Государева милость и государева опала

    В исторических повествованиях о первом русском  походе в Забайкалье исследователи часто называют Петра Бекетова то  казачьим головой, то стрелецким сотником. А ведь это не так. К этому времени Бекетов не был ни тем, ни другим, сохранив за собой лишь потомственное служилое звание сына боярского. В 1648 году, то есть за четыре года до его похода в Забайкалье,  государевым указом  он был от «головства отставлен без вины неведомо почему», причем, по словам Петра Ивановича, «переменен без челобитья».

    В  литературе этот период жизни Петра Бекетова почти не нашел отражения, и потому читателю должно быть  интересно узнать при каких обстоятельствах это произошло, и что было тому причиной.

    За год своего последнего пребывания на Лене стрелецкий сотник Бекетов собрал и доставил в Енисейск ясак в 2250 соболей и 456 лисиц. Кроме того, он купил для казны 794 соболя и 135 лисиц, истратив на это  111 рублей. В  Енисейске эта пушнина была оценена в 1247 рублей, при этом самые дорогие шкурки соболя оценивались по 8 рублей за штуку. В порядке поощрения за столь выдающиеся успехи в 1640 г. Бекетов был послан с енисейской соболиной казной в Москву.

    Сибирские служилые люди не упускали возможности, будучи в столице, лично похлопотать о своих нуждах. Бекетов в этом отношении не был исключением. В начале 1641 г. он подал в Сибирский приказ две челобитные. Из первой выясняется, что в Енисейске у него была жена, дети и «людишки» (т.е. холопы). В отсутствие землепроходца воеводы брали с его двора лошадей для выполнения подводной повинности, которые гибли на Илимском волоке. К слову сказать, Бекетов  был неравнодушен к лошадям, - их  у него было четыре. Четырьмя лошадьми во всей округе кроме него владел лишь один человек –  Оська Сухотин.

    Так вот в этой своей челобитной Петр Иванович просил избавить его двор от «волоковой возки», а также от постоя на его дворе служилых людей, следовавших в Восточную Сибирь. Как видим,  Бекетов не просил ни новой, более высокой должности, ни повышения денежного или хлебного жалования, - ограничился лишь просьбой о разрешении житейских вопросов. Но, видимо, кто-то из служителей Сибирского приказа убедил его в том, что для него, уже 12 лет находившегося в звании стрелецкого сотника, самое время обратиться с  просьбой о продвижении по службе.
 
    По заведенным правилам  при этом нужно было указать, на чью именно освободившуюся должность он претендует. Так было заведено, - претендент называл должность,  освободившуюся или в связи с переводом кого-то в другой острог, или в связи со смертью занимавшего её человека. В Енисейске таких вакансий не было. Но в Сибирском приказе в это время уже решался вопрос о расширении енисейского гарнизона, введении дополнительных должностей, и кто-то, видимо, посоветовал Бекетову сослаться в челобитной на место сына боярского Богдана Болкошина.

    Бекетов последовал этому совету. В  другой своей челобитной,  сжато изложив  свои сибирские походы, он  просил о назначении его казачьим головой на место Богдана Болкошина, который «стар и увечен, такой твоей государевой дальной службы служить не может». (Богдан Болкошин был головой у служилых татар Томска).

    В Сибирском приказе составили подробную справку, подтвердившую правдивость челобитчика. Приказные дельцы скрупулезно подсчитали, что походы Бекетова принесли государству прибыль в 11 540 руб. Просьба Бекетова была удовлетворена, и 13 февраля он получил память о назначении его головой (по-нынешнему - полковником) енисейских пеших казаков. Раньше жалованье землепроходца составляло 10 руб., 6 четей ржи и 4 чети овса. Новый, установленный ему оклад, равнялся 20 руб.  Вместо хлебного жалованья Бекетов должен был получить землю под пашню. Был ли Бекетов зачислен в казацкие головы на место Болкошина, или приказные люди нашли какую-то другую возможность, Петру Ивановичу, понятное дело, не докладывали, но просьбу его удовлетворили.

    Звание  головы было весьма высоким и престижным. По всей Сибири того времени едва ли насчитывалось полтора - два десятка служилых людей с таким званием. Став енисейским  казачьим головой, Бекетов сам в походы уже не ходил, однако в новом своем положении он  отнюдь не был бездеятельным. Голова должен был следить за комплектованием отрядов и состоянием их вооружения, устанавливать очередность служебных посылок, разбирать драки и мелкие иски между казаками, пресекать в служилой среде незаконную торговлю вином и азартные игры, контролировать поступление ясака из отрядов, находящихся в походах, и  от приказчиков острогов, находившихся в подчинении Енисейска.
 
    Под его надзором и руководством находились и все обывательские дела, начиная с ремонта острожных сооружений, контроля над пашенным хозяйством и транспортировкой грузов с Маковского волока, до поддержания в должном состоянии церквей, возведения новых построек, поисков в округе соляных источников, месторождений слюды, других полезных ископаемых. Одним словом,  казачий голова был первым помощником воеводы во всех без исключения делах, и являлся вторым человеком в остроге.
 
    Бекетов прослужил в этой должности около восьми лет. В эти годы  Енисейском управляли Никифор Веревкин (1640-1642 г.), Осип Аничков (1642-1644 г.), Федор Уваров (1645-1647 г.) и Федор Полибин (с 1647 г.). Наиболее продуктивными были для Бекетова годы правления в Енисейске воеводы Осипа Аничкова, с которым, вероятно, у него сложились прекрасные деловые отношения.

    К 1641 году относится открытие енисейцами соленых ключей на речке Усолке, впадающей в реку Тасеевку. По опытам выварки рассол оказался настолько хорош, что с одной десятины можно было взять соли, достаточной для содержания всего острожного гарнизона.

    В 1642 году при воеводе Аничкове в Енисейске был заложен мужской Спасский монастырь. В том же году в 70 верстах от Енисейска, на пути к Маковскому волоку двумя иноками, приписанными к Спасскому монастырю, на берегу таежного озера был заложен скит, получивший  впоследствии название Монастырский. Судя по всему, это дело тоже стало  заботой Петра Бекетова вместе со строившим монастырь иеромонахом Феодосием. Сохранилась челобитная енисейцев  1646 года, подписанная Петром Бекетовым. В ней идет речь об открытии  Спасского монастыря, который для  состарившихся и увечных служилых людей стал исполнять роль богадельни. Челобитчики просили обеспечить монастырь средствами на приобретение «всяково церковнова строения».

    Примечательной особенностью того периода времени, когда Петр Бекетов занимал пост енисейского головы, был стремительный рост подгородних деревень. К концу 40-х годов жители Енисейска и его окрестностей практически обеспечили себя хлебом. Была в этом и не малая заслуга  Петра Бекетова.
 
    В 1643 году в  острог прибыл сын боярский Иван Похабов, вольно и невольно сыгравший впоследствии пагубную роль в служебной карьере Петра Бекетова. Он прибыл в Енисейск на место Парфена Ходырева, переведенного на службу в Якутск. Воевода Осип Аничков, должно быть, не без участия Петра Бекетова определил его приказчиком в Дубчасскую слободу для «прибора» туда пашенных крестьян. Впрочем, в этой должности он пробыл не долго. В  1644  году  из Томска в Енисейск был переведен совсем уже старый  вологжанин сын боярский Богдан Болкошин, - тот самый  голова томских служилых татар, на должность которого в 1640 году претендовал Петр Бекетов. В Енисейске ему поручили совсем уж гражданское дело, - ведать пашенными крестьянами, и набирать людей для той же цели, – пашенного хозяйства.
К этому времени относится два неординарных события, отразившиеся на  судьбе Петра Бекетова.
 
    Однажды в доме  Ивана Перфильева, - сына именитого землепроходца Максима Перфильева, собралась «на пир» теплая компания, - сам Иван Перфильев, Иван Похабов, немчин Иван Ермес, сын   енисейского воеводы Родион Уваров и казачий голова Петр Бекетов. Это случилось, судя по всему, зимой   1645 года. По какому поводу собралась  вечеринка, исторические документы умалчивают,  но, по всей вероятности, поводом для неё послужил предстоящий поход  Ивана Похабова за Байкал - для «прииску новых землиц и серебряные руды и проведать Китайския государства».
 
    Экзотической личностью в этом застолье был Иван Ермес. Он  слыл выходцем из «Священной Римской империи», объединявшей в то время территории современной Германии, Италии, Испании, Австрии, Чехии и др. Иваном его назвали, скорее всего, - при православном крещении. Сам Ермес сообщал о себе в челобитной (кстати, написанной на латыни), что много лет служил испанскому королю, плавал на больших кораблях «за море», т. е. в Новый Свет. Затем он, видимо,  подался в наёмники к полякам или к шведам,  участвовал в баталиях, оказался в русском плену, был сослан в Сибирь и, в конце концов, оказался в Енисейском остроге. Человек, много повидавший, к тому же еще и грамотный, он быстро выбился  в люди, и был пожалован в дети боярские.
 
    Можно себе представить, сколько увлекательных историй из своей жизни и сказочных небылиц рассказал енисейцам этот бывалый, склонный к авантюризму человек. Надо думать, особенно красноречив он был во время застолий, подобных тому, о котором идет речь. С легкой  руки Ермеса енисейские дети боярские были осведомлены и о европейских воинских новинках того времени, и о дальних плаваниях по океану, стычках  с пиратами и грандиозных  морских сражениях, сокровищах «Нового света» и его жителях, слухах о сказочных богатствах Индии и неведомых Филиппинах.

    Без сомнения были в этих рассказах и более важные и необходимые сибирякам сведения, - как, например,  пользоваться компасом,  как определять свое местонахождение в океане, да и многое другое.

    Уже в Сибири у Ермеса родилась идея организации экспедиции для завоевания сказочных сокровищ Китайского царства, о которых он, видимо, был наслышан, плавая на судах под испанским флагом. В его челобитной, направленной по этому поводу государю, слышны   отголоски сведений, привезенных Максимом Перфильевым с Витима в 1640 году. Он решил, что для задуманного им  похода  достаточно будет 800 человек русских ратных людей, которых Ермес собирался набрать в Енисейске и других сибирских городах. У московского правительства, куда он отправил соответствующую челобитную, он просил лишь четырех, подобных ему,   «специалистов».
 
    «Будучи на пиру в доме Ивана Перфильева…», - свидетельствует сохранившаяся челобитная, - сын боярский Иван Похабов, находясь, видимо, уже в подпитии, «говорил неистовые слова о царе Михаиле Федоровиче». Что уж он там говорил, сохранившиеся документы не сообщают, но Иван Ермес на следующий  день написал об этом  изветную челобитную енисейскому воеводе. Что подтолкнуло его к такому поступку не совсем ясно. По всей вероятности, Ермес был раздосадован предстоящим походом Ивана Похабова в Китай, что разрушало все его самолюбивые планы, и свой челобитной  он, видимо, рассчитывал этому воспрепятствовать.

    Дело оказалось серьезным. По своей сути  это была акция, которая вскоре получит известность, как «слово и дело». В Москве в это время  готовился к принятию свод законов Русского государства, получивший известность, как «Соборное уложение 1649 года», в котором любое словесное оскорбление, или неодобрительное слово о действиях государя подводилось под понятие государственного преступления, - «слово и дело государево», и подлежало строгому наказанию, вплоть до смертной казни. Об этом все знали и активно обсуждали это новшество. По сути дела это были первые ростки государственной системы политического доносительства, которые так буйно расцвели по всей стране в тридцатые годы минувшего столетия.
 
    Нельзя при этом не заметить, что Бекетов, -  второй человек в остроге, и ближнее к  воеводе лицо, тоже слышавший эти «неистовые слова», видимо, не придал этой истории особого значения, - мало ли, что может сболтнуть человек спьяну. Это  характеризует его, как человека в житейских делах незлобивого и снисходительного.
 
    Воевода   Уваров утаить такое дело не посмел, - послал челобитную в Москву.  Реакция Москвы  последовала не сразу. Это было связано с неожиданной смертью государя Михаила Федоровича, и хлопотами столичной администрации по возведению на престол его шестнадцатилетнего наследника, - Алексея Михайловича. И все же  Москва не осталась безучастной к донесению енисейского воеводы.

    Царской грамотой 1646 года было приказано доставить истца и ответчика в Томск для следствия (Томск к тому времени стал разрядным городом с подчинением ему Енисейска и Красноярска). Однако Похабова к тому времени в Енисейске уже не было, -  он  ушел в свой знаменитый поход в монгольские степи. Ивана же Ермеса  под конвоем доставили в Томск, где тогда разгорался бунт, в значительной мере спровоцированный противоборством двух томских воевод, - князя Осипа Щербатого и Ильи Бунакова.
 
    Воеводам было не до «немчина». К тому же Похабов еще не вернулся из похода. Чтобы не отступить от государева указа, нашли «соломоново решение», -  заковали Ермеса в железа, и посадили в острожную тюрьму. 11 недель просидел Ермес под стражей, пока не пришел к заключению, что в такой ситуации лучше заявить, будто донос его был ложным. Заявление было принято, за ложный донос он был бит кнутом, после чего томский воевода Илья Бунаков с чувством исполненного долга выпустил его на поруки. Однако деятельный и авантюристичный немчин не поторопился в Енисейск, - остался в Томске и принял живое участие в происходивших там бурных событиях.

                *

    В июле 1647 года Бекетов  получил присланную на его имя из Москвы грамоту с необычным предписанием. Его обязывали посадить на три дня в тюрьму енисейского воеводу Федора Уварова, который провинился тем, что свои отписки к разрядным воеводам Томска писал «непристойной речью».
 
    Дело было связано с пресловутым томским бунтом. Уваров принял сторону одного из враждующих воевод, а другому (по всей вероятности князю Щербатову) послал отписку с изложением своей позиции, в которой не постеснялся в выражениях. Тот, видимо, пожаловался царю, а государь  по своей молодости и горячности принял столь неординарное решение.

    Если верить донесению Бекетова,  он добросовестно выполнил  поручение, хотя  и поставил  этим себя в весьма щекотливое положение. Можно ли сомневаться в том, что, несмотря на государев указ, эта акция сопровождалась  бурным всплеском эмоций со стороны именитого арестанта. Но куда было  деваться Петру Бекетову, -  неисполнение  указа грозило еще большими неприятностями. Самолюбивый и мстительный  Уваров этого не забыл. Впрочем, воеводу вскоре сменили, и в конце 1647 года он отбыл в столицу. Новым воеводой в Енисейске стал Федор Полибин.

    Вскоре после убытия в столицу Федора Уварова в карьере Бекетова произошли неожиданные и неприятные перемены. В 1648 году государевым указом  он, по словам Петра Ивановича,  был от «головства отставлен без вины неведомо почему», причем, «переменен без челобитья».
 
    Историки теряются в догадках, - что было тому причиной? Однако нет никаких сомнений в том, что к этому делу приложил руку бывший енисейский воевода Федор Уваров. Отправленная Уваровым в Москву изветная челобитная Ивана Ермеса была адресована непосредственно государю, - не напрасно же такая акция называлась «слово и дело государево».  Естественно, что первым, кого государь пожелал расспросить об этом деле, был вернувшийся с воеводства  Федор Уваров.  У него при этом появилась прекрасная возможность отомстить Петру Бекетову за позор ареста и трехдневного заключения. Для этого достаточно было лишь заявить государю, что Бекетов тоже был на пиру у Ивана Перфильева, слышал эти крамольные речи, но не донес об этом, ни воеводе, ни в Москву. В свете находившегося в это время на  утверждении «Положения 1649 года» это тоже расценивалось, как служебное преступление. Вероятно, именно тогда и было принято государем решение о лишении Бекетова звания енисейского казачьего головы.
 
    Кем был Петр Бекетов для  молодого государя, только что вступившего на престол? - Одним из сотен неведомых ему сибирских землепроходцев. А  Федора Уварова он знал, - он был потомком выходца из Большой Орды мурзы Минчака Косаевича, поступившего на русскую службу еще во времена Великого князя московского Василия Ш, и занимавшего заметное место при дворе (потомки Федора в екатерининское время будут пожалованы графским титулом).  Федор, видимо, сумел во время аудиенции и сам оправдаться, и отомстить  Бекетову. Что же касается решения о наказании Ивана Похабова, то оно было отложено до его возвращения из похода.

    В Енисейске в это время произошел  ряд событий, так или иначе связанных с этой историей. В 1648 году «не стало» Богдана Болкошина, ведавшего приенисейскими пашенными крестьянами. Тогда же из Томска в Енисейск вернулся  немчин Иван Ермес.  Вернулся из похода и Иван Похабов. Вернулся с монгольскими послами, вместе с которыми по распоряжению енисейского воеводы отбыл в Москву.
 
    Прибыв в столицу, Иван Похабов обратился в Сибирский приказ с челобитной, в которой, кратко изложив результаты своих походов, просил  пожаловать его за  службу  «на Богданово место». Писал, обращаясь к государю: «… в 152-м году по указу отца твоего государева блаженные памяти велено быть в Сибире в Енисейском остроге вологжанину сыну боярскому Богдану  Болкошину и в Енисейском уезде ведать старых твоих государевых пашенных крестьян и вновь на твою государеву пашню строить из вольных гулящих и ссыльных людей; да ему же, государь, велено ведать и Маковской острог и во 156-м году того Богдана Болкошина не стало, а на ево место нихто не отписан. Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии пожалуй меня холопа своего, вели, государь, мне за те мои службишка и за великую нужду быть на того Богданово место Болкошина  в Енисейском остроге и в уезде и у Дурческих у пашенных крестьян и в Маковском остроге на приказе ведать…. Царь государь смилуйся, пожалуй.

    Вообще-то, просьба довольно странная.  «Богданово место» как будто  не давало ему никаких  преимуществ. Был он, как и Богдан, сыном боярским, да и послали Богдана к этому тихому месту, считаясь с его старостью и немощью. К лицу ли такому молодцу, которому самое время ходить походами, возводить остроги и приводить к покорности строптивых иноземцев,  отказаться от всего этого, и «смотреть за пашенными крестьянами»? Дело, видимо, состояло в том, что с «местом Богдана» Похабов надеялся унаследовать и его звание казачьего головы.
 
    Деятелей Сибирского приказа, уже знавших и о «непристойных речах» Ивана на пиру у Перфильева, содержание челобитной Похабова не удовлетворило. После расспроса с пристрастием за ним открылся еще целый ряд  оплошностей и непозволительных поступков. Выяснилось, что  он своей корыстью спровоцировал враждебные действия монгольского князя Турукан-Табуна, поставившие на грань гибели  казаков из отряда Колесникова,  явившиеся причиной того, что князь не выполнил своего обещания передать в Москву пробы золотой и серебряной руды из Китая. 

    Кроме того, стало известным, что «… табунан Турукай взял у служилого человека  Кирюшки Васильева пищаль, … а к той пищали взял у него Похабова натруску, а в ней было пороху с пол фунта… да у него же Ивана шурин Цысана кана  Досии взял ево Иванову пищаль с натрускою и с ледункою … и  ему Ивану тое пищали и натруски и лядунки не отдал …». Одним словом, открылась картина далеко не такая радужная, как её представил в своей челобитной Иван Похабов.

    Видимо, по настоянию деятелей приказа Похабов написал другую челобитную (обе они сохранились) с более детальным описанием своего похода в Монголию, где подробно изложил, кому и какие он давал подарки от имени государя: «… дал я, холоп твой, тому Табунаю 5 пар соболей да 2 аршина с четью сукна красного, а сказал ему, что твоего государева жалованья. И ходил я, холоп твой, к мунгальскому царю к Цысану для проведыванья серебряные руды Китайского государства … и поднес к нему царю в подарках 2 сорока соболей да 5 аршин сукна аглинского красного да аршин сукна кармазину вишневого, -  из зипуна хребет вырезан,  да Кутухте 6 пар соболей да 2 аршина с четью сукна аглинского красного. А давал я, холоп твой, им царю и кутухте то свое, а сказывал им,  Турукаю табунану и Цысану хану, что  те дары от государя…».

    В конце челобитной, уже не претендуя на освободившееся «Богданово место», Похабов скромно  просил: «… князь Алексей Михайлович всеа Русии, пожалуй меня, холопа своего, за тое мою … службу и за великую нужду и терпение своим государевым прибавочным денежным и хлебным жалованьем к прежнему моему окладу, как тебе милосердому государю обо мне бедном бог известит… ».
    На обороте документа помета: «157 г. февраля в 9 день». И строгое предписание: «выписать службы и роспросить служилых людей, которые с ним были, чьи он соболи и сукно и иную рухлядь в подарках давал».

    Действительно, откуда у простого сына боярского столько соболей и английского сукна,  что он так вольно раздаривал их монгольским правителям  от имени государя?  Не бесчестье ли государю, что Иван подарил Цысан-хану, назвав это царским подарком, аршин карамзину вишневого, - из зипуна хребет вырезан, да пять аршин сукна английского. А хан в ответ на это пожаловал государю бархата травчатого рудожелтого  8 аршин, полбархата красного травчатого 14 аршин, камки индийской алой 8 аршин 11 вершков, да еще чашу и стопу серебряные в придачу, общим весом 5 фунтов 8 золотников? Как осмелился Похабов вопреки государевым указам отдать иноземцам заповедные пищали, еще и  лядунки с порохом?
 
    По завершению следствия начальник Сибирского приказа боярин князь Алексей Никитич Трубецкой распорядился: «отпустить его на Богданово место быть… что Богдану указано было ведать и ему то ж». Приказ  датирован  мартом 1649 года. В  сохранившейся   челобитной, то место, где называется должность, на которую  претендует Иван Похабов, порвано, а в помете на оборотной стороне, где говорится о решении князя Трубецкого, должность, на которую назначался Иван Похабов, написана  неразборчиво, еще и затерто. Как будто кто-то (не сам ли боярин Трубецкой?) внес  изменения к начальному тексту. Ни повышения в должности или звании, ни даже повышения оклада Похабов не получил.
 
    Некоторые исследователи пытаются представить такое назначение чуть ли не как награду, государеву милость и поощрение заслуг Похабова. Конечно же, это не так. Напомню, что Богдан Болкошин был направлен к этому месту, будучи «стар и увечен, … государевой дальной службы служить не может», а четыре года спустя на подобное  место после  московского сыска и запрещения выезда на Амур будет  определен  и Ерофей Хабаров. Так что это не было милостью, - это была государева опала с лишением права  на  «отъезжие службы».

    Теперь уже невозможно достоверно узнать, как развивались события по этому делу, каковы тонкие детали этой истории, но ясно одно, - именно здесь скрыты обстоятельства отстранения Бекетова от должности казачьего и стрелецкого головы. Здесь и  донос, и бюрократическая неразбериха, и правка документов задним числом, и наушничество, и властное решение человеческих судеб сильными мира сего - все, как и в наше просвещенное время.
 
    Петр Бекетов, таким образом, стал одной из первых жертв  карательной акции «слово и дело государево». Если Похабов был наказан за «неистовые слова» в адрес государя, бесполномочное одаривание монгольских правителей от имени государя, и другие свои неразумные действия в походе, то Бекетов – за недонесение властям о кромольных речах  Похабова на пиру в доме Ивана Перфильева.

                *

    Как это ни парадоксально, но история с «непристойными речами»   трагически закончилась и для самого доносчика, – защитника государевой чести.  В Енисейск Ермес вернулся ненадолго.  В 1649 г. он  был послан в Туруханское зимовье для  пресечения там тайного винокурения, но уже весной 1650 года, - после возвращения из похода Ивана Похабова, его снова затребовали в Томск в связи с возобновлением следствия  о кромольных речах.

    Прибыв в город, он остановился у воеводы Бунакова, которому вновь подтвердил свой донос, но через короткое время вдруг скоропостижно скончался. Князь Осип Щербатый, пишут историки, утверждал на следствии, что воевода отравил Ермеса, так как последний слишком много знал о  причинах томского бунта и  роли Бунакова в происходивших событиях. Может быть и так. Но скорее всего здесь не обошлось без участия Ивана Похабова.
 
    В те годы уже широко пользовались новым путем из Тобольска в Енисейск, - через Томск по волоку в верховья Енисея, и затем водным путем мимо Красноярска. Если Похабов возвращался этим путем, то скоропостижная смерть Ермеса могла быть вызвана совсем другими причинами. Сибирские служилые люди не прощали  доносов, тем более иноземцам.
Так бесславно закончил свою жизнь в Сибири немчин Иван Ермес.

               

    Бекетов вновь оказался  лишь сыном боярским с понижением денежного жалованья до 10 руб.  В 1649 году  воевода Ф.И. Полибин направил его приказным человеком в Братский острог, где хотя и обиженный, но не потерявший активности Петр Иванович начал организацию пашенного дела. Времена менялись, кроме сбора ясака с «новоприисканных землиц» пришла пора думать о прочном хозяйственном освоении края.
 
    В Братском остроге Бекетов пробыл год, взяв за это время  18 сороков  соболей в качестве ясака. Енисейскому воеводе  Полибину его пашенная инициатива пришлась по душе, к тому же он, видимо, сочувствовал Бекетову в его материальных проблемах. Воевода дал ему  возможность  поехать  в Москву с  предложениями по хозяйственному освоению края, а попутно и для решения своих личных проблем.

    В столицу Бекетов  прибыл 1 января 1651 г. В Сибирский приказ  землепроходец подал две челобитные, несколько различавшиеся по содержанию. В первой из них он просил восстановить его в звании головы. Но вскоре, видимо, узнал о  решениях, принятых молодым государем по изветной челобитной Ивана Ермеса об опасном разговоре на пиру у Ивана Перфильева, бесперспективности просьбы о восстановления в этом звании.
 
    Против государевой воли не пойдешь, и в другой челобитной, поданной позже, Бекетов просит лишь назначить ему прежнее жалованье, ни слова не говоря о восстановлении в звании. К своей челобитной Бекетов приложил отписку о перспективах развития земледелия в Прибайкалье. «Около Брацкого острожку, - писал он, - места прямые пашенные, теплые, по обе стороны Ангары против устья Оки реки остров в длину днища на два суд, а поперег версты в полуторе и по две и вешнею водою не поймати земля пашенная, садить можно сто человек или двести крестьян и болши, земель пашенных добре…».

    Деятели Сибирского приказа в очередной раз составили справку о службах Бекетова и ощутили, видимо, некоторое неудобство от допущенной в отношении него несправедливости. Петру Ивановичу выдали «сукно английское доброе», назначили оклад в 20 руб. и 5 пудов соли, «а за наше хлебное жалованье велено ему служить с пашни». Надо сказать, что кроме Бекетова, оклад в 20 руб. в енисейском гарнизоне имел только атаман Иван Галкин. Звание головы Бекетову  не вернули.
    С тем он и отправился  в Енисейск, где сидел уже новый воевода - Афанасий Филиппович Пашков.