Гибель Гирея

Есть памятник бессмертию, позору,
Позолотит народная молва –
Потомки молятся убийце или вору,
Несутся к небесам их скорбные слова.
Не ведают, что не вернуть ушедшее назад,
С собой уносит все хозяин – время
«Святые» собою пополняют ад,
Но снова зла произрастает семя
Раннее утро. Легкий туман струится с гор, чуть проглядывают зеленые склоны. Давно муэдзин прокричал с минарета, созывая правоверных к утреннему намазу. Неверные потянулись к рынку. Их бог не так строг к исполнению священного обряда. Перекрестил лоб, да и приступай к делу. К рынку направилась и голытьба, в надежде заработать на лепешку. Для местных беев рынок – это кормушка. Одев богатые халаты, подпоясав их шелковым кушаком, выпятив вперед живот, неторопливо двигаются они вдоль торговых рядов, не забывая заглянуть и на невольничью часть рынка. Глаза, по-рысьи,  вглядываются  в лица прибывших сюда из дальних стран. Как осы, они жалят карманы купцов. Бесчисленное количество налогов взимается с торговых людей.
Деньги нужны, золото, богатства
Кто ближе к хану, у того и возможностей обогатиться больше. Вот и вьются вокруг него, как назойливые мухи. Главное во время шепнуть, указать, подсказать. Между татарами идет постоянная борьба за власть. Интриги и убийства стали постоянным явлением. Как выслужиться еще вне похода? Жен у беев помногу, а дети все имеют право на имя отца. Как быть? Что делать? Как прокормить ораву? Как одеть, чтобы не стыдно было перед другими? А сколько завистливых глаз следит за каждым движением, ждут, когда оступишься? Лишнее возьмешь, донесут хану. Воспевают придворные поэты милости хана. А на деле, хан, как и все до него, жесток. Без жестокости власть не удержать. Всякое нарушение карается смертью. Словно не мирная жизнь, а в походе находишься! Жизнь бея в глазах хана не стоит следа копыт коня его. Что стоит хану лишить родового знака бея? Кто поднимет его с изображением быка или коня высоко над головой?  Ждет бей, вглядываясь, присматриваясь, пресмыкаясь, что дальше.
А разве Арслан-Гирей доволен тем, чем владеет? Разве можно насытиться глазам, если у Шайтана всегда есть то, чего человеку постоянно не хватает. Золото и женщина! Женщина и золото! Они могут местами меняться в зависимости от возраста и физических возможностей. Если кипит кровь, и взор не уснул – значит, путь гибели – женщина. Если тело дряблым стало, взор погас, а душа высохла – значит, гибель через золото лежит. 
Казалось, что не было еще умнее человека на земле, чем Арслан-Гирей! Все имел могущественный хан, чтобы быть довольным. Сто три жены и двести наложниц, дворец из мрамора и порфира в Солхате, сады и кофейни, бесчисленные табуны лошадей и отары овец. Чего еще было желать? Посетил как-то свою сокровищницу хан, погрузил руки в золото, не скрылись они в золоте,  только по локоть покрылись золотыми монетами, да и монеты какими-то тонкими показались, неполновесными.
И стала по ночам приходить к Гирею, тревожа душу, мысль: «Все есть, только мало золота».
— Откуда взять сразу много золота? — спрашивал сам себя Гирей. И не находя ответа на вопрос свой, до утра бессонницей мучился
И вот раз, когда пришли к нему беки, велел им созвать мудрецов со всего ханства. Не знали беки — для чего, но каждый привел своего приятеля,  пусть далеко не мудрого, но умеющего пустым словом хорошо пользоваться. Знали, не выполнить повеления хана, головы не сносить!
Хан объявил: «Такое средство хочу, чтобы камень золотом делало!»
Разинули рты беки и «мудрецы» в изумлении, но тут же осторожно, чтобы ханский взор удивления не заметил, осторожно прикрыли их. Понимали, что опасно для жизни сказать, что нет такого средства, и никогда не было. Будь оно, то все вокруг золотым было бы! Видимо, помешался Арслан-Гирей, что такого требует? Однако, ответили хану также, как всегда отвечали:  «Воля падишаха священна! Дай срок?». Через неделю, нижайше кланяясь, попросили: «Если можешь, подожди». А через две недели, когда открыли рот, чтобы просить нового продления срока, хан просто их прогнал.  Ведь умный был хан, все-таки!
— Пойду, сам поищу мудреца в народе. — Решил он умом своим великим
Беки долго отговаривали его: «Не следует хану ходить в народ. Мало ли что может случиться? Может такое услыхать хан, чего не должно слышать его благородное ухо».
Однако решение Гирея было, как камень, твердым: «Сказано, пойду… и пойду!»
И пошел по землям Крыма, дервишем переодевшись. Правду говорили ему беки. Много самых обидных слов услышал Гирей и о себе, и о беках, пока бродил по базарам и кофейням. Говорили, усмехаясь люди, и о последней его затее: «Помешался хан, из камня золото захотел сделать!»
А иные добавляли при этом: «Позвал бы нашего Кямил-джинджи, может быть, что-то и вышло б из ханской затеи?».

Понял Гирей, что Кямилом звали местного колдуна. Долго разыскивал его хан, по кривым улочкам старого города пробираясь. Все-таки  разыскал его, рассказал ему, чего хочет. Долго молчал колдун, покачивая головой и вздыхая.
— Ну, что же? – В упор сверля глазами джинджи, требовал хан.
— Трудно будет... Ох, и трудно! Но, если все сделаешь, как скажу, может, что-то  и выйдет?
— Сделаю! – твердо сказал Гирей, клянясь великою клятвою.
Сели в арбу и поехали. Восемь дней ехали по дорогам езженным и неезженым. На девятый подъехали к Керченской горе.
— Теперь придется пешком идти! – сказал колдун, слезая с арбы. Слез и Гирей, растирая ноги, кряхтя и потягиваясь.
Шли в гору, пока не стала расти тень.  А когда остановились, джинджи начал читать заклинание. На девятом слове открылся камень и покатился в глубину, а за ним две змеи, шипя, ушли в темный подземный ход. Светилась чешуя змей лунным светом, и увидел хан по стенам подземелья обнаженных людей, пляшущих козлиный танец.
— Теперь уже близко, - сказал джинджи, - Повторяй за мной: Хел-хала-хал.
И как только хан повторил эти слова, раздвинулись стены подземелья, бриллиан-тами заискрились серебряные потолки. И увидел хан, что сам он стоит на груде червонцев. Поднялся из земли, прорастая, золотой камень, формой на жертвенник похожий, а на нем золотой лист лотоса. Зажглись рубиновые огни на стенах подземелья, и при свете их хан увидел девушку, лежащую на листе лотоса. Такой красы хану, хорошо разбирающемуся в женской красе, видеть еще не приходилось.  Дернул хана за рукав джинджи., резко сказал: — Не смотри на нее! Отвернись! Пропадешь!
Но хан смотрел, как зачарованный. Глаза прилипли к чудному видению. Потускнели для него все бриллианты мира; медью стало казаться золото, ничтожными все сокровища бесценные. Не слышал Гирей голоса девушки, но все в душе у него пело, пело песнь любви великой.
 — Скорей возьми у ног ее ветку, — продолжал дергать джинджи за рукав хана, — и все богатства мира в твоих руках.
Но не слышал Гирей колдуна.
Поднялась с ложа царевна, руки нежные протянула  к хану, сказала голосом, похо-жим на звуки поющей флейты: «Арслан-Гирей не омрачит своей памяти, похитив у девушки ее чары. Он был храбр, чтобы прийти сюда, и, придя, он полюбил меня. И останется здесь со мной».
Потянулись уста царевны навстречу хану, заколебался воздух, распространяя запах розы  Ветром  вынесло джинджи из недр Керченской горы и перебросило  на солхатский базар. Окружили его люди, говоря:
— Слышал, джинджи? Пропал наш хан!.. Жаль Арслан-Гирея.
Но джинджи, тихо покачивая головою, говорил: «Не жалейте Гирея — он нашел больше того, что искал!