Опередить смерть. Глава 11

11

Следующий день для его сына Артура начался тоже не совсем обычно. На пороге камеры рядом с охранником стоял бородатый и лысый субъект. Он весело поглядывал на обитателей камеры, как хозяин на принадлежащую ему живность.
— Мне нужны два осла, чем крепче, тем лучше...
Он пробежал взглядом камеру и остановился на Артуре.
— Свежий и молодой осел, раб новой страны и новых порядков, ты-то мне и сгодишься. Кого бы тебе в пару… Может, эту девицу? — Лысый боро-дач ухмыльнулся.— Второго возьмем... нет, второй возьмем вот эту девицу. Для процветания государства ослов надо размножать,— предвкушая события, которые могут возникнуть в течение дня, весело сказал беззубый.
— Она сумасшедшая! — выкрикнул Седрак, понимая, что значит для Шуны выход из камеры, где она чувствовала себя более менее спокойно.
— Сумасшедшая не сумасшедшая, а тоже живая скотинка, пусть поды-шит свежим воздухом. Тогда нам еще бы кого-нибудь…
Он прошелся вдоль шеренги лежащих и сидящих людей.
— А это что за осел? — Лысый остановился возле Аршака.— Он даже не смотрит на меня. Гордый какой. Этого тоже беру.
— Он не пойдет,— опять подал голос Седрак.
— Кто это такой, что не пойдет? У меня ослы и ходят, и бегают.
— Его уже продали.
— Ничего, пусть и у меня немного поработает. Устроили тут вам сана-торий-профилакторий, валяетесь целыми днями. Эй, осел! На трудотерапию!
Лысый бородач пнул Аршака в зад.
Тот взвился:
— Ты, с задницей вместо головы, тебе сказали, что я никуда не пойду!?
— Ого! Нет, тут у вас все сумасшедшие. Такого не надо. Желающие есть?
Поднялся Алесь.
Бородач обошел его, потолкал, а потом махнул рукой:
— Ладно, ослы. Двигаемся. К вечеру доставлю вас в целости и сохран-ности. Ну, скотинка моя, пошевеливайся!
Никто не выразил никакого возмущения.
— Дядя,— раздался робкий голос Карена,— возьмите и меня!
— А кто ты такой, не видно тебя, покажись.
Карен оторвался от стены и подошел к бородатому.
— Да тут у вас детский сад. Вообще-то, люблю похрустеть молодыми косточками на закуску. Ладно, поместится и этот. Пошли!
Пока их выводили из тюрьмы, Артур решил, что он убьет лысого боро-дача и убежит. Один? Или захватит с собой Шуну и Алеся? А как же с Каре-ном? Уже целый табор. Ну, там будет видно. Хотя, конечно, Артур понимал, что решение это очень сомнительное. Но, во всяком случае, это был хоть ка-кой-то шанс. А сидеть в этом сумрачном помещении, поглощать чечевицу, от которой его постоянно пучило, и ждать богатого заказчика, понемногу впадая в состояние какой-то безразличной ко всему тупости — нет, это был настоя-щий конец.
Их выпустили без охраны, без наручников. Бородач подвел их к старым «Жигулям». Надо же, как белые люди. Вот этот транспорт и надо использо-вать. Но как же он убьет этого мрачного юмориста?
Когда садились в машину, раздался оглушительный ослиный рев. К нему подключилось еще несколько глоток.
— Приветствуют коллег,— усмехнулся бородач и тронулся с места.
Почти плоская равнина была окружена кольцом далеких гор. Курчави-лись виноградники, желтели поля кукурузы. Вот в кукурузе можно было бы спрятаться. Артур когда-то читал, как во время войны наши бойцы укрыва-лись там от немцев. Шуна и Алесь с наслаждением вдыхали ароматный воз-дух и обводили взглядом голубеющие дали. Карен сидел тоже сзади. Он вы-сунул руку в окошко и тихо улыбался. Артур специально сел на переднее си-дение, что бы удобнее было справиться с водителем.
— Думаешь, почему без охраны? — улыбнулся бородач, словно читая его мысли.— А тут бежать некуда. Все видно как на тарелке, и дорога только одна — через перевал. Пустят собак по следу — и поминай, как звали. Как-то гоняли ваших на кукурузу. Один незаметно отстал, обнаружили пропажу только через сутки. Тут же выпустили Рэма, он попробовал человечины и ни-чего больше не признает. Вернулся с набитым брюхом. А обглоданный труп обнаружили только, когда перепахивали. Закопали под орехом…
Вот, гад. После такого рассказа даже сама мысль о побеге вызывала от-вращение. А мы-то на машине, будем, голубчик. Твой людоед нас не догонит.
Машина остановилась у виноградника. Шпалеры тянулись до горизонта.
— На выход, дорогие мои ослы! Вы находитесь на территории колхоза имени 26-ти Бакинских комиссаров. Теперь это собственность нашего бывше-го председателя, героя соцтруда, награжденного орденом Ленина за большие успехи в деле строительства социализма.
Карен выскочил первым, Алесь и Артур вышли за ним, а Шуна забилась в угол машины и сверкала оттуда глазами, как дикая кошка.
— Мадемуазель, прошу покинуть мой обшарпанный автомобиль,— бо-родач галантно придерживал открытую дверцу.
Шуна еще сильнее вжалась в сиденье и схватилась двумя руками за ручку противоположной дверцы.
— Чего это она? — бородач недоуменно повернулся к мужчинам.
— В виноградниках издевались над ней и ее матерью. Мать там и оста-лась,— вполголоса пояснил Артур.
— Господи, чего только не творится в это безумное время! — в сердцах воскликнул бородатый.— Дочка, не бойся, никто тебя здесь не обидит. Работа у тебя будет простая — есть виноград. А если появится желание, соберешь парочку корзин, тебе это не повредит. Видите этот прицеп? Наполним до вер-ху и шабаш, тут часов на шесть работы. Перекусим, отдохнем, а потом я вас отправлю назад — с виноградом в придачу. Угостите своих. Вот такой у нас план на сегодняшний день.
Артур подал Шуне руку, и она осторожно выбралась из машины.
Артур подумал, что надо сначала выполнить вполне приемлемый план лысого бородача, а уж потом будет видно, что с ним делать. Вроде, мужик не очень вредный. Видимо, простой труженик полей, которому безразлично, кто сегодня во власти и какой ныне строй. Как он пахал под жгучим солнцем при рабовладельческом или феодальном строе, так и пашет всегда. Да и, вроде, простые человеческие чувства ему не чужды. Как он принял к сердцу горе Шуны, сразу слетела с него эта неестественная веселость.
Они прошли вглубь виноградника и расположились за дощатым столом под стеной маленького домика. Карен старался быть рядом с Артуром. Боро-датый срезал с десяток самых спелых, золотых гроздей, принес буханку бело-го хлеба. Такого винограда Артур не пробовал даже дома, а в Москве он мо-жет только сниться.  Шуне бородатый подавал самые красивые грозди.
— Красота идет к красоте… Ребята, только об одном прошу: не делайте глупостей. Не убегайте, это равноценно смерти. Да и у меня будут проблемы. Будьте благоразумны. А во-вторых, хоть я и похож на злого пирата, на самом деле мне не нравятся эти глупые игры, эта война... Если появятся посторон-ние, я буду на вас покрикивать, а то и отвешивать подзатыльники. Так надо. Я всю жизнь дружил и с армянами, и с курдами, и с грузинами, и с русскими. Вот идешь, к примеру, по дороге и встречаешь человека, разве прежде, чем поздороваться, ты спрашиваешь его национальность?
— А я табе скажу,— подал голос Алесь, старательно набивающий жи-вот виноградом и расплывающийся от счастья,— я табе адразу скажу: я бела-рус. Як прыехау пасля землятруса, ну, землетрясення, у Спитак, дык и бадя-юся да гэтай пары па вашаму Кауказу. Мусиць, тут и галаву злажу. Багатая зямля, працавитые люди, тольки усе страляеце один аднаго. А я, ведаеш, па пьяни украу трактар у калгасе. Дали два гады, ды там яшчэ год накинули. Вярнууся, а вески маей няма. Чарнобыль, як языком злизнуу. Тольки сады стаяць, и цишыня… А яблыки голля ломяць… Не, вы не ведаеце, што такое радыяцыя. Але у вас страляюць. Нидзе няма чалавеку шчастя. Нидзе. Але тут, у цябе, добры чалавек, рай! Дали бог, сапраудны рай!
И Шуна, и Артур уже больше не могли есть, а Алесь с завидным аппе-титом все уминал гроздь за гроздью, да и Карен продолжал отщипывать по ягодке.
— Рай, але не зусим. Бульбы няма! Як вы живяце без бульбы…
— Да, белорусов тут у меня не было. Но вообще встречался, в армии служили вместе. Хорошие люди, не злые. А как тебя зовут, парень? Артур? Так вот, Артур, что у меня на уме…
Бородатый прервался, глянул на остальных, немного помолчал и мах-нул рукой, как будто отбрасывая какие-то опасения. Но все же пододвинулся поближе к Артуру и продолжал уже вполголоса:
— Есть тут у нас один сумасшедший, который бросил все свои дела и решил бороться за справедливость. Бог ему в помощь. Теперь таких называют правозащитниками, они другие люди. Без национальности. Вот тебе каран-даш, тетрадка. Напиши вкратце, куда и что надо сообщить. Я все передам. Могила...
Бородатый отодвинулся от Артура и уже громко, для всех сказал:
— Ребята, запомните: вы меня не знаете доброго. Я — злобный и гнус-ный тиран. Иначе наш председатель голову мне открутит. Это вам говорит бывший главный специалист гидрометцентра Камал. Дядя Камал... Вот и все. Если кто-нибудь появится, я буду на вас кричать, всячески оскорблять сло-весно и, возможно, даже рукоприкладствовать. Не обижайтесь на старика...
Да, простые люди всегда остаются людьми. Потому что жизнь их оди-наково трудна при любой власти.
Передавая старику тетрадку со своим сообщением, Артур, неожиданно для самого себя признался:
— А я сегодня утром решил убить вас и убежать.
— Нет, сынок, убить — просто, а убежать намного сложнее. Если бы я знал заранее, на что ты решился, я бы не открылся вам. Просто надоела вся эта мерзость, что творится вокруг. Прошлая власть тоже была не сахар, но все-таки соблюдались какие-то приличия. Если те же люди при новой власти стали гораздо хуже, значит и власть эта хуже. Вот такое у меня мнение. Ну, вот ты парень, вроде, не глупый, скажи: разве можно столько раз меняться в течение жизни, как меняются наши так называемые руководители. Вечером лег коммунистом-интернационалистом, а утром проснулся демократом-националистом! Разве может человек измениться во сне? Нет, не может. Зна-чит, все это — только ради выгоды, ради своих шкурных интересов.
— А вы не боитесь? — спросил Артур.
— Отбоялся... Просто хочется убедиться на самом себе, что человече-ское достоинство не только пишется на бумаге, но и существует в жизни... Послушай, Артур, откровенность за откровенность: про людоеда Рэма я вы-думал. Оклеветал его, не ест он людей, хотя, конечно, от него еще никто не уходил.
Потом они с охотой занялись сбором винограда. Артур относил и свои корзины, и корзины Шуны с Кареном. Мальчик работал неожиданно ловко. Когда Артур похвалил его, тот признался, что собирать виноград он и дома очень любил.
— Наши, наверно, тоже собирают.
Карен на какое-то время помрачнел.
Артур был на одной стороне шпалеры, Шуна с Кареном на другой. Рука Шуны часто тянулись к той же ветке, что и рука Артура. Ощутив касание, ла-дони их на мгновенье замирали. Шуна краснела, опускала голову. Часто Ар-тур ловил на себе ее ласковый взгляд. Иногда он нарочно хватал Шуну за  тонкую кисть и не сразу отпускал. Улыбнувшись ему в ответ, она снова пря-тала глаза. Карен с любопытством поглядывал на них.
Конечно, после долгого сиденья даже не тяжелая физическая нагрузка вызывала слабость. Но никто их не подгонял, чужаков не было, можно было передохнуть, подкрепиться виноградом, который никак не приедался. Артур ловил себя на мысли, что почти счастлив. Только вспоминая о своем настоя-щем положении пленника-заложника, он снова хмурился и даже немного жа-лел, что не придется убивать дядю Камала.
Наконец, прицеп с надстроенными бортами был полон. Собрали еще пару корзин, которые поместили на багажник «Жигулей». Вдалеке затарахтел трактор. Все ближе и ближе.
— Это к нам,— сказал дядя Камал,— отойдите к домику, не попадай-тесь на глаза.
Когда шли усталые к домику, Алесь что-то напевал.
Артур прислушался. Это был старый шлягер, который в начале пере-стройки постоянно звучал по всей стране: «А я лягу-прылягу край гасцинца старога…» Вроде не по-русски, а всё понятно. Только непонятно при чем там гостинцы и кто кого угощает. Надо будет спросить у Алеся. Артур вдруг по-ложил руку на плечо идущей рядом Шуне и приобнял ее. Она напряглась: та-кое ощущение, что обнимаешь кариатиду. Он остановился, положил ей руки на плечи и попытался притянуть к себе. Она не подалась к нему, а только подняла на него свои глаза. В них стояло такое страдание, что Артур тут же опустил руки и отвернулся. Он шел впереди, а Шуна, как восточная женщина, сзади. Ее боль снова коснулась его сердца.
Помощники дяди Камала, спокойные, умиротворенные, расселись на старом месте у стены домика. Опускающееся солнце трогало их своими теп-лыми руками. Слева сидел Карен, справа Шуна. Артуру показалось, что Ка-рен его сын, а Шуна — жена. Он обнял Карена за плечи и легонько прижал к себе, хотя обнять хотел, конечно, эту молчаливую и печальную девушку. Тот порывисто и благодарно прижался к нему и положил свою исцарапанную ла-дошку на его предплечье.
— Можно, я буду называть тебя братом? — застенчиво спросил Карен.
— Конечно, мы же с тобой названные братья.  А Шуна наша общая сестра. Да?
Шуна опустила голову.
— Давай, дочка, помоги мне собрать ужин,— подал голос дядя Камал.
Шуна молча поднялась и пошла за ним к машине. Вернулись они с па-кетами в обеих руках. Один из них  дядя Камал осторожно поставил на стол и достал  оттуда большую зеленоватую бутыль.
Помидоры, овечий сыр, белый хлеб, стакан белого домашнего вина. Бог ты мой! Такое простое счастье, которого, возможно, и не будет больше нико-гда. Артур почувствовал, что слезы поднимаются к глазам. Слезы благодар-ности к этому чужому человеку, такому неприятному вначале, и внешне, дей-ствительно, похожему на разбойника.
— Ребята, спасибо за помощь! Я поднимаю этот стакан за то, чтобы вам улыбнулось счастье. Я сделаю для вас все, что смогу. Есть у меня надежные люди и верные друзья. Выпей, дочка, не бойся. Стакан домашнего вина еще никогда никому не приносил вреда.
Шуна послушалась хозяина. После вина ее всегда бледное лицо порозо-вело, ожило. Она стала выглядеть на свои шестнадцать. Стала улыбаться не-много смелее и подольше задерживала взгляд на Артуре.
«А я лягу-прылягу»,— все мурлыкал Алесь первые строки своего шля-гера. Прилечь бы уже действительно не мешало. Солнце опустилось за горы и позолотило небо над долиной. Пора было возвращаться.
— Алесь, а что там за гостинец, вокруг которого ты все пытаешься примоститься? И кто кого угощает, никак не пойму?
— Гастинец — дарога, большак.
— Вот, а я оказывается и не понимал главного. Лягу-прылягу у края большой дороги! Все понятно.
Тут Артур заметил, что Камал, отойдя немного в сторону, манит Арту-ра пальцем. Тот подошел.
— Я вижу, как она на тебе смотрит,— тихо сказал он.— Я позову ее в домик, а ты потом заглянешь. Есть немного времени... Кто знает, что там за поворотом…
— Нет, что вы, не надо…— смутился Артур.
— Как знаешь. Я бы не отказался. Девушка влюблена в тебя. Я в этих делах, поверь старому своднику, разбираюсь.
Артур обогнал Алеся и сел на заднее сиденье с Шуной и Кареном. Она подняла на него испуганные и недоверчиво-радостные глаза. Может, он зря отказался? А когда в дороге он положил ей на плечо свою руку, то не почув-ствовал никакого напряжения. Это было мягкое и податливое девичье плечо. От каменной кариатиды в ней ничего не осталось.
С шумом и бранью выгрузил бородач своих ослов возле поста охраны.
 — Эй, парни! Эти две корзины за прокат  скотины! Да еще кое-что, как и договаривались.
Камал открыл багажник, положил на землю бурдюк.
— О! — обрадовался прокурор Шэла.— Живем! Молодец, Камал. При-езжай завтра и забирай хоть всех!
Шэла потащил в караулку бурдюк, а двое остальных охранников весело сняли виноград, не особенно присматривались к возвратившимся ослам. Так что пакеты с виноградом не привлекли особого внимания.
Камера встретила затхлой сыростью и какой-то напряженной тишиной.
— А мы думали, что и вас уже не увидим,— сказал Торос.— Сразу по-сле того, как вы ушли, приехали за Аршаком. Он тут целое сражение устроил. Его зверски избили и связали. В это самое время, видно, и совершается тот страшный ритуал, для которого мы приготовлены…
Артур подумал, что, поднимая стаканы с вином, они, не зная того, про-щались со своим товарищем по заключению. Он сам отказался от глотка сча-стья перед бесславной и жестокой смертью. Все хорошее настроение тут же улетучилось. Артур раздал виноград. Люди немного повеселели. Артур направился в тот угол, где лежал больной, чтобы дать винограда и ему, мо-жет, пососет немного. Но там никого не было.
— Артур, не ищи,— тихо сказал Торос.— Его унесли вместе с матом. Буквально перед вашим возвращением. Он еще ночью умер. Никто так и не узнал, как его зовут…
Это сообщение тоже неприятно отозвалось в душе Артура.
— На всякий случай нам надо запомнить имена всех, кто томится в этой дыре,— сказал Торос.— Может, кому посчастливится выжить…
Снова повисла гнетущая тишина. Кто-то еще надеялся, кто-то не наде-ялся, но тема была больной, и ее старались не касаться в разговорах. Какое-то время слышались только причмокивания — народ расправлялся с виногра-дом.
— Сегодня ночью ведро будет полное! — подал веселый голос Седрак.
Потом Торос снова заговорил, видимо, по праву самого старшего, ко-торого обязаны слушать всегда внимательно.
— Я после той большой войны с немцами долгое время работал в рай-онной газете наборщиком, честно зарабатывал себе на хлеб. Не припомню случая, чтобы кто-то устно или письменно на полосах газет откровенно гово-рил о национальной вражде, о дискриминации по национальному признаку. Хотя сволочей, конечно, всегда хватает. Но они знали, что за их поганые сло-ва придется дорого заплатить. Бывало, иду вечером по улице, стучу своими костылями, а из каждого окна — своя песня. То курдская, то армянская, то грузинская, то русская…
— Зато  сейчас,— отозвался Седак,— как ни включишь приемник, все на английском. Музыка, правда, как раз для водителей, не уснешь. А слов не понять.
— Иногда, я пытаюсь посмотреть на наших охранников, как на врагов. Но ничего не получается, это ведь все наши советские люди. Они ходили в наши детские сады, были пионерами, комсомольцами…
— А хуже фашистов,— перебил Тороса Седрак.— Вот то-то и обидно: думаешь, свои, а тебе такое подстроят, как мне, например, жена моя родная с шурином…
— Вот и ты, Артур, курд, но тоже делишь с нами наше горе. Да, исто-рия продолжается... Ты же грамотный и помнишь, что история курдов и ар-мян очень схожа между собой... Видимо, Богу угодно, чтобы в этот час ты находился здесь, с нами. И жребий по воле Бога пал на тебя. Мы разделяем твою боль. И видим, что и ты не равнодушен к нашей.
— Я тоже спокоен, дорогой Торос, потому что ни мои предки, ни я ни-когда не считали иначе. Вся наша жизнь была тысячами нитей связана с армя-нами. Мой прадед еще в начале века бежал от турков вместе с армянином Ва-силом. Они обосновались в глухом местечке, на засохшем русле речки Ерасх. Там до сих пор живут их потомки. Своим честным трудом превратили забы-тое богом место в земной рай. Видимо, в небесной канцелярии кому-то не по душе братство народов. Конечно, во всем виноваты деньги, очень большие деньги, ненасытная алчность богатых…
— Думаю, откуда берется это взаимное ожесточение, эти недостойные человека деяния с той и другой стороны? — продолжал Торос.— В результа-те страдают такие, как мы, калеки и подростки, вполне нормальные и ничем не запятнавшие себя люди. Думаю, что ты, Артур прав, и в этой новой траге-дии народов, в этой кровавой и безумной войне нет никакого национального вопроса. Есть вопрос денег, которые диктую свою волю и губят ни в чем не повинных простых людей. Ох, господи, этот мир был и будет всегда безум-ным… Ну, все, уходим в царство сна. Но мне-то и там снится только война… Правда, война справедливая, священная…
Торос умолк и скоро раздалось негромкое и какое-то очень домашнее, мурлыкающее похрапывание.
Люди посапывали, постанывали во сне. Только Артуру не спалось. Гло-ток счастья — и снова в неволю. От ясного неба, теплого осеннего солнца — в сумрак и сырость. В тревожную неопределенность и тоску ожидания. Луч-ше бы уж не выбираться, а потихоньку гнить, забывая о мире, где столько простых и таких недоступных дня него радостей. Неужели и ему уготована участь Аршака?  Ах, королева, королева, где ты сейчас, с кем ты? Та един-ственная ночь снова была перед глазами, он снова чувствовал ее сильное те-ло, извивающееся под ним. Тугие груди, крутые бедра. Неужели он больше никогда не испытает этого счастья? Но все-таки он оставил частицу себя в те-ле этой гордячки. А Зейнаб… Он и сейчас бы не отказался провести с ней па-рочку часов. Впервые в этом бывшем спортзале он ощутил желание. Свежий воздух, виноград, овечий сыр, вино… К этому набору не хватало только женщины. Шуна? Она неслышно лежала на соседнем мате. После того, как Шуна перебралась к нему поближе, по ночам она больше не кричала.
— Меня вылечил, Шуну вылечил,— лукаво улыбался Седрак. —Может, ты Кашпировский? А можешь сделать так, чтобы вся охрана заснула, а мы спокойно отправились бы по домам?
Нет, этого к сожалению Артур не мог. Во всяком случае пока.
Артур положил руку на постель Шуны. Перебирая пальцами, коснулся ее спины. Лежит на боку. Почувствовал, как она напряглась, но не отодвину-лась. Тоже не спит. Он осторожно перебрался на ее мат и мягко прижался к ее спине. Губами коснулся волос, раздвинул их, добрался до шеи, осторожно поцеловал ее. Никакой реакции. Он осторожно развернул ее к себе лицом. Та-кое ощущение, что ворочает бревно. Как будто мертвая. Он прижался к ее гу-бам, на которых осталась еще сладость винограда. Неожиданно ощутил ка-кую-то соленую капельку. Плачет? Его последняя женщина плачет? Осушить губами ее глазки. Соленая нежная влага. Он опять прильнул к ее губам. Они чуть дрогнули, расслабились. Он раздвинул их языком. Нижняя была немно-го полней. Он поцеловал сначала ее. Как резиновая. Ничего, до утра времени много, оживим. Да и верхней надо уделить внимание… А теперь соединим их в одном поцелуе… Вроде помягчели.
Он прижал к себе Шуну и вместе с ней перевернулся осторожно на спи-ну. Теперь она лежит на нем. Никто не стесняет ее волю. Пусть сама пролива-ется на него дождем. Ее голова у него на груди. Он гладит ее плечи, спину, чередуя сильные и нежные движения. Легко, словно случайно трогает ее по-почку. Уделить внимание шее… Тут Артур почувствовал, что  рубашка у не-го на груди мокрая. Господи, дурочка эта все льет. Он перестал массировать ее и просто нежно обнял, немного покачивая из стороны в сторону.
— Спи, моя девочка, я твоя колыбелька,— прошептал он ей на ухо.— Противный Артур больше не будет к тебе приставать…
Но все-таки девочка весила килограмм шестьдесят и становилась поне-многу все тяжелее. Спать в такой позе было неудобно, тем более что друг его стоял по стойке смирно, как дневальный у полкового знамени.
Артур осторожно повернулся на бок, не размыкая объятий.
Какая-то умиротворенная нежность сошла на него. А это чувство сразу наносило ущерб его боевому соратнику. Он тоже запросился на покой. Все таки день, проведенный на свежем воздухе, в движении, давал себя знать. Ар-тур осторожно зевнул. Гюльнар, небось, еще у телевизора. Надеюсь, что еще не забыла обо мне. Вот Зейнаб, конечно, была бы здесь к месту. К этому делу у нее талант.  А Берта Соломоновна, конечно,  думает, что он услаждает ро-дителей, отъедается и отсыпается. Мама думает, что он забыл ее. Отец утеша-ет ее, говорит, что у сына много работы — может, он сейчас где-нибудь за границей.
Артур ясно представил себе их маленькую двухкомнатную квартиру, полную книг. Отец сидит за столом в гостиной, что-то читает, делает выпис-ки. Мама в своей комнате слушает в наушниках своего любимого Дебюсси. Ведь она у него француженка. Как любит поддразнивать отец, ереванского разлива. После его отъезда у мамы появилась своя комната. Он все собирался подарить им видеомагнитофон, да вот не успел. В конце концов, мама и отец узнают, что с ним случилось. Это будет для них горе на всю оставшуюся жизнь. Фотография в черной рамке займет место на стене рядом с бабушкой и дедушкой. Еще одна будет стоять на столе у матери. Там он останется кудря-вым херувимчиком. У отца на столе он будет в форме бравого десантника с сержантскими погонами. А бабушка может и не выдержать такого удара. Неужели он никогда больше не попробует ее изумительного варенья из зеле-ных грецких орехов? Артур почувствовал влагу и на своих щеках. Нет, это его собственные слезы. Вечер слез. Но Артуру совсем не хочется умирать. Он полон сил, энергии. Неужели все это пропадет в самом начале такой вроде бы удачной жизни? Ах королева, королева… Неужели все это происходит со мной на самом деле, не снится?..
Дремота легко обволакивала Артура и покачивала на своих волнах. Во сне ему казалось, что Шуна сама целует его, осторожно, как будто пробуя ка-кое-то новое для себя блюдо.