Четырнадцать писем в Марсель

Письмо первое.
Хочу начать письмо с извинения перед тобою, Дени: прости меня, что не написала раньше. После того, как ты уехал на курсы, мои Надзиратели на работе решили, что я слишком мало бумажек таскаю домой. Каких-то две тонны, решили они, и подкинули ещё парочку. Достаточный ли это аргумент для такой задержки?
Сейчас вечер, почти девять часов. Ноги за окном уже двигаются торопливее – ты знаешь, из моего полуподвальчика их видно преотлично. Сейчас стук каблуков звучит гораздо реже, а детские пятки пропали невесть куда. Разве только девичьи туфельки рядом с вычищенными до самого блеска ботинками возвращаются со свиданий, а я сижу и вспоминаю, как мы все грелись под первым солнышком на широких аллеях любимого – не старенького, но почтенного и воистину внушающего уважение -  парка. Тогда, помнится, ты провожал меня домой, если не было Мишеля. Сумасшедшие, идти в такую даль! И я на моём ветхом деревянном мольберте, свидетеле всемирного потопа, пыталась зарисовать упоительно ароматный воздух, и пение ранних в этом году птах, и глубокий синий цвет неба, так и дышащего спокойной и в то же время радостной весной. А ты? Ты помнишь всё это? Если забудешь, свистни. Тогда я, и Мишель, и Франс тоже, и Николь – все мы тут же сорвемся с насиженных гнёздышек и прилетим прямо к тебе в университет.
Но хочу кое-что рассказать тебе. Во мне – приятное чувство, что ты поймёшь меня, и уж точно не осудишь за  «излишнее легкомыслие». Думаю, для этого мне следовало бы вместо тебя иметь маленькую сердитую тётушку с тугим кошельком, железным сознанием долга и добрым сердцем.
Итак, вчера, шагая по неровной кладке нашей площади домой, я увидела девочку. «В этом нет совершенно ничего примечательного» - не говори так, дослушай меня до конца. Не было бы, будь ребёнок сыт или хотя бы одет, но эта девочка… У меня всё сжалось внутри, когда я её увидела. На этой крохе, а на вид ей лет шесть, ничего, кроме старой рваной полоски ткани в районе пупка не было - даже нижнего белья. Сама она настолько худая, что, если сложить мои руки от локтя до запястья, объём их вместе будет примерно таким же, как её живот. Щёки впалые, глаза совершенно бессмысленные – это в самом деле грустно и страшно.
 Я привела малышку к себе. Она не помнит даже, как её зовут, про дом я не стала спрашивать. Пусть ребёнок отоспится, и мы выберем ей имя вместе – если она умеет говорить.
Сейчас бедное создание лежит сзади меня, на кушетке – она, имею в виду кушетку, раньше всё время мешалась под ногами, а квартира моя совсем малютка. Она как чердак – только не на потолке, а на полу. Зато вот, что я думаю - может, отсюда не открывается вид на Бродвей, зато я могу видеть ноги и делать по ним выводы о Сущности Человеческой не хуже, чем миллионеры с высоты своих небоскрёбов. И, выходит, теперь и речи не может быть, чтобы отдать мою развалюшку на четырёх ногах – ты понял, я снова про кушетку. Всё равно скучала бы за ней.
Знаешь, что? Думается, я смогу прокормить этого ребёнка. На всякий случай уже поговорила с Мишелем и Николь, они собираются быть мне вместо гуманитарной помощи. Такого почёта я им не окажу, но, если с деньгами будут перебои, Моя Королевская Особа,  так и быть, примет несколько золотых червонцев от верноподданых. Как думаешь, удостоить их? Говорят, что такие дела не решаются быстро, но такой уж выбор передо мной -  спасать ребёнка, или сочувствовать, позволяя помирать с голоду… Ну нет, спасибо.
В детстве, помню, я страшно боялась иметь детей – то-то обрадовалась бы, узнав, что всего лишь соберусь воспитывать маленькую незнакомку. Не нужно больно рожать, и мамой тебя называть не будут. Сейчас, конечно, у меня другое мнение на этот счёт. Свой ребёнок – это чудесно, только бы быть к его рождению готовым внутренне.
Но на этот счёт у меня наполеоновских планов нет – полагаю, малышка станет скорее племянницей для меня, младшей сестрой. Тётушка Мари, ха!
Ты ошибаешься, если считаешь меня безответственной и беспечной. Пожалуй, я обладательница возмутительно весёлого нрава, но мои отвлечённые мысли и шутки никак не относятся к маленькому созданию на кушетке. Возможно, я слишком просто отношусь к вещам – но во мне такая странная уверенность в верности и в правильности происходящего.
На улице уже стремительно темнеет. Довольно рано, странно. Но всё же у меня вчера перегорела лампочка, так что, пожалуй, надо заканчивать.
 Очень скучаю, правда, очень-очень. Возвращайся скорее. Как там, в Марселе?
Твой друг на веки вечные (и даже на те четыре месяца, пока тебя нет) - Мари.
 

Письмо второе.
Только что прочитала твой ответ. Он, к радости моей, был таким длинным, что уместился в моей голове только при свёртывании вчетверо. Но теперь - твоя очередь. Слушай меня, и не перебивай, так как у тебя всё равно ничего не выйдет.
Девчушка проспала без перерыва два дня. Проснувшись, сия маленькая леди даже ничего не спросила – около десяти минут она только оглядывалась вокруг. Убедившись в полном отсутствии с её стороны намерения спрашивать о чём-либо, я решила узнать - как она относится к тому, чтобы здесь остаться?
Тут девочка склонила голову и очень тихо – ей сложно говорить в полный голос - ответила: «Если вы хороший человек». Более достойного ответа невозможно даже вообразить. Я предложила ей самой сделать выводы - методом наблюдения. Не могла ведь я сообщить ей, что, да, я хороший человек, не предоставив веских аргументов!
Зовут её теперь Рене. Нам обеим понравилось это имя: простое, но очаровательное совершенно, похоже на коричневое платье с белым фартучком и воротничком. Неплохо бы оформить ей свидетельство о рождении, гражданство и всё такое, но придётся подождать с этим - сейчас снова неожиданный вал всяких бумаг на работе. Надо успеть сделать и то, и это, и ещё вон то, а пожалуй, и ту бумажку доделать бы неплохо. Какие они смешные, эти бумажки. Бестолковые какие-то.
Дени, можешь себе представить – Рене разговаривает со мной! Совсем как настоящий домашний ребёнок! Приблизительно каждые полтора часа она начинает болтать и минут пятнадцать говорит почти без умолку, больше всего спрашивает. Это что-то удивительное - она даже улыбается! Смеха я не слышала от неё – малышка очень слаба сейчас, лежит на кушетке под тремя пледами Николь и пьёт чай нашей Франсуазы. Там имбирь, и мята, и лимон, и чего только укрепляющего нет. Под моим столом целая литровая банка мёда. Милая Франс, она жутко беспокоится.
Я вот подумала хорошенько, что сделать, чтобы девочка почувствовала себя в безопасности и вернулась к нормальной жизни – сейчас бедный ребёнок знает про себя только то, что любит есть. Есть, понимаешь? Для нас с тобой это необходимость, привычка, регулярное занятие, а для неё это – праздник. В результате решила завтра с ней сходить вместе сфотографироваться в аппарате и фотографии на стенках развесить. Чтобы она могла взглянуть и вспомнить, что рядом есть кто-то, кто ей поможет и поддержит. Конечно, к этим фотографиям добавятся и другие - с другими людьми.
Ещё я устрою Рене уголок там, где она спит – пусть оформит его, как захочет, развесит рисунки. Только вот портрет Дамы – тот, что кажется мне порою живым, - эту загадочную леди, пожалуй, придётся перевесить. Надеюсь, она не слишком будет возражать. Во всяком случае, это единственное украшение моего жилища, и я надеюсь, что она окажется именно настолько великодушной, насколько нужно, чтобы переселиться на соседнюю стенку.
Едва не забыла: ты спрашиваешь в своём письме у меня совета насчёт чересчур… придирчивого преподавателя. Я  думаю, он несчастлив, если так старается показать вам своё профессиональное превосходство. Хотя, в самом деле, ты и сам понимаешь, что пост преподавателя невероятно трудоёмкий.
Думаю, что-то в первом твоём сочинении сильно задело его – скорее всего, размышления об утопическом ныне всеобщем равенстве. Мне-то ведь тоже так хочется, но, пока мы не станем любить друг друга и не избавимся от кучи излишеств, благодаря которым получается, что четверть людей на огромной Земле получает всё, а остальные – то, что остаётся от первых, вряд ли что-нибудь выйдет. Пойми его, Дени, и постарайся вести себя как можно аккуратнее. Да, и ещё: ты ведь сам написал, что скоро у него день рождения? Вот и договорись с однокурсниками, преподнесите ему что-нибудь, аудиторию украсьте. В недостатке фантазии тебя точно никто не сможет обвинить, так что я в тебя верю.
Желаю тебе удачи. Думаю, всё выйдет замечательно. Мари.


Письмо третье.
С ума сойти! Нет, конечно, я знала, что ты придумаешь что-нибудь, но ты… Просто потрясающе! Ты не то, что пересёк грани моих предположений, между этими гранями и  тем, что ты выдумал, расстояние как от России до Австралии, от улитки до антилопы, от… От Николь до меня!  До сих пор не понимаю, как это ты всё-таки узнал, что профессор ищет именно такую птицу, да ещё с товарищами нашёл её в такой дали! Мне бы и в голову не пришло, нет, честное слово. Животного – преподавателю? Я бы даже не подумала, что у него могут быть такие желания. Ты пишешь, что сложились деньгами в общую кучу и преподаватели. Здорово, какие вы сплочённые, молодцы, а ты – самый-самый большой молодец.
Сегодня зверски устала на работе и домой, в виде исключения, решила поехать на автобусе. Меня провожали Мишель и Франсуаза, Франс, то есть. На остановке мы разговорились, и разговор зашёл про детские мечты – кто кем хотел быть, когда вырастет. Мишель хотел быть писателем, а стал заниматься печатными станками – забавное совпадение. Франс хотела стать ветеринаром, им и стала. А я… Я даже и не помню. Кажется, какой-то определённой мечты, цели, у меня на этот счёт не было. Единственное, что я всегда хотела рисовать, лет, думаю, с двух, когда мучала покойную бабушку вдохновенно размазанными пятнами на тщательно выбеленных дедушкиными друзьями стенах.
Ещё я вспомнила, что мне говорила Рене. Она, оказывается, хочет стать иллюстратором – ну, то есть, так сложно она не сказала, сказала, что хочет рисовать картинки для сказок. Я просто таю, когда она мне доверяет. Смотрит так серьёзно, изучающе, и говорит что-нибудь про себя. Сообщает, например, что хотела бы дружить с королевой. Зачем? Чтобы помогать ей правильно править страной, конечно.
Я предложила ей рисовать пока самой, а потом, если захочется продолжать, когда подрастёт, можно будет попробовать поступить в один университет. Не то, чтобы я серьёзно это говорила, но Рене нравится, когда к её словам относятся ответственно. Об этом всём я и сообщила Мишелю и Франс. Не им одним, правда, как оказалось, а ещё пожилой женщине, стоящей неподалёку, и внимательно вслушивающейся в наш разговор, чего мы не замечали, и до сей минуты молчащей. Но, судя по всему, высказывание про Рене оказалось переломным моментом для её терпения, и она выдала следующий ядовитый комментарий:
- Знаешь, какой в этом университете конкурс? Да ни тебе, ни Рене твоей, - обращалась она ко мне, демонстративно игнорируя Франс и Мишеля, - туда в жизни не поступить.
Меня это вмешательство задело, но я постаралась ответить как можно спокойнее – насколько вообще можно, на что женщина, или всё-таки бабушка – это как посмотреть, уже с неприкрытой злостью стала продолжать свои словесные атаки, и, в конце концов, вывела меня из себя фразой: «Вон, как ты носом дёргаешь, это нервное, а потом что, людей палкой убивать будешь?» - вообще, конечно, дурацкая привычка, но вот этого ей говорить не стоило. Я работала, как проклятая – прости, что так говорю, просто иначе и не назовёшь моё состояние – весь день, так что мой усталый мозг среагировал и выдал ей кучу ответов на все услышанные оскорбления. Пожалуй, всё это было со стороны довольно смешно, но в тот момент никакого юмора я в этом не видела. Мишель вступился, но она стала грозиться вызвать полицию – непонятно, правда, по какой причине, - и вмешалась даже молчащая до этого момента тихоня Франс. В общем, не буду всё пересказывать, но домой я всё-таки пошла пешком. По дороге домой я думала об этой ссоре, и решила, что всё-таки не стоило вступать с ней в спор, а тем более грубить. Наверное, у неё у самой какие-то проблемы. Да и вообще, не стоило ей отвечать, она бы не вспыхнула, а её глупые слова вернулись бы к ней обратно. Пожалуй, пора отпустить это происшествие и забыть о нём, как о неприятной мелочи. Честно говоря, пока не получается.
Рене – хитрюга. Пристроилась с противоположной стороны стола и рисует что-то. Мне, конечно, любопытно, но она прикрыла рисунок ладошкой, и не отвечает, только дразнит улыбкой, способной, пожалуй, соперничать с улыбкой Моны Лизы. Теперь, будто знает, что о ней пишу, передаёт тебе привет – я Рене про тебя много рассказывю. Она оказалась знатной болтушкой – я-то думала, закрытый ребёнок, что было бы логично, но нет, каким-то волшебным совершенно образом она сохранила в себе доверие к людям. Восхищаюсь, да так, что словами слишком сложно выразить. Невозможно.
Зачеркнула ещё один квадратик на календаре – и кому пришло в голову обозначать дни квадратиками? Почему не треугольниками, кругами, а лучше, например, солнышками?..
Очень-очень жду, твоя Мари.
P.S.: Перевесила Даму. По-моему, она не возражала.

Письмо четвёртое.
Пишу тебе сейчас, сидя на крыше, а вокруг – едва слышный шелест дождя. Думаю, вот-вот придётся спускаться вниз, потому что макушка у меня уже мокрая – письмо пока не затрагивает, я ведь, получается, прикрываю его головой.
Сейчас чудесный закат – два гигантских, мудрых, немного седых – одно нежной сиренью, а другое сияющим персиковым, - облака наползли друг на друга, а между ними нестерпимо ярко вспыхивает розовым – прощается – солнце. А ещё дует нежный ветерок, разнося в вечернем тёплом воздухе аромат дождя, смешанный из запаха мокрого асфальта, тихо остывающего после жаркого дня, влажной листвы и чистоты. Дождь идёт – вернее, накрапывает, правда, с нарастающей силой, - из туч, сгустившихся слева и сзади от меня, тёмных и сердитых, переходящих в красивую голубизну, а потом – в вышеописанный закат впереди. Так хорошо наблюдать за крапушками-каплями, падающими на крышу и тут же испаряемыми тёплым воздухом, чтобы уступить место новым.
Но, пожалуй, я всё же спущусь вниз и продолжу письмо там, потому что капли начинают размывать буквы, а самая сердитая туча подходит всё ближе.

Вот, пишу эти слова уже дома, за столом. Правда, много времени прошло с той минуты, когда я спустилась с крыши и зашла в квартирку – ты ведь знаешь, время имеет порой свойство утекать незаметно. Умыться, порисовать с Рене, доделать кое-что на работу… И вот, прошло целых два часа, прежде чем я смогла сесть на свой старенький стул и дописать письмо.
Кстати, дождя, кажется, всё же не было – в суете ведь забываешь смотреть в окошко, а там, хоть и видный довольно смутно, но всё же, кажется, совсем сухой асфальт. На всякий случай даже высунула свои веснушки вместе с носом на улицу – нет, пахнет только летней ночью, этот пьянящий, головокружительный запах ни с чем не спутаешь.
Дени, ты так мало пишешь о себе, а я о себе всё болтаю и болтаю. Как тебе новые знакомые? Мне кажется, ты с ними сошёлся, я чувствую это по твоим письмам, но ты почему-то не говоришь о них совсем. Просто в своём последнем письме ты так мало пишешь о себе и задаёшь так много вопросов обо мне, что я даже не знаю, как на всех них ответить.
Что о Рене, она в порядке. С удовольствием общается с компанией, особенно с Мишелем, и удивляет всех независимыми и зачастую интересными суждениями. Я её сегодня учила готовить луковый суп – он чуть подгорел, правда, но получился очень неплохим.
Я же наконец взяла в руки «Маленького принца» Экзюпери. Много прочитать не удалось, так как скучающая Рене требовала, чтобы я с ней порисовала – это когда она диктует, что и где рисовать, а я рисую, и получается забавная чушь, над которой мы вместе хохочем. Тебе бы это развлечение точно понравилось. Возвращайся скорее, мы тебя очень ждём, ты знаешь.
Поклонница Детских Рисунков, которая тебя ждёт, а ещё передаёт привет от маленькой и по-детски категоричной воспитанницы привет.

Письмо пятое.
Так хорошо, что ты рассказал мне о Поле, Анн, двойняшках Жаке и Жаклин. Я бы с удовольствием сама с ними пообщалась, прочитав все твои яркие описания, а пока – передавай им привет.
Надо же, ты тоже задумываешься об этом. Об обаянии. Ты пишешь, что я, например, притягиваю дружелюбием, и как будто свечусь изнутри, когда делаю что-то хорошее. Спасибо тебе, милый Дени, тем более о тебе я могу без доли сомнения сказать то же самое.
А я говорила об этом с Франс и Николь. Франс уверена, что обаяние – в чистой, беспримесной доброте и бескорыстии, когда ты счастлив, и хочешь, чтобы и окружающие тебя люди были счастливы. Николь долго колебалась, как она объяснила, конвертировала мысли в слова, прежде чем ответить. Для неё человек обаятельный – естественный, искренний, честный с собой и другими. Я же согласна с обоими определениями.
Кстати, хотела рассказать про одну очень забавную встречу, произошедшую сегодня утром. Такое со мной впервые.
Как обычно, в семь часов – ты знаешь, на работу мне к девяти, - я направилась в булочную, купить хлеба для себя и для Рене. Когда я вошла, внутри была очередь из четырёх человек – трое из них мне знакомы. Мы обменялись приветствиями и снова занялись каждый своим делом, так что я получила возможность вдоволь рассмотреть единственного здесь незнакомого мне посетителя – симпатичную девушку моего возраста, с гладкими русыми волосами длиной чуть выше плеч, обрамляющими милое веснушчатое личико – словом, мне она очень понравилось. В плетёной корзинке, точно такой же, как та, с которой я хожу за покупками, у неё свернулся маленький и ужасно пушистый - точно одуванчик, когда он седеет и облетает от дуновений озорного ветра, - котёнок, только вовсе не седой, а нежно-рыжий. Я улыбнулась, решив, что девушка несёт его к ветеринару, но не успела я задаться вопросом, куда она, собственно, собирается класть хлеб, как она действительно едва не опустила туда хрустящий румяный багет. Едва – потому, что я в тот же самый момент потянулась погладить котёнка, и наши руки столкнулись. Я отдёрнула руку, а незнакомка подняла недоуменный взор на меня и сразу же посмотрела вниз, в корзинку. Увиденное её явно изумило; впечатление было такое, будто она в первый раз видит это крохотное рыжее создание. Она даже чуть не выронила корзинку, но взяла себя в руки и улыбнулась мне. В её глазах я заметила вопрос, на который я успела ответить прежде, чем он слетел с её губ:
- Это не мой. Я думала, это ваш, хотела погладить. – Я тоже улыбнулась, искренне желая сгладить неловкость. Но девушка не успела ответить – зашедшие люди выстраивались в очередь, и мы им явно мешали, так что они поступили очень практично – банально вытеснили незнакомку с котёнком, писк которого я услышала в районе двери – видимо, малыш проснулся. Я купила свои два багета и вышла на улицу, а прямо за углом нос к носу столкнулась с той самой девушкой из магазина. Она засмеялась.
- Извините, что не поблагодарила вас в булочной. Неловко получилось. – Она снова засмеялась. – Такой хороший малыш. Думаю, я оставлю его себе.
Я заулыбалась, поддавшись обаянию новой знакомой.
- Не надо на «вы», просто Мари. А вас как зовут?
Она улыбнулась.
- Просто Полетт. А это точно не ваш котёнок? А если не ваш, я его заберу, да?
 Я поспешно уверила её в том, что буду рада, если она оставит его себе. Мы, сказала я, с ним знакомы недолго (в точности шесть минут), но, полагаю, он заслуживает снисхождения к своей персоне.
Чудное имя - Полетт, правда? Похоже одновременно на зефир, воздушное, пушистое облако и на завитушку. А Дени – имя тёмно-голубое. Красивое.
Дальше мы разговорились, и Полетт понравилась мне ещё больше, чем сначала. Она как раз такая, какой, по-моему, и согласно мнению Николь и Франс, должна быть обаятельная личность – искренняя, лёгкая и естественная. Ещё, кстати, страшно рассеянная, насколько я поняла из её рассказов, но это мило. Забавная подробность – весь разговор я улыбалась безостановочно, даже мышцы лица заболели. Но я не могла сдержаться – стоит посмотреть на это чудесное искреннее создание, и мои губы тут же складываются в широчайшую из улыбок.
Так, ладно, пора заканчивать, а то, боюсь, тебе надоест читать, хоть ты и уверяешь, что всегда готов слушать меня сколько угодно.
Компания передаёт тебе привет, всей четвёркой, а малышка присоединяется.
Удачи тебе и хорошей погоды.

Письмо шестое.
Доброе утро, Дени, доброе утро, милая Рене, доброе утро, любимые мои друзья и очаровательный взъерошенный воробышек, каждое утро прилетающий к моему окну, чтобы собрать крошки, которые мы с Рене для тебя рассыпаем, и доброго дня всем вам.
Боже, какое чудное воскресное утро! За окном только-только начинает светать, весь город ещё спит, а Рене свернулась калачиком на кушетке, ножки которой раскрасила в яркий жёлтый и малиновый. Никого вокруг, только я да воробей, сегодня прилетевший, против обыкновения, рано.
А знаешь, что я делала вчера? Я оформляла моей маленькой художнице свидетельство о рождении и остальное, а потом пошла гулять в парк. Все эти чиновники, которые сначала показались мне сухими и насквозь официальными, проявили неожиданное понимание, и даже посматривали на меня с уважением – как со мной часто случается, они оказались вовсе не такими, как на первый взгляд, а очень милыми людьми, просто замученными.
В парке я узнала издалека, по зелёному платью и особой манере ходить – будто летать над землёй – Полетт. Она была с неким молодым человеком, которого я не рассмотрела. Увидев меня, мадемуазель замахала руками, вроде как приветствуя и подзывая к себе, и что-то сказала молодому человеку с улыбкой.
Когда я подошла ближе, то сумела рассмотреть очень и очень удивлённое лицо юноши. Кто бы ты думал, это оказался? Мишель, собственной персоной!
Думаю, в этот момент мы выглядели одинаково комично обескураженными. Полетт расхохоталась так, что в конце концов нам с Мишелем самим стало жутко смешно, и мы решили попробовать объяснить «недоразумение». Начала я.
- Вы знакомы? – задала я нелепейший при данных обстоятельствах вопрос.
- Да. - Мишель явно оценил оригинальность моей фразы, но сам тут же оказался в такой же ситуации, разъяснив: - Мы тут гуляли по парку и тебя встретили.
В этот момент Полетт решила, что нам необходима её помощь, и подошла. Ей пришлось это сделать, потому что на время нашего краткого, но крайне содержательного разговора с Мишелем она удалилась на небольшое расстояние и оттуда внимала нашим в высшей степени мудрым словам.
- Мы с Мишу давно знакомы, - бойко начала Полетт, на лице которой явственно читалось приятное сознание собственного превосходства. – Мы знакомы давно, не очень давно, но давно, и… - И она замолчала. Видимо, забыла обдумать то, что собирается сказать, и теперь перестала на нашем фоне выглядеть наименее косноязыкой.
– Мы с ней очень хорошо знакомы, - продолжил мой друг, смущаясь и краснея, не зная, видимо, как преподать дальнейшее, и я великодушно дала ему возможность не продолжать.
- Что, часто гуляете?
Мишель залился краской.
- Ну… Вообще…
Тут снова вмешалась Полетт.
- Ты же всё поняла, - она с укором посмотрела на меня из-под чёлки. – И вообще, думаю, нам лучше поговорить о чём-нибудь, не требующем чётких формулировок и быстрого мышления, это у нас очевидно плохо получается.
Она точно оказалась права, и дальше всё уже пошло гораздо веселее. Мы гуляли по парку, весело болтали и смеялись, вспоминая нашу с Полетт историю знакомства – вообще, я не хотела портить им романтику своим неожиданным появлением, но ты же знаешь Мишеля.
Закончилась прогулка его обещанием привести Полетт в компанию и познакомить, после чего мы распрощались – мне пора было идти домой, к Рене, а они хотели ещё пройтись.
Вот такая нежданно-негаданная встреча. А ведь, в сущности, отличная пара. Подумать только.
Кстати, вспомнила: Рене просила передать тебе рисунок, который рисовала по моим рассказам о тебе. По-моему, получилось очень симпатично. Я его вложу в конверт, сложенным, ты увидишь.
Мари.

Письмо седьмое.
Снова здравствуй. Какое всё же чудное письмо я от тебя получила! Спасибо за него. Читая, я хохотала так, что Рене всерьёз обеспокоилась за моё душевное и психическое здоровье. Мне до сих пор жутко весело, и периодически я начинаю безудержно хихикать безо всякого видимого повода.
Кстати, пишу всё это совсем новой ручкой – дорогой, с позолоченным пером. Это подарок Полетт – я не хотела брать, но она уговорила. Отчасти я согласилась потому, что мы забежали к ней домой попить чаю, и там… Как бы так выразиться… Была достаточно роскошная обстановка. Короче говоря, буржуазия в её наиболее скромном проявлении –это именно тот случай, когда состоятельность не портит человека. Полетт её даже стесняется, и делает всё, чтобы доставить другим такое же удовольствие, какое получает она, заходя в тёплый уютный дом, где её ждёт любимый котёнок – да-да, тот самый рыжик. Её явно гнетёт осознание того, что далеко не всем так хорошо живётся, и зря – она не может радоваться этому, а для чего же ещё ей это дано, если не для радости, чтобы поделиться ею с другими?
Мишель вчера действительно привёл  её в компанию – он очень хотел её с нами познакомить. То есть, со мной она, конечно, знакома… Как же причудливы человеческие судьбы. Интересно, кто сплетает их в этот удивительнейший клубок жизни? Разве могла я подумать, что милая незнакомка окажется девушкой Мишеля?
Впрочем, я отвлеклась. Так вот, всем она очень понравилась, и непередаваемо забавно было глядеть на Мишеля, который этому был так же непередаваемо рад. По-моему, ему не хватает уверенности в себе – иначе зачем ему так нужно наше одобрение? Парадокс, но в мечтательной Полетт её гораздо больше.
Рене очень обрадовалась твоей похвале её рисунку, и обещает нарисовать ещё. А сейчас пихает меня под локоть, из-за чего ручка делает ненужную загогулину, и просит ещё дописать, чтобы ты немножечко критиковал её художества, чтобы она знала, над чем работать.
Скучаю больше, чем когда-либо, потому что не успеваю встречаться с Франс и Николь так же часто, как обычно, из-за этой дурацкой работы. Вот даже и письмо получилось совсем коротким. Брошу её, работу эту, когда-нибудь. Стоит лишь найти другую, а это интересно, но совсем нелегко. Если у тебя есть знакомые, нуждающиеся в художницах-непрофессионалках – дай мне знать.
Мари.
И Рене (детским почерком).


Письмо восьмое.
Дени! Ты просто чудо! Я обязательно приеду, обязательно! Боже, билет на поезд туда и обратно, для меня и для Мишеля – ты пишешь, что за нами больше всего скучаешь. Это же такие расходы! Но не могу, даже осуждая твою расточительность, не радоваться. Наконец-то я тебя снова увижу!
Самое весёлое – это то, что рассказывать кому-то мы с Мишелем об этом остерегаемся. Придётся, наверное, говорить в последний момент, а то ох, сколько подарков придётся тебе везти. Рене оставлю у Полетт, или у Николь, или у Франс… В общем, с этим проблем не будет – думаю, всё-таки поживёт у Полетт, той будет легче других обеспечивать малышку, да и котёнку нужен товарищ.
Да, а с Рене у нас новое увлечение – Франс подарила ей краски для росписи по ткани, будем придумывать ей сарафан. Шить думала я, но вызвалась Николь – она обожает это делать, и придумывает очень красивую одежду, ты знаешь, она и мне иногда шьёт что-нибудь.
Да, кстати, Николь нашла себе работу. Она теперь помощник какого-то модельера… Ой, забыла, как его зовут. Кудрявый такой, смешной немножко. Она в восторге – нашей Николь невероятно интересно придумывать фасоны, которые она иногда, по собственному выражению, подкидывает начальнику, и я так за неё рада, что даже слова не могу подобрать, чтобы объяснить, насколько… Знаешь ведь, как это бывает? Хочется сказать, так хочется, а не выходит.
Разрисовывать сарафан Рене собирается сама, но всё равно наверняка получится, что работу мы с ней сделали напополам.
Вообще, мне очень интересно с малышкой. Иногда открываю что-нибудь такое для себя, что уже забыла. Вообще, постепенно будто оказываюсь в другом мире, где всё проще, ярче, светлее, радостнее и уж точно интереснее. Это я вспоминаю своё детство. Она уже старше своих лет, но слава Господу, что её детская душа по-прежнему чиста и невинна. Я хочу, чтобы она верила в сказки, и потому рассказываю ей всё, что ни попадя – то есть всё, что приходит в мою не в меру изобретательную голову и касается волшебства.
А ещё я наконец-таки дочитала «Маленького принца», эту чудо-книжку. По-моему, мы с тобой ещё не совсем такие взрослые, какие не понимают, зачем рисовать удава, проглотившего слона, если это и вовсе шляпа. Кажется, я поняла если не всё, то большую часть того, что хотел донести до нас Экзюпери – а вообще, у меня ощущение, что каждый понимает это для себя по-разному, но только не полностью на уровне сознания. Если ты не испытываешь никаких чувств, читаю эту или любую другую хорошую, повествующую о вещах очень важных, книгу, то ты ничего не понял, и это точно.
Я же поняла для себя это так, что счастье именно в том, что ты полюбил. Экзюпери говорил о множестве роз, из которых только одна – самая прекрасная, потому что именно её ты полюбил, заботился о ней, поливал водой, которую ты или кто-то иной набрал и нёс, чтобы дать напиться именно ей, этой розе. Удивительно, на самом деле, какая простая, верная, и в то же время сложная и труднопостижимая мысль. Представь себе, полюбить всё – чтобы всё стало единым счастьем для нас.
У Рене скоро день рождения. Вообще-то, она не помнит, когда родилась, и я предложила малышке такой вариант: она сядет, положит перед собой календарь, и каждую его клеточку разрисует так, как ей этот день представляется. Занималась она этим практически четверо суток, неохотно прерываясь на сон и, куда более охотно, «на покушать». Когда же девочка наконец закончила, я предложила ей выбрать самый любимый рисуночек. Это далось малышке гораздо быстрее – всего десять минут понадобилось Рене на это «задание». Она выбрала четвёртое мая, а потом села и глубоко задумалась, разглядывая шоколадно-малинового цвета квадратик. Я села на кровать и взялась за «Грозовой перевал» Бронте, – Франс мне очень-очень рекомендовала эту книгу – чтобы дать девочке подумать, но не успела перелистнуть и двух страниц, как Рене вдруг радостно подскочила.
- Это же день, когда я ела шоколадные конфеты! Я помню, помню! – глаза у неё загорелись. Мы решили, что это действительно и есть день её рождения, что привело Рене в восторг. Господи, каково пришлось этому бедному ребёнку, если сейчас она так радуется, что у неё появился собственный день рождения. Каждый день это заставляет меня подумать о собственном благополучии. В детстве бабушка обожала напоминать о детях из Африки, которые умирают с голоду, но это никогда не было для маленькой Мари весомым аргументом, если уж не хотелось есть гороховый суп. А когда такой ребёнок под боком, живёт с тобой в одной квартирке и радует своим удивительным жизнелюбием и стойкостью – это совсем по-другому.
Кстати, этому маленькому чуду пора спать, а она всё ещё сидит, иногда зевая, на кушетке, поджав ноги, и читает книжку – этому она научилась мгновенно.
Всё, пошла её укладывать.
С нетерпением жду, когда мы встретимся,
Мари.

Письмо девятое.
Осталось совсем чуть-чуть, всего пять дней, и мы с тобой увидимся! Жду этого, как какая-нибудь школьница - свидания на влажной поутру скамейке в полупустом парке. Впрочем, это довольно близко к истине, с той только разницей, что уже не школьница и жду не совсем свидания. Ну, ты меня понял.
Меня порой одолевают приступы одиночества. Такое, думаю, бывает у многих, так что я тут отнюдь не оригинальна. Кажется, что меня никто не понимает… Да, да.
Но стоит мне подумать, как ведь на самом деле мне интересно живётся, посмотреть на свежие рисунки Рене – и всё снова становится ярким, хоть на минуту, хоть на секунду. А вообще-то, достойно всяческого восхищения то, как тщательно-небрежно раскрасила жизнь каждую деталь: от случайного прохожего с мальчишкой на плечах, закрывающим своей «лошадке» глаза ладошками, до неожиданного рыжего вихра на хвосте прилизанной и ухоженной белой кошки, который почему-то сразу делает её необычайно родной. Наверное, у всех нас есть такой вихор – нелепый, смешной, но выделяющий из общей толпы.
Вчера я ехала домой в троллейбусе, что важно, в переполненном. Для меня это в целом даже плюс: в такой плотной толпе, когда люди набиты словно в консервную банку и едва не выпадают в окошки, можно не трогать грязные поручни – риск упасть минимальный, местечка свободного нет. Так вот, открылась в очередной раз дверь, троллейбус вяло выплюнул парочку пассажиров, и вошёл кое-кто новый – полная, колоритная дама в цветастом одеянии с сумками. Рядом со мной, надо отметить, стояла весьма похожая представительница своего пола.
Вошедшая женщина решила занять своё место в конце троллейбуса (почему именно там, я не знаю), и начала двигаться к цели, грубо распихивая окружающих сумками (тогда мне, по крайней мере, стала ясна цель их нахождения у дамы). Но не тут-то было. Моя соседка в таком же цветастом, обладательница не менее пышных форм, громко возмутилась, выразив это в форме возмущения излишне крупной фигурой дамы. Но та не смолчала. Собственно, весь диалог я не слышала за дорожным шумом, но конец поймала абсолютно ясно:
- Как домой придёте, - сказала язвительно одна из дам, выходя, другой, - сами в зеркало на свои формы посмотрите.
- Так я и смотрю, - фыркнула та, и, высунувшись из окна, закричала вслед оппонентке: - Мою задницу, между прочим, любят!
Троллейбус тронулся.
- Сумасшедшая, - фыркнула мадам, обращаясь к автобусу. – Из психбольницы сбежала, наверное.
Вот такая история. Даже передать не могу, как было смешно – ты представляешь. Я так пожалела, что со мной нет Николь или кого-нибудь вроде Мишеля, Полетт, милой Франс. Но особенно – Николь. Я бы так хотела видеть её лицо!
Эта ручка страшно мажет, правда? Ужасно обидно, да ещё и чернила так плохо отстирываются. Надо её помыть, наверное. Засоряется, Полетт говорит.
Вот, так гораздо лучше. Когда пишу этой ручкой, чувствую себя просто героиней романа – ах, позолоченное перо, ах, настоящее письмо (не надушить ли мне клочок розовой бумаги?)… Шучу, конечно, но ты на мою иронию не обращай внимания. Это я сейчас часто над Франс подшучиваю – она на такие штуки с ахами-охами уж слишком охоча последнее время.
Мы с Рене и Николь сегодня были в кафе, а были мы там потому, что, в свою очередь, мой начальник был в удивительно хорошем расположении духа и неожиданно дал мне премию. Рене я взяла её обожаемые сырные палочки, и мы пошли на террасу, там очень красивый вид на шелестящую зелёными и жёлтыми листочками рощу. Только она успела откусить от первой своей палочки, как на стол вскочил боевого вида взъерошенный воробей, ужасно забавный, и совершил своеобразный почётный круг, прыгая вокруг каждой из наших тарелок. Пока мы зачарованно следили за его передвижениями, он остановился у тарелки Рене, молниеносно схватил клювиком кусочек сырной палочки и торопливо спрыгнул вниз. Не теряя времени, жулик добежал до другого конца терраски и уже там, нахально на нас поглядывая, раскрошил и проглотил сыр. Рене была в восторге, мы с Николь хохотали.
Кстати, Рене тут постигала искусство завязывания банта. Тренировалась на моей зимней шапке, голубой, с помпоном таким смешным на макушке. Представить сложно радость, отразившуюся на светлом личике ребёнка, когда всё получилось – будто не бант завязала, а подарок под ёлкой нашла! В этом весь фокус жизни, думаю, а если и не весь, то один из таких – точно. Радоваться именно бантам, а не только подаркам. Правда, стремление подводить смысл жизни к одной только мелочи меня угнетает, так что вряд ли можно сказать, что только в помпоне «весь фокус» и заключается. Но это всё равно потрясающе.
Ты спрашиваешь, почему я не пишу о своих картинах. Не волнуйся, я продолжаю рисовать. Последний раз бралась за кисть, чтобы зарисовать момент, когда из твоего прошлого конверта выпали два билета на поезд – туда и обратно. Боже, как в ту минуту я была рада, словами не передать. Хотела написать не рада, а счастлива, но вдруг вспомнила свои недавние размышления на эту тему – я ведь счастлива просто потому, что живу именно сейчас, в эту минуту, миг, и для счастья у меня есть всё, просто хотя бы потому, что для него, на самом деле, не нужно ничего.
Прощаюсь с тобой, далёкий Дени.
Твоя Мари.

Письмо десятое.
Наконец-то мы встретились. Выглядит сухо, но мы с Николь поспорили на коробку лакрицы, что в письмах я смогу избежать восклицательных знаков. Я, видите ли, проявляю к ним излишнее внимание… Франс тоже поспорила, но, я точно знаю, втихаря жульничает.
До сих пор чувствую себя так же радостно, как будто только что увидела тебя. Я говорила, что мне нравится цвет твоих глаз? Такой дивный синий. Я стараюсь слишком часто не воссоздавать момент нашей встречи в памяти, чтобы не испортить это чувство. Моя дружба немного сентиментальна – может, Николь права на мой счёт?
Перечитывая твои описания Жак и Жаклин, Аннет и Поля, удивляюсь, какими они были точными. До самого завиточка Аннет, до ямочки на левой щеке Жака.
Аннет – чудо, чудо, чудо, прелесть... Она же создана для любви и дружбы, она просто маленький сгусток этой любви. Спокойная, сероглазая, вся в неповторимых аккуратных кудряшках. Она потрясающе умеет чувствовать состояние человека. Знаешь, какими были её первые сказанные мне слова? «Боже мой, всегда мечтала о таком же зелёном цвете глаз» - и это как раз в тот момент, когда я почувствовала себя рядом с ней просто гадким утёнком. Мы очень подружились, и с Жаком, Жаклин и Полем – тоже. Мишелю, по-моему, очень импонировал Жак – они чем-то похожи. Очень забавно было наблюдать за их долгими «умными» беседами, превращающимися в горячие дискуссии – будто глядишь на человека, который смотрится в зеркало, и не поймёт, что это он. Вот так вот запутанно.
Хочешь узнать, какое занятие было одним из моих самых любимых – спроси у Жаклин, потому что едва не больше всего я полюбила расчёсывать её потрясающие волосы, такие мягкие, длинные и тяжёлые, что дыхание перехватывает, когда перебираешь их.
А видел бы ты Рене, когда я рассказала, что её рисунки висят у тебя на почётном месте над кроватью! Она обпрыгала (а есть ли такое слово?) всю комнату, при этом не касаясь пола. Теперь не выпускает из рук карандаш.
Между прочим, Франс и Николь, уже нисколько не расстроенные, закидали нас с Мишелем вопросами о том, понравились ли тебе подарки. Я ведь – как знала - везла целую гору даров и подношений. Мишель, как истинный джентльмен, взвалил на себя больше половины. Вот, и я им отвечала и отвечала – да-да, около полусотни раз, особенно Франс беспокоилась – что тебе все подарки ужасно понравились, пока не почувствовала, что вот-вот сойду с ума.
А ещё мы с Рене сегодня пробовали квас – русский напиток. Нам его бесплатно дали в молочной, такую умильную мордашку состроила эта маленькая пройдоха, я даже сказать ничего не успела. Девчонка – просто сундучок с сюрпризами.
Полетт после моих рассказов приуныла – все только и спрашивают, что о тебе, а она с тобой даже не знакома, только что заочно. Утешить я её могу своей уверенностью, что вы подружитесь.
Кстати, Мишель мне кое-что сказал по секрету… Но нет, это правда секрет, так что я буду держаться до конца и помучаю тебя ещё немного. Самую чуточку.
Вообще, в мире так много удивительного - странно, что часто люди этого не замечают. Вот, например, птица летит. Это же потрясающе! Физики станут твердить мне о нудных законах, но я-то знаю – все эти законы придуманы только для того, чтобы мы смогли как следует закрыться и запахнуться в тёплое одеяло обыденности, вместо того, чтобы открыться навстречу свежему ветру жизни.
Например, вчера я своими глазами видела настоящее чудо – одна моя знакомая выпустила на волю неизвестную мне птицу со сломанным крылом, которую выходила.
Птица недоверчиво вышла из клетки – то самое метафорическое одеяло – прижмурилась, пока открывали окно, и наконец недоверчиво подошла к краешку. Птица даже приоткрыла клюв – словно свежий ветер вдохнул давно утерянную свободу в её сердце, и сделал всё её существо словно воздушным шариком. Птица суетливо махнула крылом и неожиданно легко оттолкнулась. Бывшая хозяйка – с нежностью, и я - с восторгом, высунулись из раскрытого нараспашку окна. Птица сделала взмах, ещё один, и будто окрепла – её полёт, который сначала был рваным, стал ровным, сильным, ликующим: она то взмывала на безумную высоту и казалось точкой, то камнем падала вниз и снова вверх, как пружина, а потом просто расправила крылья и ветер понёс её вперед, в её стихию – небо, ветер и радость дыхания свободы. Разве эта неповторимая, захлёбывающаяся, а потом просто большими глотками радость – не одно из самых прекрасных чудес? Я тоже, тоже хочу так полететь, и полечу, обязательно полечу!
Это ведь птица, возразят мне серьёзные, ответственные люди, которые имеют такой же, как сами они, серьёзный стабильный  доход, квартиру и чемоданчик, плотно забитый бумагами. Но я возражу им: разве не такие же мы светлые, крылатые создания с кровью, текущей в жилах, и способностью радоваться? И ещё я скажу им, что их чемоданчики на самом деле пустые, потому что всё, что в них лежит – их же утраченные надежды, а они рассердятся и скажут, что там важный договор. А потом, быть может, после нашего разговора, они задумаются: зачем им этот договор? Доставит ли он им радость, подобную той, какую испытала птица вовремя этого своего полёта, глотка жизни после долгой задержки? И я от души надеюсь, что они всё сами поймут.
До свидания, Дени, и желаю тебе такого же полёта,
Мари.
P.S. Все восклицательные знаки обязательно перечеркни или замажь белой краской.


Письмо одиннадцатое.
Дени, Дени, где же ты именно сейчас, когда так нужен?..
У Мишеля – Грандиозная Депрессия. Следовательно, настроение испорчено у меня, Франс, Николь и даже у неисправимо жизнерадостной Полетт. Особенно у Николь, ты же знаешь, как она реагирует на подобного рода вещи… Вот именно, начинает избегать, потому же мы с ней теперь встречаемся больше вне компании. Франс, конечно, старается изо всех сил поддержать и ободрить, на пару с Полетт, которая, бедняга, слышит стенания Мишеля ещё чаще нас, но и она начинает уставать. Мою позицию ты знаешь – я предпочитаю наблюдать со стороны, потому что, как всегда, «печаль» Мишеля не оправдана совершенно ничем. Я люблю Мишеля, как сестра, но эту его мрачность, что находит иногда в таких масштабах, понять не могу. А впрочем, это не совсем правда. Разве не бывает такого – почти такого – и со мною?
На голой стене напротив – сюрприз, обнаруженный мною буквально полчаса назад, когда я вернулась домой и собралась доделать кое-что для Франс. На самом деле, наличие сюрприза было очевидно с того самого момента, как я переступила порог: Рене так и прыгала от возбуждения, глядя, как я нарочито медленно снимаю кофту (вечер был удивительно прохладен). Так вот, представь себе: сажусь я на свой старенький стул – он уже едва держится на своих дряхлых ножках, но всё ещё очень красив и к тому же накрыт шитой Николь новой подушкой (это один из абсолютно очаровательных её швейных подарочков) -  и, под аккомпанемент оглушительно радостного вопля Рене, вижу прямо на стене кошечку. Не живую, разумеется, – вряд ли это было бы удачным сюрпризом, - а маленького шедеврёнка юной моей художницы. Такую, знаешь, белую-белую кошечку, и совсем пушистую – и пусть у неё два глаза на одной стороне мордочки, зато какие зелёные. Рене, после неизбежного вала вопросов об этом очаровательном животном: («Тебе нравится? Похожа на настоящую? Такие бывают? Как думаешь, что это за порода? Тебе нравится, точно? Правда-правда?») даже дала необыкновенное объяснение того, почему она выбрала именно кошечку, и именно белую: « Ты похожа на кошечку – гибкая и ласковая, а иногда хитрая, но очень редко. А ещё белая, потому что добрая и светлая» - объяснила мне художница. Боже мой, какое чудо. Никогда не сотру этот рисунок!
И кстати… Разве я хитрая, Дени? Ведь ни капельки!
О, Господи – вот, два упоминание в одном же письме, всуе так часто, говорят, нельзя – это меня всё время Франс поправляет, - а уже час ночи, как время быстро летит. Мне завтра так рано вставать…
До свидания, Дени, и спокойной ночи, когда бы ты ни получил это послание.
Твоя Мари.

Письмо двенадцатое.
Дени, представляешь, я сегодня всюду опоздала. Такое, оказывается, чудное ощущение, надо же. Бежишь, торопишься, суматоха, нервы, и наконец смотришь на часы – и понимаешь, что уже никуда можно не бежать. И тогда так вдруг хорошо становится, даже забавно, насколько. Жалко, не стоит это часто повторять.
Ты спрашиваешь, как я чувствую себя после поездки. Ответить легко – потрясающе. Только, пожалуй, твоя энергия, с которой я встретилась наконец, помогает мне справляться с Мишелем – впрочем, он уже выходит из своей депрессии.
Кстати, у меня две новости, одна – невероятная, другая… Ну, назовём её просто очень хорошей. В сравнении с первой.
Пожалуй, начну со второй – у Рене появилась подружка. Я ужасно рада, потому что искренне считаю, что ребёнок должен общаться с ровесниками, а вовсе не только со взрослыми – представляешь, девочка сразу станет такой же занудой! Конечно же, я шучу. Уж тем более, ни Полетт, ни Франс, ни Николь (хм, стоит ли упомянуть Мишеля?) занудой не назовёшь… Но, как бы там ни было, Лизетта очень симпатичная и умная девчушка, а ещё живёт совсем рядом. Главное – для меня-то, – у её мамы отличная библиотека, книги из которой я иногда беру с её же разрешения – собираюсь сейчас попросить «Дядюшка Длинные Ноги». Давно пора. Все на свете её читали, честное слово!
Обожаю наблюдать, как Лизетта рассказывает, мне или Рене, об очередной прочитанной книге (она их очень любит). И всё с таким забавным серьёзным видом, что порой трудно удержаться хотя бы от улыбки. Но я не позволяю себе такой вольности, что ты. Зато я наконец добилась того, чтобы Лиз начала называть меня на «ты» - это тоже маленькая победа. Я пока не настолько стара, чтобы слушать такие церемонные обращения, правда ведь? Вот будет мне лет пятьдесят… Нет, пожалуй, рановато. Вот будет восемьдесят… Ага, кажется, я и тогда буду требовать обращения на «ты». Просто «вы» подразумевает дистанцию несколько официальную, ровно настолько, чтобы не было близкой дружбы. А вот наставничество – вполне. Но я мечтаю когда-нибудь стать настолько мудрой, чтобы стать для какой-нибудь маленькой девочки и наставницей, и близким другом – мне кажется, это идеальное сочетание, разве нет?
Что же касается другой новости - Мишель и Полетт собираются пожениться, можешь себе представить? Терпеть не могу слова «муж» и «жена», но они пообещали называть друг друга по-прежнему и никогда не величать друг друга такими титулами. «Такое нужно не просто заслужить, а соответствовать. И вообще, я в детстве только из-за этого зареклась выходить замуж. Прости, Полетт-маленькая, клятвенно обещаю всегда быть Полетт и никак иначе» - так сказала Полетт про эти странные слова, а Мишель сказал, что они так делают (ну, женятся, я самую чуточку косноязыка сегодня), чтобы быть ещё счастливее, потому что тогда они смогут взять из детского дома ребёнка. Родное дитя тоже было бы этой парочке совсем неплохо, по-моему. Они сами ещё не решили. Не вечно же, объяснила Полетт, одной мне ухаживать за Рене, а малышке играть одной-одинёшенькой. Правда, теперь у неё есть Лизетта.
Кстати, моя барышня как раз вернулась домой. Точно, сейчас будет требовать есть – я сделаю ей пудинг, совсем по-английски. Мы решили каждый день готовить что-то из разной кухни – позавчера у нас была пицца, а завтра будет что-то попроще, потому что денег не хватает на такую ежедневную роскошь. Слава Богу,  пицца удалась на славу, и мы кормились ею два дня.
 Пока, мой дорогой Дени,  привет тебе от Рене и булочек с маслом, с которыми мы будем сейчас пить чай.
Письмо тринадцатое.
Привет тебе, товарищ и друг – цитирую Мишеля. Это у нас вчера был совместной просмотр старого советского фильма, и отныне Мишу так нас приветствует. Они там все товарищи. Сплошь и рядом. Дружно живут, наверное.
День сегодняшний начался нескучно – о, более чем: с пятна на безупречно белом платье Рене, именно того, которое мы шили сами. Она испачкала его малиновым акрилом, а его, да будет тебе известно, не так-то легко отстирать. Вещи я уже относила в прачечную позавчера – ты знаешь, всяких там стиральных машинок у меня нет, как и времени на крупномасштабную стирку. К тому же это ужасно скучно, гладить и то интереснее. Вообще, водить по мятой поверхности, делая её такой гладкой и красивой, возвращая к правильной и естественной «ровности» - замечательное занятие. Очень успокаивает.
Мне нужно было в булочную, так как это моё время – для нас всегда откладывают несколько румяных свежих булочек к чаю, уж так Рене пленила очаровательную, румяную (точь-в-точь как её булочки), хозяйку пекарни – ты знаешь, она сама и печёт, и продаёт, ей помогает только одна девушка. Итак, учитывая это, я спешила, к тому же не хотелось получить булочки остывшими или вовсе купленными по срочности – к соседям приехали друзья, и багетов они теперь накупают столько, что можно подумать, будто только ими они и питаются. Казалось бы – пусть Рене посидит дома, но она так отчаянно запротестовала, что пришлось думать над выходом, а другого платья у неё нет – я ведь отдала всё в прачечную. Тогда, полностью игнорируя мои испуганные возгласы, она шустро окунула кисть в краску и стакан – и капнула голубым цветом на чудесную, молочно-белую ткань. Можно представить себе мой ужас, когда я не успела помешать этому. Я просто застыла на месте и едва вымолвила несколько бессвязных слов. Она засмеялась.
- Что ты, это красиво, смотри!
Я молча наблюдала за тем, как она капала, тщательно подбирая цвета, снова и снова, и вдруг поняла, что всё зависит от точки зрения – ведь выглядит действительно красиво, когда нежные пастельные капли расплываются на белоснежной ткани в кляксы, а Рене заставляет их ещё увеличиться и посветлеть с помощью воды. Я отчётливо понимала, что это полностью не отстирается – но, судя по всему, юная хулиганка расстраиваться не собиралась.
Мы пошли в булочную, даже не обсушив чудачку – к счастью, она расцветила только перед платья, и оно не слишком прилипало, к тому же по пути в булочную лёгкий утренний ветерок подсушил ткань, и она отделилась от тщедушного тельца – хотя девочка уже выглядит гораздо здоровее, чем тогда, когда мы увиделись в первый раз, и немудрено.  Булочница даже с удивлением спросила, где мы такое взяли – она захотела такое же племяннице, но Рене с важностью заявила, что информация строго секретна.
Кстати, о красках – Дени, слушай, видел бы ты рисунки Рене! То есть ты их видел, но… Ни один, ни единый из всех не похож на следующий! Это просто потрясающе. Какой-то совершенно особенный мир – яркий и непонятный, хотя она утверждает, что нарисованный ею человечек – самый что ни на есть лебедь. Если честно, мне часто кажется, что я её понимаю, и рисунки понимаю, и даже вижу лебедя в человечке, так что, быть может, не такой уж и непонятный этот мир. Но Николь уверяет, что никогда в жизни такого сумасшествия не видела – я-то знаю, ей нравится.
Полетт сегодня поила мудрёным чаем – китайским даже будто бы. А я специально для тебя запомнила название – пуэр. Рассказывала нам, что такой чай должен несколько лет отлежаться под землёй, прежде чем созреет и дойдёт до нашего стола. Вообще, да, мне понравилось, а уж с Рене вообще происходило что-то непонятное… О, это надо было видеть: после пары особенно крепких заварок её потянуло на прыжки и подвиги, вследствие чего она перевернула старую вазу Полетт, – впрочем, последняя не расстроилась вовсе, - расплескала на меня чай, но я-то была в тёмной юбке из джинсы, мне не страшно, нарисовала рисунок, который тут же подарила Франс, и в довершение всего спела нам песню про оленя, сочинённую тут же, на ходу. Представь себе, как мы веселились, наблюдая за выплесками такой неуёмной энергии – а как забавно было, когда она предложила поиграть в что-то наподобие «угадайки» - суть игры в изображении любого из рядом сидящих. Уморительно она изобразила Мишеля, он даже обиделся на наш безудержный смех.
Вот и описала я тебе основные события сегодняшнего дня – перечитала, оказалось, рассказала всего-то про две вещи, а так долго писала, ну надо же. Как же так получается?
Жду твоего длинного описания дня, такого же переполненного радостью, как мой.
Твой товарищ Мари.

Письмо четырнадцатое.
Дени, это моё последнее письмо к тебе, ты ведь вот-вот вернёшься – осталась всего неделя, даже чуточку меньше. Я хочу, чтобы это письмо было особенным.
Вот, что со мной произошло за это непродолжительное, но жутко насыщенное время:
Во-первых, Рене. Эта девочка со мной именно произошла, и пусть это неграмотно, но это так. Мне страшно, когда я думаю, что было бы с ней, оставь я её там, где нашла… Я просто схожу с ума, когда думаю об этом. Но, слава Господу, она не будет дожидаться своей участи в каком-нибудь холодном тёмном закоулке крытого рынка. Я сделаю для этого всё, что смогу и даже то, что покажется невозможным. Она – как огонёк для меня и для тех, кого выбирает своими близкими. Рене – из тех людей, кто ясно видит свой путь и знает, чего хочет; я не могу представить даже, как я жила без неё, а ведь прошло не так уж много – три месяца.
Во-вторых, Полетт. Она – огонёк также, но не такой, как Рене: нежный и мягкий, ласковый, и всё-таки ни капли не мягкотелый. Рене же огонёк яркий и творческий, бурный. Порывистый. Удивительно, что мы с Полетт встретились – таким чудным способом свела нас жизнь, помнишь? А как я удивилась, когда увидела её с Мишелем, просто смех разбирает, как представлю себя в ту минуту. Кажется, только её в нашей компании и не хватало.
Впрочем, нет, не хватает ещё двух честных и добрых молодых людей для моих чудесных Франс и Николь. Николь, кстати, стала немного мягче – её категоричность всегда становилась камнем преткновения для неё самой. А ещё, по-моему, она влюбилась в своего начальника – видел ли ты когда-нибудь, чтобы Николь, наша Николь краснела? А вот вернёшься, заговори с ней об этом человеке – сам увидишь её розовые щёки.
Франс же в пятницу идёт на «деловую встречу» в маленькое кафе с одним из клиентов ветеринарной клиники – впрочем, нам она чистосердечно объяснила, что молодой человек ей очень нравится, как и его молодая овчарка, горячо любимой нашей Франсуазой породы – исландская. По описанию Франс, собака ласковая и потрясающе смелая: «Когда ей делали укол, она даже не тявкнула, только вздрогнула и так укоризненно посмотрела на меня, что медсестра не смогла делать укол второй раз – пришлось менять помощницу». А зовут это лохматое чудо – не молодого человека, разумеется, - Эдит. Красиво. Если честно, мне даже кажется, что собака нравится Франс больше, чем парень. Мы потихоньку подшучиваем над этим, но, конечно, не всерьёз.
В-третьих – твои друзья: Жак, Жаклин, Поль и Аннет. Они совершенно очаровали меня.
Кстати, у меня ведь есть их адреса, и, передай им, я обязательно напишу. Пусть готовятся, боятся и ждут.
В-четвёртых, книги – о, я столько их прочитала: от Вальтера Скотта и Дюма до Экзюпери, о нём я тебе, помнится, писала. А ещё «Маленькие женщины» - чудо, а не книжка. Дала, кстати, Лизетта – она её очень любит.
Вот, кажется, и всё… Но это мой список – я обязательно, обязательно прочту твой, если он у тебя будет.
И ещё – я люблю тебя, и мне не страшно это говорить. Потому, что ты, Дени – это ты, и никогда не будешь никем другим. Я люблю тебя, и думаю, что буду всегда любить. Я давно могла произнести эти слова, но берегла их, как драгоценность, как кисть для картины, которую я нарисовала в день нашей встречи. Да, хотела огорошить тебя в последний момент, как же иначе.
Твоя Мари.