Танцы. Часть одинадцатая. Мейлах в октябре

               


                ТАНЦЫ

                Свободу действий –
                Нижним полушариям!

         И вот, мы уже на танцах! Всей «Зонде командой». Это было событием!
В фойе Дома культуры,  громко матерились. На видном месте, как члены ЦК, 
восседали важные персоны - весь состав местного, так называемого «парового» оркестра под управлением Фимы, который знал наизусть все ноты так же чётко, как знали неприличные слова второгодники средней школы.

         Фима сидел в щегольских диагоналевых брюках – галифе защитного цвета, кителе и хромовых сапогах работы Яши Курвица, тачавшего сапоги только знаменитостям города.
         Он выглядел, как король джаза, – с красной, лоснящейся физиономией, отполированной достатком, похожей на задницу орангутанга в которую был вставлен мундштук сверкающего медью баритона.

 В стороне восседали трубачи и кларнетист с металлическим, для прочности ртом, а в центре, изображая аккорд из трёх альтов – Мишка Львович, наш одноклассник, и ещё два Гриши из не нашего класса. С валторной в обнимку сидел серьёзный, незнакомый нам человек, с умными, как у лошади, глазами и такой же чёлкой. Правой рукой он нажимал кнопочки, через которые выпускал нотки, полученные от надувания губ, а левой рукой, засунутой в широкое горло раструба, видимо, вылавливал эти звуки, разминая пальцами делал их более нежными. Во всяком случае, так мне показалось.

         Партию большого барабана с треснутыми тарелками выколачивал из обшарпанного инструмента мощный, как горилла, кузнец Борд. За Бордом ютился щупленький парнишка, нервно выстукивающий тонюсенькими ручонками душещипательную, как перед казнью, дробь. В углу, словно в лузе, нацепив на себя огромный, похожий на удава бас «Геликон», пукал инструментом в такт оркестру самый громадный оркестрант - Гриша Шустерман.

 Из–за множества овивающих его трубочек он был похож на самогонный аппарат и плохо просматривался. Сквозь овальное, как хомут устройство диковинного инструмента скромно торчал его нос огромного калибра и просунутая рука, нажимающая попеременно всего лишь три кнопочки. Нажимая их, Гриша так старательно раздувал щёки, что, казалось, ему составило бы пару пустяков надуть тракторное колесо.

         Но особенно нам нравилось смотреть на Мишу Львовича. Он выщипывал скромные нотки из замусоленной нелёгкими «халтурами» тетрадки, кивал нам головой, попадая в такт оркестру, стараясь не сбиться с заработка от строгого Фимы, и следил своими красивыми чёрными глазами за тем, что мы вытворяем в зале. Мы с Лёней, на тот момент были весьма скромны, это со временем наглели, как все нормальные люди, а Миша Крендельсон уже в то время  кое – что вытворял:

         С папиросой в зубах он крепко держался за огромную тётку, у которой цыцки были больше, чем Мишкина голова, а заросшая талия раздвигала его руки на ширину шире плеч. Он пытался к ней немножко прижиматься, но известные детали мужской канализации не позволяли ему делать это и быть удобным  для фокстрота.

 Он сбивался с ноги и оттопыренным задом мешал совершать музыкальный момент другим подшиванцам. Когда кончились все краковяки и фокстроты в Фиминой музыкальной шкатулке, Миша, поблагодарив свою даму, хотел было её провожать до койки, но она, скорчив рожу избалованной кавалерами штучки, сказала:
         - Иди домой, сопляк! Манная каша остынет!

         Миша совсем ни огорчился. Он чувствовал, что на его век романтических приключений с женщинами будет более, чем достаточно, тем более, что у него была всегда, безотказная Тамара. Сочувствующие ему друзья из оркестра пригласили его запить неудачу тем, что бог послал, через магазин Шагалова. В этот примечательный танцевальный вечер Миша Крендельсон стал на две бутылки вина старше своего возраста!

         Про оркестр можно сказать много добрых слов. Все эти Гриши, Миши, Фимы и Аркаши были для нас кумирами. Они чувствовали свою значимость в обществе. Вели себя достойно: были в меру «поддатые» и весёлые, а когда играли знаменитую «Семь сорок», то от Фиминого баритона дрожали потолочные своды помещения. К тому же получалось так, что Фима, от музыкальной натуги воздух не озонировал.

Когда чрезмерно вкладывал душу в музицирование,  коллеги его умоляли:
         - Фима! Побереги себя, а то у тебя снизу прогорит раньше положенного времени, на что он возмущённо возражал:
         - Хлопцы! Не писайте в муку, ни делайте пили! Я же ни в полную октаву!
         Музыкальные хлопцы играли на парадах, концертах, свадьбах, похоронах. Если хорошо заплатить – они могли всё! И споют, и станцуют, и в ладоши похлопают,  и покойника оплачут и поцелуют. Настоящий сервис!

         На танцах нам было хорошо, но и хорошее, светлое, праздничное, когда-то заканчивается, и начинаются однообразные серые «блудни»… Экзамены ещё не завершились, и мы были вынуждены продолжать подготовку на нашем любимом месте – на речке. Правда, школьная программа нами усваивалась хуже, чем те «глупости», которые мы охотно вбирали в себя от бывалых парней, старших по возрасту.

         Не успели мы в следующее утро собраться в полном составе, как тетя Рая уже идёт к нам на свидание. Без неё везде, как без соли.