ещё с отцом повидаться надо. До свидания, мама.
   Люба  не ответила, не могла говорить из-за спазма в горле. Потом долго плакала, в голове одна мысль стучала молоточком: « Потеряла, потеряла сына. Неужели навсегда? Неужели не простит?»
Она ходила сама не своя, всё валилось из её рук.
«Возьму отпуск,-- решила,-- и уеду с ребятами в ДворкИ». Так называлось её родное село, расположенное в удивительно красивом месте, в двадцати километрах от  города.
    Поехала с младшим сыном Денисом, Володя задерживался на два дня.  Её муж  Андрей был тоже в отпуске у  родителей, живущих в Курской области.
   Днём на людях было не так тяжело, а ночью  становилось жутковато, от сельской тишины звенело в ушах. Даже собаки и те не брехали. Люба старалась уснуть, но не могла.   Временами она забывалась в какой-то смутной дрёме на несколько минут, но, очнувшись, опять думала всё о том же. С нетерпением ждала рассвета, хорошо, что летние ночи  короткие.
   Наконец-то защебетали птицы, взошло солнышко. Люба потихоньку вышла на крыльцо, огляделась. Роса выпала обильно, сверкала и переливалась  под солнечными лучами. Ей вспомнилось, как девчонкой любила в такие вот утра умываться росой. Провела руками по листьям сирени, по траве, приложила прохладные и влажные ладони к щекам. Взяв вёдра, пошла босиком  по  мокрому спорышу к колодцу. Потом подоила двух козочек, привязала их к колышкам за двором. Управляясь по  привычке, она не вникала в смысл того, что делали её руки. 
    --Да отдохни ты, Любаша,-- сказала ей мать Пелагея  Дмитриевна.-- Чего поднялась так рано?
    --Мне так легче, мама.

     После завтрака Люба спустилась с крылечка в сад. Был погожий летний  день. Вдалеке, возле силосных траншей, надрывно и занудливо урчал трактор. Дремотно жужжали мухи, пчёлы, осы. В огороде всё шло в рост, поспевали клубника и  смородина, пахло душицей. На заборе стрекотала сорока, предупреждая птиц о какой-то опасности, наверное,  кошку увидела.  Вскоре  замолчала. В саду под яблоней  стояла скамеечка, сколоченная  прошлым летом Володей. Присев на неё и привалившись к стволу дерева, Люба задумалась, стала складывать  разрозненные, разбегавшиеся в разные стороны мысли в какой-то порядок. Она  искала ответ на единственный  вопрос: «Почему так случилось? Почему? Почему?»  И вдруг её словно током пронзило: не сейчас это произошло, намного раньше.  Живи она здесь, в Дворках, с Алексеем, которому нравилось их село, всё могло  быть иначе.  Вон  у сестёр – хорошие дружные семьи, здоровые и крепкие дети. Вера и Надя  работали в садоводстве. Разумеется, трудновато там -- не в конторе бумажки перебирать, но они были довольны, особенно, когда на помощь пришла техника. Одна за другой вышли замуж. К старшей Вере посватался  шофёр из леспромхоза, мужик работящий, непьющий. Машина у него всегда на ходу, никогда грязной её не видели. И в домашнем хозяйстве  держит порядок. Повезло и второй,  муж, выпускник сельхозакадемии, человек спокойный, доброжелательный, но  требовательный и строгий агроном. Его и в бригадах хвалят: знающий и землю любит. Надю уговорил  заочно учиться, теперь она бригадир, селекцией занимается. Нелегко им, конечно,  что и говорить, держат коров, огороды. Их трудовой день зависит не от  нормы и времени, а от самой работы, которой хватает и в колхозе, и дома  с ранней весны до поздней осени.  Всё-таки они спокойные, добросердечные, по пустякам не нервничают, и разговор-то  у них  неторопливый, обстоятельный. Живут в достатке, ни в чём не нуждаются. Надя с Виталием Федоровичем уже давно машину купили.
Яблоня, возле которой сидела Люба, была недавно окопана.  Взяв в руки комочек тёплой, мягкой, чуть влажной после недавнего дождя  земли, она, боясь почему-то раздавить его, держала на ладони осторожно, внимательно разглядывая, как будто видела впервые. «Оторвались листочки от земли и погибли,-- подумала, -- а корешки-то  живые, они ещё дадут поросль, но это  будет уже не та трава, вырастет снова  почти такая же, но не та. Первая уже погибла». Продолжая  держать комок земли в руке, посмотрела  на лужок за огородом,  покрытый  разнотравьем и  жёлтыми цветами. За лугом было поле, засеянное люцерной,  на пригорке –  старая церковь. Глядя на неё, Люба сквозь слёзы прошептала: «Господи Иисусе, матушка Пресвятая Богородица, простите  мне грехи мои, простите  меня глупую».
 Она  смотрела на луг и плакала. Как  наяву,  увидела себя девочкой с венком на голове, сплетённом из одуванчиков, бегущей ясным воскресным  вечером через этот лужок к дому.
--Папа, а я сейчас  на ферме у мамы сама  Даринку   подоила! Она смирно стояла, не лягалась и  подойник не опрокинула.  Мне кружку её молока  за работу налили. Ничего вкуснее  в жизни не пила!
Подошла мать, устало улыбаясь.
    --Я, мам,  скоро к тебе  на ферму  пойду работать, вот только сдам последний экзамен.
    --Что ты, что ты, дочка! Там ведь нелегко. Ой  как  нелегко. Вчера, когда  я после вечерней дойки пришла?
    --Поздно, мама, уже темнеть стало. В десять часов.
--Вот-вот. Скотник опять напился, пришлось нам самим  коров обихаживать.
Значит доярки поили коров, чистили  стойла, убирали навоз. Вечером, ложась спать, Любашка слышала, как причитала  потихоньку мать: «Ох, рученьки мои, как вас  положить-уложить, успокоить…»
На другой день  Дмитриевна пришла с работы чем-то озабоченная.
--Что случилось, Поля?-- спросил муж.
--На мехдойку переводят.
--Да об этом давно говорят.
--Оборудование сегодня завезли, скоро нас обучать начнут.
--А тебе, я вижу, не по душе это?
--Как тебе сказать, Петро. Пока сама не поработаю, не узнАю, лучше будет дояркам или нет. А вот коров жалко, аппарат – не человеческие руки.
--Мама,-- вступила в разговор  Любашка.-- Я хочу на ферму. Ведь справляюсь не хуже других и коровушек  люблю.
--А ты попробуй не одну Дарину подоить в охотку, а двадцать хотя бы. Да три раза в день. Да  потаскай бидоны с молоком, -- другое запоёшь.
--Но ведь на фермах технику установят, посменный график введут.
--Всё равно ничего хорошего. Правда,  заработок у нас высокий. Но не в нём  дело.  Ты сейчас  молодая, сильная, всякая работа тебе кажется лёгкой. С годами опыт приходит, конечно, а силы-то убывают. Выйдешь замуж, дети пойдут, им надо внимание уделить. А ещё сготовить, постирать, убрать.  И на ферму в срок бежать, коровы ждать не могут. Вот  и  весь тебе мой сказ.
--Куда же мне идти?
--Поступай в институт или техникум, можешь в колхозе остаться, только на ферму  –  ни ногой.
--Но ты же любишь свое дело? Сама-то  из  коровника « ни ногой».
--Не  знаю, люблю ли эту работу или привыкла  за долгие годы. Я такой, как ты сейчас, пришла на ферму. А она, сама знаешь, не близко, километра полтора будет. Потом уж обзавелись велосипедами, а раньше пешком ходили. Встаёшь, бывало, раненько, когда ещё и петухи-то спят. Потом  прибежишь домой, не знаешь, за что в первую голову схватиться: девчонок накормить, обед сготовить, кое-что по хозяйству справить. Чуток отдохнёшь, а там уж опять надо спешить на дневную, после – на вечернюю дойку. Молочко-то, как и хлебушко, большими трудами достаётся. Когда переведут на механизацию,  за каждой дояркой раза в два, а может и  больше, коров закрепят. Тут уж побегать придется, не зевать, ведь аппарат-то надо  вОвремя снять.
…Комочек  земли  на Любиной ладони  стал подсыхать. Она всё ещё держала его в руке, продолжая смотреть на лужок.
Свадьба  у них с Алексеем была тоже  летом,  так же было тепло и тихо. Ничего здесь не изменилось за прошедшие годы. Припомнилось ей, с какой радостью  покидала она когда-то родное село. Будущее казалось расцвеченным всеми цветами радуги.
Закрыла глаза, опять прислонилась к шершавому стволу яблони. И снова  вспомнились детство, юность, жизнь в городе. Заслышав чьи-то шаги, она очнулась. Комочек земли, лежащий на ладони, высох. Люба осторожно положила его под яблоню. «Прости, сын, -- прошептала, --  прости, земля...»

         В то утро она  вспоминала ещё один  летний месяц, круто повернувший Любину,  совсем  юную, жизнь. Вспоминала и тот долгожданный день, вернее, вечер – выпускной, когда  собрались в школе   одноклассники, их родители. Много было тогда  слов тёплых, пожеланий добрых, слёз радостных. 
Директор школы Зоя Михайловна берёт в руки аттестат, торжественно произносит:
--Быстров  Николай  Федорович! Прошу!
Коля первым поднялся на сцену, он возглавлял список учеников в классном журнале, а Люба его замыкала. Ей пришлось переждать всех.
Наконец:
--Фомина Любовь Петровна!
Директор  вручила ей  аттестат, поздравила, руку пожала, а классная руководительница сокрушенно заметила:
--Любаша, у тебя  почти по всем предметам пятерки, две четверки всего, а вот по английскому тройка.
--А зачем он мне, Александра Григорьевна? Если я на ферму  пойду, мне с коровами не придётся по-английски разговаривать, они  иностранным языкам не обучены.
Все хохочут:
        --Ну и Любка!
        --Ну и сказанула!
--За словом в карман не лезет!
--А что? Она правильно говорила, иноземный язык должен быть делом  добровольным, пусть учат, кому в жизни понадобится. Вон  Сенька Долгушин, когда ему  по работе понадобилось, за полгода французский в совершенстве выучил. Английский почти десять лет учил, и в школе, и в институте, а он ему ни к чему.
        --Ну не скажи. Может ещё пригодится.
--Да тише вы! Но Любашка – до чего же бойкая девчонка!
.
       Утром  Люба проснулась поздно, быстренько натянула платьишко, наскоро умылась, выпив на ходу чашку молока, выбежала  на улицу.
                --Колька!--крикнула громко.--Ты спишь что ли?
Из соседнего дома выскочил её одноклассник.
    Взявшись за руки,  шли   по селу Люба с Колей.  Возле колхозного правления остановились. Напротив Доски Почета – доска позора. В этот день на ней была  нарисована огромная, в человеческий рост, водочная бутылка, на дне которой изображен сидящий, скорчившийся  пьяница-скотник.
--Как ты думаешь, Коля, это поможет? Доярки с ним уже замаялись.
      --Карикатура  вряд ли, он на неё и смотреть-то не станет. Мама  говорила, что его на женсовет вызывают. Там пропесочат  будь здоров!  Мало не покажется.
         --Это верно. Женсовета у нас  боятся больше чем участкового.
Они  пошли дальше – беззаботные, весёлые, счастливые. Соскочившие с прясла ребятишки кричат им:
--Тили-тили тесто. Жених и невеста! Жених и невеста!
--Брысь отсюда!  Я вот  вас! – Любашка делает вид, что хочет отстегать их веткой сирени, которую держала в руке.
--Ага-а! Жених и невеста!  Жених и невеста!
--Если то, что они кричат, сбудется, счастливее меня  не будет человека  на всём белом свете, -- вполголоса промолвил Коля.
--Так уж и на всём? – рассмеялась Люба.
--Представь себе, да! Ты – моя  любовь первая и последняя,  другой не будет. 
Любашка не ответила. Помолчав, спросила:
        --Ты теперь куда?
   --Вроде не знаешь? Сейчас в механизаторы, а будущей осенью в армию призовут, потом в колхоз вернусь или учиться пойду на инженера по сельхозмашинам.
   --Ты и сейчас можешь поступать, лучший ученик в классе. Удивляюсь, почему тебя медалью обошли.
       --В районе так порешили. Ничего, медали от меня не уйдут.
     --Не надоели тебе эти тракторы? Ты ведь с седьмого класса  все летние каникулы  на них работал.
    --Нет, конечно, я технику люблю. В армии хотел бы служить в танковых частях, как отец, если возьмут. А ты? На ферму?
      -- Мама не советует.
      --Она же сама почти всю жизнь там трудилась.
      --Может поэтому и не пускает.
      --И что же ты решила?
      --Пока не знаю.
Да, она в то утро ещё не знала, какой путь, какая дорожка поведут её дальше.
   А дорожка та была извилистая...

               
                В город!
                --1--   
         --Здрасьте, Пелагея Дмитревна!
--Доброго здоровьичка, Варя! В отпуск приехала?
--Ага, в отпуску. А это неужели  Любаша такая выросла?
--Она, -- засмеялась мать. – Школу нынче окончила.
--Красавица-то  какая! У нас на заводе ни одной  такой нету.
--А тебе как живётся в городе-то?
--Нормально.  Теперича работа у меня чистая, я в табельщицах. Вечером можно куда-нибудь смотаться: в кино, на танцы, в парк. Артисты  разные к нам с концертами приезжают. Дворец культуры у нас шикарный, это  вам не сельский клуб. И танцы  не под Гошкину гармошку, а под оркестр.
--И мы смотрим по телевизору фильмы и концерты. В клубе тоже кино бывает.
--Бывает! Не смешите! Два раза в неделю. А в городе  каждый день с девяти  утра до девяти вечера  картины крутят. Кто в вечернюю или  ночную смену работает,  может утром или днём посмотреть.
Варвара наманикюренными, ярко накрашенными ноготками достала из сумочки маленькое зеркальце и стала  поправлять причёску, чем-то  напоминающую птичье гнездо.
Вечером она предложила Любе:
--Пойдём, посидим на лавочке у ворот.
--Пойдём.
--Любаша,  куда ты теперь будешь определяться?
--Не знаю ещё. Хотела на ферму, да мама против.
--И правильно, что против, это не для тебя. Поедем со мной в город, устроишься к нам на завод. Охота тебе в поле горбатиться, землю лопатить, дерьмо коровье нюхать? Ты на себя в зеркало погляди. Разве ж можно здесь такую красоту закапывать? Кто оценит-то? А у нас молодёжи много, весело. Ты бы только посмотрела, какие  танцы в нашем ДК. Поживёшь в городе, не захочешь в Дворки возвращаться.
 --Да не отпустят меня, наверное.
 --Мои папаня с маманей тоже супротивничали, хорошо, что родственники там  есть, а то бы не пустили. Ведь я поменее тебя была, после восьмого класса уматала в город. Сначала в няньках послужила, потом на завод устроилась и ни чуточки не жалею, жизнь там совсем другая.
 --Папина сестра живёт в городе, она замуж туда вышла, но мне не хотелось бы стеснять их.
   --Поселишься в общежитии, я тебя не оставлю, помогу на первых порах, а там привыкнешь. Ну пока, мне ещё к Маньке Никифоровой зайти  надо.

 
      -- Поля, – спросила через неделю  Дмитриевну   соседка,--  а куда это дочка твоя наладилась сегодня?  Да ещё с Варькой  Дадыкиной.
--Ой, не говори, Валя. Уехала Люба в город, сманила её Варвара. Мы-то все были  против. Вера ей сказывала, что негоже от земли отрываться, спокон века мы крестьяне. И Надя с Виталием Федоровичем  советовали учиться дальше, а если уж работать, то лучше в Дворках.
--Знамо лучше,-- согласилась  соседка.-- Много пережито было: и лихого, и трудного, но сейчас жизнь наладилась. Колхоз наш богатый. Кто старается работать, у того дом – полная чаша. Чем мы хуже городских? Всё у нас есть, как в их квартирах. Машины стали  свободно покупать, не как раньше – по разнарядке. Дома двухэтажные закладывают со всеми удобствами. И Дом культуры будут строить. Вот из соседнего совхоза уезжают -- так то правильно, там, с директором, пьяницей и вором, нет ничего хорошего.
--Правда твоя, Валя. Но куда там! Наши слова до  Любашки не доходили. А Варька  каждый день  долдонила одно и то же. Сбила девку совсем. Обещала дочка, правда, вернуться, если город не поглянется. Да не на край света  уехала, за двадцать километров. Часто будет наведываться, и мы к ней  можем съездить.
                --2--
      Город ошеломил  девушку.  Она видела в кино, по телевизору  такие и побольше. Но на экране одно,  а в жизни совсем другое. По сравнению с Дворками он казался великаном. У Варвары   от отпуска было ещё два  свободных дня,  в Москву съездили, всего-то   пятьдесят минут электричкой. Восторгам Любашкиным конца не было.
В понедельник  Варвара  ушла на работу, а Люба  отправилась в отдел кадров. Она  несмело вошла в кабинет инспектора.
--Здравствуйте.
--Здравствуй, девочка. Ты откуда? Из деревни?
--Да. Из Дворков.
--Кем же ты хочешь работать?
--Не знаю.
--Тогда иди в четвёртый  цех, на гальванику. Там заработок выше и  на  пенсию уходят  в пятьдесят лет.
--Спасибо.
Инспектор не случайно предложила Любе эту работу,  местные шли туда неохотно, особенно молодые. Вакансии там всегда были.  Нашлось и место в общежитии. В комнате обитали ещё две  девушки. Трудились они в разных цехах, но смены совпадали.  Они дружили,  ладили между собой, ведь их объединяла  замечательная пора жизни – молодость.
        --Ну и куда тебя направили?-- спросила Варвара, придя к Любе после работы.
          --В четвёртый цех на гальванику.
       --Ох  забыла тебя предупредить, чтобы в четвёртый не соглашалась, вредно там, но зато хорошо платят. А тут как? Познакомилась с девчонками?
           --Нет ещё, никого не было.
           --Скоро придут. Девочки хорошие, я их знаю.
  Любашка  освоилась не сразу. Часто, ложась спать, вспоминала  свой большой дом  в Дворках, где у неё, после замужества сестёр,  была отдельная комната, а летом она спала на  веранде. От всего этого, покинутого, пришлось отвыкать.  Вначале плакала  в подушку, скучая о матери с отцом, о сёстрах. Да и на заводе  не всё сразу получалось. Она не была ленива, ко всякой  сельской  работе приучена, но на заводе  всё было внове, ничего подобного в Дворках делать не приходилось. На обучение её приставили к пожилой женщине, которая, собираясь через два года на пенсию, пришла сюда  ради заработка.
Только где-то через месяц Люба  стала привыкать к  своему уголку  возле окна, к громадному цеху, после сельской тишины к шуму на улицах.
Пятого числа  мастер, ласково улыбаясь, сказал ей:
--Ну Любаша, поздравляю тебя, дочка, с первой зарплатой. Иди, получи в кассе.
--Спасибо, Иван Никитич! Теперь  можно и домой съездить.
На свою ученическую  получку накупила  нехитрых подарков и прикатила в Дворки. И таким  милым, таким родненьким  увидела она свой дом, что еле слёзы сдержала. А навстречу уже спешила мама, ковылял, припадая на раненную  ногу, отец.
 --Люба, а  где ж твои косы?-- ахнула мать, обнимая дочку.
  --Вот здесь, в сумке, на память оставила. Мороки с ними много, особенно после вечерней смены, я ведь каждый раз после работы в душ хожу.
Собрались  вечером за ужином, пришли сёстры со своими семьями. Вопросам конца не было: что да как? Они все любили и баловали девчонку. Бойкая, весёлая, первая красавица на селе, -- как такую не любить, не баловать! Но грустными были глаза у отца с матерью,  не по душе им было, что младшенькая на стороне живёт. Печаловались они, провожая Любашку. Когда дочка, нагруженная сумками и корзинками с домашней снедью, уселась в автобусе, мать сказала:
--Лучше бы на ферме попробовала. Жалею теперь, что отговорила. Не понравилось бы, могла уйти. Мало ли в колхозе работы? Даже в школу  её хотели взять  старшей пионервожатой.
--Это верно, -- ответил отец. -- Но, может быть, жизнь у неё там получше сложится.
--Дай-то Бог, -- вздохнула Дмитриевна.
 По субботам  выходили родители к первому автобусу, а Любашки  не  было.  Звонила как-то Наде, сказала, что всё у неё в порядке,   привет передавала. Но уж очень  хотелось увидеть её.
Приехала дочка только  через полтора месяца.
--Устаю на работе, -- оправдывалась она, -- посменно, на гальванике.
--Зачем же на гальванике? -- спросил отец.
--Посоветовали в кадрах. Зарплата там выше и на пенсию раньше выйду, десять лет только надо там отработать.
--Ну о  пенсии тебе ещё рано думать. А денег не хватит, пособим  по возможности. Ты здоровье береги, его не купишь.
                --3--
    Постепенно  привыкла Любашка. Работала уже самостоятельно, мастер хвалил её. Навестила  своих  только перед Новым годом.
--Подросла, расцвела, как маков цвет, -- говорили вслед  односельчане.
--Когда она ещё в конце августа приезжала, гляжу я из окна – идет Любашка, -- рассказывала одна из соседок.-- Смотрю  на неё, глаз оторвать не могу. У меня молоко на плитке убегает, а я всё на  Любашку никак не нагляжусь.
-- Хороша, что и говорить, ой как хороша!-- заметила другая женщина.
                Замужество 
                -1-
                Многие  парни Любашку  добивались, да зря. Подружки поддразнивали:
--Чего перебираешь? Прынца ждёшь?
--Зачем принца? Обыкновенного, кого полюблю.
               
         Как-то раз весной она медленно шла со смены, рассматривая установленные вдоль аллеи большие портреты передовиков производства. Возле одного приостановилась. Мужественное лицо, вьющиеся  волосы. «Интересный парень»,-- подумала.
--Девушка, а Вы не хотите с ним познакомиться? – раздался за спиной приятный мужской голос. Обернувшись, смутилась, покраснела – перед ней  стоял тот самый  человек, чей портрет она  только что  разглядывала. Высокий, плечистый, сероглазый. Хотела  было убежать, но он стоял спокойно и не пытался её  удерживать.
--Кузнецов Алексей, -- сказал он, протягивая руку, по-доброму улыбаясь.
--Это я уже прочла. А меня зовут Люба Фомина.
--Я давно хочу с Вами  познакомиться, да всё случая не было. Но вот дождался, наконец.
С тех пор  они  свободное время проводили вместе. На эту пару оглядывались: высокая, стройная красавица с огромными карими глазами, с начёсом  некрашеных  золотистых волос, рядом  мужественный симпатичный Алексей. Кто восхищался, а кто завидовал.
Кузнецов ещё с зимы готовился к экзаменам, собирался поступать в заочный  политехнический институт. Но какая уж тут алгебра с геометрией и прочими науками! Отошли они на второй  план. Запала Любашкина красота  парню в душу, вскружила голову так, что думал  только о ней. Решил поступать через год. «Учёба от меня  не уйдёт», -- думал он  и
предложил Любе выйти за него замуж, девушка согласилась.
                --2--
               
               
--Может  не стоит   свадьбу гулять в Феодосию-колосницу? Этот день один хуже всех понедельников, -- присоветовала дочери Пелагея Дмитриевна.
--Ой, мама, брось ты, вечно со своими  суевериями…
--Брось не брось, а вот  за ней будет  Исакий  Змеевик, не случайно так назван. Издавна  люди замечали, что в этот день  змеи сползаются  попарно на свой праздник, все вместе собираются, злятся,  если им кто  помешает.

         Свадьбу сыграли в Дворках. Туда же приехали  родители, брат  и друзья Алексея, девчата из заводского общежития. В доме все гости не поместились бы, поэтому праздновали замечательное и красивое событие в просторном дворе.
--Все село здесь, кроме Кольки  Быстрова,-- сказал кто-то из ребят.
--Колькино  дело безнадёжное,-- отозвался другой.
--А ведь их считали женихом и невестой. Они с пятого класса  за одной партой  сидели. Любили друг друга, -- возразил  Пашка Ивлев.
--Любовь любовью, а Кольке против этого Кузнецова  не устоять. Говорят,  слесарь  высшей квалификации, с тонкими механизмами работает, а у Кольки руки по локоть в смазке. Так-то вот, Паша.
       Этот разговор, конечно же,  не был случайным. Все знали, что Любашка дружила  со своим одноклассником. Каждый вечер вместе гуляли, ходили в кино, на танцы. Но своенравная девчонка все решила по-своему: Быстров не ровня Кузнецову. Коля был умницей, красивым парнем к тому же, но работал простым механизатором, сразу после школы пришел в мехотряд. В страдную пору в поле на тракторе или комбайне  трудился с предельной самоотдачей, работа доставляла ему радость – он любил своё дело.  Зимой машины эти ремонтировал, к весне готовил. Другое дело -- Алексей. Комбинезон у него всегда чистый, под ним рубашка с галстуком. Выполнял самые сложные и специальные задания, хорошо  зарабатывал. К тому же Колю  этой осенью  должны призвать в  армию, а Кузнецов уже отслужил и техникум  машиностроительный окончил.
Когда свадьба  была в самом разгаре, Пашка Ивлев, дружок Быстрова, уже изрядно подвыпивший, крикнул невесте:
--Чего это Кольки  здесь нет, а, Люба?
--А, правда, почему не пригласили? – спросил Алексей жену.
--У нас никого не зовут,-- ответила та, -- сами приходят, полсела – родственники.
Но Пашка не унимался, пытался даже петь: «…если к другому уходит невеста, то  неизвестно, кому повезло». До того надоел всем этой песней, что деды на  него зашикали. Пашка умолк. А Любашка даже бровью не повела, не смутилась нисколечко. Алексею стало как-то  не по себе. «Повезло, не повезло, а Люба  мне досталась»,-- подумал, успокаивая себя. Но, всё-таки, не был  уже  в этот вечер  до конца счастлив. Женщина, сидевшая рядом с Дмитриевной, заметив  смущение жениха, тоже запела:
Если двое краше всех в округе,
Как же им  не думать друг о друге?
Робко кружевница вскинула ресницы
И навеки приковала сердце Кузнецова.
Все засмеялись и стали  ей подпевать. Действительно, была в те года такая песня  о прекрасной певунье-кружевнице и  весёлом, добром кузнеце. Потом пели   другие хорошие песни.
--Ох и поют! Вот это голоса! – с восхищением сказал Алексей. -- А запевала – настоящая артистка.
--Это  тётя Даша – мамина  младшая сестра.
--А где она  училась пению?
--Да нигде. У неё от природы голос такой. Не до учёбы было. Совсем молоденькой  пошла в полеводческое звено, а тут  война как раз. Сейчас счетоводом  работает. У нас в маминой родне все певучие.
         --Её место  не в колхозной конторе, а на сцене.
   --Она и на сцене поёт. Наш хор на всех  смотрах первые  места занимает. А за сольные песни ей всегда призы вручают.
Пашка  же Ивлев никак не мог угомониться, рвался к невесте, его не пускали.
     --Дайте  пройти, мне надо ей пару слов сказать, -- бормотал он.
Парни уволокли его куда-то.
--Танец невесты и жениха! -- громко объявила Любина подружка.-- Расступитесь, гости дорогие! А ты, Гоша, пока передохни,  положи свою гармошку.
Она поставила пластинку « Пой, моя хорошая». Люба и Алексей  танцевали медленно, влюблённо  глядя друг другу в глаза, подпевая знаменитому  тенору.
--Ох и пара! -- воскликнул кто-то из приезжих гостей – приятелей Алексея.
Молодые под аплодисменты пошли к своему столу.
Любе надоело смотреть на пьяное застолье, танцевать тоже не хотелось. Молодые по старому русскому обычаю спиртного на свадьбе не пили, пригубили только, поэтому были совершенно трезвыми.
--Лёш, давай уйдём отсюда,-- предложила она мужу.
--А хорошо ли?
--Да никто  и  внимания не обратит.
И они ушли в глубину сада, сели, обнявшись, на  скамеечку и стали  говорить  о совместной жизни.
--Комендант сказала, что в понедельник нам освободят отдельную комнату на семейном этаже.
--Но это временно. Мне как молодому специалисту обещали квартиру в новом доме.
--Лёш, а в общежитие ничего покупать  не будем, мебель там вся  у нас  казённая  будет. Только телевизор заведём свой, чтобы в красный уголок не бегать.
--Конечно, купим. Цветной.
Действительно, гости не заметили их исчезновения. Вся компания разделилась на группы. Мужики продолжали пить; стараясь перекричать друг друга, что-то доказывали соседям по столу, но каждый  слушал только себя. Женщины сгрудились  вокруг Пелагеи Дмитриевны, оживлённо разговаривая о всякой всячине. Молодёжь танцевала под радиолу, так как сельский гармонист Гоша уже свалился  под смородиновый куст: после каждого  танца ему подносили стаканчик.
На другой день, к полудню, опять стали собираться гости к Фоминым – догуливать.
--Пойдём куда-нибудь, -- предложил на сей раз муж, когда застолье  охмелело и почти не замечало новобрачных.
Они обошли село, сходили в берёзовую рощу, на берег тихой и светлой речки, посидели у родника  в заросшем ивняком и  черёмухой овражке, попили водички из горсти.
--Как хорошо здесь у вас! -- воскликнул Алексей. -- Воздух-то какой! И ты смогла от такой красоты уехать?
--У нас  в городе  парк тоже замечательный.
--Да. Но это ведь не то, понимаешь? Искусственная какая-то  там красота. Кусты и те подстрижены, как под гребешок.
--Тебе не всё равно?
--Нет.
--Если село нравится, чего же в городе живёшь ?
--Моя семья заводская, и дед, и прадед – коренные, потомственные туляки, всю жизнь с металлом работали, кузнецами. Хотя, конечно,  рабочее сословие имеет  корни крестьянские. Отсюда, наверное, у всех: и сельских, и городских извечная тяга к земле, любовь к природе.
--А ты стал бы жить в Дворках?
--С удовольствием! Дело по душе  и тут можно найти.
--Да я пошутила. Вообще-то  мне всё равно, от кого произошли когда-то рабочие, и как они к земле тянутся. Интересно жить настоящим.
--А о будущем ты как думаешь?
--А никак. Что будет,  то будет.
--Давай сюда приезжать в отпуск.
--Вот ещё! Придумал тоже! Люди на море стремятся, там отдых так отдых.
--Против этого ничего не имею. Я ведь в  морской пехоте служил, на  Дальнем  Востоке,  море – любовь на всю жизнь.
--А я? Не на всю жизнь?
--Ты? Конечно, навсегда. А в Дворки всё равно будем приезжать, хоть на недельку, особенно в сентябре. Люблю я раннюю осень в Подмосковье, где ещё увидишь такую…
--Бабьим летом называют  эту пору люди, тепло, паутинка тянется. А в лесу-то как хорошо! Красивое время, но короткое,-- согласилась Любашка.
Она сняла белые туфельки и босая потопала домой. Алексею тоже  захотелось босиком, но неудобно было перед людьми – в праздничном  костюме и без обуви, непривычно  к тому же.
На другой день они опять собрались гулять, оделись по-походному, но  Дмитриевна  не пустила их. Любашка вспомнила, что говорила  ей мать перед свадьбой, но всё-таки возразила:
  --Мама, я только хотела  Никольский лес показать.
  --А вот туда как раз и не надо.
  --Хорошо, Пелагея Дмитриевна, мы не пойдём, -- согласился с тёщей Алексей, -- Вам чем-нибудь по хозяйству поможем. Для начала приведём в порядок двор и сад, сегодня они выглядят совсем не празднично.

                -3-

          --Кто  заказывал  Тулу?  Вторая кабина .
Алексей обрадовался, что ждать пришлось недолго.
--Папа,  здравствуй! Сын родился, богатырь – четыре триста, в честь тебя Владимиром назвали. И ещё у меня радость – квартиру  получил, вчера перебрался. Да, в новом доме, такое вот счастливое совпадение. Мама,  здравствуй, дорогая! Спасибо! И я тебя с внуком поздравляю! Любу выписывают в понедельник, так что приезжайте в эти выходные. Жду вас. Встречу в субботу утром. Да,  да, я выйду  к электричке. До свидания!

         Столько цветов Любе  ещё никогда не дарили, даже на свадьбе. Встречали  родственники, подруги, друзья – и все с букетами. Счастливый отец  осторожно прижимает к себе малыша.
Когда подъехали к дому, жена удивлённо спросила:
--Лёш, куда мы приехали?
--Домой. Это тебе сюрприз, подарок от профкома  -- квартира в новом доме, вон там, на  девятом этаже.
Войдя в подъезд, Алексей сказал:
--Я с Вовкой в лифте не поеду. Вдруг застопорит  где-нибудь. По  лестнице надёжней. А вы поезжайте, вот ключ.
И Алексей с ребёнком на руках пошёл на девятый этаж.

      --Леш, а я боюсь  выходить  на балкон, так  далеко от земли,-- пожаловалась  через несколько дней  мужу Любашка.
--Привыкнешь. Ну а как  квартира? Нравится? Освоилась?
--Конечно! Это не общежитие. Комнаты большие, кухня – тоже. И вода горячая есть. Здесь жить ладненько.
--Ещё и телефон обещают через год, как новую АТС сдадут.
Но самой большой радостью для молодой четы был сынок, спокойный, не плаксивый, очень хорошенький –  с  золотистыми кудряшками над  большими  карими глазками. Люба пока не работала после декретного отпуска.  Так прошёл год.
         Позвонила Варвара в день рождения Вовки:
         --Привет, Люба! Как ты там? Малыш здоров? Поздравляю его с днём рождения!
             --Да ты приходи вечером, поздравишь  лично.
               --Обязательно приду. Ну, а вообще-то,  как тебе живётся? Всё в порядке? Мужик-то у тебя золотой, счастливая ты.
               --Да у нас всё в порядке, Вовка здоров, хороший мальчик, спокойный, не капризничает. Только надоело стирать, гладить ежедневно. Пелёнки, распашонки, ползунки – скукота! Хорошо бы в ясли его устроить, да Лёшка против. Хочет, чтобы я  годика три дома побыла, а потом в детсад оформим. Не понимает, что мне такая тоска дома сидеть. А у тебя что новенького? Когда ты со своим Никитиным расписываешься?
        --В ноябре, число сообщу потом.
                -4-
    Но Любашка всё  по-своему постановила. Продолжала убеждать Алексея отдать Вовку в ясли, хорошо бы в  круглосуточную группу, если есть такая.
--Ну уж нет,-- возражал  муж.-- Такого   маленького на неделю да чужим  тетям! Он ведь только ходить  начал. Побудь ещё дома, с ним уже не так трудно, даже на  горшок стал проситься. Ведь ты же мать, неужели не жалко?
--Жалко. Но я  работать пойду.
--Ну и что?  Разве есть такая необходимость? У меня высокий оклад,  премии каждый месяц плюс квартальные, рацпредложения тоже доход приносят. Так что можем жить если не роскошно, то всё-таки безбедно.
--Моя зарплата не будет лишней.
--Пусть так, но многие женщины работают, а детей не сбагривают в круглосуточные.
     --Тогда сам и занимайся с ним. Мало тебе завода и института?
      Теперь по утрам Алексей умывал, одевал,  мальчика, с трудом пытался накормить, отвозил в ясли, вечером забирал, так как он работал всегда днём.
Вначале было нелегко  поднимать с постели ребёнка, особенно зимой, когда на улице темно. Даже одетый, сидя, малыш опять засыпал. Окончательно проснувшись, начинал плакать, молча,  тихонечко, не капризничая. Скрепя сердце брал отец его на руки, а Вовка, прижавшись к нему, снова задрёмывал. Но что оставалось делать, если Алексей  должен быть в цехе ровно в восемь. «Тысячи детей  так мучаются,-- думал он.-- Многие матери должны работать, если их мужьям платят  столько, что на свой заработок они семью нормально содержать не могут». У Кузнецовых не деньги были тому причиной: Любашка,  весёлая и бойкая, общительная, непоседливая сама  не захотела  сидеть дома, поэтому пошла  на работу.
Постепенно  Вовка привык к яселькам  и  нянечкам. Хорошо, что, крепкий от природы,  мальчик редко болел. А когда это случалось, Алексей замечал в Любашке какую-то равнодушинку. Ребенок легче переносит  высокую температуру, если его держать на руках.  Мать же, сунув  Вовке  лекарство, укладывала  сынишку в постель, а сама  устраивалась перед телевизором, могла часами сидеть перед ним. Трудно было Алексею понять, чёрствое у неё было сердце или глупое, ведь ей двадцать один год только. Ему казалось, что Вовку она любит, как игрушку, куклу.
Любашка, вернувшись на завод, в свой бывший цех  не захотела. «О пенсии и правда  думать рано,-- рассудила она,-- денег тоже хватает. Девчонки говорили, что в  механосборочный сейчас контролёр нужен. Цех молодёжный, у них веселее. И вредности такой, как на  гальванике, нет».   В отдел кадров она на сей раз пошла без робости:
--Переведите меня в  контролёры.
--А справитесь?
--Думаю, что справлюсь. Подучиться, конечно, надо
--Пишите заявление.

     --Ну ребята,-- закричал прибежавший утром на работу молодой парень  Тимошка Скирдин, всегда всё знающий, насмешник и балагур.--  У нас в смене новый ОТК, женщина – смерть мужчинам!
--Все треплешься,  шут гороховый,-- засмеялись товарищи.
На «шута» Тимошка не обиделся:
--Подумаешь, какие серьезные нашлись! Если хотите знать, шутами у королей и  царей  когда-то умные люди служили, дельные советы своим  хозяевам давали. Понятно?
Но, когда  новенькая появилась в цехе в сопровождении мастера  отдела технического контроля, мужчины, как по команде, повернулись  в её сторону, не скрывая восхищения: не соврал Тимошка!
               
     Алексей  стал замечать, что жена, собираясь на работу, стала подводить стеклографом  глаза,  наносить  тени на веки, красить ресницы, губы. Нужды в этом  не было никакой, но макияж  украшал Любашку, делая ещё выразительнее и ярче естественную её красоту. Она стала  тщательно следить  за своей модной одеждой, которую  заказывала  в ателье.
--Люба, что это за конфеты ты приносишь с работы и безделушки всякие? – спросил однажды муж.
--А-а, это ребята преподносят мне  презенты, чтобы не очень придиралась.
--А букеты?
--То же самое.
Она  солгала. Цветы ей дарил молодой начальник смены Виктор Григорьевич Ломов, но не как контролёру ОТК, а как женщине, красотой которой восхищался.
Кузнецов работал всегда с утра и, обычно, уложив сына спать и приготовив  ужин, шёл навстречу жене, когда она была в вечерней смене. Но как-то Любашка сказала:
--В нашу сторону идёт много  народу, не надо меня встречать. Ты и так устаёшь, отдыхай.
Алексей удивился. «Странно, -- подумал он -- раньше всегда радовалась, бегом неслась  ко мне из проходной». Но сейчас что-то изменилось. Любашка неохотно принимала его ласки, придиралась по мелочам, казалось,  сознательно  вызывала  Алексея на  ссоры, даже за учёбу в институте корила.
--Люба, не надо меня этим упрекать, высшее образование мне необходимо.
--Можно и без диплома    продвигаться как-то.
--Вот и продвигайся «как-то». До сих пор на третьем разряде сидишь.
--У тебя  высший разряд, потому что ты  техник-механик.
--Вот и шла бы учиться  дальше.  Можешь в наш техникум  поступить, даже на дневное отделение.
--Обойдусь. Сдам техминимум, мне разряд и так повысят.
                -5-
         --Завтра выходной, да, папа? Гулять пойдём?
--Пойдём, сынок. А сейчас ложись спать, время уже. Доброй ночи, -- Алексей поцеловал мальчика.
--А чего это мамы так долго нет?
--Спи спокойно, скоро придет, задержалась на работе.
Отец взял книгу, стал читать, часто поглядывая на часы. Наконец-то  заявилась Любашка  с букетом роз.
--Ты где была?
--На  заводе. В цехе сверхурочная.
--В третьем часу ночи? Ты же сегодня  в дневной смене. А цветы – премия за сверхурочную?
--Отстань! Потом расскажу,-- бросила жена, направляясь в ванную.
Возмущённый Кузнецов в понедельник всё-таки позвонил диспетчеру  механосборочного, тот ответил ему, что в пятницу  цех не выполнял  сверхплановых заданий. Вот как!  Будто  пощёчину получил.  Нашлись доброхоты, доложили, что жена его была  в гостях  у Ломова, на дне рождения.

     Алексей стоял на балконе, пристально всматриваясь в проходивших мимо с вечерней смены рабочих. Любы среди них не было. Улица опустела, а он стоял и ждал. Только часа через два появилась из-за угла соседнего дома  парочка. Алёша мигом выскочил на площадку. Выйдя из лифта на втором этаже, спустился  на один пролёт. Перегнувшись через перила,  увидел в подъезде жену, которую обнимал  Виктор Ломов.
--Златовласка моя… К сожалению, не совсем моя,-- говорил  Любашкин кавалер.
Разъярённый муж хотел  было  наподдать хорошенько этому ухажёру, чтобы надолго запомнил, как с чужими жёнами обниматься-миловаться. И «златовласку» бы – да за золотые волосы…Сжав кулаки, Алексей всё-таки сдержал себя: «Не буду  скандал в подъезде учинять. Перед соседями стыдно, кто-нибудь всё равно увидит или услышит».Он спустился вниз и, не сказав им ни слова, нажал кнопку вызова лифта.
Трещина в их отношениях с той ночи превратилась в пропасть. Любашка стала приходить домой, как в гости, жила  вроде  в семье и не в семье, домашними делами почти не занималась, больше сидела перед телевизором.
Алексею было очень  неприятно, когда за его спиной  хихикали Любины подружки. Но он не пытался образумить её, не уговаривал наладить снова семейную жизнь: гордости и самолюбия ему, как говорится, было не занимать.
--Люба, может быть  хватит тебе жить на два дома? Ты меня и себя позоришь,-- не выдержал Алексей.
--Подавай на развод.
--Это тебе нужно, вот и займись, а мне  некогда по судам бегать.
--Чего это по судам?
--Потому что у нас сын. Как его разделим?
--А никак, со мной будет. Виктор  сказал, что не может не любить Вовку, ведь он так похож на меня.
--Но он и мой сын.
--Обойдёшься. Женишься, нового сына заведёшь, для мужика  это дело  совсем не хитрое.
Алексей рассвирепел. Ох  как хотелось  надавать  по этой бесстыжей, наглой и красивой  физиономии! Но в семье  Кузнецовых никогда  не били  женщин и детей. Ещё дед  учил его, что  позорно  для  настоящего мужчины ударить того, кто слабее. Так обычно поступают те, которые  сами  пасуют перед  сильными. А драться достойно с равным или более дюжим. И Алексей  опять сдержался.
--Что ж,  давай говорить по-хорошему, как быть с Вовкой.
--А чего говорить-то?
--Да зачем он тебе? Только помеха вам. Кто его в садик водить будет?
--Не твоя забота.
--Была пока что моя. Подумай.
--Пусть думает тот, у кого голова большая, а я уже и так всё решила. Да и что люди обо мне скажут, ежели сын  с тобой останется?
--На каждый роток не накинешь платок. Главное, что Вовке со мной лучше будет. А о тебе  люди и так  много говорят. Не пойму, ты не хочешь, ленишься или ещё не научилась думать?
--А чего мне думать? Вот ты и думай – грамотный  да  учёный.
--Я и думаю, что в твоей  красивой головке иных мыслей о воспитании ребенка не появляется, кроме тех, что сына надо накормить, одеть, обуть, а остальное  --  само собой образуется.
--Правильно мыслишь, Алексей Владимирович, всё верно: накормить, одеть, обуть, а остальное приложится.
--А если не приложится? Я не возражаю против того, чтобы ребёнок был здоров, ухожен, но этого недостаточно.
На том и окончился  этот  ни к чему не приведший  разговор. Всё равно Кузнецов винил прежде всего себя: он, мужчина, ответственный за семью, неглупый, с твёрдым характером не мог  сладить с упрямой и вздорной женщиной.

               
             Ворой брак
                -1-
       После развода Любашка переехала  к Виктору, но расписываться с ним не стала.  И, как одинокая мать, перевела Вовку из дневной группы в круглосуточную. Привык мальчик быстро. К матери по выходным дням шёл неохотно: дом был не свой и дядька чужой. Он постоянно просился к отцу.  Но как малыш был счастлив, когда, договорившись с Любашкой, его забирал Алексей. Сначала это вполне устраивало мать (одной заботой меньше), но потом стала злиться, когда  Вовка  рассказывал, как ему  с отцом интересно, как хорошо в родной квартире. И Люба запретила  мальчику уходить  из садика к Алексею. Оба Кузнецовы, большой и маленький, тяжело переживали это.
Бабушка, к тому времени вышедшая на пенсию, не раз просила привезти  к ним Вовку в Дворки. Но  Люба возражала: в садике «режим», дети учатся рисовать, лепить, танцевать, учат стихи и песни, а в  селе  будет  вольная волюшка с утра  до ночи да  «цыпки» на руках и ногах. Дмитриевна  пыталась  ей доказать, что у них он  тоже может  лепить и рисовать, песни петь и стихи с дедом  учить, что сама дочка выросла на приволье. Но Любка  была упряма и настояла на своём.
                -2-
        Так прошло два года. Алексей продолжал жить  один. Он думал, что плохо понимает характеры  и души людей, женские в частности, поэтому и ошибся в Любе. А может быть он, очарованный   внешним  блеском, не рассмотрел её  душевные качества? Или намеренно  не хотел замечать, что они  с Любашкой  уж очень разные?  Надеялся, что со временем  всё образуется?  Новую семью заводить не собирался.  Окунулся  Кузнецов  с головой  в работу и  учёбу, экзамены и зачёты сдавал досрочно, учился хорошо, уже готовился к защите  дипломного проекта. И женился, всё-таки, неожиданно для самого себя.
Пришёл он однажды в заводскую библиотеку за необходимой  для дипломной работы книгой, но её не оказалось  на абонементе. Девушка-библиотекарь спросила:
--А  Вы можете зайти завтра?
--Конечно.
На другой день  Алексей получил  книгу. Полистав,  заметил, что  она  не  библиотечная. Девушка улыбнулась:
--У соседей взяла.
Кузнецов внимательно посмотрел на неё. Ничего особенного: скромно одетая, невысокая, хвостик русых волос,  стянутых  простенькой заколкой, мелкие, но  мягкие черты лица, выделялись только  глаза,  излучавшие тепло, и добрая  улыбка.
--Спасибо большое. Вы меня очень выручили.
Так познакомился  он со своей  второй женой Галиной Седовой. Она не хотела оставлять  слабую здоровьем мать, и Алексей  перешёл к ним. Отец Гали  когда-то  работал конструктором  на  заводе, умер  в сорок третьем  от инфаркта прямо в КБ, из которого не выходил  сутками.  Жили Седовы скромно. Большую часть их просторной квартиры  занимали шкафы с книгами, видно, не одно поколение собирало домашнюю библиотеку. Из ценных вещей  было ещё пианино -- мать Гали  преподавала музыку.
После  бойкой и нахальной Любашки вторая жена казалась  очень застенчивой и  стеснительной. И не только  казалась, она была  такой, хотя ей  исполнилось  уже двадцать восемь лет. В людях же  разбиралась хорошо, каким-то чутьём, интуицией  угадывала в них самое главное, сущность. Алексей понравился ей: много было общего в  характерах, совпадали вкусы, интересы. Они стали встречаться. Кузнецов долго не решался сделать ей предложение. Однажды осмелился всё-таки:
--Я полюбил тебя, Галя. Согласилась бы ты  выйти за меня замуж? Но, я должен сказать тебе, что уже был женат. Как и почему  мы разошлись, мне не хочется говорить сейчас. От этого брака  у меня есть сын, которого я очень люблю.
--Будем любить  твоего сына  вместе,-- ответила  девушка.
   
     --Ты чего  это, Лёха,  белого лебедя на гадкого утёнка променял?-- бесцеремонно  толкнув Кузнецова локтем в бок, спросил  вездесущий  и всё обо  всех знающий Скирдин. Алексей на него не обиделся: Тимошка есть Тимошка. А ответил ему вполне серьёзно: "Зато душа у неё  красивая  и сердце доброе, золотое сердце. Вот и смекни, что лучше.  А сказку, Тима,  ты плохо помнишь. Утёнок  не был гадким, он казался  таким тем, среди которых жил, среди чужих. А на самом деле он был белым лебедем."

        После того, как Люба запретила  Вовке  уходить на выходные к отцу и наказала воспитательницам не  отдавать ему ребенка, Алексей каждый  вечер стал приходить к сыну. Они разговаривали через заборчик. Им оставалось только это. Мальчик тяжело переживал развод родителей. И теперь Кузнецову надо было сказать сыну о своей женитьбе. Не будет ли для Вовки это новой душевной травмой? Но сказать-то всё равно надо. Сын  стал немного старше, может быть поймёт.
Смутно было на душе у отца в этот вечер, когда он шёл к детсаду.
--Володя, постарайся меня понять. В моей жизни  произошли  большие  изменения.
--А что у тебя случилось, папа?
--Сынок,  я женился, буду жить  с другой женщиной.
Вовка посмотрел на отца  таким  испуганным и тоскливым  взглядом, что у  Алексея даже слёзы   на глаза навернулись.
--Папа,  ты теперь  не будешь  ходить ко мне?
--Что ты, что ты, сыночек, всё будет  по--прежнему. Очень я тебя прошу: не огорчайся ты так. Она хорошая и добрая женщина.  Хочешь познакомиться  с Галиной Борисовной?
Вовка улыбнулся, но ответил как-то неуверенно:
--Хочу.
--Завтра мы  придём вместе.
      Когда Галя и Алексей  подошли к детсаду, Вовка  уже   поджидал их у калитки. Она заметно волновалась: как-то  встретит её мальчик?
--Здравствуй, Володя.
--Здравствуйте, Галина  Борисовна. Добрый вечер, папа.
Женщина  поговорила немного с Вовкой и, как человек тактичный, решила их оставить  вдвоём. Собралась уходить:
--До свидания, Вова.
--А можно, я буду звать  Вас тётя Галя?
--Конечно, зови, маленький.
--До свидания, тётя Галя.

--Алёша,  а нельзя ли  нам взять  Вову к себе?-- спросила  вечером Алексея  жена.
--Люба против. Я  не раз пытался, но всё  бесполезно.
Родилась у Галины и Алексея дочь  Светлана. Они в ней души не чаяли. Но Вовка продолжал жить в сердце отца, которому  стало  ещё жальче теперь  мальчишку – это  было его постоянной мукой и болью. Кузнецов очень страдал, но ничего не мог поделать.
                -3-
         --Люба, а начальника цеха  Антона Ильича  скоро в главк
переведут,-- сообщил Виктор, придя как-то поздно домой.
--А на его  место, неужели тебя?
--Угадала. Был сейчас такой разговор у генерального.
Любу эта новость  радовала и не радовала.  Что-то не клеилось у них с Виктором.  Интеллектуал, эрудит, инженер с красным дипломом он любил  театры, посещал музеи, много читал. Иногда  собирал  у себя в небольшой квартире своих товарищей по институту, направленных  по распределению  на этот же завод. Пили сухое вино, но не много.  Их тихие беседы, а иногда и споры до крика мало занимали Любу, были зачастую непонятны: техника, политика, искусство. Муж  как бы жил в другом мире, в кругу  иных интересов.  Накрыв  гостям стол, сидела чаще  всего в кухне, что-то вязала или шила. Иногда вслушивалась  в доносившиеся из комнаты обрывки разговора. Так было и  в тот вечер:
--…еще в начале шестнадцатого века Альбрехт  Дюрер писал: «Что такое  прекрасное – я не знаю».
--Вероятно, это тайна, не открытая до сих пор…
--Чтобы стать прекрасной, красота должна нести в себе одухотворённость и…
Дальше Люба не расслышала. Разговор этот её заинтересовал, она стала прислушиваться внимательнее.
--А помните у Пушкина ? «Прекрасное  должно быть величаво».
Потом заговорили совсем тихо.
-- Знаете,  кто вместо бабули Мануховой  будет заведывать центральной химлабораторией?-- послышался громкий недовольный голос.-- Темникова!
--Как Темникова? Абсурд какой-то.
--А почему не Гордеева?
--Нам это неизвестно. Хотя Гордеева умница, талант, можно сказать.
--Ладно вам. Хватит  на сегодня о производстве. Давайте лучше чайку попьём,-- предложил Виктор. – У нас  варенье самое лучшее из всех – брусничное. Из Карелии прислали. Любаша, поставь-ка  чайничек, пожалуйста.
Залив кипятком заварку, Люба принесла всё в комнату. Присела, налила и себе. Гости знали хозяйку не первый год, но каждый раз  откровенно любовались  ею. Так было  и теперь. Минут через десять  под каким-то предлогом ушла. Сидя  в кухне, прислушалась снова. Звучала музыка – ребята принесли новые пластинки. Но она обычно ждала, когда попросят спеть Вадима Коростелёва. Любу завораживали его голос и исполнение, задушевное, такое  близкое.  В тот вечер он пел, аккомпанируя себе  на гитаре «Отговорила роща золотая…». Песня  была  такой проникновенной, так щемила душу, что Люба не  выдержала и заплакала.
После ухода гостей мыла посуду. Задумалась, а это с ней обычно редко бывало, о  своей  жизни с Ломовым. Загрустила. Но  потом  встряхнулась, сказала самой себе:
--Не  бери в голову, Любаша, бери в ноги.
И опять повеселела.
Но видно крепко засела в её голове  эта думка, никак не могла изгнать оттуда. Она стала уже  не такой  весёлой, хотя на людях  была по-прежнему бойкой, кокетливой, острой на язык. «Мы с Виктором  совсем чужие,-- думала Люба,-- он гонит меня в институт. А что изменится? Ну будут диплом, знания, заработок немного больше, а интеллекта  этого вряд ли прибавится у меня, с ним, наверное, надо родиться. Вот у Алексея это есть. Внутренняя культура, высокая   духовность, о которых  твердит Виктор, не от высшего образования, по-моему, зависят. Можно и с учёной степенью  быть грубияном, подлецом и негодяем».             
                -4-
По выходным дням, когда  Кузнецов  ещё брал Вовку к себе, они с Ломовым ездили в Москву. В театрах  Люба бывала неохотно, ей больше кино нравилось. А на художественных выставках, в картинных галереях не всё   понимала. Хотя ещё  в первое посещение одна картина не только  привлекла её  внимание, но как-то в душу запала -- «Весна»  Аркадия Пластова. Родным-родным от неё повеяло, видно  художник хорошо знал   русскую деревню.  «Голубые танцовщицы» Эдгара Дега  её очаровали. С интересом подолгу рассматривала полотна  передвижников, их творчество  было ей понятно, поэтому нравилось. Она замирала перед  «Последним днём Помпеи» Карла Брюллова и « Явлением Христа народу» Александра  Иванова... Вскоре после того вечера, когда Люба плакала в кухне, слушая Вадима, Виктор предложил  съездить  в Москву на открывшуюся  недавно выставку живописи:
--Поедем, Любаша, и Вовку возьмём с собой, пусть настоящие картины  посмотрит.
--Не поеду. Ещё чего! Надоели мне квадраты, треугольники, кубики. У меня дома дел  полно.
--Вместе потом всё сделаем.
--Что я там забыла?
--Возможно --  забыла, поедем – поищем.
--Ещё чего! Я дома найду занятие.
--Поедем, Любочка! Мне так хочется там побывать.
--Ещё чего! Езжай сам или  с друзьями.
--Ещё чего, ещё чего! Заладила  одно и то же, как Эллочка-людоедка,-- пробурчал Виктор и, уйдя в комнату, схватился  за какую-то книгу. Но не читалось. « Что я в ней полюбил?-- думал он. -- Человека? Или только красоту? Да. Её потрясающую красоту. Пигмалион молитвами к Афродите оживил  прекрасную статую, а я  не могу  пробиться  к уму и сердцу живой женщины…»
  «Чего  он меня сравнил с этой людоедкой? -- возмутилась  про себя Люба, вспомнив, что Алексей как-то  приносил книгу, в которой  упоминалась эта  Эллочка.
Увидев на другой день нормировщицу цеха Скворцову, она подошла к ней:
--Анна Николаевна, Вы много читаете, хорошо знаете литературу, напомните мне, пожалуйста,  одно место  из «Двенадцати стульев». Я эту книгу давно читала и плохо помню, кто там Эллочка-людоедка.
--А-а, есть такая  «героиня» у Ильфа и Петрова. О чём бы она  ни говорила, обходилась всего  тридцатью тремя словами. Недалёкая и легкомысленная женщина. Хотите перечитать этот роман, Люба?  Я Вам завтра принесу.
--Хочу. Спасибо.

        Дочитав эпизод обмена стула на ситечко, Люба отложила  книгу. Подошла к зеркалу. Трикотажный костюм отлично сидел на её статной фигуре ( она не любила  ходить дома в халате, пользовалась при необходимости фартуком).
--Подумаешь! Эллочка! Куда ей до меня. Одежда моя хорошая, не   ободранная  собачья или кошачья шкура. Тридцать три слова знала! Да я одних частушек  знаю сотню, а то и две.
Схватив  с тумбочки салфетку, махнув ею, как платочком, она павой  прошлась по комнате и опять остановилась перед трюмо. Топнув  стройной, длинной ножкой в изящной туфельке, запела чистым и сильным голосом:
Полюбила гармониста,
Заругала меня мать.
Не ругай меня, мамаша,
Развесёлый будет зять.
Она не заметила, как пришёл Виктор и теперь, молча, стоял   у двери, наблюдая за женой. А Люба продолжала танцевать и петь:
Меня милый провожал,
Под полой гармонь держал.
До крылечка проводил,
Заиграл, пошёл один.
Убыстряя темп, она стала плясать  русскую, как у них в Дворках. Спела ещё несколько частушек и тут заметила Виктора, восхищённо смотревшего на неё. Но продолжала петь и плясать.
Сама садик я садила,
Сама буду поливать,
Сама милого любила,
Сама  буду забывать.
Выбивая каблучками отчаянную дробь, пропела:
Два крылечка, два крылечка
В памяти осталися.
На одном поцеловались,
На другом – рассталися.
Резко остановившись, бросилась в кресло. Медленно прошептала слова  последней частушки.
--Великолепно! Я не знал за тобой  таких талантов. Ты – просто чудо ! -- воскликнул Ломов.
--Какое уж там чудо. У нас таких талантов полсела.  А тебе разве понравилось? Это же не арии из опер и не балет.
--Любаша, мне нравится всё хорошее: хорошие книги и спектакли, хорошие арии и романсы, хорошие песни и танцы, хорошие частушки – тоже. Я не люблю плохое, халтуру.
--Плохое никому не нравится,-- отозвалась Люба.-- А твоя  Эллочка смогла бы так, как я?
--Какая ещё Эллочка?
--Жена инженера Щукина.
--Ох извини, пожалуйста!  С  языка сорвалось. Я уже забыл об этом.
--А я не за-бы-ла,-- с расстановкой произнесла Люба.
                Развод
                -1-
В ближайшую субботу, отослав  Виктора  в дальний магазин за покупками, она быстренько уложила в чемоданы заранее приготовленные вещи, вызвала по телефону такси и уехала, не оставив даже записки.
Вернувшись домой, Ломов увидел открытые дверцы шкафов, беспорядок, необычный для их уютной, ухоженной квартиры. Он сразу догадался, в чём дело, но жену искать не стал. «Была без радости любовь, разлука будет без печали», -- заключил он, поняв, что  былое уже  не вернуть. И  надо ли?
--Антон Ильич,-- обратился он  в понедельник к начальнику цеха,-- дайте, пожалуйста, отпуск.
--Неудачное время выбрал, дружок. Нельзя ли двумя недельками позже? План «горит».
--Никак нельзя. Очень прошу. Подменный мастер справится не хуже.
--Ладно  уж, иди. Что с тобой  поделаешь?
Его поезд  уходил с Ленинградского  вокзала на север вечером. Устроившись на верхней полке, Виктор задумался. И додумался до того, что понял, как скверно  поступил он с людьми, исковеркал их судьбы, отбил жену у хорошего парня, к которому Люба  уже не сможет вернуться. Но более саднила  душу мысль о третьем – сынишке Любы и Алексея. Он раньше как-то  не очень заботился о нём, не занимался его воспитанием, иногда вообще забывал о  существовании этого  ребёнка. Теперь реально представил себя на его месте и ужаснулся тому, что натворил. От него Люба ушла навсегда, это ясно. А как дальше будут жить они? «Всё-таки ты, Ломов, эгоист из эгоистов. И разум твой не всегда преобладает  над чувствами, увлечениями. Плохо у тебя  иногда в голове диспетчер работает»,-- подумал он, засыпая.
Бывая в Карелии прежде, он всегда останавливался  у старинных  друзей своих родителей. И сейчас, приехав в Петрозаводск, отправился прямо к ним. Хозяева были дома. Дверь открыл Вячеслав  Валентинович.
--О! Виктор! Какая приятная неожиданность! Здравствуй, дорогой! Маша, Машенька! Встречай гостя.
--Витюша, здравствуй, мой милый мальчик! Надолго  к нам?
--Почти на месяц.
--Чудесно! Как мы рады!
(Супруги Плехановы   не имели своих детей и Виктора любили как сына).
--Но сначала я съезжу в Кижи.
Спать легли поздно, но так и не переговорили всего.
Тем не менее, Ломов  проснулся рано и отправился  в Кижи. Удивительная красота природы и сотворённый золотыми руками чудо-плотников, прямо-таки сказочный, деревянный ансамбль действовали умиротворяюще, успокаивали. Этот островок на Онеге тянул к себе Виктора, как магнит.  Все проблемы, нерешённые вопросы, городская суета,  производственные хлопоты в эти часы существовали  где-то  помимо его сознания.

Вернувшись из Карелии, пошёл к генеральному директору с просьбой перевести  его в отдел главного механика, от которого получил уже  предварительное согласие.
--А мы ведь  намеревались назначить Вас  начальником цеха. Что же так?
Виктор объяснил причину, не вдаваясь в подробности.
--Жаль. Очень жаль.  Руководителем группы пойдёте?
--Конечно. Благодарю Вас.

     «Из-за  меня перевелся в ОГМ, чтобы не встречаться. Между прочим, с его головой и способностями быть ему  главным механиком завода,-- подумала Люба. (Пророчество её сбылось, когда проводили бывшего  главмеха на пенсию).
Она не жалела о Викторе, хотя  привыкла к нему за несколько лет совместной жизни. Был нежен, ласков, дарил цветы, украшения, но  оставался всегда чужим. А вот Алексея  вспоминала, корила себя  за то, что погубила свою первую семью,  что Вовку оторвала от отца. На работе всего-навсего разряд повысили с третьего на четвёртый, а через год  будет сдавать на пятый. Алексей же институт  окончил, стал старшим мастером в своём цехе. Он не умел так ухаживать за ней, как Ломов, но любил её по-настоящему, беззаветно, всем сердцем, добрым и открытым. И он не был чужим. Поняла  это Люба только сейчас. Раньше она ценила его  умную голову да руки  золотые, а душу богатую проглядела. Эти мысли стали часто  навещать её. Перед тем, как уйти от Ломова, она позвонила Алексею,-- на встречу с ним  как-то не решилась, -- спросила, может ли  пожить в их  бывшей квартире, из которой не  удосужилась  выписаться, когда уходила к Виктору. Алексей ответил, что получал её  не для  одного себя, а на всю семью, держал квартиру для Вовки, но, если Люба захочет, её можно разменять. Так снова  она поселилась на старом месте. Всё здесь напоминало об Алексее, их  совместной жизни, поначалу такой счастливой. Было ей очень обидно из-за  собственной глупости  и легкомыслия.

                --2--

Вовке исполнилось семь лет, и Люба определила его, опять-таки, как одинокая мать, работающая посменно,  в школу-интернат. Сына это ничуть не огорчило. Он привык  жить не дома,  куда ходил по воскресеньям гостем. Интернат мало чем отличался от  круглосуточного  детсада: уроки, как в  обычной школе, а остальное – почти такое же. Два случая  надолго испортили  Любе настроение, но и подумать заставили об её отношении к сыну, о воспитании мальчика.
Как-то перед началом смены догнал её Скирдин:
--Любовь Петровна! У Вас вакансия мужа совсем освободилась? Могу ли я надеяться занять её когда-нибудь?
Не помня себя от ярости, она  изо всей силы влепила  Тимофею такую пощёчину, что тот пошатнулся и едва  на ногах устоял.
Слесари-сборщики захохотали:
--Вот так звезданула!
--Ребята, да у неё рука  железная!
--А ты как думал? Она же  деревенская, там с детства тренируются: коров доят, сено косят, дрова пилят, картошку окучивают.
--Такую трудно обидеть.
Люба, не обращая внимания на них  и Скирдина, пошла по пролёту на своё рабочее место.
--Кукушка! -- крикнул ей вслед разозлившийся  Тимоха и тотчас  принял  оборонительную позу. Но Люба, вспыхнув, низко нагнула голову, чтобы никто не увидел её слёз, и  вошла в свою  конторку.
--Ну ты, шут гороховый! Шути-шути, да знай  меру,-- строго заметил пожилой мастер  их участка.-- Чего  к женщине привязался? Ей  без того, думаю, муторно. Тебя, видно, и армия  ничему  доброму не научила. Раньше твои шутки смешными были, а теперь – злые и ядовитые.
--Старше стал потому что.
--Глупости говоришь. С возрастом умнеть  надобно.
Тимофей  чуть не полсмены  ходил с красной щекой и время от времени бормотал: « Вот это да...Вот это женщина!»

      --Мама, через три дня  нас отпустят на каникулы! А у меня все пятёрки за год. Сказали, что  грамоту похвальную дадут.
--Молодец, сынок! Отпразднуем такое  замечательное событие. Сейчас – домой, потом пойдём в парк, после – в кино и в кафе-мороженое.
--Пойдём, мама!
                -3-
Весна в этом году была ранняя, в парке всё зеленело и зацветало. Солнышко, редкий гость зимой, теперь, в мае,  светило ярко и празднично. А у Любы  после вчерашнего случая на работе  на душе невесело. Но успехи Вовки, свежий воздух, промытый ночным дождём, успокоили её немного. И тут она  услышала, как залетевшая  откуда-то  в их парк кольчатая  горлица   закричала  глухим голосом:
-Ку-куш, ку-куш,  ку-куш - ка, ку-куш -ка, ку-куш-ка...
Люба вздрогнула. «Это обо мне, -- пронеслась в  голове женщины мысль,-- я кукушка, подкинула своё дитя в чужое гнездо… И Скирдин был прав…» Люба резко остановилась, присела перед Вовкой на корточки, схватила его за руки, умоляюще воскликнула:
--Сыночек, мальчик мой дорогой! Брось интернат, живи дома,  ходи в обычную школу. Она совсем рядом, школа. А когда мне во вторую смену, будешь оставаться в продлёнке пока, а потом что-нибудь придумаю. Работу поменяю.
--Нет, мамочка! Я уже  привык  к ребятам, к педагогам. Теперь мой дом там. А у тебя  ведь я почти не жил.
У Любы спазмом сжало всё внутри: у её сына нет родного дома! Чтобы мальчик не заметил её волнения,  она отвернулась и стала что-то перебирать в своей сумочке.
--И друг у меня в интернате есть хороший – Женя Костин, -- продолжал Вовка.
--Женя? Я что-то плохо помню его, расскажи о нём,-- напряжённым голосом проговорила Люба.  Она знала Женю, но попросила  сына рассказать, чтобы самой ничего не говорить, а только слушать. Спокойно говорить она не могла.
--У него отец – железнодорожник, в прошлом году погиб на станции от аварии. А у матери двое близнецов. Они ещё маленькие. Вот и пришлось  Женьке  в интернат идти, чтобы их  семье полегче жилось. А по воскресеньям Женя торопится домой, матери помочь,-- продолжал рассказывать Вовка.-- Я у него  один раз был. Помнишь, ты  меня  отпустила  к нему на воскресенье?
--И тоже подсоблял?
--Конечно. Если надо, мы  и  тебе  с Женькой помогать будем.
--Нет дорогой, мне не надо, я ведь одна, сама справляюсь.
Люба даже ревность почувствовала к маленькому Жене. «А, собственно, какое я имею право сердиться на этого ребёнка, который ни в  чём не виноват передо мной?»  --  подумала она, а вслух сказала:
--Ну, что? Пойдём в кино?
--А как же. Пойдём. Сегодня интересный  фильм, ребята во дворе говорили. «Белое солнце пустыни» называется.
После кино,  не захотев в кафе, Вовка заторопился в интернат.
--Сынок, давай хоть в киоске купим тебе мороженое или  шоколадку,-- предложила мать.
--Я мороженое что-то не очень люблю. Лучше – шоколад.
Люба купила две  большие плитки:
--Тебе и Жене.
--Спасибо, мама.
Попрощавшись  с Вовой  у ворот  интерната, с пустотой в душе вернулась домой. И  здесь пустота ждала её. Включила по привычке телевизор и тут же выключила его.  Вышла на балкон, потом кинулась в кухню, опять – на балкон… Раздался телефонный звонок, из трубки голос  Скирдина:
--Простите дурака, Любовь Петровна. Ваша  оплеуха  выбила из моей головы  всякую охоту к шутовству. Извините меня, пожалуйста. Прошу Вас.
--Ты был прав, Тима, -- ответила Люба и положила трубку.
Весь вечер она думала о сыне. Восьмилетний мальчик говорил о своем друге, как взрослый. Вспомнила себя – восьмилетней избалованной глупышкой. Сравнила своё детство  и детство Вовки. Как же она могла допустить такое? Сын говорил о товарище  сочувственно. Значит добрая у него душа. Какой хороший мальчик. И какая она плохая мать. Люба  Вовку любила, никогда  даже пальцем не тронула. Но  отняла  у него детство, счастливое, беззаботное, такое, каким было у неё.  Она  почувствовала, что теряет сына. Может быть, поговорить с Алексеем, пусть  попробует убедить  Вовку  уйти из интерната и жить дома. Но сын и ему, вероятно, ответит так же, как и ей. Ночью Люба не смогла уснуть.
А Вовка торопился после кино  в интернат потому, что ждал отца. До самого отбоя, пропустив с разрешения воспитательницы ужин, мальчик  гулял с отцом в школьном дворе. Они виделись почти ежедневно, но  у них всегда  находились  темы  для бесед, говорили и не могли наговориться.
--Папа,  я хочу на лето в Дворки, мама  разрешила. Ты приедешь туда ко мне?
--Обязательно, сынок.
В четверг Вовку отпустили на каникулы. Любе был положен отгул, и она    взяла его в эту пятницу, чтобы свозить  сына в Москву.
--Сначала  в зоопарк?-- спросила она мальчика, когда вышли из электрички.
--Давай туда,-- согласился он.
Приехали на Краснопресненскую. Вовка долго с любопытством рассматривал  высотное здание. Потом, купив билеты,  вошли в ворота зоопарка. Где-то через полчаса  Люба заметила, что сын  загрустил.
--Что с тобой, Вовочка? Невесёлый ты какой-то  стал?
--Мама, мне жалко их, особенно  вот этих, которые за решётками. Зверям надо жить на воле. Одним здесь холодно,  другим – жарко (он печально смотрел на белого медведя). И зачем люди им такие  мучения придумали? Пойдём отсюда.
--Есть зоопарки, где звери живут свободно, на большой территории. По телевизору  показывали,-- отозвалась Люба.
      --Мне  жалко и тех зверей, которые в цирке выступают.  Ну маленькие комнатные собачки, куры -- куда ни шло. а вот крупным и диким там не место.
            --Но ты же любишь цирк?
    --Люблю фокусников, клоунов, акробатов, ну   как театр что ли.
          --Ты хочешь сказать – искусство?
       --Правильно. А дрессировка не искусство, это всё равно,  когда сильный бьёт слабого, заставляет делать то, чего  тот не хочет, я считаю, что это издевательство.
Поехали на Красную площадь, походили по Кремлю. Мальчишка повеселел.
                Лето в Дворках
                -1-
     Пелагея Дмитриевна и Петр Корнеич были несказанно рады  приезду дочери с Вовой.
--Я сегодня  же возвращаюсь, а внук  у вас на всё лето  останется.
--Как чувствовала,  что приедете, к обеду вашей  любимой окрошки  приготовила. Давайте  к столу. Вот радость-то  какая!
Помыв посуду, женщины  присели на крылечке, а дед  с Вовой пошли в сад – там нашлись неотложные дела.
--А ты знаешь, Люба, Колю-то Быстрова опять наградили, орденом Знамени,-- сказала Дмитриевна.
--Рада за него. Трудолюбивый, старательный, он и золотую звезду  со временем получит ( и это её пророчество сбылось).
--Ты не жалеешь о нём?
--Мама, это же детская любовь была. Если честно, то я  жалею об  Алёше.
Дмитриевна  только вздохнула: исправить уже ничего нельзя.
               
        Вовка был крепким мальчиком, и ему  по силам оказалась  работа в огороде, во дворе. Он стал  настоящим помощником  старикам. Внук попросил бабушку выделить и ему небольшой участок, который  хотел обрабатывать  лично сам.
--Выбирай, какой нравится, -- согласилась Дмитриевна.
--Я хочу  вон там, за малинником.
--Да там земля плохая, в самом углу.
--А я попробую.
--Ну тогда   в добрый час.
В тот же вечер Вова  направился  к  дяде Виталию Федоровичу – главному агроному  колхоза за советом. И тот рассказал ему,  как надо ухаживать за землёй, как удобрять её без химии – перегноем,  как подкормить растения  настоем из трав. Вовка сделал всё, как надо: вскопал землю,  засеял, ухаживал за всходами, поливал, рыхлил, выдергивал сорняки. На его крошечных грядках вырастал прекрасный  урожай. Две больших сумки Вовкиных овощей увезли осенью в город. Не забывал он и на большом огороде  поработать.
               
                -2-            
С дедом они перебрали и починили забор, вычистили и  побелили погреб, сарайчики, курятник. По вечерам, спасаясь от комаров,  уходили на веранду. Корнеич рассказывал  внуку о своей жизни, показывал фотографии:
--Вот смотри, это мы с бабушкой ещё за три года до войны снимались. Ох и  красавица она была! Мама твоя  на неё очень похожа.
--А бабушка и сейчас красивая.
--Это верно. Только косы золотые серебряными стали. Когда воевал, очень я переживал за жену: каково было в военное время с двумя маленькими детьми? Но Поля  меня же в письмах утешала: кому сейчас легко? Таких, кому хорошо, было не очень много. Сейчас вспомнит, заплачет только молча. Досталось ей, бедной…
Дед задумался, а потом продолжал:
        Она ещё и моему маленькому племяннику помогла, твоему  дяде  Антону. Зять ушёл  на фронт, а жизнь в городе во время войны была во много раз хуже деревенской.  В селе людей очень выручали свои огороды, хозяйство, а в городе всё по карточкам, голодно жилось. Вот Антошка и стал болеть часто, слабеть, худеть. Поля моя и предложила привезти мальчонку в Дворки.  Козы у нас были, курочки, свои овощи, фрукты, а в сезон  – лесная земляника, грибы. Подняла она Антошку. Он до сих пор это время по-доброму вспоминает...
--Я до войны конюхом был,-- продолжал в другой вечер свои рассказы дед. -- И на фронте попал в кавалерию  генерала Доватора. Сначала был во вьючной колонне, потом  коноводом, ездовым, а после  научился  сражаться верхом на коне.
 --Деда, а ты с саблей воевал?
 --А как  же. И с карабином.  А когда ходили в рейды по вражеским тылам , то брали не только гранаты, но и взрывчатку  и даже снаряды. А какую панику наводили на немцев эти рейды ! Представь,  конница  три с половиной тысячи сабель  несётся и крушит всё, что на пути: штабы, склады, эшелоны с живой силой, боеприпасами,  бронетехнику, орудия.  Немцы в отместку сожгли родное село Доватора в Белоруссии, родственники  еле успели в лесу спрятаться, к партизанам ушли, а Гитлер обещал за его голову  сто тысяч марок.
   Любили мы нашего командира, за ним готовы  были, как говорится ,  в огонь и в воду . Храбрый, отважный был человек, но наобум на рожон не лез,  каждую предстоящую операцию  тщательно продумывал,  всё рассчитывал. Наш корпус  всегда успешно выполнял  все задания.
Сражались, внучек,  не только на лошадях, но и   спешившись. Под Москвой  страшные бои были, жестокие. Но не пустили немца в столицу. Больше  двух месяцев  держали оборону в сорок первом. Особо  мне запомнилась одна высотка,  конники Доватора бились  рядом с панфиловцами.   Жаль,  убит был  наш дорогой генерал Лев Михайлович. Мы  , мужики, под смертью ходившие, не стесняясь, плакали. Он ещё молодой был. Наши конники  долго не хотели другого командира вместо него. Сталин велел не сообщать ни в газетах, ни по радио о его гибели, чтоб Гитлер не знал. Светлая память  ему и генералу Ивану Васильевичу  Панфилову.  Не дожили до  победы, погибли ещё в сорок первом. А сколько нашего брата , солдата,  там полегло... После войны мы встречались в Москве  со своими товарищами, съездили и на Новодевичье  кладбище на  могилу Льва Михайловича. Он дружил с Панфиловым, и похоронены они рядом, Герои Советского Союза.
 --Деда, расскажи ещё про   вашего командира.
 --Ладно.  До войны  снимали  фильм  однажды, наши кавалеристы участвовали тоже.  Меня там не было, мне рассказывали потом. Да ты, наверное, это кино видел "Александр Невский " называется. Артист, который играл Невского, не смог  сниматься на коне  и с мечом. Так вот,  когда надо было,  его заменял  наш Доватор.
 --А-а помню, где наш князь бьётся с магистром.
 -- Да, и в других сценах тоже. Джигитовкой он владел  как цирковой наездник.
    Корнеич замолчал, задумавшись...
 -- А дальше что?
-- Воевал. Был ранен. После госпиталя в конце  сорок четвертого меня  комиссовали по инвалидности. Левая нога, сам видишь,   почти не сгибается  и короче правой. Хорошо,  что ещё такая, других вон  совсем без ног привозили…
         --Дедуля, а зачем люди воюют?
         --По разным причинам. Будешь в школе историю проходить,  всё узнаешь. Я сам-то не больно учён,    о других не смогу тебе объяснить, а вот про наше государство знаю.  Страна у нас  очень богатая и большая. И земли  много, и лесов, а в земле руды разные, нефть, уголь. А у соседей  закордонных есть   глаза завидущие да руки загребущие. Вот они и лезли к нам с войнами, чтобы  захапать наши богатства природные себе, а народ сделать подневольным или совсем уничтожить.  С кем только ни воевали! А с какими  государствами был союз заключён, то и за их интересы приходилось русскому солдату кровь проливать, жизнь отдавать.
--А  потом что было? После войны?
--Мужиков в селе осталось мало, и то -- дряхлые старики да инвалиды. Многих поубивало на фронте, а кому суждено было в живых остаться, ещё не вернулись. Пошёл я к Прокопьевне, которая  заменила  Ивана Гавриловича, председателя нашего, тоже фронтовика.  Она мне предложила  должность  бригадира на молочно-товарной ферме, но я отказался, решил к лошадям опять пойти, а они выглядели   совсем бедственно по сравнению с конями, на которых мы воевали. Но я их тоже любил, жалел, всякую заботу проявлял. По возможности хорошо кормил, чистил, гривы расчёсывал, купать их мне мальчишки помогали. И в ночное с ними ездил. Повеселели мои лошадушки, силы набрались. А работы для них находилось ой как много. Колесной техники,  почитай, никакой  не осталось. Имелись  тракторишко, который нам отдали из МТС, да полуторка, но к ним не было  запчастей. Обходились  гужевым  транспортом, телегами да санями.

      Выйдя  на пенсию, старик Фомин  лошадей не забывал. И этим летом они с Вовкой частенько заглядывали на конюшню. Мальчик приносил всегда  в кармане кусочки сахара. Вроде не лошадиная еда, а кони сладкое с удовольствием ели. И ему было приятно  прикосновение их мягких губ, осторожно бравших лакомство  с его  маленькой ладошки. Внук кавалериста полюбил коней, и они его узнавали.
А в одну из суббот приехал Алексей. Не было предела  Вовкиной  радости. Показал отцу  свои грядки, сходили в берёзовую рощу, поискали там грибов, на опушке поели лесной земляники. А потом  втроём пошли на конюшню.
 После на веранде пили чай.
--Жаль, что  у вас  с Любой  всё так получилось. Мы тебя, как родного сына, полюбили,-- сказал Корнеич, когда Вовка ушёл спать. Дмитриевна вздохнула тяжело:
--А что мы могли  поделать, если она  требовала  в её личную жизнь не вмешиваться. Ну, а ты как живёшь? Женился, слыхали.
--Да. Дочка у нас. У меня всё в порядке. Вот только сына жалко, растёт, как  травинка на меже. Не захотела Люба  мне  его отдать  тогда.
--Знаем, Лёшенька, знаем. Да, дорогой, всё так. И нам внука жалко. Рады,  что хоть на лето  отпустила его к нам.
Алексей  весь вечер после ужина помогал старикам  по хозяйству. Натаскал воды во все бочки и в баню. У колодца  его остановила  соседка:
--Как живёшь, Алексей Владимирович? Как  дела?
--Да вроде  нормально, Валентина Ивановна. А Вы как поживаете?
--И у нас всё нормально. Вот  только племянник-то мой  Коля Быстров не женился до сих пор.
--Не знал я тогда ничего о Коле. Только на свадьбе  услышал, что ему дорогу перешёл, --  с горечью в голосе  ответил Алексей.
                -3-
     В конце августа  приехала за сыном Люба. Мальчик неохотно покидал село:
--Мама,  оставь  меня тут  насовсем. Школа в Дворках хорошая, буду здесь учиться.
--Нет, Вова. У дедушки с бабушкой  и так много хлопот, а  тут ещё и о тебе надо заботиться.
--Да не надо обо мне заботиться, я всё умею делать. Не маленький уже.  Бабушка научила меня носки штопать, рваные штаны зашивать, даже заплатки ставить. Умею картошку варить и грибы жарить. Дедушке во всех делах помогаю.
  -- Нет, сынок, не годится так.
 --Мама, а что, если ты  сюда переедешь? Вот бы хорошо зажили вчетвером! Разве в Дворках  нельзя работать?
--На заводе мне больше платят.
--Тётя Вера и тётя  Надя, наверное, меньше  твоего получают, а живут хорошо.
    --Их  мужья  имеют  неплохие заработки, хозяйство своё, почти все продукты домашние.
   --И мы  заведём хозяйство побольше, а то у бабушки  только  две козы да восемь курочек с одним петушком. У тёти Веры  тёлочку попросим. Ты же хотела стать дояркой, своя корова  будет.
--Да, Вовочка, я хотела стать   дояркой, телятницей или птичницей, потому что люблю всякую  живность.
--Я тоже  люблю животных, особенно  коней.
--Это пристрастие  у нас, видно, семейное. Вот окончишь школу, можешь поступить учиться на зоотехника или, ещё лучше, на  ветврача. Будешь лечить  лошадей, коров, овец, собак, даже кошек.
--Это ты здорово придумала! Мам,  ну давай  переедем в  Дворки!
--Нет, сын.
--Но каждое лето я буду  жить здесь.
--Живи, коли нравится.
--Очень нравится. Я ещё  землю люблю. Дедушка  говорит, что она  -- матушка наша, кормилица. Бабушка  научила меня, как определять по приметам погоду, когда лучше  убирать урожай.
--И как же ты погоду определяешь?
--По месяцу, например.  Если можно  на рожок повесить ведёрко, значит будет вёдро. Да много и других примет. Мама, давай жить в Дворках, здесь так хорошо.  И собака у нас есть, Дружочек.
--Да, Вова, Но я покинула село, ушла от земли.
--Вернись, мама!
--Может быть попозже, когда на пенсию выйду. А сейчас не могу.

                Интернат
                -1-

   Классом, в котором  учился Вовка, верховодили два дружка – Кораблёв и Федулов, Гришаня и Коляня, как  они сами себя называли. Родителей у них не было. Вероятно, они  где-то существовали, но  мальчишки  о них ничего не знали. Сюда они попали из детского  дома. Такое жизненное положение  не могло не отразиться на их характерах и поведении: независимые,  хитрые,  угодливые, где надо, нахальные, сами себе хозяева. Да и  постарше были  они своих одноклассников. Простодушного Вовку сначала  задевали, но он не хотел с ними связываться, на тычки и толчки  не обращал внимания. Но однажды не вытерпел. У Жени был красивый круглый деревянный пенал с хохломской росписью – последний  подарок  отца к первому классу. Коляня решил завладеть им и стал вырывать из рук  Костина. Пенал раскрылся, ручки и карандаши   рассыпались  по полу. Володя отобрал пенал у Федулова и крикнул ему:
--А ну-ка подбери что упало!
--Иди ты, знаешь куда! Не лезь, если не просят, а то  по соплям получишь!
--Подбери!
--Пошёл ты!-- закричал Федулов и полез в драку.--Гришаня наших бьют!
Подскочил  Кораблёв и начал  тузить кулаками  Кузнецова.
  --Ах вы так!-- рассердился Володя и дал сдачи. И так дал, что высокий и сильный крепыш Гришаня  вынужден был отступить. От родителей Вовке достались хорошее здоровье, физическая выносливость и крепкие  руки, да и летняя трудовая закалка  пошла  на пользу. Кораблев не был злым. Вытирая  рукавом  разбитый нос, добродушно сказал:
--А ты, Вовка, здорово  дерёшься, давай с тобой дружить.
Кузнецов в ответ пожал плечами, а Федулов, молча,  стал собирать  рассыпанные на полу  ручки и карандаши.
Постепенно Володя привык  к ним. По воскресеньям эта пара  исчезала куда-то, но куда, никто не знал. Приносили вечером конфеты, печенье, лимонад, сигареты. Угощали Кузнецова, но он упорно отказывался, никогда ничего у них не брал.
А всё было просто. В субботу вечером  ребят забирают  по домам, всех,  кроме  Кораблёва и  Федулова. Они остаются одни.  Утром, крадучись, чтобы не увидели дежурные воспитатели, выходят из корпуса и бегут  на вокзал к московской электричке.
--Подайте детдомовским кто сколько может,-- жалобно пищит Коляня, а Кораблёв,  молча и смущённо подставляет шапку, в которую  сердобольные пассажиры кидают разного достоинства мелочь.
--Вовка, ну съешь хоть конфетку, -- предлагает вечером  Гришаня.
--Спасибо. Я не хочу. Не надо, ребята, ешьте сами.
--Да у нас сегодня много,-- настаивает Кораблёв, -- бери, нам не жалко.
Володя нехотя взял две ириски.

         Ранняя весна. На солнцепеке пробились  желтые цветочки  мать-и-мачехи, начали  набухать почки на деревьях, подсохла земля. В один из таких дней случилось ЧП.
--Кузнец, пойдем мяч  погоняем! -- позвал Кораблёв.
Ребята вприпрыжку  понеслись к спортплощадке. Играли, играли и вдруг, нечаянно или нарочно, Федулов ударил  мячом  в окно. Гришаня с Коляней  мигом «слиняли», как будто  их здесь и не было. Выбежала  воспитательница  Ада Александровна. Увидев Вовку  с мячом в руках, крикнула:
--Кузнецов, ты разбил стекло?
--Нет,
--А кто?
--Кто разбил,  пусть сам скажет.
--Но, кроме тебя, здесь никого нет.
    --Сейчас нет.
    --А кто был? Кто ударил по окну?
    --Он нечаянно.
    --Да кто он?
    --Я не стану ябедничать  на товарища.
    --Да  какой же он тебе товарищ, если бросил тебя, а сам струсил и убежал? У тебя ложное  представление о товариществе.
Она помолчала, потом добавила:
--Вот что, Володя. Ты знаешь, скоро второклассники вступают в пионеры. Тебе придется  обождать, отложим до другого раза.
Вовка побрёл в  жилой  корпус.  В спальне никого не было. Швырнул мяч, бросился на кровать, уткнулся в подушку и заплакал: было обидно.  Следом  вошла  воспитательница.
--Володя,  почему  ты на кровати лежишь в одежде?
--Извините, Ада Александровна, я больше не буду.
Успокоившись, сел за уроки. Подошёл Женя:
--Что  произошло, Вова?
--Пинали мяч во дворе,  Федул  стекло разбил, а мне влетело, что его не выдал.
--Держись ты подальше  от Гришки  с Колькой,-- посоветовал Женя другу,-- Не нравятся мне они. Видели  их  ребята в электричке. Попрошайничают,  побираются.
--Это их личное дело. У Корабля и Федула  нет родных. Но угощаться  их конфетами  больше не будем.
--Наверное, ты прав. Ну я пошёл  в пионерскую. Меня попросили  нарисовать в стенгазете весну.
--Весну?
--Небольшой рисунок – дерево  с листочками, траву, цветы, птичек.
Вовка снова сел за уроки. Но что-то задачка не получалась, решение не сходилось с ответом.
--Эх  ты! – пробурчал мальчик, -- а ещё лучший математик  в классе.
Такой уж, видно, день выдался  злосчастный. Вовка снова  вышел во двор. К нему подошли горе-футболисты.
--Ты чего такой хмурый? – спросил Гришаня.
--А того, что Коляня  разбил стекло, а мне досталось.
--А ты бы сказал, кто разбил.
--Вот  пусть  он  сам и скажет.
--Нашёл дурака, -- ответил Федулов, -- нипочём не сознаюсь.
--Ада Александровна сказала, что меня теперь в пионеры не примут.
--Подумаешь! Ну и не надо! Меня тоже не примут, видели, как я курил, -- сказал Кораблёв.                -2-
Так и случилось. Пионерами стали  все одноклассники, кроме  Володи и Гришани. Даже Коляню приняли.
Во время первого пионерского сбора «отверженные» бродили во дворе, не зная, куда себя деть. Подбежал Федулов. Гришаня, придуриваясь, запел:
--А ты, пионер, не спи, глаз не закрывай, газеточки почитывай, меня перевоспитывай.
--Дай закурить, -- попросил Коляня, не обратив на песенку никакого внимания.
--Пионерам нельзя.
Друг на него обиделся.
--Чего ты, Федул, губы надул? На уж, возьми, -- Гришаня протянул ему пачку  «Примы».
--Вовка, хочешь закурить? – обратился пионер к  мальчику.
--Нет. Я не курю, ты   знаешь.
--Попробуй. Когда-нибудь да надо начинать.
--Лучше никогда. 
--Вон наш директор даже «Беломор» курит.
--Потому что взрослый. Наверное,  на фронте привык. Им там выдавали, мне дед рассказывал. А папка мой вообще не курит.
--А где он, твой папка?
--Вечером увидишь.
--А у твоего папки другая мамка и другая дочка.
--Заткнись ты! -- крикнул своему  дружку молчавший  до этого Гришаня.
У Вовки повлажнели  глаза. Заморгал, пытаясь  подавить слёзы. Снова обида.
--Возьми сигарету, Кузнец! Настоящие мужики все курят. Не понравится, я докурю, -- настаивал Коляня.
--Ладно, давай попробую.
Федулов протянул ему сигарету и зажёг спичку. Вовке  были противны дым и привкус табака. Но он  кое-как, не  затягиваясь, докурил, чтобы  не показаться слабаком, даже  не подумав,  что, взяв сигарету, он, наоборот,  проявил самую настоящую слабость.

       --Вовка, а когда ты нас угостишь? Даром что ли ел конфеты тогда, а теперь сигареты куришь? – сказал  как-то Федулов.
--Мать в выходной даст, расплачусь.
Денег Люба не дала, но конфет  купила. «А как же  с сигаретами быть? – думал Володя. – Тут нужны деньги или курево». Все конфеты  он отдал  ребятам и сказал, что  мать денег не дала.
--А ты потихонечку возьми, может  она не заметит, -- посоветовал Коляня.
Но Вовка честно признался,  что задолжал  товарищам деньги.
--Сколько?-- спросила Люба. –  Отдай и больше не бери. Если надо  на что,  скажи мне.
Деньги он мальчишкам отдал, но не мог  же просить их  у матери или отца  на сигареты. И бросил это баловство.
Алексей заметил, что одноклассники сына  носят красные галстуки.
--Вова, а ты  почему без галстука? У тебя нет разве?
--Я не пионер, папа.
Мальчик рассказал отцу историю с разбитым стеклом, как наказали его за то, что  не выдал Коляню.
Алексей в ближайший понедельник отпросился   утром с работы и пошёл к директору интерната, который всё понял и разобрался в случившемся. Вовку допрашивать не стали, кто разбил стекло, а в пионеры приняли, только не на торжественной линейке, а на классном сборе.

                Дурное влияние
                -1-   

       У заводской проходной Люба столкнулась с Варварой Дадыкиной, теперь уже   Никитиной.
--Как  живешь, Варя?
       --Да так, как всегда. Воюю, двое пацанов, такая шпана, глаз да глаз за ними. А ты как?
--Я, Варя, замуж вышла.
         --Поздравляю. Чего ж на свадьбу-то не позвала?
--Да какая там свадьба. Расписались  в ЗАГСе, вот и  всё.
--А кто он? Наш  заводской?
--Нет, приезжий. Каменщик со стройки, рабочий. Но я ведь тоже не ИТР. По крайней мере не попрекает необразованностью.
Она познакомилась с Андреем, когда возвращалась из Дворков.
Он вошёл  в автобус при въезде в город. Взглянув на Любу, сидевшую  у входа, оторопел. Глаз с неё не сводил. На автостанции  помог ей  вынести сумки и робко спросил:
    --А можно проводить Вас?
    --Как хотите.
    --Очень хочу.
Парень был бойкий, так и сыпал  шутками и прибаутками. У подъезда спросил:
    --Вы свободны сегодня вечером?
    --А что?
    --В кино сходили бы, если Вас муж отпустит.
    --Можно и сходить, а мужа у меня нет.
    --Это просто замечательно. Меня зовут Андрей.
    И его покорила Любина красота. Встретившись в третий  раз, признался:
       --Я, как увидел  тебя  тогда в автобусе, прямо обалдел. До сих пор в себя не приду, только о тебе и думаю. Любочка, давай поженимся.
        --Я, Андрюша, уже была замужем, и ребёнок у меня есть, сын, ему двенадцать лет.
             --Я тебя люблю, а остальное не важно.
 
.
    А через год она родила ещё одного сына, тоже очень  похожего на неё. Чувствуя, что обделила Володю  вниманием, лаской материнской, Дениску  она не стала спихивать с рук. Сама забирала  домой из яселек, потом из садика. Нашлось ей место  в лаборатории, работала теперь только днём. Володя,  приходя по воскресеньям домой, любил возиться с маленьким братом. На отчима мало внимания обращал, да и тот не стремился  к дружбе с пасынком. Одно угнетало Вовку: он понял, что  их переезд с  матерью в Дворки вряд ли состоится. Андрей бывал в селе неохотно, да и старикам  Фоминым не очень приглянулся новый зять.
--Болтун  какой-то, -- заметил Корнеич. – Такие      люди надежными  не часто бывают.
 Володя  продолжал  ездить  в Дворки не только летом, в другие каникулы тоже. Очень  полюбил лыжные  прогулки, катался на велосипеде, но больше  помогал деду с бабушкой, которых очень любил и жалел.

   …А время шло, чётко отсчитывая недели, месяцы, годы. Володя  взрослел. В характере  его произошла  заметная перемена. Был мальчишка – душа нараспашку, добрый, улыбчивый. А стал  каким-то угрюмым, молчаливым, иногда даже дерзил учителям и воспитателям. Но учился по-прежнему хорошо, призовые места занимал на математических олимпиадах, за это ему многое прощалось. Только с Женей  они продолжали дружить как и раньше. А радость в жизни была одна – встречи с отцом. После третьего замужества Любы  Алексей  добился у неё позволения брать к себе сына через выходной. Два дня в месяц были целиком в их  распоряжении. Встречали  мальчика  в  семье отца приветливо, но он стеснялся, чувствовал себя, как говорится, не в своей тарелке. Однако  со Светой  играть  любил, гуляли в парке, читали вместе книжки. Когда она пошла в школу, помогал ей решать  задачки, так как сестра  в математике была не очень сильна, эта наука давалась ей с трудом. Но Света уже умела играть на пианино, и Володя с удовольствием слушал.  Дети по-настоящему подружились. Галя и Алексей  были этому  очень рады.
                -  2-

                Восьмой класс… Кончается детство… Они на пороге юности…
Однажды, когда прозвенел  звонок с урока, на большой перемене Коляня достал из кармана  колоду карт.
--Пацанва! – крикнул он. – Кто со мной в дурака сыграет?
К нему подошёл один мальчик:
--Давай я  попробую.
Они уселись за последним столом, разложили на стуле карты, чтобы не заметила дежурная воспитательница. Остальные  окружили их. Но сыграть во второй раз не удалось,-- учитель географии принёс  наглядные пособия, стал  готовиться к уроку, ребят он попросил из класса. Недовольные, они вышли в коридор, договорившись  сыграть после уроков.
В понедельник многие принесли карты. Увлеклись почти все. Как поветрие  пошло какое-то, несколько свободных минут – сразу появляются карты. У кого плохо получалось, бросили, остальные, большинство, играли.
В сентябре ещё было тепло, стояла  тихая, ясная, по-летнему  жаркая погода. Ребята отпросились погулять. Они расположились на траве за оградой интерната, достали карты. Некоторым, непоседливым,  это вскоре надоело, убежали   играть в волейбол. Остались четверо. Женя с Володей  оставляли постоянно  в дураках Гришаню с Коляней. Кораблёв играл как попало, не задумываясь, а Федулов из-за этого злился. В этот день  мимо  интерната шёл молодой парень, рабочий  с соседней стройки. Остановился возле ребят, заинтересованно поглядел, а потом сказал:
--Разве так играют?
--А как надо?
--Я покажу,-- прохожий посмотрел на часы. –  В моем распоряжении  есть  пятнадцать минут. Меня зовут Анатолий.
Он отодвинул Гришаню и стал вместо него играть  против Жени с Володей. Роли поменялись: Кузнецов с Костиным быстренько оказались  в дурачках.
--Ну мне пора, ребята.  Хотите, я вас другим играм  научу?
--Научите, мы не против.
--Давайте завтра и начнём.
 Началось  обучение  ребят  карточному «искусству». Гришане это быстро надоело:" Пойду лучше на турнике поверчусь».  За ним  бросил  игры Женя, ему они просто не нравились. Азартный Коляня  играл с удовольствием, а Володя с интересом.

       Сдали экзамены, и стал вопрос: куда дальше? Кораблёв и Федулов  решили определяться в ПТУ, Женя – в железнодорожный техникум. Володя сначала был в раздумье:  продолжать  ли учиться  в интернате, а потом поступать в сельхозакадемию или пойти сейчас  в местный механический техникум, окончив который, он мог  идти в любой ВУЗ сразу, если попадёт  в пятипроцентный выпуск. К тому же, учась в техникуме, он мог  часто видеться с отцом,-- учащиеся  проходили практику в цехе, где  работал Алексей. Володя размышлял недолго, подал документы в техникум, вступительные экзамены сдал на пятерки. Учился с интересом, был отличником.
     Однажды он шёл из техникума домой и встретил, видно в недобрый час, Гришаню с Коляней. Поговорили  о том, о сём. Закурили. Предложили Володе.
--Нет, ребята, я – пас. Давным-давно бросил, ты же знаешь, Коляня.
--Зайдём  в нашу общагу, в очко сыграем. Ставки  небольшие, у нас  ведь денег-то  нет.
--Пойдём. Только недолго, мне заниматься надо.
С того дня они частенько просиживали за картами.
         
      В один такой вечер в комнату вошёл посторонний мужчина  лет тридцати пяти. Откуда он взялся, было непонятно. Ребята его не  знали.
           --Олег  Черняев,-- представился  он собравшимся.
Одет хорошо, не выражался, но в его лице  было что-то  неприятное, хищное, отталкивающее. Сел с ними за компанию. Играл спокойно, не горячился. Он обратил внимание на то, что свой проигрыш Володя оплатил сразу, а в следующий раз  предложил ему:
--Хочешь посмотреть настоящую игру?  По-   крупному?
Юноша согласился. Олег  назвал ему адрес и назначил время.
   Сначала  смотрел. Потом пригласили  принять участие. Сразу выиграл довольно большую сумму. Потом дважды проиграл. Ему дали ещё выиграть, но не    отыгрался, отдал всё, что было в кошельке, но этого оказалось мало, записали за ним долг. Анатолий, узнав об этом, при встрече сказал  Володе:
        -- Вовка, ты хоть  знаешь, кто такой этот  Олег? Его кличка ЧЕрня, он бывший ЗК, десятку отмотал, а такой срок получил не за мелкое хулиганство. Он живёт на сто первом километре, а здесь у него квартира матери, там он держит притон, обыгрывает  таких лопухов, как ты. Заманивает, потом краплёными обдуривает, по-хитрому затягивает в свою сеть, как паук. Ты бы не связывался  с ним, запутаешься – не выберешься, пропадёшь.
          --  Спасибо, Толик. Я и сам об этом подумал.
                -3-

      Люба взяла отпуск, и они с Денисом должны    уехать в Дворки – помочь  старикам в огороде и продуктов кое- каких  привезти, выручали ещё московские магазины, а в своих совсем пустовато стало. Володя не поехал с ними,  задержала  практика на заводе.  Неожиданно он столкнулся с Черней.
.--Куда скачешь, Кузнечик?
 -- Куда надо.
 --За тобой должок, ты забыл, наверное?
 --Не забыл, сейчас отдам. Вот возьми,-- сказал Володя, вынимая из кошелька деньги.
 --А откуда у тебя они?
 --Стипендию  летнюю получил.
 --Значит так,  долг я у тебя сейчас брать не буду, приходи вечерком ко мне, там и отдашь.
 --Я играть не хочу.
 --Не играй, просто приходи, чтобы отдать долг,-- сказал Черня, повернулся и ушёл.

  Володя не пошёл к Черне,  понимал, что ничего хорошего из этого не получится.  Но он плохо знал Олега, тот, если нашёл жертву, уже не отставал, пока не добивался своего.
 Володе очень хотелось  иметь  чешский мотоцикл «Ява», чтобы ездить в Дворки своим ходом, Люба и Алексей не возражали и все премиальные за последние полтора года  отдавали ему. Черня, узнав от кого-то из ребят,  что Володя скопил деньги на мотоцикл и скоро должен купить его, решил завладеть ими, но для этого надо играть и обыгрывать парня, увеличивая с каждой игрой  долг. Поэтому и не взял деньги, которые  тот  хотел ему отдать.
 На второй день  этот прохвост  поджидал Кузнецова  уже у подъезда общежития, и разговор  был такой же, как и накануне, опять Черня деньги не взял и потребовал принести их к нему на квартиру.
       Володя   проходил производственную практику. И   все эти  дни  Черняев не отставал от него, в последний раз они пришли вчетвером и  пригрозили, что изобьют.  Володя поделился своей заботой с Женей, тот посоветовал обратиться в милицию или рассказать всё отцу.
              --К папе я не пойду с этим делом, мне перед ним стыдно.
            Возвращаясь  от друга,  Женя случайно  встретил Гришаню с Коляней, с которыми не виделся больше года, и рассказал, в какую неприятность попал Кузнецов. Потом, подумав, решил всё-таки сходить к Алексею Владимировичу.
                -4-
            ...Спрятавшись от дождя,  под раскидистым  деревом стояли двое. Один высокий, широкоплечий с рыжими вихрами, выбивавшимися из-под лёгкой кепки, с веснушками на круглом лице, которое казалось бы добродушным, если бы не злой взгляд ярких голубых глаз. Рядом с этим верзилой худосочный черноглазый паренёк казался почти мальчишкой, хотя они были ровесниками.
              --Вот что, Коляня,  найди сегодня Черню, пусть придёт на наше место  часикам так к девяти. Пусть один будет, разговор, мол, секретный. Скажи это без свидетелей, сам потом у забора не светись.
               --Ты что замыслил, Гришаня?
               --Пусть придёт, а там видно будет, понял?
               --Понять-то понял, да только может не надо, а, Гришаня?
                --Это моё дело, тебя оно не касается. Вовка всегда был нам добрым товарищем. Ух, паскуда, держись теперь! --Гриша погрозил кулачищем куда-то в пространство.
          --Да, Вовка славный парень, он мне всегда давал математику списывать. Вот только очень уж доверчивый и добрый.
   Расставшись с Женей, Алексей Владимирович поспешил  к сыну. Володя не ожидал отца и очень смутился, узнав о причине его прихода. Но рассказал без утайки обо всём, что с ним произошло. Алексей обещал, что завтра же с утра займётся этим делом.
                -5-

     У забора, окружавшего  строительную площадку, встретились Гриша и Черня, щегольски одетый, с  «дипломатом» в руке.
--Ну? Зачем звал?  -- скривился Олег.
--Разговор есть. Ты чего к Володьке Кузнецову вяжешься? За что хотел избить? Какие деньги с него  тянешь? Даже на стипуху его жалкую позарился, паук проклятый!
--Бабки нужны.
--Да сколько тебе их надо?
--Много, очень много. Я – нтилигент, хочу жить в полное своё удовольствие, кайф люблю ловить.
--Нтилигент! Ты хоть знаешь, что это слово означает?
--А то, что я не быдло рабочее вроде тебя и не колхозник, который в дерьме копается, как свинья.
--А что бы ты делал, если все станут   «нтилигентами», а быдла рабочего и колхозного вовсе не будет? Жил бы ты, как  зверь первобытный, ходил нагишом, спал в яме на листьях или на дереве, жрал подножный корм, охотился с камнями на зайцев и воробьев. Вот ты и есть самое настоящее быдло. А я на столяра-краснодеревщика учусь, мебель буду красивую делать, людей радовать. А хиповая одежда и твой любимый коньяк – не интеллигентность. Так сколько ты  у Вовки вытянул? Считать не разучился? А бить за что  парня собрался?
        --Да не собирался, на понт взял, думал, что испугается и принесёт деньги.
         --Опять на зону захотел? Если не договоримся, знаешь, что с тобой сделаем? Крикну пацанов и так отполируем, что таблицу умножения навеки забудешь.
             --Ну что ты, что ты, в натуре, охолонись! Отдам сейчас. Вот это Вовкины, а это тебе, чтоб помалкивал, я  туда  во второй раз  не хочу.
              --Да подавись ты ими! Чтоб я у тебя подачки брал, шкура!  А зона по тебе плачет! Там тебе давно уже прогулы ставят.
                – Ах, так! – Черня выхватил из кармана нож с выкидным лезвием и замахнулся на Гришаню, но тот успел увернуться и получил лишь неглубокую царапину. Разозлившись, парень  кинулся  на Черню и  сумел  выбить  из его руки нож, ногой откинуть в сторону.
--А теперь давай драться на равных, -- прошипел Кораблёв, обхватив Олега своими мощными руками. Противник был гораздо слабее этого  рыжего силача.  Вырываясь, он  стал отступать в ту сторону,  где лежал нож, но наткнулся  на торчащий из земли   обрезок арматуры и упал навзничь, ударившись головой  и спиной о бревна. Гришаня с ненавистью посмотрел на  лежащего неподвижно Черню
 и двинулся  вдоль забора в его тени, стараясь идти по лужам. Пошёл снова дождь, сначала слабый,  потом хлынул ливень. « Вот  здорово! -- подумал Гриша и потом  стал размышлять.--  Сколько  же мне могут дать за эту падлу? А может он очухается? Но заявлять-то на меня не станет, отомстит по-другому. Да нет, скорее всего  подох. Чтоб ему на том свете места не нашлось! И чего  это я  про тюрягу подумал?  Мне туда торопиться не резон.  Не я же прикончил его."
   
            Кораблёв  сразу же направился к Володе. 
         --Откуда ты, Гришаня?  Весь промок, переоденься скорее  во что-нибудь мое.
          --Вот возьми деньги.
          --Какие деньги?
       --Твои, те, что ты Черне проиграл. Больше он к тебе вязаться не будет, деньги вернул.
           --Неужели? Добровольно?
          --Добровольно-принудительно. Потом как-нибудь расскажу. 
              --Спасибо, дружище!
             --Ну я пошёл, мне ещё надо Черню в больницу отправить.
             --Ты избил его?
             --Нет, он сам  упал на  бревна и сознание потерял. Но я хотел его побить, Надо скорую вызвать.
             --Так давай от нас позвоним, с проходной. Пойдём, я попрошу вахтера.
Гришаня набрал 03 и подробно объяснил, где лежит Черня.
             Фельдшер скорой помощи оказал первую помощь и вызвал милицию.
Когда Черня пришёл в себя, сказал, что шёл по своим делам, поскользнулся и упал. Всю ночь  лил дождь,  следов никаких не было видно. Нож, лежащий возле пострадавшего, принадлежал ему же -- на рукоятке были нацарапаны инициалы  О. Ч. В кейсе лежало много денег, бутылка коньяка и проездной билет на электричку. Забегая вперёд, скажем,что расплата всё-таки наступила: Черня долго не мог ходить, его возила на коляске мать, потом не мог обойтись без костылей, говорил косноязычно.  Завсегдатаи карточного притона им не интересовались, никто его не навещал.
                -6-
             Утром по дороге в милицию Алексей зашёл  сначала в общежитие к сыну. Проходя по коридору  к его комнате, услышал  пение, приятный  баритон исполнял арию  Мистера Икс: “...Сквозь ночь и ветер мне идти суждено, нигде не светит мне родное окно. Устал я греться у чужого огня, но где же  сердце, что полюбит меня? Живу без ласки, боль свою затая...»   
 Алексей постучал, пение оборвалось. Войдя в комнату, он увидел, что ребята заняты её уборкой.
            --Доброе утро, молодёжь!
            -- А, папа, здравствуй, проходи, присаживайся на мою койку. Практика у нас закончилась, сегодня еду в Дворки на каникулы.
      --Погоди, надо ещё с этим вымогателем разобраться.
      --Уже не надо. Гришаня вчера вечером «поговорил» с ним как следует.
             --Володя, это ты пел сейчас?
             --Я, а  что?
       --Хорошо, только грустно,-- сказал отец, а на сердце почувствовал невероятную  тяжесть: «ведь он о себе пел, а я и Люба преступники перед ним».
      --Алексей Владимирович, это мы попросили, видели по телевизору оперетту, нам понравилось,-- наперебой заговорили ребята.
       --А у тебя голос изменился, сынок. Знаешь что, останься на один день,  приди  к нам, пусть тебя послушает Глафира Ивановна, она же пианистка, преподавала музыку. Хорошо?
         --Хорошо, папа.

         
          Володя спел ей романс Глинки «Сомнение».
          --Вовочка, а где ты выучился петь это? – спросила Глафира Ивановна.
       --Слушал радио, пластинки, у нас их в красном уголке много. В интернате есть хоровой кружок, я занимался там. Мария Арнольдовна руководит – учительница пения. В прошлом году она мне не разрешала петь, когда голос ломался.
           -- Я знаю её, очень серьезная и требовательная. Она правильно  тебе советовала.
           --Да, очень требовательная. Перед тем, как репетировать или что-то разучивать, она заставляла петь: до -ре -ми -фа -соль -ля -си, си -ля -соль -фа -ми -ре -до-о-о,--  пропел Володя.--Жаль, что пришлось с ней расстаться, в техникуме такого хора нет.
           --А оперные спектакли слушаешь по радио? Тебе они нравятся?
            --Да, конечно нравятся.  Нас в прошлом году всем кружком возили в Москву, в Большой театр на «Евгения Онегина».
             --Ну и какое впечатление? Кто пел заглавную партию? 
             --Впечатление лично мое – сказка! А исполнял   Юрий Гуляев.
               --И  как тебе его пение?
          --Красивейший голос совершенно изумительного тембра.
            --Ты прав, он – великий певец.

         Вечером  тёща  поговорила с Алексеем:
         --Алёша, у Вовочки прекрасные данные, он может стать профессионалом. Но надо заниматься у педагогов-вокалистов. Я же могу  научить его игре на фортепиано, если он пожелает,-- предложила Глафира Ивановна.
            --Это дело серьёзное, захочет ли он бросить техникум, чтобы заняться музыкой и пением?
                -7-
              Женю Костина  вызвали в следственный  отдел милиции.
-Здравствуйте! 
    -Добрый день, Женя! Проходи, садись. Разговор есть.
--Слушаю Вас.
--Я хочу тебя послушать. Вчера утром  возле стройки, недалеко от интерната,  был обнаружен   тяжело раненный Черняев Олег, проживающий на  сто первом километре, бывший уголовник. Ты о нём что-нибудь знаешь?
--Немного. Вроде  фарцовщик или валютчик. Карточный  притон  держал в нашем городе. Заманивал  ребят, обыгрывал. Больше ничего  не знаю.
«Неужели Гришаня?-- подумал про себя Женя.-- А я бы смог? Не знаю. Но если бы Гриша позвал меня,  я бы пошёл с ним».
     --Ну что ж… Давай,  Женя, пропуск.  Я отмечу. Всего хорошего тебе.
--Вам тоже всего доброго.
--Свалилось  ещё дело, – бурчал капитан, убирая папку в сейф.-- И так работы по горло. Экспертиза заключила, что ударился головой о бетон. Сам ударился или кто-то «помог» ему? Единственное вещественное  доказательство – нож, он принадлежал Черняеву.  И ни одного следа, ни одного отпечатка. Пятерых ребят опросил, никто ничего не знает.

Когда Люба вернулась из деревни, ей позвонил Алексей:
--Нам надо встретиться и поговорить.
--Приходи.
--Люба, ты знаешь, какая беда могла случиться с  Володей?  Его  заманили в карточный притон, где проходимцы  обманом обыгрывали мальчишек и потом вымогали деньги и немалые, кто не хотел или не мог отдать долг, грозили  избить. Но всё обошлось, к счастью. Этот мерзавец получил  за свою подлость.
--Я этого не знала. Заметила, что Вовка стал какой-то не такой, подумала: переходный возраст, ростом с тебя, усики пробиваются,-- Люба заплакала.
--Не реви, раньше надо было...--Алексей не договорил, осёкся.
Слова «раньше надо было»  словно кнутом по  лицу хлестнули.
       --Прости, Алёша, я виновата, что и говорить.
     --Не у меня, у сына надо прощения просить. А виноват перед ним я один. Тебе ведь двадцать лет было, когда он родился, а я  на шесть лет старше, должен был нести ответственность за семью. Да обида на тебя всю душу тогда измотала, но это не оправдание. За что мы его наказали?
         --Я виновата, хоть и любила его, а мачехой ему стала. Но, видно, себя любила больше. Ты прав был тогда.
         --Ладно. Не будем  выяснять, кто  больше виноват. Сейчас о будущем думать надо. У Володи  хороший голос.
       --А у нас у всех хорошие голоса, у мамы и её родни.
  --Я знаю, особенно у Дарьи Дмитриевны. Сына  послушала Глафира Ивановна и сказала, что он может стать профессиональным певцом, артистом. Но надо учиться. А он не хочет техникум бросать. Поговорить с ним нужно нам обоим, когда он из Дворков вернётся.
      И разговор такой состоялся, Володя сказал, что механический техникум не бросит, перейдёт  на вечернее отделение, а в музыкальном  будет учиться днём.
    -- Общежитие  предназначено для учащихся  дневного отделения. Придется тебе жить  дома, а со мной или с мамой –  сам  определись, -- сказал сыну Алексей.
       --Я хотел бы в  нашей старой квартире, где мы ещё с тобой, папа, жили. С Денисом буду  в одной комнате.
       
         Андрей очень удивился такому повороту дела и спросил пасынка, зачем это ему нужно:
      -- Тебе разве мало специальности техника-механика? Будешь бросать учёбу там?
           --Раз начал, надо закончить, может ещё сгодится в жизни.  Но, если сумею, я хотел бы стать профессиональным вокалистом.
         -- Да разве это  работа? Подумаешь, певец! Никакого труда  вкладывать не надо.
                --Ошибаетесь, дядя Андрей, быть настоящим артистом очень нелегкое дело. Они работают с большим усилием, нервным и физическим.
            -- Подумаешь, физическим! Открывай рот и пой.
              –Этого совсем мало, во время пения   не только горло  трудится, но и в напряжении  диафрагма, мышцы живота, груди, грудная клетка, легкие.  Хорошие певцы за спектакль или сольный концерт вес теряют, а в антрактах потные рубашки меняют. А давайте попробуем, Вы сами откройте рот и спойте что-нибудь.
Андрей прокашлялся и затянул:«Окрасился месяц багрянцем».
          --  Ты думаешь, что  тебе  будут аплодировать, это же не пение, а хриплый вопль какой-то,-- засмеялась Люба.
         --Пусть он теперь споёт, посмотрим,  у кого вопль.
          --Давай, сынок, споём вместе.
И они спели   так, что  у Андрея глаза на лоб полезли:
        -- Ну вы даёте,  прямо  настоящие актёры. А ты, Вовка, после училища сразу в артисты попадёшь?
         --Можно, конечно, но,  чтобы стать настоящим певцом, желательно бы  поучиться в музыкальном ВУЗе
                -8-
             Наконец-то сбылась давняя мечта Володи – был куплен мотоцикл, красивый, почти бесшумный. И, получив водительское удостоверение, в первое же воскресенье он поехал на нём в Дворки. Да, это не в автобусе трястись и толкаться. Грудь дышит вольно. Слева тянутся поля озимой ржи, справа  подступает к дороге  лес, возле реки пасутся коровы, вот показался луг со стогами сена, берёзовые колки мелькают один за другим – обычный, такой родной российский пейзаж. Вот и роща, за ней село. Радостные лица  деда и бабушки. Восхищённые ребятишки обступают мотоцикл. Володя счастлив.

                Люба была очень довольна: сын жил дома. Но тёплыми их отношения назвать было нельзя. Внешне  всё вроде нормально и хорошо, но мать чувствовала, что душу и сердце своего ребёнка она уже потеряла. Навсегда ли? Жизнь покажет...


      Появилась у неё новая забота. Однажды, вернувшись с работы, Андрей  сказал ей:
               --Люба, пропиши меня к себе.
               --Это ещё зачем? Ты же квартиру должен скоро получить.
       --Нет. Нарушил я, понимаешь, технику безопасности, напарник мой от этого пострадал, в больнице сейчас, состояние очень тяжёлое. Прораб из каменщиков сразу в разнорабочие перевёл. Лимита лишили, с очереди на квартиру сняли, уже есть решение профкома. Добро ещё – под суд не отдали, пожалели. Я ведь хорошо работал, не прогуливал, пьяным на стройке не появлялся.
                --Когда это случилось? Почему молчал?
            --Думал, что обойдется, не хотел тебя волновать, но сегодня меня уволили.
       --Нет, Андрей, прописать тебя не могу. Эта квартира Кузнецова, он её получал. Выход один – нужна своя, отдельная. О Дениске тоже подумать надо. А временную прописку оформи снова.
             --  Тогда надо искать работу с лимитом, долгая история будет. Уеду я сейчас  на стройку в Сибирь, на БАМ хотя бы, или в Мурманск, где служил. Рублей  шестьдесят-семьдесят буду посылать, как устроюсь. Скоплю на кооперативную квартиру, сразу вернусь.
               Деньги Андрей сначала посылал  регулярно, часто писал. Затем письма и переводы стали приходить всё реже, а потом совсем замолчал. Стал он там выпивать изрядно. Люба обходилась тем, что есть. Из  Дворков родные помогали продуктами, снова перешла на гальванику. Алексей по-прежнему давал деньги.

         Через полтора года Андрей неожиданно заявился.  Виновато остановился у порога, да жена и не приглашала его пройти в комнату.  Аккуратной и чистоплотной  Любе  были противны его неряшливый вид, небритое лицо, запах водочного перегара. Так и поговорили у двери.
       --Любаша, я очень виноват перед тобой и Денисом. Споткнулся, знаешь ли.
        --Это обо что же?
         --Об бутылку. А поддержать некому было, дружки сами такие, скорее за собой в болото потащат.
      --Не надо было уезжать, нашёл бы работу с лимитом здесь или в Москве.
       -- Ты можешь меня простить и принять?
        --Нет.  Я сегодня работаю во вторую смену, сейчас свободна, идём в ЗАГС разводиться.
       --Что ж... Вот возьми деньги, купи что-нибудь сыну.
    --Не надо, оставь себе на опохмелку. Ты ему даже алименты не посылал. Обошлись. И теперь обойдёмся.
    --Люба, я не переводил деньги, потому что меня уволили, с горя запил ещё сильнее, перебивался случайными заработками. Слабый я характером.
     --Выйди, подожди у подъезда. Я сейчас соберусь.
Он потоптался молча, потом неохотно отворил дверь и так  же молча вышел.

       В этот вечер его видели в ресторане на центральной улице. Был сильно пьян и всё приставал к музыкантам, просил спеть «Любушку». Молодой солист этой песни не знал, Андрей захотел научить его и стал орать на  весь зал: « Люба-Любушка, Любушка-голубушка, я тебя не в силах позабыть..." Кончилась его гулянка медвытрезвителем. Куда он потом делся, неизвестно, наверное к родителям под Курск подался.
               
                Вместо послесловия
... Люба отмечает свой золотой юбилей. Собрались подруги, друзья,  городские родственники,  приехали из Дворков сёстры с мужьями и со  своими уже взрослыми чадами. Пришёл и Виктор Ломов... Не было только Володи, он прислал телеграмму. Веселье было пополам с грустью, всё-таки  пятьдесят не восемнадцать, хотя Люба выглядела прекрасно, она была по-прежнему очень хороша собой, правда в волосах появились седые прядки.

Ломов поздравил Любу и вскоре ушёл. Долго сидел на лавочке возле подъезда, потом встал и побрёл, не разбирая дороги. У него, преуспевающего  на службе человека, так и не сложилась семейная жизнь. Новой жены не завёл: или боялся совершить вторую ошибку, или сравнивал  других женщин с Любашей,  что часто бывало не в их пользу. Он не перебирал. Сегодня Виктор Григорьевич  признался себе в том, что бывшая жена продолжает жить в его сердце.


--Люба,-- сказала  перед отъездом Надежда Петровна.-- У нас к тебе вот какое предложение: переезжай  в Дворки. Ты  пенсию  свою «вредную»  уже заработала?
--Да, -- вздохнула сестра.
--Мать с отцом совсем  старенькие стали, сюда даже не смогли приехать, отец без костыля  и шагу не сделает, мама тоже еле ноги передвигает. Мы их не оставим, конечно.  Кто-нибудь  из нас возьмёт к себе. А вот  дом-то  пустым  будет, а он у нас ещё крепкий, не один десяток лет простоит. Мы крышу перекрыли,  воду из скважины в кухню провели, слив соорудили, баньку вот тоже подновили, омолодили сад. Да ты сама всё это знаешь. Может вернёшься в родное гнёздышко? С работой проблемы не будет. Правление колхоза   решило развивать  животноводство, оно выгоднее. Свой заводик открыли, сыры, масло делаем. Расширяется молочный комплекс, есть своя  химлаборатория при нём, а вот аналитика нет пока, ты ведь работала  лаборантом, у нас смогла бы.
--Надя права,-- поддержал жену Виталий Федорович. --И Денис уже школу окончил. Когда у вас выпускной вечер?
--Двадцать пятого.
--Теперь можно и в институт. Хотя бы в нашу Тимирязевку.
--Я так и хочу. Володя мечтал об этом. Только мама  на дневное отделение не отпускает, не хочет, чтобы  я жил в общежитии. Пойду на заочное, буду в Дворках работать.
--Люба, что скажешь нам?
--Вернусь.
--Вот и хорошо. По средам  наша машина  привозит сюда  продукцию. Мы попросим шофера заехать за вами после двадцать пятого, как ты уволишься, и Денис аттестат  получит. А Володя когда приедет?
       --Точно не знаю, он сейчас  далеко, на гастролях.

     Через две недели  загудел у подъезда грузовик. Его уже ждали. Пришли проводить и помочь собраться Женя с Гришей, дворовые  ребята – друзья Дениса. Что покупалось вместе с Алексеем, Люба оставила, но и остальных вещей набралось  порядочно, а справились быстро.
    --Вот и всё. Сядем на дорожку,-- предложила Любовь Петровна. Уселись кто где: на диване, на стульях,  на подоконнике.
--Благослови , Господи. В добрый час.
Замкнув квартиру, её  бывшая хозяйка подала  ключи Костину:
--Женечка, передай, пожалуйста, Алексею Владимировичу или Володе, когда он приедет. Мы сюда не вернёмся.
Спустились вниз. Денис попрощался с товарищами, удобно устроился в кузове. Водитель открыл Любови Петровне  дверцу кабины.
--Прощайте! -- она  поклонилась  провожающим.-- Спасибо большое всем!
--До свидания! До свидания!

Женя  Костин встретился с Кузнецовым через несколько дней.
--Добрый день, Алексей Владимирович!
--Здравствуй, Женечка! А и вправду добрый: получил   от Володи  час назад телеграмму,  в эту субботу утречком поедем встречать. У  него ведь  день рождения.
--Я помню, тридцать лет. А можно мне с вами  поехать?
--Конечно,  Вовка рад будет. Он же любит тебя как брата. Договорились. В субботу  первой электричкой.
--Не  желаете  машиной ?
--Нет, я хочу  в юбилей сына выпить шампанского.
-- А я чуть не забыл: тетя Люба ключи Вам от квартиры  передала, уехали они с Дениской в Дворки насовсем.
--Да, я знаю. Спасибо тебе.

 Кузнецовы с Женей  приехали  в Шереметьево за полчаса до прибытия самолёта.  Успели и цветы купить. Нет таких слов, чтобы рассказать об этой встрече.
Свободный таксист не захотел брать пятерых, взяли ещё одну машину, в которой уехали Галина Борисовна  со Светланой, мужчины  сели во вторую. Шофер стал укладывать чемоданы в багажник.
--А этот  не надо,-- сказал Володя, не выпуская из рук маленький чемоданчик.
--У Вас что там? Бриллианты что ли?
--Дороже бриллиантов.
Они с отцом сели на заднее сидение.
--Папа, хочешь взглянуть на мои драгоценности?-- улыбнулся Володя и раскрыл кейс.--Ваши письма. Я их всегда вожу с собой. У меня хранится и поздравительная открыточка  восьмилетней давности от Глафиры Ивановны, царство ей небесное. После концерта, хоть и очень устаю,   но  спать не хочется; вот тогда я ложусь на диван,  достаю письма и читаю все подряд: от тебя, от мамы, от деда, Светы, Дениса, Жени. Как будто  с вами побываю, ведь телефонные разговоры никогда не заменят писем. Потом перечитываю.  И  так до утра.
  --И не спишь вовсе?
--Сплю потом целый день, пока мой  администратор  меня  не разбудит.  Вот и  сейчас из почтового ящика ещё целую пачку достану, полгода не был дома.  Спасибо, что вы мне   пишете.
   
     Однокомнатная квартира Владимира обставлена  по-холостяцки: пианино, кровать, три  удобных кресла, диван и ни одного стула (Володя не любил их), ещё небольшой журнальный столик и шкаф. Однако в ней было чисто и уютно. В отсутствие хозяина за квартирой по его просьбе присматривала консьержка.
      Для своих дорогих и любимых гостей Володя много пел и играл с удовольствием. Веселились допоздна. Остались   ночевать у него. Хозяин уложил отца с Галиной  Борисовной  на кровать, Свету  – на диван.
    --А вы где же?-- спросил Алексей.
 --В кухне. У меня  на антресолях есть  поролоновые матрасики,  я их беру на пляж,  когда в летнее время изредка  бываю свободен и хожу загорать.
Они с другом, прикрыв дверь,  улеглись на полу.
-- Ну рассказывай,  – попросил Володя шёпотом.
-- Работаю  там же, в нашем депо, теперь, вот уже полтора месяца, --  главным  инженером, мама вышла  на пенсию, мой сынок Вовка, крестник твой, на её попечении. На будущий год уже в школу пойдёт. В свободное время рисую. Я и для тебя написал масляными красками небольшую картину -- наше место, где мы с тобой любили посидеть, помнишь  скамеечку под тремя берёзками за учебным корпусом?
        --Помню, конечно. Спасибо тебе огромное.
        --Остальное ты из моих писем знаешь.
.--Ну  а из ребят кого видел?
--Гришаню. Настоящим богатырём стал, не пьёт, не курит –  тяжёлой атлетикой занимается. Женат, двое детей у него, таких же рыжих, как он. Коляня  обретался сначала где-то в пригороде, на мебельную фабрику не пошёл с Гришей. О себе говорит, что «собачий кайф» ловит, не пьяница, но всегда навеселе. Устроил я его к нам в депо смазчиком. Подходит потом ко мне:«Не могу, – говорит,-- Женя, работать от звонка до звонка, этот месяц ради тебя терпел. Мне свобода нужна, хочу – тружусь, хочу – нет». Пошёл в дворники, комнату ему в коммуналке дали, вроде доволен теперь. Остальных из нашего класса давно никого не видел. Ну, а ты?
--Всё так же. Интересно, конечно, -- многое повидал за эти годы. Приятно, когда зрители тепло встречают. И самому хочется радость людям дарить,   но гостиницы, переезды ,неустроенный быт – обратная сторона медали, я это не люблю, мне так хочется жить дома, завести собаку, кошку. Надоест когда-нибудь  мотаться, осяду вот в этой квартирке,  буду других учить пению.
--У такого красавца, как ты, поклонниц, наверное, много?
--Есть.  Не стану притворяться, честно скажу –  мне  нравится, когда очередь за автографами стоит.
--Голова от успехов не кружится?
--Э-э не-ет. У нас с тобой, Женечка,  интернатская закалка, она на всю жизнь останется и от любого головокружения быстро  в чувство приведёт.
       --Это верно. Жениться не собираешься?
--Пока нет. Ты мою жизнь знаешь, у меня отношение к браку, семье  неоднозначное, сложное.  Не осуждаю  родителей,  они мне очень дороги, я люблю их, но своим  сыну или дочери не пожелаю такого детства, как моё. Для меня это чрезвычайно важный  жизненный шаг –  женитьба. Да и нет у меня  никого. Ещё  не встретил ту, единственную, с которой прожил бы  всю жизнь  вместе, чтО бы ни случилось,  которая любила бы меня по--настоящему, как человека, как мужчину, меня самого, а не мой статус  и   мои деньги. В нашей среде, к сожалению, это довольно распространённое явление, и счастливые семьи я встречал не часто.
Заснули ребята под утро и так крепко, что Алексей Владимирович их  еле добудился.
--Жалко  вас поднимать, но ничего, потом отоспитесь. Надо же в Дворки вОвремя приехать, празднование дня рождения  продолжим там. Всё, что нужно к столу, я отвёз туда в пятницу вечером.
      Захватив два чемодана с заграничными подарками, они поспешили на вокзал. Подъезжая к своей станции, Алексей Владимирович достал записную книжку:
        --Автобус в Дворки идет через час  десять минут, встречаемся  за двадцать минут до отправления.
      --Женя, ты идёшь за Ирой и Вовкой, не забудь  маму пригласить, – сказал Володя. – По дороге зайди к Грише, пусть  и он  к нам  поедет вместе с женой и своими рыжиками, а я постараюсь разыскать Коляню.

         Они любили его, поэтому  пришли все, и никто не опоздал. Автобус с весёлыми пассажирами  двинулся в Дворки.
          Люба  Фомина искала свою судьбу далеко от родного села, в городе, а она, -- судьба то есть, была  рядом, в соседнем доме.
Конечно, разговор у Любови Петровны с Николаем Федоровичем состоялся в день её приезда  в Дворки. И  разговор этот был трудным для обоих и кончился тем, что он сказал ей:
--Люба, выходи за меня замуж.
--Коля, ведь и мне, и тебе уже пятьдесят лет.
--Я бы сказал: ещё только   пятьдесят.
--А ты простишь меня?
--За что? Ты передо мной ни в чём не виновата, ничего мне не обещала.
--А моя жизнь до сегодняшнего дня?
-- Что было, то прошло. А я  такой вот уродился –   однолюб, одну тебя люблю всю жизнь.

 Москва
 2001 г.