Прибытие Поезда. Предисловие

               

                Предисловие


                1.

”Прекрасный денёк! Люблю тебя, Зима, когда ты настоящая!” так думал я, бодро шагая, с дорожной сумкой через плечо, по направлению к вокзалу. Синее, не по – февральски безоблачное, лазоревое небо висело высоко над городом. Пушистый снежок скрипел под ногами и искрился  в лучах полуденного солнца.
Я вышел на улицу «Мира», уже в виду вокзала, посмотрел на часы: “Сорок минут до отправления, успею”, - и свернул в арку. Мой Друг жил бобылём в ведомственной однокомнатной квартире, рядом с вокзалом. Поднялся, позвонил. Дверь открылась.
– Ты-то мне сейчас и надобен. Заходи, заходи, дорогой, вовремя пришёл, – встретил меня Мой Друг.
Я зашёл. Из коридора увидел угол комнаты. На круглом обеденном столе, под зелёным абажуром, ярко горела настольная лампа. Она освещала, с одной стороны, остатки обеда – тарелки, стакан и хлебные корочки, а с другой, пухлую папку и стопку бумаг.
– Проходи. Поможешь разобраться, подправить, работы осталось часа на полтора. Видишь ли, финны нам оборудование поставили. А переводчики – не знаю, где они их понабрали, наперевели такое, местами ухохочешся. Мой Друг подошёл к столу, надел очки и процитировал:
– «Эти трубовые фитинги имеют также обнаружить широкое применение в других полях, где самое высокое качество трубовых фитингов требоваться. Одна только мысль должна застрять в мозге, тюнинги наши употребляются…». Или, вот ещё перл…
– Извини, дружище, не получится. Я на минутку заскочил. Через полчаса поезд. В Питер еду.
– К отцу? Так он же у тебя не в Питере, а в Пушкине, кажется, живёт? Эх ты, едешь, сам  не знаешь куда.
– К отцу, к нему и еду.
– К кому, не спрашиваю. Спрашиваю, куда? А то, как в прошлом «Пушкин» назывался, мы разве не знаем?
– Знаем. Как не знать, – «Римом» назывался. Балтийским только, северным. Маленький такой Рим, холодный и мокрый, – резко бросил я, сдерживая раздражение.
– Ишь, завернул, – кивнул одобрительно Мой Друг. – Заграниц нам не нужно, бери ближе. Ладно, скажу сейчас. И куда ж ты, дружочек, направляешься?
– Теряюсь в догадках, – развёл я руками. – Но до поезда всё меньше остаётся.
– Эх ты, – Мой Друг хлопнул меня по плечу, – не сообразил. В «Отечество нам» ты едешь! Дошло?
– «Отечество нам – Царское Село», лицейские пушкинские стихи. Так бы сразу и сказал.
 Я посмотрел на часы:
– Пора мне. Тебе, шутнику, что привезти? Масла , как обычно, или особенного чего?
– Особого  не надо, а масла можно, пару пачек «Вологодского», если встретится. И почитать – из новенького. Или старенького. Обязательно зайди в Дом Книги, напротив Казанского собора, выбор там хороший.
Я приехал в Питер. Десять дней пребывания прошли не зря. Устроив запланированное, бродил по книжным развалам. С книгами, почему-то, дело как-то не заладилось. Кое-что прикупил, но совсем немного.
Возвратившись, первым делом зашёл к Моему Другу. Принёс масло и тройку книжонок. – Извини, ничего больше, на сей раз, не нашлось…
Друг взял масло, подошел к холодильнику и, бросив пачки в морозильник, обернулся: – Что, совсем  ничего интересного?
– Не совсем, попалось и любопытное, не книга, журнал «Глагол». Посвящён Даниилу Хармсу: – его дневниковым записям, рассказам, случаям. Но главное там – анекдоты о литературных классиках, хотя есть мнение, что они только приписываются Хармсу. Не читал?
– Нет, но слышал об этом… вроде, просто чепуха какая-то.
– Чепуха эта будет покруче твоей переводной документации. В поезде ехал, читал – перечитывал, ржал всю дорогу. – Во, думаю, штучки, на случай застолья может пригодиться: чуток изменить, подставить фамилию знакомого, глядишь, тост получится или розыгрыш какой, для потехи. Да ты послушай.
Мой Друг сел на диван, а я открыл книгу и, давясь от смеха, стал читать. – О том, как Пушкин с Гоголем кривлялись и дурака валяли, Лермонтов повсюду бегал с саблей, а Тургенев саблю покупал. Как Гоголь переодевался Пушкиным, а Пушкин писал письмо Рабиндранату Тагору; про сон Герцена, как праздновали 150-летие Достоевского, и о том, как Лев Николаич детей любил….  Пока я читал, Мой Друг ни разу не улыбнулся, но внимал не без интереса. Так я  тогда весь цикл на одном дыхании и проскочил.
Когда я кончил, Мой Друг отозвался: – Что ж, своеобразно. Абсурд высокой пробы. Потом подумал немного и продолжил: – Там есть одна любопытная вещь.
– Почему одна, их тут вон сколько!
– Нет, одна, о том, как Гоголь написал роман. О Будущем. Прочти ещё раз, пожалуйста, помедленнее.
– О Будущем? Там так не сказано.
– Не сказано, но смысл именно в этом.
Я открыл книжку, нашёл место и начал читать:
            
                (13)
Однажды Гоголь написал роман. Сатирический. Про одного хорошего человека, попавшего в лагерь на Колыму. Начальника лагеря зовут Николай Павлович (намёк на царя). И вот он с помощью уголовников травит этого хорошего человека и доводит до смерти. Гоголь назвал роман «Герой нашего времени». Подписался: «Пушкин». И отнёс Тургеневу, чтобы напечатать в журнале.
Тургенев был человек робкий. Он прочитал роман и покрылся холодным потом. Решил скорее всё отредактировать. И отредактировал.
Место действия он перенёс на Кавказ. Заключённого заменил офицером. Вместо уголовников у него стали красивые девушки, и не они обижают героя, а он их. Николая Павловича он переименовал в Максим Максимыча. Зачеркнул «Пушкин», а написал «Лермонтов». Поскорее отправил рукопись в редакцию, отёр холодный пот и лег спать.
Вдруг посредине сладкого сна его пронзила кошмарная мысль. Название! Название-то он не изменил! Тут же, почти не одеваясь, он уехал в Баден-Баден.





                2.
Прошёл примерно месяц. В субботу, часов в одиннадцать, заявляется ко мне Мой Друг, и спрашивает:
– Как твой магнитофон? Работает? Надо кое-что надиктовать. Большие бобины есть?
– А, приятель мой советских времён – «Маячок-205»? Живой, сейчас, проходи сюда, один момент. Мы зашли в спальню.
– Кто додумался сюда пылесос поставить? А это, что ещё за шмотки сверху? Да, сразу не достанешь теперь его.
Друг снял тюк с вещами, я убрал пылесос, поднял аппарат, установил на стол, воткнул провод микрофона, подключил в розетку и, ставя 500 - метровую бобину, осведомился:
– А что ты, собственно, хочешь надиктовать?
– А помнишь, ты привез книжку Хармса, анекдоты про писателей? И там было о том, как Гоголь написал роман о судьбе хорошего человека... а, по сути – о будущем России.
Наматывая плёнку на пустую бобину, я обернулся и озадаченно посмотрел на Моего Друга.
 – Я помню. Но какое будущее? Нет там такого. Есть о том, как Гоголь написал роман сатирический, вышла путаница и…
– Позволь, – мягко перебил меня мой Друг, – когда хороших людей ни за что, ни про что упекают на Колыму, и они гибнут в лагере, это, дорогой мой, сатира середины ХХ-го, а отнюдь не Х1Х – го века, тебе не кажется?
– Хм… похоже на то, – протянул я, не прекращая манипуляции с магнитофоном.
– Так вот, я спросил себя, – продолжил Мой Друг, – если бы такое на самом деле произошло, то каким образом? И что в итоге из этого могло получиться? Ну и зародился один сюжет… некая историйка придумывается, надо бы её записать.
– Интересно.  Смотри, вот кнопки, нажата первая дорожка, не хватит её, перейдёшь на вторую. Правда, тогда долгонько диктовать придётся. Историйка твоя длинная?
– Не знаю ещё, – задумчиво пробормотал Мой Друг.
– Ладно, речевой режим включён, начинай. Прости, но, видишь ли, мне нужно уходить, у тёщи день рождения. Жена с детьми уже уехали. Возвратимся  только поздно вечером, так что можешь записывать, никто не помешает. Чай, кофе на кухне, знаешь где. Закончишь, захлопнешь дверь и всё. Я направился к выходу и, переступая порог, расслышал только одну, первую фразу: «19 апреля 1836 года…».
На следующий день, в воскресенье, зазвонил телефон. Я ещё лежал в постели, снял трубку.
 – Привет, – услышал я голос Друга, – сегодня можно прийти, подиктовать?
– Что, история получилась длинноватой?
– Вроде того.
– Не надо приходить, сам приду, притащу агрегат, ещё одну бобину и записывай, сколько влезет.
– Вот выдумал занятие – ноши таскать.
– Хватит тебе, две с половиной остановки, делов куча. Я собрался, и уже через час вошёл в дом Друга.
– Куда ставить? – спросил я.
– Прям на стол и ставь.
– Что это тебя разобрало, истории писать?
– Да надо бы оставить после себя что-нибудь. А то ведь, кроме патентов, в каждом из которых не менее десятка фамилий соавторов, и нет ничего. Он вздохнул, опустил голову, помолчал немного и проронил – Видишь ли, какая штука, год – то этот я, наверное, не переживу. Сам Дракон, но в возраст Дракона* мне не войти.
– О чём речь? Какого ещё дракона? – взволнованно вскричал я. – Что с тобой, захандрил? Скажешь ещё, возраст! Поглядите на него, до пенсии несколько лет, а он в иные края собрался! Да ты, сколько я тебя знаю, и не болел-то ничем. Ему бы жить, да жить, а он…. Брось эту ерунду, брось, слышишь?!!
Мой Друг хмыкнул, улыбнулся, стал навытяжку и гаркнул:
 – Так точно! Слышу и слушаюсь, мой генерал! Но больше ни о возрасте, ни о рептилиях ничего не сказал.
___________________
*Возраст Дракона - 56 лет



                3.

В конце сентября меня отправили в командировку в Приуралье, в город К., возвратился под Новый год. И вдруг, как гром среди ясного неба, сразу, вечером, по телефону, среди прочего, мне сообщили, что Мой Друг умер.
– Как? Не может быть! Почему умер? Отчего?!..
– Узнавайте, – сказали мне, – но уж две недели как похоронили. В полной потерянности, ворочаясь, я долго не мог заснуть.
Утром на службе, сдал проездные и командировку в бухгалтерию, сел проверять свой отчёт, но дело не шло, мысли то смешивались, то разбегались в разные стороны, сосредоточиться не удавалось. Махнул рукой, запер отчёт в стол, покинул кабинет, спустился по лестнице и, подмигнув вахтёрше, через проходную вышел на улицу. Постоял минутку и ноги сами понесли меня к вокзалу. Вот и улица Мира, но чем ближе подходил к серому, пятиэтажному, сталинской застройки, дому, тем труднее давался шаг.  “Куда я иду? К кому? Ведь его больше нет”. С этими мыслями вошёл в арку, свернул и очутился на обледенелом крыльце, перед коричневой дверью. Набрав код входного замка, вошёл в подъезд.
На просторной площадке первого этажа, около газетных ящиков увидел знакомый, полинялой обивки, широкий диван Моего Друга. “О, ты уже здесь, привет, приятель! И мне приходилось сиживать и лёживать на тебе. Спасибо, но то время прошло. Прощай.” Я поклонился и начал подниматься по лестнице. На лестничной площадке между первым и вторым этажом, стоял платяной шкаф из квартиры Друга.  “Глубокоуважаемый!”, я склонил голову и  продолжил подъём проворнее, перепрыгивая через две ступеньки. Между вторым и третьим этажами, находился секретер.  “Моё почтение”, кивнул я и, преодолев последний пролёт, больно наткнулся на угол стола. Рядом с дверью квартиры Моего Друга стояли его холодильник и изрядно обшарпанный кухонный стол. Под ним, и на нём лежали перевязанные шпагатом пакеты. Помедлив, подошёл к знакомой до последней царапинки двери, позвонил. Дверь открылась.
На пороге стоял плотный лысоватый человек. Живыми маленькими глазками, глубоко посаженными на гладком круглом лице, он пристально вонзился в меня. Фигуру обтягивала белая майка – безрукавка. Из-под тёмно-синих трико, с пузырями, вытянутыми на коленях, высовывались голые лодыжки, а из рваных матерчатых шлепанцев торчали пальцы. Полные, красноватые руки мужчины занимала верёвка и, продолжая наматывать клубок, он молча смотрел на меня. Вдруг, оттолкнул слегка в плечо, вышел и заглянул в лестничный пролёт:
– Другие где? Сам понесёшь, что ли? И, хмыкнув, добавил: – Извини, братец, хлипковат ты для мебели.
– Как он умер?
Мужчина пристально оглядел меня с головы до ног:
– А Вы… откуда будете?
– Да ниоткуда, друг я его, был в отъезде. Приехал,… а друга нет, говорят, умер. Как, почему? Сразу и сюда. Я-то только к ночи приехал вчера.
– А мы позавчера. Въехали. Ну, заходи.
Я прошёл. Теперь там  стало  всё по-другому. Странное чувство охватило меня. Жилище словно сузилось, в нём как-то не хватало воздуха. Прихожая полностью была забита коробками, чемоданами, свёртками и тюками. Угол занимала увязанная, большая елка. Пространство будто сжалось, а его место заняли вещи, которых никогда здесь не было. Детские санки, шубка, валенки. Дамские сумочки, шляпки, туфли, сапоги. В комнате, за столом Друга, сидела худенькая девочка лет восьми-девяти, с яркими бантиками на тощих светлых косичках и что-то старательно выводила в тетрадке, которую освещала знакомая настольная лампа под зелёным абажуром. У стены стоял платяной двустворчатый шкаф, в зеркале которого отражался раздвинутый диван и угол письменного стола со стопкой перевязанных бечёвкой книг и грудой разных игрушек. Рядом со шкафом, в углу у окна на тумбочке красовался  большим экраном телевизор, на котором гордо возносилась к высокому потолку массивная хрустальная ваза, наполненная яблоками и конфетами.
– Я машину жду, наши мебель его должны на склад увезти. Сказали, к часу будут. Куда мне, блин, своей полно, не повернуться. Такие припиндосы. А его – знал, знал. Токарь я. Как-то приносит нестандартный штуцер:  “Такое сможешь выточить?” Хитрая  штуковинка была, но выточил, 5-ый разряд как-никак.
– Отчего ж он… –  я не успел договорить. Рядом на тумбочке зазвонил телефон. Хозяин снял трубку. На том конце кто-то говорил громко и прерывисто о том, что сегодня не получилось приехать.
– Мне-то, что делать, блин, на сегодня договорились. Уже и вещи выставили…. Чего? Заготовки везти? В Новгород? Моё отвези, потом другое вези! Ты меня знаешь, всё будет…. Как, после праздников? После четырнадцатого? У, блин, а мне куда?!. Во, во, позвони. Даст, даст Тимофеич добро, я те говорю, время ещё есть… Тут на час делов-то… До пяти успеете, загрузитесь.
Пока хозяин разговаривал, я подумал: “Полгода не выждали и вселили. Вещей – то всего ничего: стол, шкаф, секретер, диван, пара стульев, да утварь кухонная, а, поди ж ты, много людей надобно, чтоб все пожитки выкинуть”.
– А не приедут, тогда полмесяца ждать. А мне что делать, блин, куда мебель, барахло девать? – кладя трубку, в сердцах обратился ко мне свежеиспечённый хозяин. – И ёлка для ребёнка, куда мне её ставить? Без ёлки как? Всё ж Новый год... У него родственники имелись?
Я пожал плечами:
– Точно не скажу. Друг к нему из Москвы  каждый год приезжал, а больше не видал здесь никого. А сам подумал: “А мне ведь и вправду ничего не известно о его родне. Знаю: разведён, бездетный, но жил он тогда в другом городе, а здесь… ни с женой бывшей, ни с какими-то родными не общался, ну и всё, прочее – в тумане. Бывало, часто хотел спросить, но всегда в последний момент раздумывал, чувствовал, что спрашивать не нужно. В смысле личного, соблюдалась между нами дистанция. Потому и не имел о всяком  таком, интимном, никакого понятия”. Так отчего ж он умер?– переспросил я. – Вроде, не болел, не жаловался.
– Да, был, был я на похоронах. Всё начальство пришло и на кладбище и на поминки. Сам Иван Иванович говорил, идеи, мол, свежие выдавал. Все, мол, вокруг закрываются, а мы не только производство ведём, но и базу научную сумели сохранить. И в том немалая его заслуга. Всё сетовал, как же без него мы теперь, только-только технологию наладили, а он, мол, того…. И Валентиныч, главный инженер наш, добрым словом  помянул. Толковал, что, несмотря на то, что школу после себя оставил, все ж без него сладко не будет.
– От чего он умер, как? –  повторил я свой вопрос.
– Так, типа во сне. Главный инженер наш как раз в тот день отлаживал механизм финского агрегата. Несколько раз спрашивал, сильно возмущался, звонили. До самог; дошло. Грозились даже строгачом. Кто-то надоумил к нему домой сходить. Потом, рассказывали, долго пришлось возиться с поиском родственников, знакомых, выяснением насчёт ключей, вскрытием двери… А, да, ещё  прибамбас сообщить могу. На кладбище Юлия из профкома выступала, так сказала, что сбережения свои, и притом, немалые, завещал он детским домам. Ты понял?! Шушукались потом в толпе долго, когда паспорт у него дома, в смысле здесь, искали, натолкнулись на бумажку. А в ней: «…завещание моё у нотариуса Центрального района Ф.». Трест, конечно, не обеднеет, но всё-таки думали, оставил он что-то на похороны и поминки свои, ан нет. А бумаги эти ровно за неделю до смерти оформил, ты понял? Бабы охали: как будто знал!..
Я спросил:
– Можно мне посмотреть его вещи и взять кое-что на память?
– Так вот они, – показал он на пару торб около тумбочки. – Или там, на столе, – махнул рукой в сторону лестничной площадки. – Бери.
Я раскрыл мешок: тарелки и кухонная утварь. Обратился к другому: мешанина тряпичная – простынки, штаны, пиджаки, рубашки, пластинки.
– А ещё что есть?
– В тумбочке смотри.
Заглянул туда: несколько книг, пластинки, две пухлые папки с бумагами,тонкие тетради с записями, две магнитофонные кассеты в целлофановом мешочке, ещё две отдельные, фигурка нецке, в виде дракона. Всё это я стал выкладывать наверх.
Поглядывая на вынимаемые мной вещи, мужчина воскликнул:
– А с мебелью как?! Что мне с ней делать?!
– Не знаю, – ответил я, складывая в пакет отобранные вещи.
– Может ещё что-нибудь на днях прихватишь, на память, а? Секретер-то ничего себе, приличный. Так как, а?
– Нет. Больше не приду. Успехов. –  Я развернулся и ушёл, унося с собой память Друга, унылость, тяжесть и грусть.

                4.

Прошло четыре года. Много чего свершилось в эту пору – дефолт, теракты, смена президента, места работы и места жительства. Падение валют, выпадение зубов, волос и прочее и прочее. Плюс самые последние мелочи: обзаведение компьютером и сотовым телефоном. В канун нового тысячелетия, 2001- го года, я решил, наконец, избавиться от осточертевшего хлама, который медленно, но настойчиво вытеснял меня из моей же квартиры. Добрался и до антресолей. Там обнаружил пакет с макулатурой, и только собрался отправить его в мусоропровод, как что-то остановило меня. Высыпав содержимое пакета на пол, я неожиданно узнал на обложке одной из тетрадок почерк Моего Друга.
Сразу нахлынули печальные воспоминания, и стало стыдно, что за столько времени я так и не удосужился взглянуть на оставшиеся от него записи. “– Боже мой, а ещё мои папки, где собрано всё, что я за ним записывал, мне с ними до гроба не разобраться, а я за эти годы ничего не делал, палец о палец не ударил, чтоб придать записям хоть какой-то приемлемый вид”. Да, стыдно, но что поделаешь, бытовые, служебные, семейные и личные проблемы обострились настолько, что буквально схватили за горло, не давая свободно дышать. Такой выпал в жизни период. Но в конце его всё, более или менее, вошло в колею, дела, худо-бедно, устроились, и вот, затеялась в итоге генеральная уборка старья.
Среди тетрадей и папок нашлись четыре большие бобины с магнитофонной пленкой, две  незнакомые, гэдээровские, блестящие, и две наши, мои старые плёнки. Вспомнилось: Мой Друг что-то надиктовывал у меня дома. Да, да, я читал Хармса и ему понравился анекдот про то, как Гоголь сочинил роман. Но что диктовал Мой Друг – никакого понятия, я ведь тогда ушёл. А назавтра я ему магнитофон свой приносил и кассету… Интересно, что же там записано?
Я взял из прихожей тот самый «Маячок», который также приготовил было для отправки в последний путь на помойку, воткнул штепсель в розетку и…. Боже правый, двигатель мерно и, почти бесшумно, загудел. “Вот она – советская техника, ещё тыщу лет прослужит”, – исполнился гордостью я за наше замечательное прошлое. Бумаги сложил снова в пакет, одну из своих кассет установил в допотопное чудо техники, ленту пропустил через магнитную головку, намотал на пустую, установил на минимальную скорость и включил магнитофон на прослушивание. Послышалось хрипение и из шипяще-рыкающе вибрирующего шума, пробилось:– Девятнадцатого… шыррш-пээррр!.. апреля… шырллш-хоххх… тысяча восемьсот… жжжуб-ззз-о-о-о… тридцать шестого… вьююсс-с-с!.. года… вьююсс-ссрр... клюп-п-п!.. Я выключил магнитофон. Взглянул на кнопки: нажаты обе, стереорежим. Друг записывал на первой, а на второй что? Отжал кнопку первой дорожки, включил: одни завывания, без признаков речи. Отключил вторую дорожку, первую включил и, наконец, услышал нормальный голос Моего Друга: “… общество отреагировало весьма бурно, пересудам не было конца. ”
С полчаса я внимательно слушал текст, потом встал, выключил аппарат, накрыл крышкой и позвонил своему давнему Приятелю, с которым дружили мы  уже лет 25. Он помогал мне по разным вопросам, ну, и мы, иногда, неплохо проводили время. Я предложил ему вместе отметить Новый год не совсем обычно. Нет, разумеется,  как водится, выпить, но, вместо традиционного просмотра телеящика, кое-что послушать. Приятель легко согласился, тем более что, накануне, жена его уехала к прихворнувшей матери.
После боя курантов мы подняли бокалы, затем рюмки, накатили, закусили и, включив магнитофон, погрузились в отошедший от нас 1996 год, из которого доносился глуховатый, щемящий сердце, голос Моего Друга.
На следующий день, первого января, мы проснулись ближе к обеду и, продолжая застолье, прослушали всю бобину, но оказалось, что окончание истории находится на другой. Время было уже позднее. Мы поставили её, убедились, что продолжение там, но слушать в тот день не стали и пошли на площадь проветриться. Второго января, продолжая начатое, включили магнитофон и, чокаясь и закусывая, дослушали речь. Незаметно стемнело, но мы, сидя рядом с разноцветно мигающими лампочками у еловых веток с красивыми гирляндами, не стали включать свет. Я уже изрядно поднабрался, а Приятель мой, этот, сколько б ни выпил, пьянел медленно, обратился ко мне:
– Слушай, два вопроса. Что у вас с женой, вы развелись?
– Формально пока нет. Ну?
– Баранки гну! Жили – поживали, вполне благополучно, дети, всё такое и тут, ни с того, ни с сего…
– Отдохни от этих мыслей. У нас нормальные отношения. Und dann die Frage Nummer Zwei. Ich h;re Sie zu.
– Jawohl*. Да ну тебя, – Приятель взял бутылку, разлил по рюмкам, – давай тогда выпьем, за него, за Друга.
– Точно! – я вскочил. – За что только не пили, а за него забыли. – Поднял глаза вверх. – Друг! Даос! Где ты сейчас? Мы помним тебя и всегда будем помнить! За тебя.
Приятель тоже встал, мы выпили, не чокаясь, и сели.
– Ну, скажи мне, разве это допустимо, – воскликнул Приятель мой с горячностью, – вещь пролежала, как хлам несколько лет, и никто о ней не вспомнил, словно её и не было вовсе. Наговорённый текст, конечно, очень сырой, но присутствует в нём нечто… Так не нужно ли его доработать, привести в  порядок, придать законченный вид, как ты думаешь?
Я застыл и вытаращился на Приятеля:
– Доработать? Кому, нам? Но мы же не спецы.
– Попробуем, главное – ввязаться в дело. Да, никто нас не издаст, но важна память, память о Друге останется.
– Память, – я воспрянул, – это сила, ради неё будем работать – стукнул кулаком по столу – будем!
–––––––––––––
*Теперь вопрос номер два. Я слушаю.
Так точно (нем.)





– Тогда я возьму бобины, оцифрую запись и, для начала, перепишу на CD.
– Эта мысль не вызывает сомнения. – Я заказал такси и отправил Приятеля домой с магнитофоном и бобинами.
 Спустя несколько дней он позвонил мне:
– Ты слушал вторую дорожку?
– Ну. Помехи, шумы, больше ничего.
– Это на 4-ой скорости. А на 19-ой пускал?
– Нет. Я, как только плёнку первый раз поставил, сразу тебе позвонил.
– И правильно сделал. В шумах обнаружилась закономерность, алгоритм. Я не до такой степени соображаю в акустических вопросах, но мой зять, помнишь, где работает?
– В НИИ технической связи?
– Вот именно. Лёша помогал мне переписывать твои пленки на CD и обнаружил, что запись зашифрована. Он у меня голова, электронная. Ты ж знаешь, как парень помешан на этих штучках – компьютеры, программирование. Короче, Леха, взялся крэкнуть шифр…
– Крякнуть? В смысле, хряпнуть? Сотку или поллитру? Ведь молодой еще, зачем поощрять алкоголизм?
– Хорош балагурить, я о деле. Это слэнг такой. Зять не сам взялся. В институте есть одна лаборатория. Он отнес туда материал, и тамошние аналитики обещали помочь.
– Как?
– Сказали: методом Касиски, либо методом взаимных индексных совпадений. Или…
– Уф! Хватит. У меня мозги набухают.
– Ладно. Не заморачивайся. Будет результат – перезвоню.

                5.

Они приехали ко мне в воскресенье, в восемь утра, через полтора месяца, Приятель и его зять. Этот компьютерный гений 28-лет, с лохматой головой, в несвежем свитере с отвисшими локтями, не здороваясь и не разуваясь, проследовал прямо в мой кабинет, к компьютеру, плюхнулся в крутящееся кресло, желтыми прокуренными пальцами вытащил из-под свитера CD, вставил его в дисковод и начал чего-то загружать, одной рукой двигая «мышку», другой, играя на клавиатуре. Приятель с хитрой улыбочкой наблюдал за моей недоуменной гримасой. Зять, тем временем, включил аудио колонки, лихо, с отмашкой, стукнул по Enter и с торжественным видом развернулся на кресле в мою сторону.
– Получите!
Из колонки послышался глухой, электронный голос: “…в ваш отдел…”
Я тупо взирал на эту мизансцену, не в силах осмыслить того, что неслось из колонок. Все это казалось мне продолжением сна, от которого они меня не по-товарищески, бесцеремонно оторвали.
– А что, собственно, господа мои, получать-то надо?
– Нет, ну это свинство, – зять с обиженным видом обернулся  к тестю. – Мы столько ночей не спали, литрами кофе и никотин поглощали, а товарищ не понимает?
– В общем, так, – Приятель вынул из компьютера диск и помахал им у меня перед носом. – Алексей с друзьями нашел «ключ» для расшифровки «19-й скорости».
Я начал приходить в себя.
– Так это… та пленка?
Оба утвердительно кивнули, а Приятель спросил: – Дальше послушаешь? Я тоже кивнул. Приятель заново вставил диск в дисковод компьютера и открыл нужную папку. Опять зазвучал электронный голос: – ”… петь… китайская опера… лицедей … актёр, танцовщица… дамский портной… неизвестно кто… “  Приятель, видя мою ошарашенность, улыбнулся, остановил, прокрутил вперёд: – “ … Не допускай слабости, Сила будет прирастать, существо уплотняться, и ты уподобишься Тяжести. Стань Тьмой, вырази её собою, всей своей жизнью, и ты станешь Умом Тьмы, Волей Тьмы…”
У меня голова пошла кругом:
 – О чём это?
Приятель, довольный моей реакцией, вновь крутанул вперёд:
“… – Что за империя – Китай?.. по соседству… огромные, почти не заселенные территории от Тихого океана до Урала… Россия?..”
– Мы-то частично, в какой-то мере расшифровали материал, но оборвалось. Предложение на полуслове получилось.
– Так у меня ещё две кассеты какие-то лежат.
– А что сразу не сказал, тащи сюда.
Минуло три месяца. Оказалось, те кассеты были продолжением. Зять, прекрасный увлеченный хлопец, каких немного в наше меркантильное время, расшифровал шумы, правда, увы, не полностью. Как он объяснил, в некоторых местах происходила редукция и шумоподавление, всё более усиливавшиеся по ходу продвижения. Поэтому изрядная часть текста осталась все же неразобранной, более того, весь он пестрел пропусками. Тем не менее, мы с Приятелем, согласно взаимному договору, принялись дорабатывать и облекать расшифровку в некоторую, так сказать, литературную форму. Отдельные полурасшифрованные термины и выражения, как, например, «Кжойч», «Гхырр шбу шог», «Йлелилелийле», «Лрорль» и другие в том же роде, мы не смогли синонимизировать и поэтому подбирали, как нам показалось, подходящие по смыслу текста аналоги. Однако непрозрачность отдельных терминов, невразумительность сопоставлений и прочее, приводили нас порой, чуть ли не в отчаяние. И тут, неким чудесным образом, в занятие наше включилась женщина (негласная кличка «Сова»), по основной специальности своей – морфолог животных. Ей удалось прояснить ряд непростых моментов, что придало нашим усилиям новый импульс.
На протяжении совместной работы мы не переставали спорить и обсуждать происхождение текста на пресловутой «19-й скорости». Приятель полагал, что это всего лишь розыгрыш Моего Друга, Даоса. Но я был с ним знаком ближе, поэтому начисто отвергал такую версию. Если розыгрыш, то кого? Просто так, ради спортивного интереса?.. Подобных причуд за ним отродясь не водилось. Но некая таинственная связь расшифровки с магнитофонной историей Моего Друга наводила на всякие странные, непривычные мысли. В результате, мы так и не пришли к единому мнению и тайна происхождения записей на второй дорожке осталась нераспечатанной. – Откуда они взялись? Как попали к Моему Другу? – Сии риторические вопросы адресовать было некому. Мой Друг ушёл в иные места, в иные измерения и координаты, и унёс туда все ответы. С записями и основным текстом мы провозились лет восемь. Переписывали, исправляли неточности и корявости, синхронизировали события по времени, по сути. И вот, в итоге, так как-то всё и вышло…

 








                П Р И Б Ы Т И Е
                П О Е З Д А

               
   
               
            
                Посвящается


                Памяти всех узников Владимирской тюрьмы, 
                осуждённых по статье № 58.




            

                СОДЕРЖАНИЕ               
 
               
 
                Пролог

                Дорога домой: курс — норд-ост.
                Кронштадт.
                Вдоль по Питеру.
                Владимирская  церковь.
                Медведь.
                Каталепсия.

                транскрипция  «a».               

                В пустоте.
                Серебряный шар.
                Волнующаяся  Зеркальность.
                Паровоз   XX  19 – 37.
                Город на Волге.
                Репрессанс.
                Хроники  Предназначенного.
                Парад
                Infernuum.

                транскрипции  « b, c, d, e»
   
                Оказия на Владимирской.
                Исторический день и история полицейского.
                Частный пристав и  Всеобщий  Смысл.
                Тройка, семёрка, туз и le cul feminin gigantesque.

                транскрипции   «g, h, i, j, k».

               

                Театреальность 1.
                Театреальность 2.
                Капли доктора Майера.
                Кабинет. 
 
                транскрипция   «l»
          
                Сновидение.
                Пробуждение.
                Герой Безвременья.
                Анализ Забытого.
                Бега на стадию. Отъезд.

                транскрипции  « m, n, o, p.»

                Иван Сергеевич – ваш современник.
                «Zur;ck zur Natur».
                «Книга символов и эмблем».
                Parole.
 
                Эпилог.
               




               
               
                “ Дым столбом – кипит, дымится 
                Пароход...
                Пестрота, разгул, волненье,
                Ожиданье, нетерпенье…

                Веселится и ликует
                Весь народ.
                И быстрее, шибче воли
                Поезд мчится в чистом поле.”
                Н. Кукольник. «Паровоз»
“Открыто Будущее мне…”
               
“И пораженья от победы
 Ты сам не должен отличать.”
                Б. Пастернак.
    
                “Надо до алмазного закала
                Прокалить всю толщу Бытия.”
                Л. Гроссман. «Жизнь и Судьба»
               
               
                ***
      
“Да, вот вы говорили насчёт того, что человек может совладать, как говорят, с нечистым духом. Оно конечно, то есть, если хорошенько подумать, бывают на свете всякие случаи… Однако ж не говорите этого. Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей-богу, обморочит!”
                Н. Гоголь. «Заколдованное место»



       “– Вот он! – закричал Вий и уставил на него железный палец.”               
                Н. Гоголь. «Вий.»


                ***


       “…там существовал мир, лишённый догм, там свободно судили обо всём, там не было идеалов, одна лишь математика, весёлые, не ведающие жалости… МАСТЕРА.”
                Л. Гроссман. «Жизнь и Судьба»

      

                ***


“Vexilla regis prodeunt inferni”.*
               Данте Алигьери. «Божественная Комедия»


                ***

 
“Моє життя – в скарбницю горя внесок.
Заплачено сповна,
За все, за все, за все.
Душа – мов храм
З очима древнiх фресок:
Все бачить, все мовчить,
Все далi понесе.
             
           Лiна Костенко               

                ***


      “Но есть миры противоположного знака, зыбкие тёмные зеркала, где меняются местами верх и низ. Познание их мучительно, раздумье о них безрадостно, но его не может отвергнуть никто, перешагивающий за порог духовного детства. Золотом первоначальной зари платишь за зоркую зрелость. Ни вникание в запредельный смысл мировой борьбы, ни понимание зла и добра нашей эпохи, ни прикосновение к замыслу Божественных Сил, ни разгадывание угрожающих замыслов Противобога – ничто невозможно без этого знания”.
                Даниил Андреев. « Русские Боги;  Изнанка мира»



––––––––––––––
* См. приложение