Три предателя

Повесть

Иллюстрация Полины Икрянниковой




ПРОЛОГ

Я НЕ ПОЗНАКОМИЛСЯ БЫ с Алексеем, а вы не узнали бы этой истории, если бы в тот день внезапно не испортилась погода. С утра мой фотоаппарат жадно фиксировал летнее многоцветье старых малоярославецких улочек, а когда я вышел на холм над Ивановским лугом, чтобы присмотреться через объектив к далёким куполам карижской церкви, небо затянуло. Голубая полоска у наветренного окоёма оставляла надежду на возвращение солнца, но пейзаж потерял свою привлекательность по крайней мере на час. С тех пор, как я был здесь последний раз, склоны соседних кладбищенских холмов обросли множеством новых могил; захотелось ещё раз навестить место упокоения тестя.

Пробираясь через кусты и ограды, я обратил внимание на свежий холмик, перед которым стоял молодой человек лет двадцати. Стиснув добела руки, он всматривался в прилаженную к временному кресту фотографию совсем юной девушки на фоне городского вокзала. Обычный любительский снимок, закатанный в защитную плёнку. По надписи на табличке было видно, что Виктория такая-то похоронена несколько дней назад и что прожила она восемнадцать лет с неделями.

Теперь самое время обрисовать своего героя. Но как быть? Ведь он попросил, когда буду писать о нём, непременно сделать портрет его трудноузнаваемым. В тексте и так слишком много документальных деталей, уже позволивших первым читателям моей повести найти могилу Вики… Поэтому оставим внешность Алексея, как и других действующих лиц, на вашу фантазию.

…Неожиданно с неба обрушился ливень, чему юноша был благодарен: струи, потёкшие по лицу, скрыли прорвавшиеся слёзы.

Подойдя, я накрыл его полой своей ветровки. Он не ощетинился, а уткнулся мне в грудь и окончательно, совсем как маленький, расплакался. 

— Сестра? — осторожно спросил я.

— Я мечтал, что она станет моей невестой, — сквозь всхлипы ответил он. И стал рассказывать. Ему нужно было выговориться.

Конечно, он рассказывал не так связно, как потом у меня получилось. Какие-то краски и детали я добавил от себя уже после того, как побывал на местах событий.

 

РАССКАЗ АЛЁШИ

 
В ТОТ ДЕНЬ МЫ с Мишкой сдали последний курсовой экзамен в финансово-юридической академии и, опьянённые нахлынувшей свободой и замечательной погодой, отправились шататься по городу. Купили по мороженому в вокзальном киоске. Съели по шоколадке. Пришла московская электричка; чтобы не мешать людскому потоку, мы вышли на площадь и там стали играть в петуха, то есть прыгать на одной ножке, стараясь затолкать друг друга в глухой узкий проход между автовокзалом и газетным киоском.

Мишка был уже почти в ловушке, когда изловчился садануть меня плечом так сильно, что я отлетел на несколько метров и… сшиб с ног девушку с чемоданом, у которого в довершение бед оторвалась ручка.

Я бросился к пострадавшей, помог подняться. Хотел извиниться, да так и остался с раскрытым ртом, потому что… я увидел только большие голубые глаза в раме солнечных соломенно-жёлтых волос… больше ничего, только эти глаза… и утонул в них, вернее, тонул и тонул… а она всё не отбирала рук, которые я уже держал в своих, и не отводила глаз.

— Боже, какая у тебя попка! — вывел нас из забытья восхищённый стон Мишки; он, оказывается, уже стоял рядом, с чемоданом в обнимку. К сожалению, мой друг был бабником и охальником.

— Это я знаю, — девушка вырвала свои тёплые мягкие руки. — А вот что хочу узнать: в вашем славном городе все такие циники?

— Не все, — ответил я за приятеля. — Да и этот прямо сейчас перевоспитается.

Коварным ударом бедра я сшиб Мишку на клумбу; впрочем, чемодан он удержал да ещё, воспользовавшись ситуацией, сорвал несколько цветов, выбрав свои любимые жёлтые. Отряхнувшись, он попросил у девушки прощения и подал цветы, а я исхитрился щёлкнуть маленьким фотоаппаратом, с которым никогда не расстаюсь. Неловкость была устранена.

Девушка спросила, где найти паспортный стол. Мы вызвались её проводить («Если больше не будет пошлостей!» — поставила она условие). Мишка взялся и дальше нести чемодан.

По дороге, конечно, разговорились. Вика, так звали нашу новую знакомую, приехала в Малоярославец из Владимира, чтоб разыскать свою двоюродную бабушку. Родная бабушка и бабушкина сестричка-двойняшка осиротели в малом возрасте вскоре после войны, и их почему-то отдали в разные детские дома. Бабушка всю жизнь искала сестру, да так и не найдя, умерла два года назад.

И вот недавно Викина тётя подлечивалась в санатории «Воробьёво». Будучи с экскурсией в Малоярославце, увидела на улице старуху, так похожую на свою мать, что не удержалась, подошла — и попала в точку! Тётя проговорила с бабушкой Верой, так Вика называла новонайдённую, всего минут пять — автобус уже уходил. Но она взяла адрес, дав слово, что сразу по возвращении во Владимир заберёт сестру и приедет с ней сюда погостить.

На следующий день путёвка кончалась, тётя уехала из санатория. По дороге случилась неприятность: украли кошелёк, а с ним и бумажку с адресом. Только осталась в голове бабушкина фамилия по мужу.

Вернувшись, тётя застала свою сестру тяжело больной. Посоветовавшись, решили не пытать бабушку Веру неизвестностью, а послать Вику, чтоб та нашла её через паспортный стол. Так девушка оказалась в Малоярославце.

За разговорами мы подошли к милиции. Увы, приём в паспортно-визовой службе полчаса как закончился, а назавтра был вообще не приёмный день.

— Электричка сильно опоздала… Полтора часа стояли на какой-то станции… — сокрушалась Вика. — Ребята, отведите меня в гостиницу.

Взглянув на гостиничный прейскурант, она помрачнела. А я, грешник, в душе обрадовался её огорчению, потому что всю дорогу мучительно искал повод не прерывать знакомства. И воспользовался ситуацией:

— Всё понятно: цены неподъёмные. — (В ответ Вика безнадёжно махнула рукой.) — Попробуем тебе помочь.

Великая вещь — мобильник! Я позвонил домой:

— Папа! Вы с мамой не будете против, если у нас пару дней погостит одна девушка? Она рассчитывала найти бабушку через паспортный стол, да он уже закрылся. Вот и спасибо. В магазин я сам зайду, это по дороге. — Ну, пойдёмте ко мне? — это я уже Вике и Мишке. — У меня славные родители, они тебе понравятся.

— И чемодан отремонтируем, — добавил Мишка.

Вика минуту колебалась, смешно наморщив лоб. А потом сказала:

— Согласна, только при одном условии: никто из вас не будет меня домогаться.

Мы были шокированы такой прямотой, но, памятуя начало знакомства, не стали обижаться.

Я взял продуктов и торт, Мишка купил вина. Викина попытка участвовать в этих расходах была неукоснительно отвергнута.

Моим родителям Вика сразу понравилась. Они предложили нам сначала попить чаю — всё-таки девушка с дороги — а пока они будут готовить ужин, показать ей город. Перед чаем мы ещё успели включить мой компьютер и поискать Викину бабушку по крякнутому телефонному справочнику, да не нашли: видимо, у неё не было телефона вообще.

Когда пили чай, зазвонил телефон. Петровы сообщали, что приехали их друзья из Санкт-Петербурга, и звали папу с мамой к себе на вечер.

— Ужин мы приготовим, но ешьте уже без нас, — сказала мама. — Тебе, Вика, я приготовлю постель в Лёшиной комнате, а он поспит в зале.

— Можно вас на минутку? — попросила Вика. Она отвела маму в сторону, и, хотя говорила тихо, мой обострённый слух всё же уловил: — Валентина Николаевна, поймите меня, пожалуйста, правильно. Лёшина комната не закрывается изнутри. Мне спокойнее будет спать просто в проходной комнате. Я встаю рано и никому не доставлю неудобств.

— Не могу себе представить, дочка, чтобы мой сын обидел женщину. Впрочем, располагайся, как тебе удобнее. Бельё положу сюда; соберётесь ко сну — сама постелешь себе на диване.

Но девушка отказалась от предложенного постельного белья («Не сердитесь, я привыкла к своему, у меня с собой»), сразу повесила в ванной и своё полотенце. Время от времени она ходила в ванную и тщательно мыла руки. Папа внимательно поглядывал на неё, хотел что-то спросить — но мама слегка сжала ему руку, и он промолчал.


НАЧАЛИ с монастыря. Как раз шло богослужение, и Вика попросила несколько минут её не беспокоить. Я тоже помолился, а как Мишка — не знаю, не смотрел. Потом мы любовались с городища дрожащим маревом над долиной Лужи  и над Карижей, прошли Медвежьим лугом к Боровскому мосту, оттуда в парк Дубки и, наконец, на такси вернулись в центр.

Аппетит нагуляли отменный. Мишка предложил выпить за знакомство. Я ограничился газировкой. Вика отнекивалась от вина, которым она до сих пор, видимо, не баловалась, но Мишка, бес, — мастер уговаривать. И незаметно подливал ей несколько раз. Пойло, наверное, было довольно крепким. Мой приятель закосел, а девушке — той просто стало плохо. Велев мне прибираться, Мишка вывел Викторию в сад, и я слышал, как её рвало.

Потом она стала что-то горячо объяснять заплетающимся языком. Вскрикнула. Да ладно, она с Мишкой. Почему я так подумал, почему не бросился немедленно в  темноту сада? «Ты тоже предал её в ту минуту!» — терзает меня днём и ночью.

Минут черед десять они вошли в дом. У Мишки у самого спьяна подгибались колени, и ещё он тащил девушку, у которой уже не открывались глаза, и она шарила впереди себя растопыренными пальцами. Её вид поразил меня. Руки и ноги в ссадинах, юбчонка съехала вбок, блузка в зелени травы…

— Она говорила, что с ней кто-то спит. Кто, не разобрал, но спит — это точно, она была не целка, — Мишка глумливо ухмыльнулся.

Я молча перенял Вику и усадил на диван.

Обмотал себе кулак полотенцем. И, ускоряясь всем корпусом, выбросил руку вперёд, сокрушая челюсть насильника.

Полетели окровавленные зубы. Ломая дверь, Мишка вывалился вон.

Нимало не озабочиваясь его судьбой, я вернулся к девушке. Она отключилась, дыхание было стеснённым. Я разул её, стыдясь, расстегнул лифчик, уложил, укрыл пледом.

Вскоре вошли встревоженные родители. Подходя к усадьбе, они наткнулись на лежащего без сознания моего приятеля и вызвали скорую. Они предположили, что на него напали хулиганы.

В двух словах я объяснил, что произошло.

Мама привела гостью в чувство ваткой с нашатырным спиртом:

— Пойдём, дочка, тебе надо привести себя в порядок.

Вика слепо отстраняла её:

— Не трогайте меня… Это опасно… У меня СПИД…

Мама вполголоса отдала мне несколько распоряжений, вымыла руки, надела длинные хозяйственные перчатки, другую пару подала папе, и они вдвоём увели девушку в ванную. Я прежде всего передал родителям через дверь весь бактерицидный лейкопластырь, какой нашёл в аптечке. Затем аккуратно собрал всё с дивана, стараясь не касаться сукровичных помарок, вымыл на кухне руки, накрыл диван плёнкой и застелил Викиным бельём.

Ранним утром в дверь позвонил следователь. Дело в том, что скорая помощь обо всех подозрительных травмах сообщает в милицию. Я рассказал всё без утайки. Мама разбудила Викторию, заставила её выпить чайного кваса, и следователь допросил и её. Вика рассказывала тусклым голосом, не поднимая глаз.

Так я узнал, что ей на днях исполнилось восемнадцать. Что два года назад её изнасиловали и заразили СПИДом. А вчера Михаил…

В её показаниях не было ни одного противоречия с моими. Прощаясь, следователь сказал:

— Дальше это дело, поскольку оно связано с изнасилованием, будет передано в прокуратуру. — И добавил совсем не по-милицейски: — Михаил до сих пор в операционной, его состояние критическое. Дырку в черепе, где он ударился, когда падал, ему заделали, а теперь по осколочкам собирают челюсть. Моли Бога, Алексей, чтобы он не помер… сразу. Тогда посадят не тебя, а его, и из спецлечебницы СПИД вряд ли его выпустит. Задерживать тебя я не буду, но подписку о невыезде обязан взять.


ДО ВЕЧЕРА Вика просидела в прострации в уголке дивана, сжавшись в комочек, молча и равнодушно ела, что ей подавали. А на следующий день сказала:

— Мне сегодня многое нужно успеть. Ты меня проводишь?

Я с радостью согласился на это и на условие, что, несмотря на жару, буду в рубашке с длинными рукавами, чтоб можно было идти под руку. В паспортном столе приём начинался только после обеда, и Вика потребовала сначала ехать в больницу. Медсестра пыталась заслонить собой вход в реанимацию: «Сюда посетителям нельзя!», но Виктория странно посмотрела на неё, и та осеклась.

Мишкино лицо было замотано бинтами, осталась только щель для глаз, отразивших при виде нас отчаяние и ужас.

Если бы я тогда понимал, чтО намерена сделать Виктория, то не повёл бы её сюда ни за что в жизни! Некоторое время она испепеляла Мишку взглядом. Затем, отстранив меня, широко развела руки и стала медленно сводить их, пока не поймала что-то невидимое упругое размером с детский воздушный шарик. Она сдавливала это нечто, заставляя его уменьшаться в размерах. Ей было трудно, лоб покрылся испариной, но девушка продолжала преодолевать сопротивление. Вот невидимый шар сократился до размеров волейбольного мяча… крупного яблока… грецкого ореха… Последним отчаянным усилием она додавила его, я бы сказал — впитала в себя, — и вдруг сделала резкое движение ладонями в сторону больного. Мишка мычаще вскрикнул, запищал какой-то прибор, в коридоре на сестринском посту затрезвонило.

— Быстро отсюда! — зашипела влетевшая медсестра. — Дежурная бригада идёт!


— ТЕПЕРЬ на городище! — скомандовала Вика на улице, вцепившись в поданную руку; её трясло.

От маршрутки под гору ещё ничего, а на холм я её затаскивал едва ли не на руках. Она выдыхалась на глазах.

Выбрав место, Виктория уселась в позе лотоса лицом на восток, обратила кверху уложенные на бёдрах ладони и погрузилась в себя.

У меня было такое чувство, будто я подсматриваю что-то интимное, но я не мог отвести глаз.

Лихорадка, не оставлявшая её всю дорогу, кажется, стала ослабевать. Вдруг девушка несколько раз сильно вздрогнула… и с рыданиями повалилась на траву:

— Не получается… Лёшенька, ничего не получается!.. Боже мой, что я наделала!

Я не мог добиться никаких объяснений. Безумно глядя сквозь меня, она с отчаянием твердила только одно: «Не получается!..» Оставалась крайняя мера. Сильно шлёпнув девушку, я скомандовал:

— Прекрати истерику!

Она широко открыла глаза, хватая ртом воздух. Постепенно обмякла, восстановилось дыхание.

— Прости. Лёша, мне срочно нужно в церковь, поможешь дойти?


В МОНАСТЫРЕ открыт был лишь храм Корсунской Божьей Матери, но и в нём никого, кроме воспитанницы приюта лет двенадцати, не было. Вика что-то шепнула девочке, та умчалась и скоро вернулась со священником.

— Батюшка, я скоро умру. Прошу исповедовать и соборовать меня.

От этих слов мне стало жутко. А батюшка, видимо, уже был предупреждён воспитанницей, потому что всё необходимое принёс с собой. Они отошли к аналою.

Вика говорила торопливо, горячо, в гулкой тишине церкви я не мог не слышать, прости меня, Господи! Не исповеданных грехов девушке припомнилось немного. Взяла в детском саду понравившуюся куклу и принесла домой, а маме соврала, что нашла её во дворе около песочницы. В школе запачкала учебник, а свалила на одноклассника-хулигана. Несколько других проступков подобного рода. И вдруг:

— А ещё сегодня я убила человека. Я желала ему смерти и сделала это сознательно. Батюшка, мне плохо. — Она успела шагнуть к лавке, прежде чем рухнуть, и привалилась к стене. Ручьи слёз оставляли разводы на запылённых бледных щеках.

Священник и сам качнулся от неожиданного признания, но овладел собой и присел рядом с Викой. Далее они говорили совсем тихо.

— Присмотрите за девушкой, я скоро вернусь, — попросил он меня.

Возвратился он посветлевший:

— Я звонил в больницу. Ваш знакомый жив, врачи борются за него и считают, что спасут.

Возложив на голову кающейся конец епитрахили, батюшка прочитал разрешительную молитву. Призвав меня и воспитанницу, он подал всем зажжённые свечи; на блюде с пшеницей и елеем свечи уже горели. Вика выстояла елеосвящение, опираясь на мою руку, но в горку мы её поднимали вдвоём со священником. Там он вызвал по мобильнику такси и, несмотря на мои возражения, сам наперёд заплатил водителю.

Отвезя Викторию к себе, я один сходил в милицию и быстро получил необходимый адрес. Бабушка Вера жила почти по соседству. Она оказалась бодрящейся старушкой, стоически перенесла обрушившиеся на неё известия и о болезни племянницы, и о беде внучатой племянницы и вызвалась безотлагательно навестить её.

Когда мы подошли, у дома стояла машина с красным крестом. Это мама, придя с работы, застала Вику совсем плохой и вызвала скорую. Врач констатировал патогенную инфекцию с каким-то сложным названием на фоне обострения СПИДа и требовал немедленно отвезти девушку в больницу в Калугу. Вика крупно дрожала и плакала:

— Валентина Николаевна, не выгоняйте меня, умоляю! Вам всего чуть-чуть потерпеть…

Мама, которая сегодня забрала в городской библиотеке всё, что там нашла по СПИДу, решительно сказала врачу:

— Не отдам дочку!

Врач сдался, но взял со всех членов семьи подписку, что они берут на себя уход за больной и ответственность за предупреждение распространения инфекции. Он также заручился обещанием, что мы сообщим о Викином состоянии её матери во Владимир.

Мы объявили Вике, что отныне она будет жить в моей комнате, а я поселяюсь в зале.


ВО СНЕ Вика вскрикивала от боли. Мы с папой по очереди дежурили около неё, давали лекарства. Наутро она не смогла подняться, её по-прежнему сильно лихорадило. Естественно, остался с ней я — родителям-то на работу, а потом ещё и на деловую встречу, которую они не могли отложить.

Девушка доверилась мне, как ребёнок.  Я обихаживал её, кормил и делал уколы. Водил в туалет и из туалета, она отнекивалась: «Попробую сама дойти, стыдно всё-таки…» — на что я сердито отвечал: «Надо будет — и клизму тебе поставлю!»

Остальное время я сидел на краю постели, держа её руку в своей, и мы разговаривали обо всём на свете. И чем больше мы узнавали друг о друге, тем больше удивлялись общности привычек, мыслей, чувств…


ТОЛЬКО тему смерти и насилия я старательно обходил. Но Вика заговорила сама, задумчиво глядя в потолок:

— Вот ведь как странно… и закономерно: я пыталась нарушить заповедь «не убий» и в результате убила себя.

— Просто обострение болезни. Поставим тебя на ноги!

— Да нет, Лёша. Вот после того, как меня… ну, когда я заболела — если б ты знал, сколько хороших людей оказалось вокруг! Друзья несли мне всё, что находили по лечению СПИДа. Не помню кто скопировал в библиотеке заметочку, кажется, из «Советской России» начала девяностых: в Ташкенте существовала исследовательская группа, которая утверждала, что заканчивает разработку способа полного излечения СПИДа медитацией. Это была соломинка! Знакомые и незнакомые дарили деньги на дорогу и на лечение, дай им Бог здоровья. Страшно было ехать в неизвестность: начиталась про резню русских в Азербайджане, выдавливание из Узбекистана. Прощалась с мамой навсегда.

Учреждение, которое я искала, уже не существовало: попало под каток перестройки. Стала расспрашивать, как найти его бывших сотрудников, приходилось объяснять, зачем. Никто не знал… Раз возвращалась вечером в гостиницу — на меня набросились несколько то ли пьяных, то ли под кайфом, избили ногами: «Приехала сюда наших заражать!» — и бросили на улице, думали, что убили.

Подобрала меня семья из близлежащего дома, пожилые узбеки, муж бывший партийный работник. «С чего это заражусь? — говорила старая женщина, промывая мне раны перекисью. — Я, девочка, медсестрой работала, про СПИД всё знаю. С прокажёнными имела дело — и то Аллах сберёг. На всё Его воля… ну и моя аккуратность, конечно». Они не отпустили меня в гостиницу: «Хватит с тебя приключений», сами сходили за моими вещами. Невероятно: увидев на мне крестик, эта мусульманка на следующий день откуда-то принесла для меня иконку! А её муж поднял все свои связи и нашёл-таки профессора из той группы.

Профессор предупредил меня, что исследование не было завершено, есть риск. Я была готова: всё одно умирать.

«Дело не в том, что умрёшь, а в том, КАК умрёшь, — объяснял профессор. — Медитация сводится к принятию и перераспределению энергетических потоков. Любая болезнь имеет две ипостаси: на видимом уровне — нарушения физиологии, но это следствие, а причина лежит на невидимом — деформации и бреши в энергетическом теле. Тебе придётся работать с тонкими энергиями. Они могут «заштопать» твою ауру, но если не совладаешь с ними — сожгут, мучения твои будут ужасны.

Можно провести, хотя и довольно условно, аналогию с наркотиками. Ты учишься-то хорошо? Тогда поймёшь.

На физиологическом уровне наркотики блокируют выработку в мозгу человека эндоморфинов. Это такие вещества, которые отвечают за передачу сигналов, в том числе к существующим в коре головного мозга центру боли и центру удовольствия. Психотропные вещества подменяют собой эндоморфины, и естественная способность их выработки атрофируется. При прекращении приёма наркотика центр боли активизируется, блокировать его нечем, и человек испытывает невыносимые физические и душевные страдания.

На энергетическом уровне наркотики открывают чакры — центры приёма психической энергии извне, а дать работу, утилизировать эту энергию наркоман не способен, и она убивает своего неумелого «заклинателя». Ах да, я не сказал, что такое психическая энергия. Это космическая энергия, соединённая с энергией мысли. Медитация как раз состоит в создании определённых мыслеобразов. Сильный йог, владеющий перераспределением потоков энергии по энергетическим каналам, может принять несколько смертельных доз наркотика и даже не придёт в состояние эйфории.

Я и мои коллеги будем учить тебя использовать психическую энергию для восстановления собственного энергетического тела, и это, при успехе, приведёт к гибели ВИЧ на физиологическом уровне. Придётся много заниматься теорией, особенно в первые недели, без понимания у тебя ничего не получится.

Теперь о самом главном. Вкусив новые возможности, ты не захочешь с ними расстаться — ещё одна аналогия с наркотиками. Космические энергии, как и любые другие, сами по себе ни хороши, ни плохи. В добрых руках они могут лечить и творить добро, в безответственных — наделать бед. Поэтому мы страхуемся. Я воздействую на тебя, есть такой термин: ЗАКОДИРУЮ, — так, что, если ты используешь доверенные тебе знания во вред или, наоборот, не используешь их, когда от тебя будет зависеть спасение другого человека, — они заблокируются, энергия вытечет из тебя, ты лишишься всей защиты. Это смерть».

«Я согласна!!!»

«Нет. Даю сутки на размышление. Только потом, если не передумаешь, напишешь расписку. Она нужна не мне: будет скандал — меня всё равно лишат медицинского диплома и посадят за опыты над человеком. Но всё, в чём человек поклялся письменно, особенно прочно фиксируется в его книге жизни, говоря библейским языком. Ты отрежешь себе пути назад».

Несколько месяцев я прожила у дяди Бори с тётей Лилей — так приютившие меня супруги просили называть их на русский манер, чтоб я не спотыкалась на непривычных узбекских именах. Тётя Лиля следила, чтоб я почаще писала маме, и сама была мне как мама. А с дядей Борей я узнала, что такое папа — мой-то умер, когда я была совсем крохотной. Дядя Боря каждый день рано утром отвозил меня на машине на другой край города к профессору, потом ехал на работу (он держал несколько магазинчиков), а в конце дня снова приезжал за мной. Просто гулял со мной, чтоб меня никто не тронул. Когда наступил сентябрь — нанял учителей, а по математике сам консультировал меня. Оплачивал лекарства, в которых первое время я ещё нуждалась, и обследования. Я просила его принять от меня деньги, сколько было, он только улыбнулся: «Девочка, я в советское время столько пожил за счёт народа, как сейчас модно говорить… Хоть малую долю отдам».

Профессор и его помощники открыли мне прекрасный и грозный мир знания, в котором уложились все мои прежние представления, и особенно духовные, да ещё открылся невиданный простор!

Моим успехам в медитации профессор радовался, как мальчишка. Наконец он отпустил меня домой, наказав продолжать практику и изучить по программе все книги, которыми он меня нагрузил. Через полгода я снова ездила к нему на обследование и консультацию, а последний раз ещё через год, совсем недавно. Он сказал, что процесс идёт как надо и через два года я буду абсолютно здорова.

И вот вчера, Лёшка, я предала всех, кто спасал меня! Теперь умираю, и это справедливо. Слушай, не пора делать укол? Всё так болит, хоть на стенку лезь.

Когда её отпустило, она продолжила:

— Вот уж точно вселенский закон: подобное притягивается подобным. Сама я на поверку оказалась дрянью, и здесь меня судьба свела с двумя предателями.

Я опешил. Ну, про Мишку, похерившего нашу дружбу, предавшего в лице Вики всех женщин сразу, — понятно. А я-то чего плохого ей сделал?

— Что, съел? — она показала мне язык, её лицо стало злым. — Ты!.. Ты!.. Дождался бы, когда Михаил протрезвеет — хоть смертным боем с ним дерись, я была бы на твоей стороне. А ты ударил его, уже не отдающего себе отчёта в происходящем, не способного сопротивляться, внезапно и подло. Предоставил ему возможность подыхать на улице. Тебя мама научила убивать беспомощных? Или папа? А может, они? — кивок в сторону книжной полки. — Чем ты лучше меня? Такой же поганец, — Вика брезгливо отстранилась и заплакала.

Это был нокаут! Навалилось оцепенение, но ненадолго. На задворках сознания зашевелилось «правило Скарлетт», как я его для себя называю: я подумаю об этом завтра. Рядом плачет женщина!

— Мы все натворили дел, — проговорил я примирительно. — Только вот что скажи. После нападения на Мишку ты должна была сразу умереть, так тебя закодировал профессор. Но ты жива, хотя тебя и донимают боли. Значит, ручеёк энергии в тебя всё же вливается. Не для того ли, чтоб ты исполнила вторую половину клятвы? Ты можешь использовать свои способности, чтобы отсюда облегчить состояние Мишки? Глядишь, тебе и простится.

— А это мысль! — она оживилась. — Не чтобы вымолить поблажку: если я буду работать с корыстью, это не принесёт пользы ни Михаилу, ни мне. Просто — грешно не попробовать исправить ошибку. Ну-ка, усади меня!

Она приняла позу лотоса и сосредоточилась. И вдруг снова разревелась:

— Поздно! Он умер!

В воздухе потянуло тюремной затхлостью.

— Откуда ты знаешь? Работай! — заорал я, сжав кулаки; я готов был ударить её, если она не подчинится!

Она снова погрузилась в себя и сидела так некоторое время; её лицо, и без того бледное от болезни, на глазах белело.

— Не знаю… Я не уверена… — едва слышно сказала девушка и провалилась в обморок.

Тут не до приличий. Поскорее поднял её за таз и ноги, чтобы усилить приток крови к голове. Отражение Викиного лица в трюмо стало медленно розоветь. Руки, безвольно свисавшие, ожили и подтянулись к груди. Наконец она открыла глаза:

— Если я в аду — почему холодно? Если в раю — почему всё вверх тормашками?

— Ты застряла в чистилище. Не хотят тебя брать ни Бог, ни черти, — в тон отвечал я, укладывая её в постель. — Давай-ка поспи, силы тебе ещё понадобятся.

А про себя подумал: ещё одна такая медитация — и она точно умрёт.

Про Михаила мы больше ни в тот, ни в следующие дни не вспоминали — во всяком случае, вслух.


ДНЕВНАЯ духота сменилась свежестью раннего вечера. Вика попросила:

— Выйди, я позову.

Когда через несколько минут я открыл дверь, девушка стояла на фоне окна меж двух стульев, вцепившись в спинки. На ней не было ничего, кроме крестика и кружевных трусиков. Ссадины куда-то пропали… ах да, тщательно заклеены телесным пластырем. Закатное солнце вызолотило контуры сильно похудевшего за эти дни Викиного тела, словно стараясь вернуть ему прежнее совершенство, и запуталось в волосах, чуть вздымаемых сквознячком. Царицу моей души венчала светящаяся корона! Кровь во мне рванулась куда ей и дОлжно, а оттого, что это невозможно было скрыть, загорелось и лицо.

Вика спросила виновато, просяще:

— Лёшенька, я правда красивая?

Горло перехватило, я мог только кивнуть. Коленки девушки задрожали от слабости, пришлось подхватить её (Боже, какой она стала лёгкой!) и отнести на постель. Она зашептала, не размыкая рук на моей шее:

— Побудь со мной! Только не целуй, ладно?

Я разделся до трусов, лёг и для верности разделил наши бёдра большим полиэтиленовым пакетом. Устроил девушку на своём плече, мы обнялись сердце к сердцу. Где-то в самой глубине упёршегося корня, преодолевая моё волевое сопротивление, нарастало желание. Вика, закрыв глаза, вслушивалась в себя. Её дыхание было подобно ветерку, колышущему листья; с каждым дуновением веточки всё больше раскачиваются и вот уж своим качаньем подгоняют ветер! Буря во мне совсем вышла из-под контроля и разрядилась. В ответ Вика несколько раз протяжно, сладко простонала.

Наконец она откинулась на спину и облегчённо засмеялась:

— Мне так хотелось сделать тебе этот подарок… и самой напоследок убедиться, что с мужчиной всё-таки может быть хорошо… с тобой…

Она умолкла и ровно задышала. Лихорадки не чувствовалось. Непрошеная, отчаянная надежда запустила щупальца в моё сердце. С грёзами о Викином выздоровлении и о нашем бесконечном будущем счастье уснул и я.


ВИКИНА отсрочка истекла через два дня, при свете такого же золотого заката.

Я понимал, что смерть не сегодня-завтра войдёт в наш дом, но всё равно был оглушён. Душа кричала, а глаза стеснялись выплеснуть чувство слезами; голова лопалась от этого противоречия.

Родители дали срочную телеграмму Викиной маме (телефона у неё не было) о смерти дочери. Через час раздался звонок из Владимира. Рыдающая Викина тётя сообщила, что, получив телеграмму, больная мать не перенесла удара и сама скончалась. Тётя будет хоронить сестру, а забрать тело племянницы нет ни возможности, ни денег; смогут ли добрые люди, приютившие Вику, похоронить девушку в Малоярославце с помощью бабушки Веры? Папа (к телефону подошёл он) пообещал, что всё будет сделано как надо, и только попросил дать заверенные электронное письмо или телеграмму с разрешением на похороны.

Мама ненадолго отлучилась — к бабушке Вере. Потом они с папой призвали меня:

— Сын, давай похороним Вику в нашей семейной ограде? Бабушка Вера согласна.

Я обнял своих прекрасных родителей и наконец-то расплакался. Они угадали моё тайное желание и подарили мне это последнее утешение.

 

МИЛОСЕРДИЕ

 
КАКОВО священникам, принимающим на себя тяжесть чужой тайны?! Но считается, что через них Бог прощает грехи, и всем становится легче. А писатель, открывший своё сердце исповеди, может нести её груз годами. Существует грань, которую не перейти без разрешения исповедника, оправдывайся потом в аду. Я начал записывать Алёшину историю, шифруя имена и место событий, писать, как говорится, в стол, без особой надежды когда-нибудь обнародовать её. С одной стороны, вокруг совершается столько ничтожных предательств, что нужно было непременно выговориться на эту тему хотя бы перед самим собой. С другой стороны, хотелось осмыслить невероятную духовную высоту Алёшиных родителей, помноженную на их работу сознания. Как ни уверяет нас медицина, что ВИЧ-инфицированные безопасны для окружающих при соблюдении элементарной гигиены, до встречи с Алёшей я не слыхал о людях, которые не перестраховывались бы миллион раз, тем более, если речь шла о пусть мифическом риске для их драгоценного дитяти, — и тем самым низводили в изгои больного, добивали его стрессом.

Повесть не давалась, была пока набором обрывков. Но она уже командовала мной. Вот и сегодня я засиделся заполночь, листая научные статьи по СПИДу и книги по психологии и эзотерике.

И ещё, мне обязательно нужно было найти Алексея. Я столько раз думал о нём и жалел, что не спросил у него адреса или телефона. Впрочем, ТОГДА это было бы неуместно.


ОТЧАЯННОЕ теньканье и стук синиц в окно разбудили меня в самом начале летнего рассвета. Скорее на пруд. Люблю плавать с закрытыми глазами! Руки, как крылья, легко загребают воду, восходящее солнце просвечивает сквозь веки, невесомое тело наслаждается парением в пространстве без конца и края. А если добавить к этому ещё и подходящие мыслеобразы — особенной бодростью наполняешься. Зарядившись, я продолжал парить, заставляя сознание искать ответ: что всё-таки должно сегодня произойти, ведь синицы никогда не тарабанят в стекло без причины…

Ах да! Понял! Ведь сегодня три года, как умерла Вика. Значит, я смогу найти Алёшу у её могилы.

Господи, сегодня же выходной! Алексей может прийти на кладбище с утра! И я рванул на электричку, в Малоярославец.


ВСЁ-ТАКИ пришлось побродить кругами час-полтора, прежде чем появились они — Алёша и, по чертам лиц, его родители. Он узнал меня:

— Мама, папа! Этот человек принял участие в моём горе, когда Вика умерла, а я постыдно упивался собственным страданием и даже не спросил, как его зовут. — Он принял поданную руку: — Простите, ради Бога.

Я назвался и не стал отказываться от приглашения помянуть девушку вместе с ними. Родители, догадавшиеся, что я неспроста поджидал Алёшу, после ритуала на могиле тактично оставили нас: «Мы пошли накрывать на стол, а вы нас догоняйте». Мы же снова присели на скамейку в оградке, и я узнал, что произошло после нашей первой встречи.

Через несколько дней Алексея вызывали в прокуратуру. Оказывается, бабушка Вера принесла туда предсмертное заявление девушки с просьбой не передавать дело об изнасиловании в суд, потому что Михаил достаточно наказан и Алексеем, и ею (пыталась убить), и тем, что заразился СПИДом; теперь она его прощает и сама просит у него прощения. Также она просила учесть, что Алексей покалечил Михаила в состоянии аффекта, вызванного преступлением друга.

Ещё раньше в больнице Михаил продиктовал следователю своё заявление, что он сам виноват в случившемся и что судить надо его, а уголовное дело в отношении Алексея просил закрыть.

Оба взаимосвязанных дела были прекращены, о чём подследственным вручили официальные постановления.

Приезжал профессор: оказывается, Вика через бабушку Веру отправила и ему письмо. Подробно расспрашивал о последних днях Вики, изучал в больнице медицинские карты Виктории и Михаила, долго пробыл в палате наедине с Михаилом.

«Разве нельзя было закодировать Вику так, чтобы она просто не могла использовать свои знания во вред?» — спросил профессора Алексей. «Нельзя, — серьёзно ответил тот. — Бог наделил человека свободой выбора, и не наше дело поправлять Его волю».

Бабушка Вера через год умерла, Викина тётя приезжала на похороны.

Алексей, получив высшее образование, остался в своём родном городе, работой доволен.

Михаил вышел из реанимации в депрессии. Врачи считали, что его психика повредилась во время глубокой клинической смерти на второй день после Викиного покушения. Реанимационная бригада уже сдалась и отсоединяла датчики, как вдруг сердце покойника снова забилось. По поводу этого невероятного случая на медицинской научной конференции было высказано немало таких же фантастических гипотез. Какой-то аспирант обратил внимание участников, что электроэнцефалограмма больного, восстановившаяся за несколько секунд до возобновления сердцебиения, очень похожа на ЭЭГ людей, которым в экспериментах по телепатии внушали мысли на расстоянии. Он договорился до того, что и здесь могло быть воздействие извне. Вот уж над кем вволю посмеялись коллеги. Мол, не хочет ли уважаемый молодой аспирант сказать, что среди людей ходят тайные христы, совершающие бессмысленные чудеса? В науке плодотворнее основываться на доводах разума, а не домыслах.

Но возвратимся несколько назад. Когда состояние больного стабилизировалось и его перевели в общее отделение, с ним пришлось изрядно потрудиться психологу, он вытащил считай с того света Мишкину душу. Вслед за тем пластические хирурги привели в порядок его лицо, да так хорошо, что шрамов почти не заметно. Горе-насильник напрочь завязал со спиртным. Перевёлся из Калужского (он в Малоярославце) филиала финансово-юридической академии в Москву и закончил вуз с отличием. Работает юристом в Обнинске. Алексей назвал фирму, и я понял, что слышал кое-что о Михаиле — владелец той фирмы мне знаком. Наступила моя очередь рассказывать Алексею о его бывшем товарище.

Когда молодому юристу поручили представлять предприятие в суде в одном щекотливом деле, он, изучив обстоятельства, заявил шефу:

— Выгораживать нас — бесчестно. Мы сознательно нарушили закон.

Разозлённый шеф прогнал работника. А назавтра, после бессонной ночи, сам поехал за ним на дом — просил вернуться. Состоялись новые переговоры с истцом. Фирма заплатила неустойку, несколько меньшую, чем с неё требовали по суду, но всё равно с полгода организация балансировала на грани банкротства. Когда дела наладились — во многом благодаря грамотному обеспечению новых договоров тем же Михаилом — директор ему первому поднял зарплату и направил его за счёт фирмы на дополнительные курсы без отрыва от производства.

— Понимаешь, — рассказывал мне приятель, — чем он меня взял: «МЫ нарушили», «НАС нельзя выгораживать», хотя подвёл фирму под монастырь не он. Чувство команды! Кроме того, когда плаваешь в море бизнеса, не замечаешь, как сам пропитываешься дерьмом. Его слова про честь были как ушат холодной, но чистой воды. Рассчитываю, что он вырастет до моего первого заместителя, а может, и компаньона.

Не пойму только, — добавил тогда директор, — почему он девчат чурается. Мои молодые сотрудницы по нему сохнут…

— Я гордился бы таким другом, — грустно сказал Алексей. — Жалко, что он тогда всё разрушил. Сам он боится со мной встречаться. Из-за этого в Москву перевёлся, из-за этого снимает квартиру и работает в Обнинске, хотя в Малом у него свой дом и его звали в газпромовскую систему на оклад намного больший.

Девушек он сторонится не из-за СПИДа: вирус иммунодефицита в его крови до сих пор не обнаружен; если ещё за три года не проявится — значит, пронесло. Но после того случая с Викой он стал полным импотентом. Я это знаю потому, что наши родители продолжают общаться, беда с сыновьями их даже сблизила, — завершил Алексей.


— МОЖНО записать твою историю? — наконец спросил я его.

— Можно. Только имена и место измените, ну, как обычно делается. Чего доброго, какой-нибудь недалёкий читатель станет нас жалеть, тогда как три года назад всё так хорошо сложилось.

Я раскрыл рот. Алексей рассмеялся:

— Да не поехала у меня крыша! Судите сами, Сергей Гаврилович. Мы все трое — Михаил, я, Виктория — совершили преступление, каждый своё предательство, тут Вика была права. Но сам накрошил, сам и выхлебай! Возмездие могло настигнуть нас в будущих воплощениях, причина его была бы скрыта, и потому было бы особенно больно. А здесь — милосердная судьба наказала всех быстро и ясно, разве не стоит её за это благодарить?

Больше всего Бог пощадил Вику — всего несколько дней страданий.

Самое суровое наказание понёс Михаил. И с пользой: как он перековал себя — всем бы так.

Мне выпало потерять Вику, свою первую любовь. Про другое не вправе говорить: не приведи Господь оказаться в ситуации, в которой проверялось бы, пошёл ли урок впрок. Рассудок говорит: справлюсь, а — трУшу. Я ведь тогда оставил бокс, почувствовал, что не смогу смотреть в глаза тренеру. Он учил нас, что кулаки можно пускать в ход, только когда исчерпаны все мирные пути или чтобы защитить себя и других при внезапном нападении. Выходит, я предал и наставника. Теперь занимаюсь плаванием, в речке, сам, без тренеров — для здоровья, а не для рекордов.

— Хочешь, научу тебя медитативному плаванию?

— Хочу, — улыбнулся он, — но не сегодня. Идёмте, стол накрыт, родители ждут.


Я ДАВНО заметил, что за густой сиреневой порослью прячется красивый молодой человек. Когда мы с Алексеем направились к кладбищенским воротам, через сотню шагов я незаметно оглянулся. Сутулясь, чтобы скрыть вздрагивающие плечи, молодой человек стоял на коленях перед Викиной могилой и поправлял букет жёлтых цветов.


Июнь 2005-го — апрель 2006 г.

Первая публикация:
Икрянников С. Три предателя: Повесть. [Ч. 1] // Калужское слово: Лит.-обществ. газ. — Калуга: Калужс. регион.орг-я Росс. союза проф. литераторов. — 2013, окт. — № 2 (12). — С. 23–28.
Икрянников С. Три предателя: Повесть. [Ч. 2] // Калужское слово: Лит.-обществ. газ. — Калуга: Калужс. регион.орг-я Росс. союза проф. литераторов. — 2013, дек. — № 3 (13). — С. 22–23.

Публикация на Проза.ру: ч. 1 — 12.10.2013, повесть в целом — 07.03.2014. Текущая редакция 07.01.2018.